Батареи Магнусхольма Плещеева Дарья

— Ну, Хорь, извини, — виновато сказал Росомаха. — По-моему, они так вильнули, нас на хвосте заметив.

— Заметив, не заметив… Где их теперь искать? — свирепо спросил Хорь.

— Кайзервальд не очень-то велик, — вмешался Лабрюйер. — Отсюда до зоологического сада не более, чем полверсты. Кусты еще не все облетели, можно прочесать местность. Автомобиль — не иголка в стоге сена, гаражей тут еще не завели.

Хорь подумал несколько секунд и выскочил из «Руссо-Балта».

— Росомаха, отгони колымагу назад. Потуши фары, достань револьвер, сиди и жди.

Росомаха вылез, открыл стекло правой фары и погасил огонек в керамической горелке. То же он проделал и с левой фарой.

— Смотри ты, и стекло совсем не закоптилось, — удивился он. — Так я встану вон там, за тем поворотам. Что бы им тут проложить улицы пряменько, продольные и поперечные? А накрутили, напутали! Зачем, спрашивается, такой лабиринт?

— Для живописности, — ответил Хорь. — Леопард, мы пойдем параллельно…

— Тут нет параллельных улиц, — возразил Лабрюйер. — Они по-всякому загибаются. Там, где отходят от главной, от Кетлерской, сперва только выглядят параллельно. Мы просто потеряем друг друга.

И тут Хорь уставился на Росомаху чуть ли не с ненавистью.

— Шестьдесят пять рублей, шестьдесят пять рублей! Игрушка для наследника-цесаревича! — передразнил он, именно передразнил — своим голосом вменяемые люди так не говорят. — Сэкономили! Завтра же шлем в Питер запрос — и пусть высылают первым поездом!

— Ты смутно представляешь себе устройство этой штуки, — преспокойно ответил Росомаха. — Ты в фотографии дока — вот ею и занимайся. А этот детский беспроволочный телеграф с собой по лесам не потащишь. Его устанавливают в определенном месте. Англичане — молодцы, но до переносного пока не додумались. Опять же — азбука Морзе. Передавать и принимать за один день не научишься.

— Если бы не ваша чертова экономия! Мы бы еще в Питере эту игрушку опробовали. Нашли бы способ укреплять антенны там, где они нам нужны. И сейчас бы ты от слов «азбука Морзе» не впадал в панику!

— Кончай буянить, Хорь.

— Век прогресса! А мы — как при царе Горохе…

Лабрюйер ничего в этом споре не понял, только рассеянно слушал, и лишь немного удивился, узнав, что где-то на острове Руно в Рижском заливе построены непонятные искровые радиостанции.

— Время тратим, — вдруг сам себя оборвал Хорь. — Леопард, идите вон той улицей и держите курс примерно на восток…

— Сделаем проще — я обойду квартал, если это можно назвать кварталом, и вернусь к Росомахе, потом обойду другой квартал, и вы также, господин Хорь, — сказал Лабрюйер и, не дожидаясь ответа, вошел в темную улочку.

Кайзервальд был пуст, окна не светились, горело всего несколько фонарей, ни малейшего намека на «мерседес» Лабрюйер не обнаружил. Он вернулся к «Руссо-Балту», узнал от Росомахи, что Хорь носится по закоулкам, как бешеный, и совершенно безрезультатно, затем указал, куда направляется дальше.

Обходя кварталы, Лабрюйер оказывался все ближе и ближе к зоологическому саду. Наконец он уже должен был выйти из переулка чуть ли не к самым воротам — и увидел свет фар. Он успел встать за сосну и замер. По Царскому проспекту, со стороны озера, вдоль ограды зоологического сада двигался автомобиль. Шел он медленно, однако набирал скорость и, поравнявшись с Лабрюйером, проскочил мимо довольно шустро.

Зоологический сад, если бы посмотреть с аэроплана, смахивал на кривой треугольник. Острым углом он смотрел в сторону Риги. Парадный вход в зоологический сад был как раз на этом углу.

