Дорога в Гандольфо Ладлэм Роберт

Глава 19

— Прости за недоразумение с твоей одеждой, — проговорил Хаукинз, входя в просторную гостиную.

Сэм, свирепо глянув на него, потуже подпоясал оконной занавеской прикрывавшее его тело одеяло из гагачьего пуха.

— Ты, вероятно, думаешь, — продолжал генерал, — что у прачечной мог бы иметься и второй ключ, на случай, если бы кто-то пожелал вдруг навестить ее и в выходной день? Но подобного рода заведения никому не доверяют, опасаясь непрошеных гостей.

— Да заткнись ты! — пробормотал Дивероу, которому опять пришлось заняться занавеской, ибо кушак из шелковой ткани вновь развязался. — Я полагаю, прачка появится утром?

— Надеюсь. Она — одна из немногих, кто уходит на ночь домой. К себе в деревню. Это не дело, конечно. Впрочем, здесь многое требует перемен.

— Что именно? И не придется ли мне в результате их еще разок пообедать с Азаз-Вараком?

— В данном случае, Сэм, ты мыслишь слишком односторонне. Обрати внимание и на другие вещи. Кстати, ты уверен, что тебе нужны рубашка и брюки? Если так, то сейчас я спущусь вниз... — Хаукинз сделал жест рукой в сторону дюжины огромных кресел с цветными салфетками на мягких спинках и подлокотниках, громоздившихся у выхода в холл.

— От тебя мне ничего не надо! Я сам позабочусь о себе. И хочу лишь одного: чтобы ты отказался от своего безумного плана и отпустил меня домой!

Маккензи отгрыз кончик сигары и выплюнул его на ковер.

— Ты уедешь домой, я обещаю. Как только ты переведешь все средства компании на один счет и сделаешь несколько вкладов, которые могут быть сняты со счетов только при определенных условиях, я лично отвезу тебя в аэропорт. Слово генерала!

— Не пудри мне мозги! — возмутился Сэм. — Да понимаешь ли ты, о чем говоришь? Речь идет не о фунте мяса, а о сорока миллионах долларов! Я помечен на всю жизнь! Сведения обо мне поступят в отделения Интерпола и полицейские участки во всех без исключения цивилизованных странах! Ты же не подписал чеки на общую сумму в сорок миллионов долларов и поэтому рассчитываешь вернуться к нормальному, добропорядочному образу жизни. Это очевидно!

— Ты не совсем прав и знаешь об этом: ведь все швейцарские банки соблюдают строжайшую секретность.

Дивероу огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их не подслушивают.

— Если даже предположить, что так оно и есть, то все может перемениться... после попытки... похитить некую особу в Риме. А попытка такая непременно будет предпринята. И тогда ты окажешься под колпаком. Каждый твой контакт с момента отлета из Китая рассмотрят самым тщательнейшим образом, как под микроскопом. А ведь рядом с твоим именем фигурирует и мое. Вот и всплывут наверх проклятые сорок миллионов долларов в Цюрихе. Таков уж расклад!

— Ничто нам не грозит, старина! Ты же свою работу закончил. Или закончишь скоро — как только уладишь все дела с деньгами. И к тому, что произойдет потом, ты не будешь иметь никакого отношения. Так что ты чист, Дружище! Чист как слеза — на все сто процентов!

— Вовсе нет. — Дивероу сам удивился, что произнес эти слова шепотом. — Я же сказал только что: если ты попадешься, заметут и меня.

— Чего ради? Ведь если даже предположить, что ты прав, — а я придерживаюсь прямо противоположного мнения, — то в чем смогут тебя обвинить? В том, что ты занимался банковскими операциями по просьбе старого солдата, который сказал тебе, что он создает специальный фонд для поддержки организации, занимающейся распространением идей всемирного религиозного братства? И даже если бы тебя заподозрили, кто помешал бы тебе сказать: «Позвольте спросить вас, господин прокурор, смогли бы вы после принесения клятвы уличить меня хоть в чем-то противоправном?»

— Ты безумец! — бросил Сэм и, слегка запинаясь, добавил: — Подумай только, ты же идешь на похищение человека!.. — Он дернулся всем телом.

— Черт возьми, старина, послушай меня. Я — об одном, ты же — о другом. Будь же разумным человеком. Все, что ты говоришь, — пустая болтовня. Она не имеет под собой никаких оснований.

