В ожидании Догго Миллз Марк

Глава двадцатая

Свою ошибку я понял, когда мы втроем оказались в кабинете Бет в «Баттерсийском доме собак и кошек».

– Я вижу, ему так и не сделали операцию.

Не следовало брать собаку с собой. А если уж взял, надо было оставить в коридоре с Эди.

– Он в процессе подготовки, – произнес я. – С тех пор как мы были у вас в прошлый раз, жизнь изменилась. Я получил новую работу. И Догго, по сути, тоже.

Я решил, что Бет умилится, услышав, что пес устроился офисным почтальоном.

– У него теперь собственный аккаунт в «Твиттере», – добавила Эди. – Анна из приемной помогла ему зарегистрироваться.

По выражению глаз Бет трудно было судить, что она думает о псе. Она испытывала к нему скорее не симпатию, а сострадание, как к малолетней жертве эксплуатации детского труда на каком-нибудь азиатском потогонном предприятии.

– Ну, выглядит он неплохо, – ворчливо признала Бет.

Договариваясь об информации, я весьма туманно обрисовал ее цель, и теперь мне требовалось выяснить, есть ли организация, которая может ее предоставить в наш век, когда все помешаны на защите любых сведений. Я намеревался все узнать у самой Бет – обаять и выведать. Но она, к сожалению, вспоминала нашу прошлую встречу не с такой теплотой, как я.

И бесстрастно выслушала мой рассказ о страсти Догго к Дженнифер Энистон. Я сказал, что эта странная любовь навела меня на мысль больше узнать о прошлой жизни пса, откуда он вообще взялся.

– Я понимаю одно – его не бросили на улице.

Перед Бет лежала папка с бумагами.

– Вы правы, его не бросили. Собаку привел к нам хозяин.

– Мне хотелось бы поговорить с ним. Ну, понимаете, заполнить кое-какие пробелы, что-то выяснить, например, что любит Догго. Как знать, может, его прежние хозяева захотят последить за Догго в «Твиттере», сохранив, таким образом, с ним связь.

Бет закрыла папку и произнесла:

– Не знаю, почему он привел его к нам. Что бы вы о нас ни думали, мы не устраиваем людям допрос. – Я вспомнил, что, когда был здесь в прошлый раз, сделал глупость, упомянув нацистов. Отсюда ее ледяной тон. – Наверное, не мог больше управляться с собакой, – продолжила Бет. – Или дело в деньгах. Хозяева тяжело переносят расставание со своими питомцами. Слез мы здесь вдоволь насмотрелись. Не уверена, что ему будет приятно напоминание о Догго.

– А вдруг? – улыбнулась Эди.

– Я не имею права разглашать личные данные, даже если бы хотела. Мы придерживаемся строгой конфиденциальности. Надеюсь, вы меня поймете.

– А если написать ему письмо? – предложил я.

Бет на мгновение задумалась.

– Что ж, это не исключается. – Она покосилась в сторону Догго. – Но лишь в том случае, если вы выполните свою часть договора. – Намек был ясен: кастрируйте пса, и я рассмотрю вашу просьбу. К счастью, первой из нас троих нашлась Эди:

– Хорошо. Большое спасибо. Как Дэн уже сказал, Догго готовится к процедуре.

Я понял: Эди что-то замыслила, заявив, что тоже решила взять себе собаку. Бет оживилась, готовая оказать нам подобную любезность. Пока мы спускались вниз, Эди прислала мне сообщение: «Позвоните мне по моему сигналу».

Псарня встретила нас жуткой какофонией звуков: лаем, повизгиванием и временами каким-то странным воем. Видимо, Догго стер из памяти все, что касалось его короткого пребывания в данном месте, потому что смотрел на выстроившиеся вдоль коридора высокие клетки с зарешеченными дверями и возбужденными обитателями скорее с интересом, чем с волнением. Здесь находились собаки самых разных пород и размеров. Мы успели посмотреть многих из них, когда Эди подмигнула мне. Я тайком набрал номер ее мобильного телефона и с изумлением следил за представлением.

