Дорога в Гандольфо Ладлэм Роберт

Глава 12

Он отчетливо видел тусклый белый свет в пятидесяти футах от того места в коридоре, где он находился. Ему не надо было подходить ближе для того, чтобы удостовериться, что это дверь его номера. И то, что лампочка горела, было еще одной, и довольно веской, причиной, чтобы не заходить в свои апартаменты, а отправиться к Энни.

— Если это не ты, Сэм, — донесся из спальни ее голос, — то у меня возникнут проблемы

— Это я. И все твои проблемы обратятся в удовольствия.

— Это мне нравится!

Дивероу вошел в просторную спальню, с окнами на реку. Энни сидела с ярко иллюстрированным буклетом в руках рядом с настольной лампой.

— Что это? — спросил Сэм. — Выглядит довольно впечатляюще,

— Захватывающая история жен Генриха Восьмого. Я купила ее сегодня утром в Тауэре. Это был не человек, а чудовище!

— Не совсем так. Его поступки диктовались, как правило, соображениями геополитического характера. — Вся его геополитика скрывалась у него между ног!

— Данное обстоятельство имеет большее историческое значение, нежели ты полагаешь. Но что скажешь насчет того, чтобы выпить?

— Прежде ты должен позвонить. Я обещала, что ты сделаешь это сразу же, как только вернешься.

Энни спокойно перевернула страницу. Сэм был не только удивлен, но и заинтригован.

— Кто это был?

— Маккензи. Он звонил из Вашингтона. И она снова перевернула страницу.

— Маккензи? — не сумев сдержаться, вскричал Сэм. — Как это просто: звонил Маккензи! Можно подумать, что ты, сидя здесь, слышишь, о чем говорят внизу, в служебной комнате, и уже потом сообщаешь мне, что звонил Маккензи. Откуда тебе известно, что это он звонил? Он что, звонил тебе?

— Успокойся, Сэм, — бесстрастно ответила Энни, переворачивая еще одну страницу, — не надо так нервничать. Не могу же я делать вид, будто не знаю его. И после него...

— Ну нет, избавь меня от отвратительных сравнений! Я только хочу знать, что это за странное стечение обстоятельств, при котором ты, находясь за семь тысяч миль от дома, разговариваешь вдруг по телефону со своим бывшим мужем, пытающимся дозвониться до меня, находящегося в трех тысячах миль от Нью-Йорка.

— Если ты успокоишься, я все тебе скажу. Если же нет, то я продолжу чтение.

Вспомнив, как сильно ему хотелось выпить, Дивероу пересилил себя и сказал спокойно:

— Я уже в порядке, Энни, и очень хотел бы теперь послушать тебя. Говори же, пожалуйста.

Положив журнал на колени, Энни взглянула на него.

— Начну с того, что Мак был раздражен так же, как и ты сейчас, Сэм, когда услышал мой голос.

— Но каким образом он услышал тебя?

— Потому что я волновалась!

— Это — почему, а я хочу узнать, каким образом.

— Я думаю, ты вспомнишь, если постараешься, что оставил меня одну в ресторане. Было уже поздно, и я настаивала, чтобы ты ехал. а обо мне не беспокоился. Я сказала еще, что только оплачу счет и сразу же поднимусь к себе. Все правильно?

— Да. Я должен тебе за обед. Продолжай.

— Ко мне подошел красивый молодой человек в белом галстуке и во фраке и сообщил, что тебя срочно просят к телефону из-за океана. Они всегда так поступают?

— Да, здесь так принято. Ну и что ты?

— Сказала, что ты будешь очень поздно. Точного часа, как ты понимаешь, я назвать не могла. Он выглядел довольно расстроенным, и я спросила, не могу ли помочь ему. Тогда-то я и услышала, что звонит генерал Хаукинз из Вашингтона. Полагаю, что именно название города и звание Мака заставили этого парня нервничать. А Мак всегда любил производить впечатление, считая, что это стимулирует деятельность телефонистов. Я успокоила этого парня и поговорила с Маком, что ему, надо заметить, понравилось. — Энни снова обратилась к книге. — А теперь позвони ему! Бумага с его номером лежит на бюро в соседней комнате. Такие же записки лежат и у тебя в номере, и внизу у портье. И, скажу прямо, я польщена тем, что сначала ты пришел ко мне.