Вместо того чтобы катить по Царскому проспекту дальше, к городу, «мерседес» сделал резкой поворот, обогнул вход и направился куда-то к северу по узкой дороге, по одну сторону которой была ограда зверинца, по другую — лес.

Лабрюйер пробежал сотни две шагов, чтобы убедиться: нет, не ошибся, вражеский автомобиль понесла нелегкая лесом, а куда — черт его знает! Вроде бы на этом берегу Штинтзее не то что порядочного дома, а и приличного рыбацкого хутора не было. Не на ночную же рыбалку собрался неприятель…

Теперь следовало как можно скорее дойти до Росомахи. Может, еще был шанс устроить безумную автомобильную погоню по ночному лесу, где сосны и елки натыканы через каждый аршин.

Росомаха, узнав о такой возможности, рассмеялся.

— Наше счастье, что Хорь где-то еще бегает. С него станется и по лесу, по буеракам и буреломам…

— Нет тут буераков. Местность ровная и плоская, как тарелка, — возразил Лабрюйер. — Разве что небольшие холмики. И буреломы расчищают довольно быстро. Хотя — уж и не помню, когда в последний раз настоящая буря была.

— А осенние шторма? — напомнил Росомаха.

— Так шторма — на побережье. Хотя и озеро может взбаламутиться.

Они мирно сравнивали рижскую погоду с питерской, когда прибежал запыхавшийся Хорь.

— Зря прокатились, — сказал он. — Росомаха, давай зажигай фары. Возвращаемся.

— Не зря, — ответил Лабрюйер. — Я нашел автомобиль.

— Так что же вы молчите?

— Простите — не привык перекрикивать и перебивать.

— Где он?

Лабрюйер рассказал обо всем, что видел.

— Значит, эта колымага останавливалась где-то у озера? Или вывернула из улицы, что упирается в Царский проспект? — спросил озадаченный Хорь.

— Скорее — стояла на проспекте…

Лабрюйер попытался вспомнить свое ощущение, когда на него двигались две яркие фары.

— Что они забыли на проспекте?

— Вопрос не по адресу.

Лабрюйер расстегнул пальто и достал часы. Росомаха тем временем зажег одну фару, и можно было разглядеть циферблат.

Как всякий полицейский агент, чуть ли не полжизни отдавший службе, Лабрюйер понимал значение точного хронометража.

— Росомаха, во сколько мы отъехали от цирка? — спросил он.

— Заполночь. В половине первого, поди.

— А сколько мы сюда добирались?

— Полчаса или около того.

— И они — столько же. Сейчас час тридцать. Они уже минут десять как укатили. Значит, с часа ночи до примерно четверти второго их автомобиль где-то стоял… и чего-то ждал?.. — сам себя спросил Лабрюйер. — Кого-то они должны были увезти?

— Медведя из зверинца, — подсказал Росомаха.

И тут в голове у Лабрюйера образовалась взаимосвязь, которой пока еще недоставало логики. Но она была — и ее нужно было вытащить на свет Божий.

В ограде зоологического сада была дырка, о которой знали Пича и Кристап. Что-то с этой дыркой было связано очень загадочное и притягательное — если они рискнули на второе ночное путешествие в зверинец. И явно собирались удрать туда в третий раз.

Не пряталась ли разгадка смерти Фогеля и Вайса в зверинце?

Говорить об этом Хорю и Росомахе Лабрюйер не стал, а сказал совсем другое:

— Если оттуда кого-то увезли, то, может быть, и обратно привезут?

— Медведя? — оживился Росомаха. — А что? Цирковой народ к медведям привычен.

— Предлагаете ждать? — спросил Хорь.

— Отчего бы не обождать?

— Или оттуда кого-то увезли, или туда кого-то привезли, — разумно заметил Росомаха. — Кого можно увозить ночью из зверинца?

— А кого можно привозить ночью в зверинец? — спросил Хорь. — Нет, не в зоологическом саду дело. Была назначена встреча… а с кем?..