– Мам, привет… Да, сейчас не лучший момент, я кое-чем занята. Это подождет? Конечно, мне небезразлично. Как его дела? Одну секунду. – Она прижала телефон к груди и с виноватым выражением лица повернулась к нам. – Никак не отвертеться. – Эди закатила глаза и, прежде чем отойти, прошептала Бет: – Ох уж эти матери. Сейчас найду место потише. Собаки? Ну да, собаки. Я тебе потом объясню. Говори, как он…

Ее игра была настолько убедительной, что, как только Эди скрылась из виду, я объяснил Бет:

– Ее отец недавно сильно ушибся.

Как я догадался, Эди поднялась взглянуть на досье Догго, которое Бет оставила у себя на столе. И теперь мы знали имя прежнего владельца пса – Патрик Эллори – и номер его мобильного телефона. Что делать с этими сведениями, следовало обдумать. Но по дороге через Баттерсийский парк и мост Альберта стратегию нам выработать не удалось. В Челси на Фермерском рынке мы нашли среди миниатюрных павильончиков столик на солнце.

– Вам надо было идти в актрисы.

– Хотела, – улыбнулась Эди. – Когда училась в выпускном классе, пыталась поступить в Национальный юношеский театр. Мне отказали.

– И сделали большую глупость. Теперь не знаю, смогу ли я верить хоть одному вашему слову.

Эди улыбнулась:

– Я очень старалась, пыталась пройти отборочный тур. Все знала, все понимала, но была скована, не сумела раскрепоститься. – Она глотнула пива. – То же и в отношениях с людьми. Так, по крайней мере, всегда говорили мои партнеры.

Я не хотел ничего слушать о Тристане.

– Однако с Дугласом вы провели три года, значит, что-то делали правильно.

– Два года – долгий срок. Это его слова, не мои. Но он был прав, мне потребовалось время, чтобы это понять.

Прежде я считал, что Эди бросила Дугласа из-за Тристана, но, кажется, их отношения прервались по обоюдному согласию.

– Позднее мы чувствовали себя скорее братом и сестрой. Никаких обид, даже когда он закрутил с моей подругой.

Проблема заключалась в том, что мы не могли откровенничать с Патриком Эллори. Он мог неправильно отреагировать, послать нас подальше, даже пожаловаться в собачий приют. Эди предложила, что позвонит она и, представившись сотрудницей «Баттерсийского дома», скажет, что новый хозяин Микки (это имя я никак не мог принять) хочет с ним связаться. Если Эллори согласится, я позвоню ему. Если нет, мы окажемся в тупике.

Эди набрала номер, но попала на автоответчик.

– Попробую позднее.

– Как он?

– Говорит правильно. Дружелюбно. Судя по всему, в возрасте.

Мне в голову пришла неожиданная мысль. Догго лежал, свернувшись под столом в тени.

– Где Патрик? – спросил я пса. Он поднял на меня ленивый взгляд, явно не тронутый звуком имени. – Патрик! – Снова ни малейшего проблеска узнавания.

– Странно. Он хорошо запоминает имена, – удивилась Эди.

Она предложила заглянуть в южнокенсингтонское отделение «Кристи» – проверить, нет ли там аукциона.

– В прошлый раз это нам помогло.

Да, тогда помогло. Вернувшись в агентство с продажи импрессионистов и современной живописи, мы придумали слоган рекламы полоскания для рта.

Старые афиши – искусство, конечно, не того уровня, но многие из лотов, представленных в галерее первого этажа, были французского происхождения, как и хэчбэк «Варго», над рекламой которого мы сейчас бились и пока не могли найти нужного варианта. Не могли не мы одни. Клайв и Коннор жаловались, что уперлись в стену, если только эти вечные нарушители спокойствия (сейчас они вели себя еще неистовее, чем всегда) не валяли дурака, чтобы ввести в заблуждение остальных.