Сэм подумал о том, что подобное возможно. Маловероятно, но все же возможно — точно так же, как и существование внеземных цивилизаций, о чем якобы свидетельствуют принимаемые нами время от времени радиоволны из космоса.

— Что же сказал Хаукинз? И почему он был раздражен?

— Да потому, что я оказалась здесь, — ответила Энни, неохотно отрываясь от книги. — Он начал ругаться и указывать мне, что и как я должна делать. Естественно, я сказала ему, чтобы он пошел и промыл свой рот дегтярным мылом! Я всегда говорила ему так в подобных случаях. Я имею в виду то, что он не стеснялся в выражениях, которыми мы старались не пользоваться в Белл-Айле. В конце концов, он успокоился и начал смеяться...

Энни смотрела вверх. И Сэм подумал о том, что она предалась воспоминаниям, которые отнюдь не были неприятными.

— Потом, — продолжала она, — он спросил меня, не отделалась ли я от этого холуя официанта, — так он называет Дона, — и если нет, то почему. Затем Мак заговорил о тебе, и я поняла, что он очень ценит тебя. В любом случае тебе надо обязательно позвонить ему, Сэм. Я предупредила его, что ты можешь прийти очень поздно, около трех часов, но он сказал, что это не имеет никакого значения, поскольку в Вашингтоне тогда будет только десять.

— Нельзя ли подождать все-таки до утра?

— Нет... Мак очень настаивал. И еще он сказал, что если ты не исполнишь его просьбу, то для какого-то итальянца, который интересуется тобой, найдется дело.

— Не добавил ли он к этому еще и то, что берет на себя обязанности похоронного бюро?

— Нет. Но я все же советую тебе позвонить ему. Если ты не хочешь говорить при мне, то можешь побеседовать с ним из соседней комнаты.

— Привет, Сэм! — услышал Дивероу голос Хаукинза. — Ну не тесен ли в самом деле этот мир! Кто бы мог подумать, что ты, объехав полсвета, наткнешься на маленькую старушку Энни? Я, конечно, не имею в виду се возраст...

— Как я полагаю, — перебил его Сэм, — у тебя есть для меня привет от Деллакроче. Что ты сказал своему глубоко религиозному брату на этот раз? Что я распял Христа?

— Да нет же, черт побери! Это своего рода небольшой психологический этюд... Так, на всякий случай, если бы ты не захотел позвонить мне. Ведь я с ним даже не разговаривал. Думаю, что и в будущем мы обойдемся без него. Я развеселил тебя?

Дивероу закурил сигарету. Она должна была помочь ему заглушить поднимавшуюся в желудке легкую боль.

— Я скажу тебе правду, Мак, — произнес он. — Меня нервирует каждый твой звонок. Я жду всякий раз со страхом, что ты сообщишь мне нечто такое, что еще больше отдалит меня от Бостона, от матери и от моего настоящего хозяина — Арона Пинкуса. Именно так действуют на меня твои психологические этюды!

После продолжительного хмыканья Хаукинз наконец произнес:

— Ты слишком подозрительный человек, Сэм. Наверное, это в тебе говорит юрист. Как дела с Дэнфортом?

— Он сумасшедший, — ответил Сэм, — дующий и на кипяток, и на холодную воду. Но он подписал бумаги, согласившись на перевод десяти миллионов по совершенно непонятным для меня причинам. Деньги поступят в банк на Каймановых островах. Ты для этого разыскивал меня?

— Ты хочешь узнать, не собираюсь ли я послать тебя на эти острова?

— Да, я думал об этом.

— Так вот, Сэм, можешь не волноваться. Там нет ничего интересного. Жалкие клочки земли и множество банков и дерьмоносцев-банкиров! Они пытаются устроить там вторую Швейцарию. Я сам полечу туда и все обстряпаю. Твой же счет увеличится на десять тысяч долларов. Надеюсь, ты рад?