— Для некоторых встреч требуется место уединенное, но не до такой же степени, — сказал Росомаха. — Как будто поближе тихого уголка не нашлось. Вот взять хотя бы кладбища — мы мимо них проезжали. Чего же любезнее — посидеть ночью на лавочке у могилки?

— Если была назначена встреча, то как прибыл тот, с кем эти господа уговорились? — спросил Хорь. — Другого автомобиля мы не заметили, хотя пробежались по всему Кайзервальду — так, Леопард?

— Мы пробежались по Кайзервальду, но там, подальше, есть две усадьбы, Мейерхоф и Анненхоф, — ответил Лабрюйер. — И еще дальше — императорский рижский яхтклуб. От него до зверинца не более версты.

— Яхты! — воскликнул Хорь.

— И не надейся, — осадил его Росомаха. — Я под парусом хаживал. Сезон давно закрыт, яхты зимуют на берегу.

— Но там есть помещения, в которых, я уверен, спокойно можно жить — ведь никто сейчас туда носу не сунет.

— Отчего же не там назначена встреча?

— А была ли встреча возле зверинца? Может, «мерседес» остановился по какой-то технической причине — мотор заглох, или что там с автомобилями случается?

Росомаха и Хорь принялись выстраивать версии, уже не обращая внимания на Лабрюйера. А он думал о своем.

Нужно при первой возможности устроить Пиче строжайший допрос, нужно узнать, какие сюрпризы прячутся в зоологическом саду. У мальчишек нюх на все необычное — грех этим нюхом не воспользоваться…

Хорь решил, что охранять всю ночь зверинец бесполезно, и «Руссо-Балт» покатил обратно к Риге. Всю дорогу Хорь молчал — он понимал, что вылазка оказалась неудачной. Что выяснилось? То, о чем он и сам знал, — что кто-то из борцов тайно покидает цирк и возвращается туда незамеченным. И еще то, что фрау Шварцвальд иногда ночует в своей гримуборной — именно тогда, когда предстоят ночные похождения. Это разумно — там она одевается в короткий жакет и удобные шаровары, заматывает свою шевелюру черным шарфом, обувает ботинки наподобие мужских — на каблуках можно красиво ходить, а лазить и бегать затруднительно.

Лабрюйер тоже молчал. С Росомахой он бы еще поделился своими соображениями, с Барсуком — тоже, но Хорь в последнее время его безумно раздражал. Похоже, это было взаимно.

Росомаха довез Лабрюйера с Хорем до их жилища. Поднимаясь по лестнице, они не сказали друг другу ни слова. Должно быть, по милости Лабрюйера — он нарочно отстал.

Утром Лабрюйер хотел встать ни свет ни заря. Он хотел подкараулить Пичу перед школьными занятиями. А потом собирался телефонировать Линдеру — узнать, удалось ли изловить человека с разорванной рукой. То есть следовало немедленно лечь спать, даже не побаловав себя горячим чаем.

Так он и сделал. Разделся, лег в постель, побарахтался, принимая любимую позу для засыпания. И тут задребезжал дверной звонок.

Часы показывали четверть третьего ночи.

Лабрюйер, пуганая ворона, схватил пистолет и пошел отворять дверь, но не просто отворять — а, рванув ее на себя, за ней же и спрятаться.

Но это были не убийцы, не злодеи, не агенты «Эвиденцбюро». На пороге стояли герр и фрау Вальдорф. Оба — одетые, он — в стеганой теплой домашней куртке, она — в закрытом домашнем платье. Надо полагать, еще не ложились.

— Простите, герр Гроссмайстер, — сказал хозяин дома. — Моя сестра не у вас?

— Если у вас — вы только скажите! Вы ведь потом, как порядочный человек?.. — завершать мысль фрау не стала.

— Нет, ее у меня нет, можете сами убедиться, — ответил сильно озадаченный Лабрюйер.

— Но где же она тогда?

Лабрюйер поплотнее запахнул халат.

— Заходите, пожалуйста, — пригласил он. — У меня беспорядок, но…

— Я завтра пришлю свою Эльзу, она все вымоет и вычистит! — пообещала фрау Вальдорф. — Только помогите найти Ирму! Нам телефонировать в полицию?