Ральф знал, что делал, устроив в творческом отделе небольшой конкурс. Рассуждал об общем единении, но на самом деле заставил соперничать друг с другом. Все понимали: чья идея ему понравится в среду больше других, тот и получит работу. Миган все тщательно скрывала и явно взяла с Сета клятву, чтобы тот держал язык за зубами. Но я бы не удивился, узнав, что мы все идем к цели одним путем: сосредоточились на достоинствах в невзрачной обертке – малом расходе топлива и впечатляющей комплектации (включающей спутниковую навигацию и гарнитуру с беспроводной связью), предлагающейся в качестве стандартной. Слов нет – покупатель за свои деньги получал много приятных вещей, но стоило обратиться к внешнему виду машины, и цена вызывала слезы.

Старые афиши вдохновили нас с Эди своими стилизованными рисунками давно забытых французских ликеров, остроносых океанских лайнеров, несущихся вперед локомотивов и утопающих в пальмах курортов на Ривьере. Разница заключалась в том, что все они служили подтверждением превосходства соблазнительной силы стиля и моды над содержанием. Содержание же являлось той единственной картой, какую мы могли разыграть, продвигая такой непривлекательный, лишенный всякого шика автомобиль, как «Варго».

Эди первой указала на несоответствие. И как только прозвучали ее слова, старые плакаты больше не манили – скорее дразнили нас со стен. Впрочем, все равно пора было уходить. Эди еще записалась в парикмахерскую.

Я не знал другой женщины с такой же короткой стрижкой, как у нее.

– Наверное, просто подровнять?

– Там будет видно, – ответила она. – Представляете, до какой степени обритости я могу дойти?

– Как у Эллен Риппли в третьем «Чужом». Слабо?

– Не слабо.

Мы с Догго проводили Эди до станции метро «Южный Кенсингтон», где она еще раз попыталась дозвониться до Патрика Эллори, но опять включился автоответчик. Эди пообещала связаться со мной, если удастся поговорить с ним. И словно только что вспомнив, сказала, что завтра обедает с друзьями в пабе на берегу неподалеку от Ричмонда. Я, как назло, не мог составить ей компанию – тогда бы мне пришлось отказаться от обеда с матерью, приезжающей из Испании на похороны Пат Коннолл.

– Почему вы не сообщили?

– Решил, что слишком близко принял к сердцу слова деда.

Эди могла подумать, будто я просто храбрюсь, но это было не так. Когда мама позвонила в четверг, чтобы согласовать место и время нашего обеда, я по ее голосу понял: она не станет обсуждать со мной ничего более мрачного, чем то жаркое, какое нам подадут в ресторане.

Глава двадцать первая

Моя мать маниакально пунктуальна. Помня об этой ее особенности, я постарался прийти вовремя и поэтому опоздал не так сильно, как всегда. Двенадцать минут – результат лучше не бывает. А маме, как я заметил, данного времени хватило, чтобы пропустить «Кровавую Мэри».

Спиртное развеяло ее дурное настроение. Мать не хотела обедать в этом месте, но в их любимый с Найджелом ресторан – тот, что расположен неподалеку от отеля, где они останавливались, приезжая в Лондон, – не пускали с собаками.

– В жизни он лучше, – заметила мама, увидев Догго.

– Если хочешь, можешь погладить его.

– А надо, дорогой?

– Он чистый. Я вылечил его от блох. И давал лекарство от глистов.

– Ты сам? Своими руками? – удивилась она и даже неловко похлопала Догго по голове.

– Где Найджел? – спросил я.

Слабое оправдание, если в последний момент человек узнает о какой-то очень важной деловой встрече, от которой никак нельзя отказаться. Это заставило меня задуматься, в голову полезли неприятные мысли. Но вскоре они затерялись среди тревог и взбудораженности разговора о завтрашних похоронах Пат Коннолл и о призраках из прошлого, которых мать ожидала и жутко боялась встретить в крематории в Хартфордшире.

