В ожидании Догго Миллз Марк
– Нет.
– Наверное, будет лучше, если мы перестанем общаться.
– Хорошо, – кивнула Эди.
– Исключительно по работе.
– Могу исключительно по работе.
– Договорились.
Несмотря на отчаянные усилия Догго, после вчерашнего обеда с матерью я не мог избавиться от напряжения. И Эди была не первая, кто ощутил на себе мою раздражительность. Когда утром в автобусе я хотел уступить место, меня наградили презрительной усмешкой.
– Это потому, что я женщина?
– Нет, потому что я джентльмен. Но если вам нравится стоять, нас это вполне устраивает. Правда, Догго?
Пес тявкнул.
– А вам лучше не знать, что он сказал.
Другие пассажиры посмеялись шутке.
Патрик Эллори позвонил после обеда. Я понял, что это он, потому что Эди внезапно превратилась в Аннабель Тикстон из «Баттерсийского дома собак и кошек». Суть их разговора сводилась к следующему: Эллори только что заметил пропущенные вызовы на мобильном телефоне, потому что до сегодняшнего утра находился за границей, и с радостью поговорит с новым хозяином Микки. Правда, Микки являлся псом его тети, так что он не знает, чем может быть полезным. К чести Эди, она, умерив свое любопытство, не стала усложнять ситуацию – Аннабель Тикстон, безусловно, в курсе данных деталей. И, наверное, множества других – ведь папка с делом Микки у нее перед глазами.
Записав номер Эллори, она передала бумажку мне.
– Теперь все в ваших руках. – По ее тону я понял, что она обижается на меня.
– Позже. Не сейчас.
– Не стоит благодарности, – с намеком проговорила она.
– Ах, извините. Спасибо. Вы снова были удивительно убедительны.
Эди пожала плечами.
– Я могу ошибаться, но у меня такое ощущение, будто его тетя умерла. – Ради Догго она понизила голос, чтобы не потревожить его сон на диване.
Вернувшись домой, я посмотрел в Интернете, могут ли собаки испытывать горе. Самое большое впечатление на меня произвел сюжет: на могиле хозяйки по-человечески рыдала сибирская хаски. Мне пришло в голову, что Догго, наверное, лишили даже этого. Вид могильного камня напомнил: нужно позвонить матери.
Трубку в номере отеля поднял Найджел.
– Привет, Найджел, это я.
– Дэниел, – промолвил он.
– Я благодарен тебе, что убедил маму открыться.
– Правда?
– Да. Я оценил.
– De nada, amigo.[8]
Когда к телефону подошла мать, я спросил про похороны.
– Ты когда-нибудь был в крематории? Бедная Пат! Ужасно! Фабрика! Вошел, вышел. Едва хватило времени для музыки. Некоторые изъявляют желание развеять пепел в мемориальном саду. Какой там пепел? Я заметила на цветочном бордюре среди роз кусочки костей. – Мать спросила, каковы мои ощущения.
– О, не совсем в своей тарелке.
– Понимаю. Я правильно поступила, что сказала тебе?
– Разумеется.
– Не слышу в твоем голосе уверенности.
– А если он не захочет со мной встретиться?
– Не исключено. Хотя я бы удивилась.
Она бы удивилась! А я бы оказался в каком-то странном подвешенном состоянии между двух отцов, один из которых упорно не замечал меня, а другой от меня отказался. После тридцати лет я не мог рассчитывать на счастливое воссоединение. Мать сообщила, что у него есть семья, дети, и я ни в коем случае не хотел нарушать их покой. В конце концов, этот человек – такая же жертва, как и я. До вчерашнего дня мы не знали о существовании друг друга. Нас роднило неведение. Мать не собиралась обманывать его, но знала, что делала, когда решила забеременеть от него. Новые обстоятельства ему вполне могли не понравиться.
– Очень трогательно, что ты подумал о деле с этой стороны, – заметила мать. – Ты всегда был деликатным.
Или я просто готовил себя к худшему? Мать сообщила, что мой отец сейчас в отпуске, но когда вернется, она, из уважения к его ситуации, поговорит с ним очень осторожно, дипломатично. И ей очень поможет, что я не собираюсь раскачивать лодку. Я ответил, что совершенно этого не хочу и не нуждаюсь в открытом признании и даже в тайных отношениях. Прошу лишь одного – возможности посмотреть в лицо своему биологическому отцу. Еще я решил, что больше об этом не надо знать никому – ни папе, ни Эмме.