— Мак! — чувствуя, как усиливается боль в желудке, прокричал Дивероу. — Ты не можешь сделать это!

— Это очень просто, парень. Тебе надо будет только заполнить чек и депонировать всю указанную в нем сумму.

— Я не об этом! Ты не имеешь никакого права переводить эти деньги на мой счет:

— Банк не возражает...

— Зато я возражаю! Я!.. Боже, неужели ты не понимаешь, что покупаешь меня?

— Одной десятой процента? Черт побери, парень, да я же просто обманываю тебя!

— Я не хочу, чтобы меня покупали! Не хочу иметь ничего общего с твоими деньгами. Это делает меня соучастником!

— Я не совсем понимаю, о чем ты это, но было бы в высшей степени неправильно, если бы кто-то, используя чье-то время и способности, не платил ему за это деньги.

Хаукинз заговорил как евангелист.

— Зямолчи, сукин сын! — огрызнулся Дивероу, предчувствуя неизбежность своего поражения. — Что еще тебя интересует, кроме Дэнфорта?

— Раз уж ты затронул этот вопрос, то есть один приятель в Западном Берлине, с которым тебе надо побеседовать...

— Подожди! Ничего не говори мне больше, — устало перебил генерала Сэм. — Авиабилеты и гостиничный ордер будут у портье, прежде чем я смогу моргнуть глазом?

— В любом случае — к утру.

— Хорошо, Мак. Теперь я знаю, когда меня повесят. — Сэм снова задумался. Нет, как бы там ни было, но он должен выкарабкаться.

Маккензи вывел на бумаге: $ 20 000 000. Затем написал эту цифру прописью: двадцать миллионов долларов.

Как ни странно, но эта огромная сумма не произвела на него никакого впечатления. Наверное, потому, что деньги являлись для него средством, но никак не конечной целью. Хотя иногда ему и приходила мысль о том, что он мог бы спокойно назвать все эго экономической победой, забрать всю сумму и уехать куда-нибудь на юг Франции. Тем более что он был уверен: ни Деллакроче, ни Дэнфорт не будут преследовать его и кровь, таким образом, не прольется. Но все это было не то. Деньги одновременно являлись и целью, и побочным продуктом. И еще легитимной формой наказания. И это было главным.

Время шло быстро, и он не мог позволить никаких отступлений от плана. Несколько месяцев назад кончилось лето, а ему про устояло еще очень многое сделать. Подбор и тренировка занятых в операции людей — процесс тоже длительный. Определенные трудности возникали с арендой и обустройством того места, где будет расположена база, и особенно с закупкой экипировки, требовавшей строжайшего соблюдения тайны. Да и сама подготовка к операции должна была занять несколько недель. Все говорило за то, что надо спешить. И поэтому, естественно, возникал соблазн отойти от главной стратегической линии и приступить к достижению намеченной цели еще до того, как будут собраны все деньги. Но это, вне всякого сомнения, было бы ошибкой. Он установил сумму в сорок миллионов отнюдь не из-за ее схожести с четырьмястами миллионами, хотя эти сорок миллионов и выглядели весьма солидно в договоре о создании компании с ограниченной ответственностью, который он уже заполнил, но и потому, что сорок миллионов покрывали все расходы, включая и непредвиденные.

Связанные, например, с такими обстоятельствами, как быстрый уход с поля боя.

У него должно быть ровно сорок миллионов. И он был готов уже заняться своим третьим инвестором.

Генрихом Кёнигом из Берлина.

Иметь дело с герром Кёнигом оказалось куда как сложно. В то время как Сидней Дэнфорт занимался своими операциями в Чили, а Анджело Деллакроче крайне небрежно обращался со своими средиземноморскими платежами и вел слишком широкий образ жизни. Генрих Кениг не совершал очевидных ошибок, живя спокойной, размеренной жизнью сельского помещика в мирном сельском городишке и двадцати с лишним милях от Берлина.

Но двадцать два года тому назад этот же самый Кениг блестяще играл и весьма опасную игру. В игру. на которой он не только сколотил состояние. но и обеспечил первоначальное накопление капитала и процветание своим разнообразным предприятиям.