Сэм зажмурил глаза. Он начал сознавать, что за муки выпали на его долю.

— Я вышел из архива с проклятым кейсом, прикованным к моей руке! — произнес Дивероу шепотом твердо, но сдержанно.

— Брось об этом! — ответил Маккензи. — Так или иначе, та документация принадлежала армии, мы же с тобой ей стали не нужны. Есть еще что?

Дивероу подумал: «В общем, история со счастливым концом и никаких прямых свидетельств о заговоре».

— Таково реальное положение вещей, — промолвил Хаукинз и кивнул в подтверждение своей правоты. — Не было ни насилия, ни обмана, ни воровства... ни тайных сделок. Все — на добровольной основе. И если та или иная операция оказывается вдруг не совсем обычной, то тому есть одно объяснение: каждый инвестор может действовать так, как ему заблагорассудится, если только не ущемляет при этом прав остальных. — Мак сделал паузу и взглянул на Сэма. — Есть и еще кое-что. Ты всегда утверждал, что главным в работе адвоката является защита интересов его клиента, а не некая абстрактная моральная идея.

— Я говорил так?

— Да, конечно.

— В этом нет ничего плохого.

— Если не считать того, что все это — лишь краснобайство! Язык у тебя неплохо подвешен, молодой человек.

Сэм уставился на Хаукинза, пытаясь разгадать, что скрывается за его словами. Но за ними ничего не скрывалось: Маккензи говорил то, что думал. Такая откровенность на мгновение тронула Сэма Дивероу и вызвала его на ответную откровенность.

— Послушай, — спокойно произнес он, — предположим, что ты и в самом деле совершишь это безумство, — а то, что это безумство, ты и сам прекрасно знаешь. Похитишь папу и скроешься с ним. Даже на несколько дней. Но понимаешь ли ты, чем чревато все это? Что ты можешь нажать на спусковой крючок?

— Я, разумеется, знаю все это. Но четыреста миллионов зелененьких от четырехсот миллионов ловцов макрели стоят того. Впрочем, про ловцов сказано просто так, обижать я никого не думал.

— Ну и сукин же ты сын! Ведь такое происшествие всколыхнет весь мир! Создастся обстановка всеобщей подозрительности и взаимных обвинений! Правительства разных стран станут показывать друг на друга пальцами! Президенты и премьер-министры задействуют голубые и красные, а затем и горячие линии связи. И, прежде чем ты узнаешь об этом, какой-нибудь осел переложит код из маленького черного ящичка в свой кейс, поскольку ему не понравилось то, что сказал другой длинноухий болван. Боже мой, Мак, ты же можешь развязать третью мировую войну!

— Проклятье! Так ты об этом думал все время?

— Напротив, я все время старался не думать об этом. Хаукинз швырнул размочаленную сигару в зев камина и подбоченился. Огонь в его глазах погас.

— Сэм, малыш, ты не знаешь, как далек от истины! Война уже не та, что была когда-то. Та война никому не нужна: ни горнистам, ни барабанщикам, ни людям, заботящимся друг о друге или ненавидящим того, кто посягает на самое дорогое для них. Она давно уже в прошлом. Сейчас все решают кнопки хитроумных приборов и политики с бегающими глазками и без толку размахивающие руками. Я ненавижу войну. Прежде я никогда бы не подумал, что скажу подобное, но теперь все так и обстоит. И я не допущу войны.

Преисполнившись решимости не дать Маку увильнуть от ответа, Дивероу посмотрел ему в глаза.

— Почему я должен тебе верить? Ты же все поставил на кон. Все. Почему же угроза войны остановит тебя?

— Потому, молодой человек, — ответил Хаукинз, выдержав его взгляд, — что то, что я сказал тебе, — правда.

— Но разве можно исключить, что ты, сам того не желая, спровоцируешь войну?

— Черт возьми, чего ты от меня хочешь? — воскликнул Хаукинз, отходя от камина. — Я отдал армии чуть ли не сорок лет своей жизни и был в конце концов сожран жучками из Пентагона. Ты вот обвиняешь меня, парень, но я не чувствую угрызений совести, потому что знал, что делаю, и всегда отвечал за свои поступки. Но, черт возьми, не заставляй меня жалеть всех этих «ловцов макрели» или считать себя ответственным за их тупость!