– Серьезно, Дэнни? Ты уверен? – В ее голосе я уловил не только удивление, но и нотку облегчения.
– Какой смысл?
– Ради правды, – неуверенно предположила она.
– Я не хочу никаких потрясений. А ты?
– Что ж, это твое решение.
– Мое. А тебе спасибо, если все оставишь на мое усмотрение.
– О боже! – В трубке раздались громкие сдавленные рыдания.
– В чем дело?
– Каким ты стал…
– Клара говорила «бессердечным».
– Глупая девчонка! Однажды она проснется и поймет, кого потеряла.
Глава двадцать третья
– Вы ему еще не звонили? – спросила Эди.
– Вечер как-то очень незаметно промелькнул, а потом стало слишком поздно.
Эту версию я придумал, а на самом деле было вот что: к половине десятого, после долгого разговора с матерью я выдул почти всю бутылку «Риохи» и не хотел, чтобы Патрик Эллори услышал, что у меня заплетается язык.
– Звоните сейчас, – предложила Эди. – Я настаиваю.
– Вот как?
– Пошли, Догго, оставим этого Господина Безнадежность наедине с телефоном.
Он ответил на звонок одним словом: «Эллори», но оно было наполнено теплотой и шутливостью. Я мысленно представил англичанина в традиционном обличье – спортивного, способного все улаживать. Он был адвокатом и собирался в суд, но с удовольствием готов был поболтать о тете Джеральдине, бывшей хозяйке Догго.
– С приветом. Всегда такой была. Не нашлось ни одного умного или глупого мужчины, чтобы взял ее в жены.
Она всю жизнь провела в одном доме в Уондсуорте – большом имении с двойным фронтоном среди вольготно раскинувшегося сада, где и нашла Догго. Щенок дрожал в старом семейном бомбоубежище рядом с сараем, в которое тетя еще девчонкой забиралась во время войны.
– Когда я познакомился с ним, она уже две недели кормила его, но он все еще выглядел так, будто вот-вот умрет. Неизвестно, в каком состоянии его нашла тетя. Жена называла их странной парой. Так оно и было, вечно бродили вдвоем по своей старой развалюхе. Думаю, песик стал для нее кем-то вроде мужа, которого у нее никогда не было, единственным существом, какое она по-настоящему любила. Я радовался, что в конце жизни тетя обрела счастье. Вы меня слушаете?
– Да, да, простите. Это очень интересно. Что с ней случилось?
– Обширный инсульт. Догго поднял на ноги соседей. Когда приехала «Скорая помощь», пришлось ломать дверь, потому что все входы и окна были на замке. Во всяком случае, так показалось сначала. Но потом обнаружили, что одно из окон в крыше не закрыто. Из него пес по шиферу и выбрался наружу.
Высота там большая, и удар был крепким, хотя он приземлился в куст рододендрона. Больше некуда. Лишь куст мог спасти ему жизнь.
Эллори до сих пор переживал, что пришлось отдать Догго в «Баттерсийский дом собак и кошек». Но взять его в семью было нереально – там уже правили две кошки.
– Двоюродные братья тоже не захотели. Их больше интересовало, как бы побыстрее продать дом и выручить деньги. Но у меня одного есть доверенность распоряжаться имением. И я не позволю этого сделать, пока она жива.
– Простите?
– Таков мой принцип.
– Я не о том… Она не умерла?
– Разве я не сказал?
– Она жива? – изумилась Эди.
– До известной степени. – Эллори употребил выражение «хроническое вегетативное состояние».
– Но все-таки жива?
– Да.
Эди покосилась на Догго.
– Вы понимаете, что нам следует сделать?
– Нет.
– Обманщик.
– Эди, нельзя. Она – овощ. Вы же не хотите, чтобы он запомнил ее такой?
Она схватила меня за руку.
– Дэн, доверьтесь мне. Мы обязаны это сделать.
Я понимал, что Эди победила, но не хотел сдаваться без боя.
– Мы же решили, что станем общаться только по работе.
– Это и есть по работе. – Она улыбнулась. – Не забывайте, речь идет о почтальоне агентства.
Больница Святого Георгия в Тутинге представляла собой комплекс неказистых кирпичных строений. Как я заметил, удобно расположенных прямо напротив Ламбертского кладбища. Я остался с Догго, а Эди совершила первую попытку прорыва. Мы не надеялись, что нас встретят с распростертыми объятиями и пропустят с собакой в отделение инсультников. И оказались правы. Эди вернулась с сообщением, что право на вход в больницу имеют только собаки-поводыри и лишь в особых обстоятельствах. Таковы незыблемые правила в отношении животных.