Во времена расцвета «холодной войны» Кениг был лисиным агентом, специализируясь в основном на шантаже. Он начал с того, что стал поставлять секретную информацию на одиночных агентов, затем занялся вымогательством, вытягивая крупные суммы с тех, кто, опасаясь разоблачения, готов был на все. Причем деньги он получал от противоборствующих разведок. И очень скоро добился от многих стран, зависевших экономически от воли противостоявших друг другу двух гигантских миров, исключительных прав на бестарифную торговлю для своих новых компаний. А потом ему с ловкостью Мефистофеля удалось вынудить Вашингтон, Лондон, Берлин, Бонн и Москву вывести его фирмы из-под действия тех законов, которые распространялись на подобные предприятия. И добился этого Кениг благодаря тому, что объяснил каждому, что расскажет другим о кое-каких нелицеприятных фактах из его прошлой деятельности.

Впоследствии, к весьма большой радости многих правительств, Кениг ушел со сцены. Он создал свою империю буквально на трупах и покалеченных телах почти половины чиновников и предпринимателей Европы и Америки. Сам же остался в неприкосновенности благодари целой системе ответных репрессивных мер, готовой быть запущенной в любой момент. А какой чиновник, министр или государственный деятель, включая и главу правительства, мог позволить себе приблизиться к ящику Пандоры с его ужасами? Таким образом, Кениг оставался в такой же безопасности и после своего ухода со сцены, в какой находился и во времена своей бурной деятельности.

Во главу своей политики Кёниг ставил страх. Хотя этот страх и мог исчезнуть, если человеку становилось наплевать и на реакцию и на репрессии — и на правительственном, и на промышленном, и на международном уровнях.

И вполне естественно, этим же оружием воспользовался и Хаукинз.

Все дело в том. что существовала целая армия жертв Кёнига, которые не задумываясь пошли бы на его убийство, если бы были уверены, что таким образом они обеспечат свою безопасность и об их грехах никто больше не узнает. И Хаукинз решил прибегнуть к угрозе полного разоблачения великого мошенника.

Конечно. Кёниг поймет всю логичность такого подхода Хаукинза к делу, от которого зависят его судьба и состояние. Вне всякого сомнения, он сможет предвидеть и ту реакцию, которую бы вызвали посланные нескольким сотням чиновников разного ранга, бродящий по коридорам власти во многих странах мира, пространные телеграммы. Да, конечно, Кёнигу, оглушенному огромным перечнем имен, дат и событий, придется капитулировать.

Собрав разбросанные на кровати копии документов, Хаукинз сложил их по порядку в стопки и отнес к стоявшему перед кушеткой чайному столику. Усевшись на кушетку с красным карандашом в руке, он принялся обводить по два или по три параграфа на каждой странице.

Все шло прекрасно. Оставалось только произвести реальную оценку своих возможностей и тех фактов, которые позволили бы еще более увеличить эти возможности. То есть заново все проверить.

Хаукинз взял копии и, подойдя к письменному столу, разложил их перед телефоном. Потом взял трубку. Все. Теперь он был готов начать спокойное и бесстрастное перечисление фактов о двойной международной деятельности, которое и должно было смутить Генриха Кёника до глубины души.

И ему поневоле придется расстаться с десятью миллионами долларов.

С черными от усталости кругами под глазами Сэм Дивероу стоял перед таможенником в берлинском аэропорту Темпельхоф, ожидая того момента, когда лающий неонацист, проверявший бумаги и багаж, отпустит его. Боже, думал он, — дай немцу печать, и он лишится рассудка.

Неожиданно он с удивлением уставился на содержимое своего чемодана. В нем все было аккуратно сложено, словно это сделали у Бергдорфа Гузмана. Он же никогда не укладывал так своих вещей. Напрягая расстроенную память, Дивероу вспомнил, что всем этим заималась Энни. Она не только собрала его, но и, проводив до кассы, помогла ему расплатиться. И Сэм подумл, что все это она сделала потому, что сам он был в тот момент ни на что не способен. В том нелепом, затруднительном положении, в котором он оказался, сил у него хватало только на то, чтобы сражаться с бутылкой шотландского виски. Затем он отключился. Единственное, что ему удалось вспомнить потом, так это то, что он должен был отослать Хаукиизу этот проклятый договор.