«Все весьма откровенно», — подумал Дивероу. Он опять потерпел поражение, как и утром, когда возился с различными вариантами — от первого номера до четвертого. Не сумел доказать своей правоты. Так что волей-неволей приходилось искать иные пути.

Один из них возник сам собой — во всяком случае, Сэм был в этом убежден. Хаукинзу предстояло уехать отсюда перед тем, как папа римский благословит эдельвейсы Махенфельда. А это уже кое-что. И, отбросив без сожаления варианты под номерами пять и шесть, он стал размышлять над планом номер семь. Первое, что ему необходимо сделать в данный момент, — это успокоить Маккензи и ни в коем случае не выйти у него из доверия. И еще: Мак сумел обосновать свою точку зрения. Обосновать юридически.

Он, Сэм Дивероу, был чист. Чист с точки зрения закона. Но стоит свернуть чуть в сторону, и он увязнет в грязи по самые уши.

— Ладно, Мак, я не пойду против тебя. Ты не дело задумал, и я сказал тебе об этом. И я верю тебе. Ты ненавидишь войну. Возможно, этого вполне достаточно. Но так ли это или нет, я не знаю. Лично я хотел бы одного — вернуться домой в Квинси и, если прочитаю о тебе в газетах, то вспомню слова, произнесенные в этой комнате заблудшим, но, честным воякой.

— Прекрасно сказано, мой мальчик! Мне это по душе.

— Таково мое мнение о ситуации на сегодняшний день. С тобой бумаги для цюрихского банка?

— Не хочешь ли узнать размер... э-э-э... дополнительного вознаграждения за свое участие в операции? И скажи, какого ты мнения о нем? Я — глава корпорации, ты знаешь, а мы не любим мелочиться.

— Я заинтригован. Ну и какова она, эта дебетовая проводка?

— Что?

— Дополнительное вознаграждение. Ведь дебетовая проводка и есть то самое, что ты имеешь в виду.

— Ты все взбрыкиваешь! А что скажешь о сумме в полмиллиона зелененьких?

Но Сэм не смог ничего сказать. Он онемел. Увидев, что всплеснул рукой от удивления, уставился на нее зачарованно, словно решая, его ли она или нет. Должно быть, его: стоило ему только подумать о пальцах, как их охватила нервная дрожь.

Полмиллиона долларов.

О чем тут думать? Это такое же безумие, как и все остальное. Включая и тот факт, что он тут ни при чем.

Сейчас время монополий. Хочешь — покупай дощатый настил для прогулок на пляже, хочешь — автостоянку.

Стоп! Ведь есть еще и тюрьма.

Чего ты боишься?

То, что творится, к добру не приведет.

— Итак, выходное пособие в разумных размерах, — произнес Сэм.

— И это все, что ты можешь сказать? Учитывая еще ту сумму, что я уже положил на твой счет в Нью-Йорке, ты спокойно сможешь нанять того еврейского парня, в чьей конторе служил когда-то, и он будет только счастлив работать на тебя. — Маккензи был обижен. Он явно ожидал, что Дивероу несколько иначе продемонстрирует свою хваленую быстроту реакции.

— Позволь сказать тебе: я с энтузиазмом стану разглядывать эти цифры в своей сберегательной книжке, но уже в Бостоне, в то время как мать, сидя напротив меня, будет жаловаться на новое руководство в Копли-Плаза. О(кей?

— Так ты знаешь что-то? — спросил Хаукинз, скосив глаза. — Прямо скажем, странный ты парень!

— Это я-то?.. — Дивероу не закончил фразы: продолжать разговор не имело смысла.

Послышалось постукивание высоких каблучков, и Регина Гринберг в бежевом брючном костюме прошла через высокую готическую арку в гостиную. Строгого покроя пиджак был наглухо застегнут. Выглядела она прекрасно. «До чего же эффектна!» — подумал Сэм.

Она улыбнулась обоим и затем обратилась к Хаукинзу:

— Я переговорила с прислугой. Пятеро остаются тут. Трое же — нет. Они сказали, что должны после работы возвращаться в деревню, и я была вынуждена объяснить им, что нас это не устраивает.

— Надеюсь, они не обиделись? — спросил Хаук.

Джинни засмеялась, довольная собой.

— Едва ли. Я поговорила с каждым наедине и всем трем выплатила пособие в размере двухмесячного жалованья.