– Мне хотелось спросить: распространяются ли они и на тех созданий, которые уничтожаются в этот момент ради медицинских исследований?
– Я и не знал, что вы активист борьбы за права животных.
– Видели бы вы меня в университете – я ходила в балаклаве.
План был простым: спрятать Догго в моем рюкзаке. Трудность заключалась в том, что он не желал к нему и близко подходить, не говоря уже о том, чтобы лезть внутрь. Чем упорнее мы убеждали его, тем больше он терял к нам доверие. Даже зарычал и предостерегающе прикусил мне руку. Я сказал Догго, что мы идем навестить Джеральдину. Она хочет увидеть его. У нее приготовлен для него огромный мешок с собачьими шоколадками. Никакого эффекта.
– Может, он страдает клаустрофобией? – предположила Эди.
Нет, тут было нечто иное. Пес ради Джеральдины спрыгнул с крыши, так неужели посидеть в рюкзаке такая большая жертва? Я достал телефон и набрал номер Патрика Эллори. Его аппарат переключился на автоответчик.
– Патрик, это Дэниел. Прошу прощения, что снова вас беспокою. Скажите, не знал ли Микки Джеральдину под каким-нибудь другим именем?
Мы погуляли по улице, затем обосновались в саду какого-то мрачного паба. Через час мы все еще торчали там, и даже у Эди энтузиазм исчез. Наконец, она согласилась бросить эту затею. Патрик позвонил, когда мы шли к станции метро «Тутинг бродуэй»:
– Вы совершенно правы – она всегда была для него Жа-Жа.
– Как актриса Габор?
– «Мулен Руж» был ее любимым фильмом.
Я дождался, когда мы вернулись на парковку у больницы, и спросил Догго:
– Где Жа-Жа?
Он напрягся, посмотрел мне в лицо, желая убедиться, что правильно понял меня.
– Пойдем к Жа-Жа.
Пес трижды пролаял и стал крутиться на месте. Я присел на корточки, поставил рядом рюкзак, и Догго без всяких уговоров запрыгнул внутрь вперед головой. Я развернул его и приложил палец к губам. Застегнутая «молния» скрыла его большие, полные надежды глаза.
Лифт поднял нас на третий этаж крыла, и там, взглянув на часы, я понял, что уже восемь вечера – в это время прекращают пускать посетителей.
– Расслабьтесь! – бросила Эди. – Предоставьте говорить мне.
Но никакие увещевания не помогли нам проникнуть к Джеральдине в отделение инсультников, потому что ее перевели в отделение интенсивной терапии. Там Эди попросила меня подождать за дверью. Я разговаривал с Догго через плечо, уверял, что ждать осталось недолго, и не заметил двух идущих по коридору санитаров. Когда они поравнялись со мной, я улыбнулся и произнес:
– Добрый вечер. – Санитары переглянулись, и я сообразил: они решили, будто я сбежал из психиатрического корпуса.
Вернулась Эди и сообщила:
– Все отлично: она моя бабушка, вы мой молодой человек, мы только что прилетели из Ванкувера.
– Что мы делали в Ванкувере?
– Понятия не имею. Просто пришло в голову.
– Может, мы там живем?
– Если хотите.
– Я слышал, что это прекрасное место: у воды, рядом горы, где можно кататься на лыжах. Так и вижу нас там. Давайте на этом остановимся.
– Дэн, полагаю, она не станет нас спрашивать.
«Она» оказалась дежурной сестрой – высокой, неулыбчивой, резкой в манерах, но не враждебно настроенной женщиной. На ее нагрудном значке значилось имя «Лидия». Сестра провела нас в дальний конец палаты. Когда мы проходили сквозь ряды больных, я ощутил, как завозился и стал извиваться в рюкзаке Догго, словно почувствовал присутствие витающих на грани жизни людей. Гул и шипение аппаратов искусственной вентиляции легких сопровождались отрывистой симфонией сигналов мониторов.
Там было столько людей, что никакая сила в мире не помогла бы нам выпустить из рюкзака собаку, чтобы этого не заметила одна из сестер. Но, к счастью, Лидия провела нас в комнатку с одной кроватью.
– В конце мы, насколько удается, обеспечиваем им уединение.
– Сколько ей осталось? – спросила Эди.