Берлинский отель «Кемпински» был своеобразной тевтонской версией нью-йоркского старого «Шерри-Незерленд», только с несколько более строгим интерьером. Все находившиеся в холле кресла из-за их обивочного материала казались скорее вылитыми из бетона, нежели обтянутыми кожей. Конечно, и здесь все требовало денег: и темное полированное дерево, и ужасные, чересчур правильны служащие, которые, знал Сэм, ненавидели его как более слабого, демократичного и стоявшего ниже по качеству человека.

Эти клерки расправились с ним весьма быстро и умело. Затем неприятный по внешности служащий, который, судя по возрасту, вполне мог быть в прошлом обер-фюрером СС, понес его чемодан с таким видом, словно в нем были драгоценности. Как только они оказались в просторном номере, — Хаукинз снимал для него апартаменты первого класса, — обер-фюрер сразу же опустил во всех комнатах шторы. Причем сделал он это с уверенностью человека, привыкшего командовать расстрелами. Дивсроу. испугавшись за свою жизнь и дав чрезмерные чаевые, проводил обер-фюрера до двери, словно нанесшего ему визит дипломата, и нежно прощебетал ему «ауф фидерзейн».

Потом открыл чемодан, в котором лежала завернутая предусмотрительной Энни в савойское полотенце бутылка шотландского виски. Сейчас было самое время воспользоваться ею. Правда, много пить Сэм не собирался, так, чуть-чуть, для тонуса.

Неожиданно в дверь постучали. Сэм настолько испугался, что закашлялся и выплюнул набранное в рот виски на кровать. Заткнув бутылку пробкой, он стал искать место, куда можно было бы ее спрятать.

Под подушку? Накрыть покрывалом с кровати?

Он остановился. Что он делает? Что с ним, черт побери, творится? Будь ты проклят, Маккензи Хаукинз!

Глубоко вздохнув, он поставил бутылку на туалетный столик. Затем, еще раз глубоко вздохнув, открыл дверь и резко, против своей воли, выдохнул весь находившийся у него в легких воздух. Это была калифорнийская Афродита из Пало-Альто, обозначенная им в свое время как «узкие и острые», — третья жена Маккензи Хаукинза, Лилиан.

— Я знала, что это вы! Я так и сказала об этом портье.

Сэм и сам не понимал, почему он назвал груди Лилиан «узкими и острыми». Это было несправедливо по отношению к ней. Вполне возможно, что столь весьма относительное определение он ей дал при сравнении увиденных им еще трех грудей.

Дивероу, думая об этой чепухе, глядел на женщину так, как двенадцатилетний подросток смотрит на увиденный им впервые журнал «Артисты и модели». Лилиан. сидя напротив, объясняла ему, что прилетела в Берлин три дня назад на двухнедельные курсы по кулинарии.

Конечно, это казалось невероятным. В конце концов, Сэм был опытным адвокатом. Он хорошо изучил преступный менталитет, уличая изворотливых лжецов из социальных джунглей разных ступеней. И, несмотря на то, что он устал и душой и телом, его трудно было провести. И он сразу же решил поставить миссис Маккензи Хаукинз номер три на место. Но, строго посмотрев на нее, он только недоуменно пожал плечами. Вот и все!

— Итак, мы здесь, Сэм! Я могу называть вас Сэмом? Это просто удивительно, куда может завести любовь к кулинарии!

— И все это весьма правдоподобно, Лилиан! Именно такие случайности и делают совпадения достойными доверия!

Сэм рассмеялся почти истерическим смехом, делая все возможное, чтобы не потерять контроль над своими глазами. Он был слишком истощен, чтобы рассчитывать на успех. И посему начал переводить взгляд с одного предмета на другой.

— О лучшем способе провести время в Берлине я и не мечтала. Если нам повезет, мы найдем закрытые теннисные корты! Насколько мне известно, в этом отеле есть бассейн и вроде бы гимнастический зал.