– Папа приедет?

– Не знаю. Думаю, что нет. Пат была одна из немногих, кто принял мою сторону, когда он ушел от меня к лесбиянке.

– Мама, Кэрол не лесбиянка!

– Не будь таким наивным, дорогой. Они маскируются не хуже гомосексуалистов.

В такие моменты разрыв между поколениями казался непреодолимой пропастью.

– Теперь никто так не говорит.

– Ты сам подбери слово, а мне пора приниматься за устриц.

Мама всегда любила выпить бокал вина – хлопок пробки в шесть часов вечера врезался в мою детскую память, – но сейчас заливала в себя «Сен-Веран» так, словно хотела потушить пожар. Я попросил ее сбавить темп. Она ответила, что старается. И этот загадочный ответ был первым знаком того, что надвигалось. Я подождал пару секунд, и следующая мамина фраза развеяла все сомнения.

– Я солгала тебе про деда, – пробормотала она.

– Про деда?

– Ты понимаешь, о чем я.

– Поясни.

– О том, что он тебе сказал. – Мать отвела взгляд. – Проклятый Найджел!

– Найджел?

– Он утверждает, что у тебя есть право знать правду. Но ничего хорошего из этого не получится. И теперь уже слишком поздно. – Она вытерла салфеткой навернувшиеся на глаза слезы.

Я словно окунулся в ледяное озеро. Опустил руку к Догго, и мне стало легче, когда по тыльной стороне ладони прошелся его шероховатый язык. Даже если бы я подобрал слова, неизвестно, получилось бы у меня произнести их вслух. Я видел, что матери тоже было тяжело.

– Извини, сын, – выдавила она.

– Кто? – спросил я.

– Этого я сказать не могу. Он не знает.

– То есть?

– Не знает, что ты его сын. Я должна сначала поговорить с ним. – Мама виновато покачала головой. – Надо было сделать это раньше. Собственно, я и собиралась, но посмотрела на тебя… и не получилось.

– Мама, ты должна рассказать мне.

И она рассказала – со сдержанным достоинством, совершенно не вяжущимся с ее историей. В конце семидесятых годов общежитие университета Восточной Англии представляло собой рассадник сексуальной распущенности. Я с удивлением узнал, что отец (мой отец?), всегда такой возвышенный, тоже вкусил запретный плод – любовь страстных студенток. Матери приходилось терпеть его плотские забавы – ведь право на единоличные отношения с партнером считалось буржуазным предрассудком, – и в некоторых она даже участвовала. Попробовала пару раз до того, как родилась Эмма, – нехотя, почти покорно, надеясь пробудить в отце ревность и остатки благопристойности. Потом, после рождения Эммы, попробовала еще раз, но не потому, что считала себя обязанной, а просто захотелось.

– Он был особенный. Молодой. Нежный. Очень привлекательный.

Я заметил, что хитросплетения памяти уводят ее от предмета разговора.

– Мама!

– У тебя тот же профиль. Мужчины с твердым профилем редко оправдывают надежды. Кто это сказал?

– Не знаю. Насколько молод он был?

– Писал диссертацию на отделении климатологии.

– Занимается наукой?

– Больше не занимается. Может, так, при случае. Он сделал себе имя в иной сфере.

– Доброе или плохое?

– Зависит от взглядов на политику.

– Университет Восточной Англии в 1982 году? Он, наверное, из левого крыла? Новая трудовая партия? Господи, я плод любви к Тони Блэру!

– Нет, – рассмеялась она.

– Тогда кто?

– Пока я не могу назвать имя. Сначала поговорю с ним. Ты ждал так долго, что еще немного не повредит.

– Ждать и тридцать лет находиться в неведении – совершенно разные вещи!