– Немного, хотя ваша бабушка настоящий боец. Она попала сюда в бессознательном состоянии, но мы научились ее понимать. – Лидия посмотрела на мониторы. – Вот, не хочет сдаваться. – Неожиданно она тепло улыбнулась. – Я вас оставлю с ней наедине.
Джеральдина не походила на человеческое существо – скорее напоминала долго плававшее в море, выброшенное на берег, обветренное непогодой, выбеленное солнцем бревно. Впечатление подкреплялось ритмичными вздохами вентилирующего легкие аппарата – словно волны накатывали на песок и отбегали назад. Но если не замечать прозрачную маску на губах и множество трубок, входящих в тело и выходящих из него, легко было понять, что в свое время она была красивой женщиной.
Я снял с плеч рюкзак и положил на край кровати. Выпустив Догго, сразу зажал ему пасть.
– Тихо!
Он все понял – разве есть что-то такое, что пес не способен понять, – и все же, увидев прежнюю хозяйку, не мог сдержаться и заскулил. Осторожно подошел и несколько раз лизнул в щеку. Ткнулся мордой в шею под правым ухом, с силой толкнул. Потом еще и еще. Пытался расшевелить Джеральдину, вернуть к сознанию. Я понимал, что у него ничего не получится – слишком далеко успела уйти его хозяйка. Повернулся к Эди. Та поняла выражение моего лица и покачала головой.
Догго дважды разочарованно тявкнул, прежде чем я успел успокоить его. Только я решил, что пронесло и его лая никто не услышал, как дверь отворилась, и на пороге появилась Лидия. Зорко окинув помещение, она заметила лежащего рядом с Джеральдиной Догго.
– Что вы себе позволяете? – прошипела она. – Уберите его отсюда.
– У них, кроме друг друга, нет никого на свете, – тихо промолвила Эди.
– Существуют определенные правила!
– Но есть и исключения.
Слова Эди не тронули сестру.
– Я вызову охрану.
Но в тот момент она, к счастью, покосилась на Догго и замерла. Пес смотрел на нее пустыми, лишенными всякой надежды глазами. Внезапно Лидия взглянула на монитор сердечного ритма. Ничего существенного: сердце стало биться немного чаще: 53… 54… 55… Теперь и Догго смотрел на монитор, но, вероятно, лишь потому, что мы все повернули головы к экрану. 58… 59… 60… Эди первой заметила движение.
– Ее рука…
Подергивание. Сокращение. Нет, ничего. Но вот опять. Нечто вроде конвульсии в высохшей кисти. Я взял эту руку, невесомую и хрупкую, как лапка только что оперившегося птенца, и положил на голову Догго.
61… 62… 63… 63…
Готов поклясться, пес тяжело вздохнул, когда зазвучал тревожный сигнал. Я успел заметить прямую линию на экране, прежде чем Лидия, щелкнув тумблером на аппарате, выключила пронзительную сирену. Догго, кажется, не понял, что произошло, пока не прекратил работу аппарат вентиляции легких, и он не почувствовал, как перестала подниматься и опускаться костлявая грудь Джеральдины.
Все взгляды устремились на него, прильнувшего к хозяйке и почти такого же неподвижного, как она. На мгновение я подумал, что Догго решил уйти вслед за ней по темной дорожке, но когда провел рукой по его спине от головы до хвоста, он поднял голову.
За моей спиной плакала Эди, и я не хотел поворачиваться – понимал, что тоже не сдержусь.
– Ничего подобного не видела, – произнесла Лидия.
Даже в полумраке палаты я заметил, как блеснули ее глаза, и сказал:
– Спасибо.
Сестра повернулась к двери.
– Кто вы на самом деле? – Но прежде чем я успел придумать какую-нибудь ложь, она покачала головой: – Не имеет значения.
Глава двадцать четвертая
Мне пришлось отвезти Догго в квартиру Эди.
– Странно, он кажется вдвое тяжелее, чем обычно.
Это были мои первые слова с тех пор, как мы взяли у больницы такси. Не знаю, что подумал о нас водитель – мужчине и женщине, сидящих сзади плечом к плечу в мрачном настроении, с собакой на коленях, словно свернутое рулоном старое одеяло.
Догго положили на диван и предложили бифштекс, который Эди припасла себе на ужин. Я сильно проголодался, и поскольку пес отказался есть, сделал то, что мы ожидали от него.
– Как стыдно! – посмеялась Эди. – Сейчас что-нибудь приготовлю.
Мы ели сырное суфле и зеленый салат при свечах за маленьким круглым обеденным столом.
– Никогда не видела, как умирают люди, – вдруг произнесла она.