Когда Лилиан умолкла, Дивероу, неожиданно для него самого, почувствовал вдруг, что ему хочется, чтобы она продолжала свою болтовню. В том состоянии, в котором он находился, он получал удовольствие от ее легкой, ласкающей слух речи.

— Не исключено, однако, что я строю слишком большие планы. Вы путешествуете один?

Он знал, что один он не будет. Не будет.

— Более одиноким я еще никогда не был в своей жизни.

— Ничего, мы что-нибудь придумаем. Надеюсь, вы не обидитесь, если я вам скажу, что выглядите вы ужасно усталым? У меня такое впечатление, что вы заработались до полусмерти. И очень нуждаетесь в том, чтобы кто-нибудь ухаживал за вами.

— От меня осталась только слабая тень.

— Бедный вы ягненочек! Идите ко мне, я разомну ваши плечи. Это дает очень хороший эффект!

— Я совершенно изнурен. Наполнен пустотой и расплавленным свинцом...

— Да, вы изнурены, мой ягненок, или, другими словами, хороший мальчик. Ложитесь на диван и положите голову Лили на колени. Боже, какие теплые у вас виски! А вот шея у вас слишком напряжена. Так лучше? Лучше?

Сэму и на самом деле стало лучше. Он чувствовал, как ласковые руки Лилиан, расстегнув рубашку и, двигаясь по его груди, ласкали его тело воистину ангельскими прикосновениями. Просто чудо!

Он открыл глаза и прямо над своим лицом увидел непреодолимую прелесть двух великолепных грудей.

— А вам нравится купаться в теплом бассейне, наполненном мыльными пузырями, которые пахнут розами и весной? — прошептал он.

— Не очень, — так же тихо ответила Лилиан. — Я больше люблю стоять под теплым душем. Сэм улыбнулся.

Глава 13

Благоухание пронизывало воздух вокруг него. И для того, чтобы определить его источник, Сэму даже не надо было открывать глаза.

Если бы он был способен восстановить предыдущий вечер хотя бы с некоторой точностью, — а та легкость, которую он ощущал ниже талии, убеждала его в том, что он мог бы это сделать, — то вспомнил бы, что большую часть ночи они провели в душе.

Сэм открыл глаза. Лилиан сидела рядом с ним, привалясь к подушке, а на ее симпатичном вздернутом вверх носике красовались очки в роговой оправе. Она читала огромное меню в потрепанной картонной обложке.

— Привет! — негромко сказал Сэм.

— Доброе утро! — радостно улыбаясь, взглянула она на Дивероу сверху вниз. — Ты знаешь, который сейчас час?

Это белокурое создание являло собой образец физического совершенства. Так во всяком случае решил Сэм. Вполне возможно, что это был результат занятий серфингом в Калифорнии или же, следствие той гимнастики, которой ее обучил Маккензи Хаукинз.

— Мои часы на руке, а она под одеялом, и поэтому я не знаю, сколько сейчас времени.

— Десять двадцать! Ты проспал целых одиннадцать часов! Как ты себя чувствуешь?

— Ты хочешь сказать, что мы легли в половине двенадцатого?

— Ты храпел так, что тебя, по всей видимости, слышали у Бранденбургских ворот, — заметила Лилиан. — Мне даже пришлось тебя несколько раз толкать. С такими данными ты вполне мог бы выступать в опере. Как твоя голова?

— Нормально. Я даже удивлен этим!

— Это все благодаря душу и физической нагрузке. А вообще-то ты не очень-то силен в отношении выпивки, — произнесла Лилиан, беря с туалетного столика карандаш и что-то отмечая в меню. — Мне кажется, что в первую очередь бунтует твоя кровь.

— Ты потрясающе благоухаешь, — проговорил Сэм, не сводя с нее глаз и вспоминая о том, какой вид открывался ему с ее колен и как она массировала ему грудь своими божественными пальцами.

— Как и ты сам, мой ягненочек, — ответила женщина, улыбаясь и снимая очки. — Ты знаешь, что у тебя очень приятное тело?