— А остальные согласились на наши условия? — Маккензи полез в карман за новой сигарой.

— А их премиальные на что! Как минимум — трехмесячный оклад, — сказала Джинни. — Всем им, включая членов их семей, было разъяснено, что их наняли во Франции на продолжительное время и что они обязаны жить там, где работают. Так что с их стороны — никаких вопросов.

— Обычная практика при работе за рубежом, — констатировал Хаукинз и кивнул головой. — А денежки, черт бы их побрал, им платят куда большие, чем солдатам. участвующим в боевых операциях, и при этом — никакого риска.

— Да, в логике тебе не откажешь, — продолжала Джинни. — Только двое из пяти женаты. Полагаю, не очень счастливо. И это тоже необходимо учесть.

— Женщин мы найдем, — заверил Хаукинз. — Попозже я разведаю местность, — понятно, без палаток и пробных занятий. А наш советник отправится тем временем в Цюрих, чтобы уладить кое-какие финансовые дела... Как ты думаешь, Сэм, сколько понадобится тебе на это времени?

Дивероу должен был сделать над собой усилие, чтобы вникнуть в вопрос, столь сильное впечатление произвело на него безусловное влияние, которое оказывал Маккензи на Джинни. Согласно банку данных она развелась с Маккензи более двадцати .лет тому назад, но вели себя с ним, как школьница с любимым учителем.

— Что ты сказал? — Сэм понял вопрос, но нуждался хотя бы в нескольких секундах, чтобы обдумать ответ.

— Как долго пробудешь ты в Цюрихе?

— Один день, от силы — полтора, если не встретится каких-то осложнений. Многое будет зависеть от банка.

Думаю, переводы из Женевы оформят шифрограммой, но я могу и ошибаться.

— А нельзя ли предотвратить возможные осложнения горшочком с медом? — поинтересовался Маккензи.

— Попытаться можно. Как говорится, с учетом взаимных интересов. Время не терпит, сумма же немаленькая. Банк-депозитарий не отказался бы от нескольких тысяч долларов, которые мы могли бы провести по документам как поощрительное вознаграждение.

— Черт побери, сынок, да понимаешь ли ты сам, что говоришь? Как здорово все у тебя выходит?

— Это элементарная бухгалтерия. Для адвокатов тяжбы с банками — их хлеб. Они изыскали намного больше способов ловчить к собственной выгоде, как и в интересах других, чем племена, промышлявшие бартерными сделками. Опытный юрист прибегает всякий раз к той уловке, которая в данный момент в наибольшей степени устраивает его.

— Ты слышишь, что он говорит, Джинни? Не правда ли, в этом парне есть кое-что?

— Ты великолепен, Сэм, я признаю это, — сказала она и затем обратилась к Хаукинзу: — Знаешь, Мак, поскольку управляющий замком отлично справляется со своими обязанностями, не съездить ли и мне с Сэмом в Цюрих, чтобы составить ему компанию?

— Блестящая идея! Не знаю, как я сам не додумался до этого.

— Не представляю, чтобы ты упустил вдруг такое, — заметил спокойно Дивероу. — Вы оба так добры ко мне!

Откуда только не прибывали в Махенфельд отобранные Хаукинзом офицеры. На железнодорожной станции в Церматте их встречал шофер по имени Рудольф — с раскосыми, как у кошки, глазями, золотыми зубами и в черном берете. Он крутился с приезжающими целых два дня.

Первым появился критянин. Он добрался до места без всяких происшествий. А это означало, что ему удалось беспрепятственно пересечь несколько государственных границ под неусыпным оком высококвалифицированных представителей власти и прибыть благополучно с фальшивым паспортом на руках в город Церматт. Но здесь офицера ожидали новые испытания: несмотря на полное соответствие всех условных отличий в одежде полученному Черным Беретом описанию, Рудольф не признал незнакомца и посему категорически отказался посадить его в свое «итальянское такси».

Произошло же это недоразумение из-за того, что в банке данных по Криту, имевшемся в распоряжении службы «Джи-2», не содержалось и намека на то, что отобранный Хаукинзом офицер — чернокожий. «Засветившийся» некогда агент с ученой степенью доктора наук, первоклассный специалист по аэронавигации, долгое время — пока русские хорошо ему платили — симпатизировавший Советам, обладал до удивления черной кожей. Это-то и сбило Рудольфа с толку. И Маккензи пришлось прибегнуть к нескольким весьма энергичным выражениям в телефонном разговоре с Черным Беретом, прежде чем тот посадил наконец «черномазого» на заднее сиденье своего автомобиля.