Услышав мой резкий голос, сидящие за соседним столиком люди подняли головы. Мать тронула меня за руку.

– Ты был плодом любви. Я понимала, что делала, ты появился на свет не по ошибке. Это было безрассудство. Господи, какое безрассудство! Но я хотела иметь от него ребенка. И чувствовала, он хотел того же. Просил меня уйти от твоего отца… от Майкла.

– Так почему ты не ушла?

– Не знаю. Боялась, наверное, боялась, что это его свяжет. Он был совсем молодым, но с большими задатками. И еще Эмма. Не забывай об Эмме. Мы были семья.

– Она в курсе?

– Нет, никто не знает.

– Кроме деда и твоего проклятого Найджела.

– Благодаря проклятому Найджелу мы сейчас ведем этот разговор, так что, будь добр, прояви к нему уважение. Знаю, он не из тех людей, какие тебе нравятся. Однако Найджел – хороший человек, поверь мне, таких мало.

– Прости. – Я опустил голову.

– Ты прощен. Я же на прощение не рассчитываю. Не теперь, может, позднее.

Я был потрясен, мои мысли путались. Но не сомневался в одном: никогда мать не говорила со мной с таким чувством, с такой обжигающей откровенностью. Она даже выглядела по-другому, словно все эти годы ложь, подобно вуали, скрывала ее истинное лицо, а теперь я увидел ее настоящую.

Все прекрасно. Сообщать не о чем.

Нечто подобное я отправил Эди, поскольку обещал написать, чем закончился наш разговор. Правду сказать не мог – она захотела бы все обсудить, наверное, даже предложила бы встретиться после своей поездки в Ричмонд. А мне надо было прогуляться – ощутить под ногами землю, единственно незыблемое, на что я мог положиться.

Ответ Эди проявился в моем телефоне, когда мы с Догго входили в Гайд-парк со стороны «Уголка ораторов». «Отлично, но плохо для моей матери, которая надеялась на большее!»

Не придумав, что ответить, я стал слушать выступающих – обычную чушь, которую несут, стоя на коробках из-под мыла и лестницах-стремянках, свихнувшиеся на религии и всякие другие безобидные психи. Правда ли, что Джона Кеннеди убили, потому что он собирался обнародовать тайну катастрофы неопознанного летающего объекта в Розуэлле? Доказательства получились сомнительными. Ярче всех выступил красноречивый молодой человек, который, ссылаясь на авторитетные источники, заявил, что Саймон Коуэлл[7] возведен в ранг члена нового мирового порядка, зловещего тайного общества масонов, иллюминатов, евреев, иезуитов, банкиров и других неприглядных типов, столетиями тайно правящих миром. Он даже умудрился свалить в одну кучу трагедию башен-близнецов и глобальное потепление.

Было что-то вдохновенное в этом бесконечном нанизывании одной теории заговоров на другую. Истинному параноику подвластно все. И что совсем хорошо: по сравнению со всем этим моя история показалась скучной и заурядной.

Мы с Догго обходили Серпантин, когда у меня неожиданно возникло желание лечь. Растянувшись на спине в тени большого дуба, я смотрел вверх, пытаясь разглядеть в пологе толстых ветвей и веточек узоры со смыслом. Догго тыкался в меня носом и скакал вокруг. Он вел себя так впервые. Неужели захотел со мной поиграть? Или чувствовал мое плохое настроение и пытался подбодрить? Если так, то это ему не удалось.

– Простите, это ваша собака?

На меня сверху вниз смотрела женщина с золотисто-каштановыми волосами. Выражение ее лица не сулило ничего хорошего. Я с трудом заставил себя сесть.

– Извините, не понял?

Она показала на Догго:

– Ваша собака? Она стянула наш мяч.

Я заметил двух девочек с вельштерьером и мужчину, вероятно, их отца, осторожно подходящего к Догго, который держал в пасти теннисный мяч.

– Ну, будь хорошей собачкой – брось, брось мячик. – Догго отскочил дальше. – Мерзкая шавка!