– Я тоже. – И, положив вилку на тарелку, добавил: – Она будто не умерла, а куда-то улетела.
– Как шарик.
– Догго ее чуть-чуть подтолкнул, и она уплыла.
Эди посмотрела на свернувшегося на диване пса.
– Сегодня вечером его не надо трогать.
– Наверное.
– Оставайся.
– Могу лечь вместе с ним на диване. Есть лишнее одеяло?
– Извини, нет. Так что придется лечь со мной, – улыбнулась Эди. – Обещаю руки не распускать.
– А если Тристан узнает?
– Не узнает. Кстати, будет возможность обсудить нашу рекламу.
Со всеми событиями последних нескольких часов я совсем упустил из виду: завтра днем нам придется представлять Ральфу и Тристану наше видение телевизионной кампании по продвижению «Варго».
Мы лежали в темноте: Эди в майке и трусиках, я – в трусах (без рубашки, потому что измял бы ее, а мне в ней завтра предстояло идти на работу). Мы действительно обсуждали рекламную кампанию, кое-что подправили, добавили пару избитых фраз, которые могли понравиться Тристану. Было непоздно, но мы оба устали, и я почувствовал, что засыпаю. Однако заставил себя бодрствовать: хотел продлить удовольствие – насладиться удивительной, сдержанной близостью от того, что мы вместе глядели в потолок.
– Я рад, что все получилось.
– Что именно? – спросила Эди.
– С работой.
– Я тоже. И все рады. Ты хорошо вписался в нашу компанию.
– Кроме Миган.
– Это правда.
– Вчера она просила отдать ей запись.
– Что ты ей ответил?
– Что я ее стер.
– Перестраховываешься?
– Я тебе тоже солгал… насчет обеда с матерью.
Эди повернула ко мне голову.
– Бедный Дэн.
– Никакой не бедный, все в порядке. – Мой голос дрогнул, и она поняла, что я на самом деле чувствую. Перекатилась на бок.
– Кто?
Я не мог назвать ей имени, поскольку не знал. Рассказал все, что мне стало известно, спокойно ответил на вопросы. Вскоре Эди соскользнула с кровати и прикрыла дверь.
– В данных обстоятельствах он может неправильно понять его, – пояснила она, залезая обратно под одеяло.
– Что именно?
– Я тебе сейчас покажу.
Эди придвинулась ближе, и через мгновение я почувствовал, как ее мягкие губы прижались к моим.
Глава двадцать пятая
Бог знает, что подумал обо мне Догго. Он стал свидетелем того, как я за месяц переспал с тремя женщинами. Я хотел ему сказать, что три женщины за четыре года – более точная характеристика моей сексуальной распущенности.
Утром пес почувствовал себя лучше, но не намного – сил хватило лишь на то, чтобы слабо махнуть хвостом, когда я опустился рядом с ним на диван. Я до сих пор сомневался, что мы поступили правильно. Да, Догго должен был проститься со своей любимой хозяйкой, но принесло ли это ему утешение? Воспринимают ли собаки тонкости финала?
Минут десять мы торжественно сидели друг возле друга, а потом в коридоре раздались шлепки босых нот, и в комнате появилась Эди. Она была в майке, но слишком короткой, чтобы что-нибудь скрыть.
– Доброе утро, мальчики. – Ее голос был еще хриплым со сна.
– Вот это картина. – Я ощутил внезапный прилив желания.
Эди опустилась на колени и поцеловала Догго в макушку. Повернулась ко мне, сжала ладонями лицо и нежно поцеловала в губы.
– Кофе?
– Неплохо бы.
– Тосты?
– Я не делаю тосты.
– Зато я делаю.
Еще она выжимала сок из апельсинов и подавала спелые манго. Догго получил консервированного тунца с вымоченным в молоке хлебом. Я обрадовался, увидев, что к нему вернулся аппетит. Учитывая, как мало я спал, моя голова должна была гудеть от усталости, однако я чувствовал себя свежим. Смотрел, как Эди заправляла в кухне, и спрашивал себя: не наблюдаю ли я то, что может стать частью моей жизни? Надежда проснулась во мне – пусть небольшая – после того, как рано утром Эди сказала, что, познакомившись со мной, она ни разу не спала с Тристаном.
– Неужели? – пробормотал я.
– Наверное, сразу поняла, что настанет день, и у меня появится возможность сказать тебе это. Вот и говорю.
– Я и понятия не имел.
– Потому что я боялась.
– Чего?