Следующими прикатили марселец и стокгольмец. Прошедшей ночью они встретились на бульваре Георга Чинкве в Лос-Кальвадосе и, восстановив давнее знакомство, тянувшееся еще с тех дней, когда оба делали деньги и у союзников, и у нацистов, вместе вылетели из Парижа, страшно обрадованные тем обстоятельством, что направлялись в одно место — к некой «желтой горе» в Церматте. У Рудольфа не было неприятных неожиданностей с марсельцем и стокгольмцем в частности и потому, что они «вычислили» его раньше, чем он их, отругав при этом за допущенную им оплошность при опознании.

Бейрутец добрался до Церматта не на цюрихском поезде, а в карете «скорой помощи», или, точнее, в машине для перевозки больных. Для этого, по его мнению, у него имелись весьма веские основания: он не хотел лишний раз напоминать о себе цюрихской полиции, с которой в не столь уж давние времена у него неоднократно возникали ссоры. Понятно, на почве контрабанды. Потому-то сначала он прилетел в Женеву, где арендовал автомобиль, брошенный им по прибытии в Лозанну. Отсюда он связался по телефону с частной клиникой в Монтрё и заказал санитарную машину для перевозки его как страдающего закупоркой сосудов, в Церматт, где он якобы решил провести остаток своих дней. В Церматт бейрутец поспел как раз к приходу поезда из Цюриха. Все у него прошло отлично, кроме встречи с Рудольфом. Тот, попетляв на плотно накачанных шинах по горным дорогам от Махенфельда, подъехал к вокзалу в назначенное время, но, к сожалению, из-за спешки нечаянно столкнулся на площадке для парковки машин с чьим-то автомобилем. Как оказалось, это был автомобиль для перевозки больных, притом с номерным знаком другого кантона.

Опознать бейрутца в одетом в белое больном, который, отворив дверь «санитарки», орал как сумасшедший, было трудно, и Рудольф только пожал плечами. Он стал подозревать, что хозяин Махенфельда, видимо, что-то не учел, ибо людей, которых он приехал встречать в Церматт, не было.

К тому же, ко всем его другим огорчениям, добавилось еще одно: милая леди его предзакатных мечтаний, фрейлейн с такой прелестной грудью, покинула замок на несколько дней.

Но с римлянином Рудольф сразу же поладил. Тот оставил свой багаж в поезде. Совместные хлопоты, связанные с поиском трех пропавших чемоданов, вызвали у римлянина чувство симпатии к представителю Махенфельда. Рудольфу он тоже понравился, и всю дорогу в замок они сидели рядом.

Бискаец оказался человеком предельно осторожным. Показав встречавшему его Рудольфу свой условный опознавательный знак — пару белых перчаток с черными розами, вышитыми на тыльной стороне, — он зашел в мужской туалет, откуда тотчас же выбрался через окно.

По прошествии часа нетерпение Рудольфа переросло в недоумение, сменившееся вскоре паникой, когда он обнаружил, что в туалете никого нет.

Стараясь не привлекать к себе внимания. Черный Берет принялся разыскивать беглеца по всем углам, включая камеру хранения. Тот же незаметно наблюдал за Рудольфом. Лишь после того, как управляющий замком, окончательно перепугавшись, позвонил в Махенфельд и доложил, что бискаец ведет себя более чем странно, тот, подслушав телефонный разговор из соседней кабины, снова вышел на контакт с ним.

Вновь прибывший устроился на заднем сиденье автомобиля, и они тронулись в путь. Рудольф был хмур и за всю дорогу не проронил ни слова.

Последним прибыл афинянин. Если бискаец был человеком осторожным, то тот оказался истинным параноиком. Начал он с того, что дернул рукоятку тормоза и застопорил состав возле сортировочной станции. Кондукторы и машинисты бросились по вагонам, в поисках места аварии. А афинянин тем временем выпрыгнул из своего вагона и пролез между колесами на платформу, где и спрятался за бетонную опору, поддерживавшую навес. Из этого убежища ему не доставило труда вычислить Рудольфа.