Я пропустил оскорбление мимо ушей – имели право.

– Не беспокойтесь. Я сейчас верну.

Легко сказать. Я все-таки убедил Догго положить мяч, но как только потянулся за ним, он снова схватил его и юркнул у меня между ног. Мужчина сделал выпад, промахнулся и рухнул на колени.

– Догго!

Я долго гонялся за псом и звал по имени, прежде чем он согласился расстаться с добычей. Хозяин мяча остался глух к моим извинениям.

– Вы должны научить собаку слушаться, – заявил он.

Я повернулся к его дочерям.

– Правда, было весело?

– Да! – в один голос закричали они, радуясь, что посмотрели, как одна маленькая собачонка чуть не загнала двух взрослых дядек.

Я подал их отцу обслюнявленный мячик.

– По крайней мере, не зря провели время.

Догго подошел ко мне, когда мы остались одни. Он ступал медленно, с опаской. Но когда я опустился на колени, прыгнул вперед и позволил завалить себя на бок.

– Все в порядке. Спасибо тебе, приятель.

Пес лизнул меня в лицо, а я шутливо подул ему в шею.

Глава двадцать вторая

Когда утром в понедельник я пришел на работу, на столе меня ждал новый комикс и записка от Джоша: «На выходных кое-что подделал». Я невольно рассмеялся. Остались те е три кадра, но Джош добавил собаку на столе, явно срисованную с Догго! Еще он подправил выражение лица родителей, и теперь глаз больше привлекала реакция пса. Когда ребенок произносил «Макдоналдс», в изумленном собачьем взгляде возникала вселенская тоска, и создавалось впечатление, будто у маленького мудреца уже в печенках сидит эта модная молодая пара (дизайнерские очки отца – новая удачная деталь), жизнь которой никогда не пойдет так, как они планируют.

Эди рисунки понравились. Тристану тоже. Он казался немного не в духе.

– Хорошо провел выходные? – спросил Тристан.

– Неплохо. А ты?

– Что ты затеваешь?

Тристан был не из тех, кто любил поболтать о выходных днях. Он все знал и теперь хотел подловить меня. Я выложил ему все про нашу экспедицию в собачий приют.

– Чья это была идея? – поинтересовался он.

– Моя.

– Эди сказала, что ее.

– Идея была моя. Она спросила, нельзя ли ей составить нам компанию. Тристан, зачем ты затеял этот разговор?

Он придвинулся ко мне вплотную:

– Хочу убедиться, что мы поем с тобой с одного нотного листа. – Тристан настолько уверовал в себя, что не сомневался, что способен запугать меня.

– В чем дело? Я же твой ведомый.

Это ему понравилось – трусливый ответ и подобострастный кивок главному заправиле. Он положил руку мне на плечо, одаряя прощением.

– Расслабься. Просто проверял.

В выходные я испытал сомнения, что поступил правильно, предостерегая Ральфа против Тристана. Но теперь все сожаления исчезли. Я надеялся, что шестеренки завертелись, и Тристан сползает к пропасти. Эди говорила, что знает его с другой стороны. Вероятно, такая сторона и была, но беда в том, что из-за него я хуже думал о ней.

Эди я этого говорить не стал, но попросил сообщать, о чем она его ставит в известность, а о чем нет.

– Он уже дважды требовал, чтобы я держался от вас подальше.

– Дважды?

– В прошлый раз я вам не сказал – во время нашего обеда, это был первый раз.

– Что он вам сказал? – удивилась Эди.

– Сказал, если я завалю вас в постель, он меня уволит.

– Неужели?

– Поэтично, не правда ли?

Эди повернулась и посмотрела на меня.

– Дэн, я не в ответе за его психику.

– А мне всего лишь надо, чтобы меня оставили в покое. Чтобы он не совался со своей мордой, когда я готовлю себе кофе. Неужели это непомерное требование?