В конце концов состав подошел к перрону, и Рудольф проверил всех сходящих в Церматте пассажиров. Афинянин, конечно, видел его беспокойство. И когда на перроне остались только железнодорожники, он неслышно подкрался к Рудольфу, хлопнул его по плечу и, показав опознавательный знак — красный носовой платок, — пригласил Рудольфа следовать за ним. Потом, совершенно неожиданно, бросился со всех ног к дальнему концу перрона, соскочил с него и помчался по шпалам в направлении депо, где навязал Рудольфу самую настоящую игру в прятки между неподвижно стоявшими вагонами.

И лишь через пять минут шустрый афинянин соизволил подойти к вконец расстроенному Черному Берету, чем привел его немного в чувство, и они, оставив депо, пошли к автомобилю.

Маккензи, ожидавший в замке прибытия машины с последним офицером, облегченно вздохнул при виде их и поздравил себя с профессионально выполненным делом. Минуло лишь семьдесят два часа с того момента, как он начал свои закодированные переговоры с нужными ему людьми, и за эти семьдесят два часа все они до единого прибыли по его зову.

Вот так-то, знай наших, черт побери!

Поскольку Сэм придерживался известного принципа, что банковский бизнес — дело нечистое, его поездка в Цюрих, или, точнее, в Цюрихский государственный банк, целью которой являлась аккумуляция финансовых ресурсов «Шеперд компани лимитед» в одном месте, завершалась столь же успешно, как и быстро, и он смог отправиться назад, в Церматт, поездом, отходившим вскоре после полудня. Поскольку Регины Гринберг в отеле не оказалось, — она ушла за покупками, — Сэм оставил ей короткую записку: «Я уже отбыл. Жду тебя».

Ему хотелось побыть в поезде одному: подумать, разобраться кое в чем. Пока он находился в пути, — а дорога занимала несколько часов, — вариант номер семь приобретал постепенно все более четкие очертания. Главным образом благодаря четырнадцати документам, полученным им в банке от обливавшегося потом старшего служащего, ставшего куда богаче после встречи с Сэмом.

Четыре документа касались денежных переводов из Женевы, с Каймановых островов, из Берлина и Алжира, — естественно, за вычетом расходов. Один суммировал активы «Шеперд компани» и перечислял такие атрибуты конфиденциальности, как шифры и секретные номера счетов. Имелась и бумага, выписанная на семью Дивероу: Сэм не стал ничего объяснять банкиру, а тот в свою очередь не задал ему ни одного вопроса, сделав вид, будто проблемы вообще не существует. Остававшиеся восемь документов предназначались для предъявления в восемь различных трастовых организаций.

Один из этих счетов был выписан на большую сумму, чем другие, и включал в себя четыре группы цифр, наверняка относившихся к четырем разным лицам. Дивероу не потребовалось больших усилий, чтобы установить их имена: миссис Хаукинз первая, вторая, третья и четвертая.

В семи других счетах были проставлены одинаково высокие цифры.

Именно в семи.

Значит, эти семь счетов предназначались боевой группе Маккензи Хаукинза!

Итак, для похищения папы римского Маккензи завербовал семь мужчин: Сэм не мог даже представить себе, чтобы среди этой семерки оказались женщины, — ведь четыре бывших жены Хаукинза вполне могли и сами справиться со всем, что требовало женского искусства. Эти семеро скорее всего являлись офицерами, поскольку Маккензи говорил, что они прибудут в Махенфельд в самое ближайшее время.

«Кого ты подразумеваешь под этими „офицерами“?» — спросил Сэм.

«Людей военных, сынок», — ответил Хаукинз с огненным блеском во взоре.

«А что означает: „в самое ближайшее время“?»

«Лишь то, что они должны прибыть в срок и как можно быстрее привести все в боевую готовность, парень. Или, говоря иначе, полностью укомплектовать все посты и установить между ними надежную связь».

«Выходит, они появятся через несколько дней?»

«Возможно, еще раньше. Это будет зависеть от действий противника. По пути в свой базовый лагерь нашим людям придется пройти через чужую территорию».

«Боже, какая чушь!»

«Если и чушь, то тебя это не касается. А пока вези счета из цюрихского банка в Махенфельд. Прежде чем собрать их всех и прочитать им первую краткую лекцию о целях и задачах предстоящей операции, я хотел бы, чтобы мои офицеры лично убедились в том, как строго блюдет их интересы командование. Это поможет им осознать истинную значимость их задачи и крепкой мужской дружбы. Ты знаешь, многое в этом плане зависит от руководства. И так было всегда».

Была и еще одна причина, по которой вариант номер семь приобрел для Сэма первостепенное значение. Он помнил слова Хаука: «А пока вези эти счета... Прежде чем собрать их всех и прочитать им первую краткую лекцию... как строго блюдет их интересы командование...»

Офицеры Хаукинза давали согласие на свою вербовку" не зная даже, в чем заключаются стоящие перед ними боевые задачи. В военном смысле в этом нет ничего особенного, однако, если учесть огромные потенциальные ресурсы противника, — а это практически весь мир, — то не так уж сложно будет убедить волонтеров попытаться применить свои силы и способности в иных сферах. Для этого им стоит только сказать: «Сознаете ли вы, что намеревается сделать этот маньяк?.. Он хочет похитить самого папу римского!» И добавить еще несколько замечаний, примерно такого типа: «Перед вами — клинический случай». Или: «У вашего командира не все дома!» А то и такое: «Этот псих сбивал с китайской скульптуры мужские принадлежности».

Но все — вопрос времени. И психологии. Если Сэм правильно понял Хаукинза, тот собирается сразить своих офицеров двойным залпом: организацией операции по похищению папы на самом высочайшем стратегическом и Техническом уровнях и счетами Цюрихского государственного банка, гарантирующими каждому из них крупное вознаграждение независимо от результата. Сорвать планы генерала будет нелегко, но вариант номер семь как раз разрабатывался с учетом всех трудностей.

Сэм должен первым добраться до офицеров. Он вселит в них сомнение относительно здравомыслия Хаукинза. В банде уголовников для мелкой сошки нет ничего страшнее мысли о том, что у их главаря не все в порядке с головой. Ведь отсюда следует, что он не в состоянии принимать правильные решения, как бы ни скрывал этого. Отсутствие же у него сметливости может укоротить жизнь на десять, а то и на двадцать лет. Да и как еще: мешок на голову, веревку на шею!

Задача Сэма упрощалась тем, что даже преступные элементы в Европе слышали о генерале-параноике, которого не так давно вышвырнули из Китая. И он решил, ознакомив предварительно офицеров со сложившейся ситуацией, выложить потом перед ними на стол свои главные козыри.

Главные козыри? Главней не бывает. Их ничем не побьешь!

В поезде по пути в Церматт он должен будет еще раз внимательнейшим образом проглядеть все документы, полученные в цюрихском банке, особенно трастовые счета, переписать номера, шифры и коды и затем внести их в семь карточек.

Потом, при встрече с семеркой, он вручит каждому по карточке с вписанными в нее необходимыми данными. Так что любой из них сможет тут же броситься в Цюрих и потребовать там свои денежки.

Каждого из них ожидает богатство! Просто так, ни за что.

План поистине гениален.

Джиованни Бомбалини, папа римский, вышел в свой любимый сад. Он не хотел никого видеть, а тем более с кем-либо говорить. Он был сердит на весь мир. Впрочем, не на весь — на свой мир. Когда же человек охвачен гневом, ему лучше всего предаться размышлениям.

Он вздохнул. Если уж быть до конца искренним с самим собой, то гневался он на самого Господа Бога. А это уже бессмыслица!

Джиованни поднял глаза на полуденные облака, и с губ его сорвался горестный шепот:

— Боже, за что?

Потом опустил голову и продолжил свой путь по тропинке. Лилии, в весеннем цвету, словно приветствовали жизнь.

Он не должен ее покинуть.

Только что врачи представили заключение консилиума. Это был смертельный приговор. Процесс угасания жизненных сил стремителен и необратим. Впереди оставалось лишь шесть-семь недель.

Смерть сама по себе не страшила его: разве это не избавление от тяжкого беремени? Жизнь есть борьба. Но борьба она или нет, он не успел консолидировать силы, которые смогли бы довести до конца задуманное им и Рончалли дело. Ему нужно больше времени, чем отпущено врачами. И еще он остро нуждался в поддержке со стороны высшего руководства, чтобы примирить враждующие группировки. Неужели Бог не может этого понять?

— О, возлюбленный мой Владыка, почему ты оставляешь мне так мало времени? Я обещаю тебе, что буду кроток и терпелив. У меня нет желания обидеть этого гнусавого попа... Извини, Всевышний, я подумал о кардинале и его банде прожженных воров... Боже великий, подари мне шесть месяцев! А затем я отдамся в твои руки с благодарственной молитвой. Ну, если не шесть, то хотя бы пять месяцев. Я и за пять месяцев многое смог бы сделать...

Джиованни пытался всем сердцем постичь ответ Провидения. Сейчас, когда он остался один на один с самим собой, ему было еще труднее примириться с вынесенным ему приговором.

— А может, Боже Святый, ты поговоришь со Святой Девой Марией? Она бы нашла более проникновенные слова в мою поддержку. Говорят же ведь, что женщины глубже разбираются в подобных делах.

Но нет ничего. Только ноющая боль в коленях. А это значит, что он слишком тяжел для старых костей и ему, пожалуй, лучше присесть. Как эта очаровательная журналистка сказала? «Последнее упражнение»?..

Хватит! Единственное, чего желал он в эту минуту, — чтобы замер в груди его еще работающий мотор. Игнацио Кварце прячется под кроватью. Его не могут найти целую неделю, он же тем временем тайно формирует курию.

Папа дошел до своей любимой скамьи и опустился на прохладный белый камень. Из-за садовой ограды подул легкий бриз и зашуршал листвой над его головой. Не знак ли это свыше? Посвежело.

Затем ветерок затих, все успокоилось, и шорох листвы сменился звуками приближавшихся шагов.

Это был новый помощник папы — молодой чернокожий священник из Нью-Йорка. Было известно, что он блестяще окончил колледж и славно поработал в Гарлеме. Франциск заметил также, что молодой прелат сторонится оппозиции. И уже это одно свидетельствовало в его пользу.

— Ваше святейшество! — обратился к папе священник.

— Да, мой сын? Я вижу, вы взволнованы. Что случилось?

— Мне кажется, я сделал грубую ошибку, святой отец. Я был в замешательстве, а вас не оказалось в ваших покоях, и мне ничего не оставалось... В общем, я очень сожалею...

— Ладно, сын мой, успокойтесь, — улыбнулся Франциск. — Трудно судить о степени этой беды, пока вы не расскажете внятно, что же все-таки произошло. Во всяком случае, надеюсь, вы не обнаружили кардинала Кварце в моем шкафу и не вызвали по этому поводу гвардейцев?

Чернокожий священник засмеялся. Ему было известно. что кардинал Кварце открыто высказал свое недовольство в связи с его назначением в помощники папы. Франциск же старался сгладить эту обиду.

— Нет, ваше святейшество. Я услышал, как зазвонил ваш личный телефон. Тот, что в выдвижном ящике тумбочки возле вашей кровати. Он трезвонил снова и снова, почти без перерывов. Очень настойчиво...

— В этом нет ничего удивительного, сын мой, — прервал его папа. — Этот аппарат не связан с коммутатором Ватикана... Маленькая привилегия, которой пользуюсь я... Итак, вы взяли трубку. Ну и кто же мне звонил? Номер этого телефона известен лишь нескольким моим старым друзьям и одному-двум помощникам. В том, что вы сняли трубку, большого зла нет. Так кто же все-таки звонил?

— Монсеньор из Вашингтона, святой отец. Он был очень огорчен...

— А-а, кардинал Патрик Деннис О(Джиллиган! Он частенько звонит мне. Мы с ним играем в шахматы на расстоянии.

— Монсеньор был очень взволнован и принял меня за вас. Он не дал мне произнести ни слова и говорил так быстро, что я не мог остановить его.

— Да, это весьма похоже на него. У Пэдди свои проблемы. И опять с Берриганами? Эти двое заняты...

— Нет, ваше святейшество. Намного хуже. Ему позвонил президент. Говорил что-то о тайне исповеди. И еще спросил, возможно ли то, чего он хочет... Он желает перейти в другую веру, святой отец.

— Что?! О Матерь Божья! — прошептал Франциск.

— Но этого мало, ваше святейшество. Желание искать Христа в другой вере высказали также шестнадцать ответственных сотрудников Белого дома. И все из-за привилегий Ватикана и его обособленности.

Джиованни тяжко вздохнул. Предстояло так много сделать!

— Господи, всего четыре месяца?

Глава 20

Страницы: «« « ... 910111213141516 » »»