— Бывало ли, что она приходила домой в такое время? — начал Лабрюйер правильный допрос.

— Мой Бог! Никогда!

— Ходила ли она по вечерам в гости к подругам?

— Ходила, — признала фрау Вальдорф. — К фрейлен Тимм, это очень порядочное семейство, к фрейлен Лемберг. Но возвращалась до девяти часов вечера. У нас не принято, чтобы молодая девушка сидела в гостях допоздна.

Насчет молодой девушки Лабрюйер имел свое мнение.

— Когда она ушла из дома?

— Когда? Она ушла после обеда, — неуверенно сказала фрау Вальдорф. — Я тогда ходила в третью квартиру напомнить, что пора заплатить за ноябрь. Я пришла — а в прихожей нет на вешалке ее синего бархатного пальто и шляпки, нет также маленькой круглой французской сумочки с цепочкой и бахромой.

— И больше она не появлялась?

— Она еще вечером говорила, что собирается навестить свою крестную, фрау Шварцбанд… У фрау Шварцбанд именины, ее нужно было навестить! Ирма сказала, что купит ей подарок — красивую настольную лампу, отделанную матовой бронзой, с колпаком из молочного стекла, за семнадцать рублей. Фрау Шварцбанд любит читать по вечерам в спальне… это хороший дорогой подарок для пожилой дамы!..

— Очень хороший, фрау Вальдорф, — согласился Лабрюйер. — Идите к себе и посмотрите, может, фрейлен Ирма еще что-нибудь взяла.

— Как вы думаете, нам нужно сейчас ехать к фрау Шварцбанд? — спросил глава семейства.

— Пауль, посмотри на часы! Это же неприлично! — возмутилась супруга. — Но что-то же надо делать!

— Сперва посмотрите, что она взяла с собой, какое платье на ней было, какие туфли, — терпеливо повторял Лабрюйер. — Если фрейлен не появится до утра и если окажется, что она была у крестной, но ушла оттуда до девяти вечера, все это понадобится, когда мы вместе поедем в Полицейское управление.

— О мой Бог, мой Бог… — фрау Вальдорф расплакалась.

Муж увел ее, а Лабрюйер скинул халат и лег в постель.

Сперва, спросонья, он не принял всерьез то, что говорили Вальдорфы. Но вдруг его осенило — ведь фрейлен Ирма не раз появлялась с ним во «Франкфурте-на-Майне»! Что, если она привлекла внимание агентов «Эвиденцбюро»? Это было бы совсем некстати…

Пожалуй, следовало одеваться и подниматься к Хорю. Да, вылезать из-под одеяла, накидывать пальто, выходить на лестницу…

Лабрюйер выпростал ноги из-под одеяла, встал, вышел в крошечную прихожую, надел ременную петлю на плечо, сунул в нее револьвер, очень удивившись, что оружие лежало на самом виду, но Вальдорфы его не заметили. Накинув пальто, он открыл дверь и босиком пошел наверх.

Дверь в квартирку Хоря была приоткрыта. Лабрюйер вошел, прислушался и понял, что Хорь не один. За приоткрытой дверью шла та самая возня, в смысле которой нельзя было усомниться. Тем более, что на обоях, которыми фрау Вальдорф велела оклеить прихожую, были большие срамные картинки. Лабрюйер очень рассердился, толкнул дверь и попал в фотолабораторию. Горел красный фонарь, а Хорь, который опять стал Каролиной, стоя спиной к Лабрюйеру, в ночной сорочке делала огромные, чуть ли не аршинные, карточки, и карточки тоже были весьма фривольные. А тот, с кем она так шумно возилась, куда-то вдруг пропал.

Задребезжал дверной звонок, «Каролина» резко повернулась и оказалась фрау Бертой. Но фрау Бертой, постаревшей лет этак на полсотни. Это была натуральная старая ведьма. Звонок меж тем не унимался, фрау Берта пропала, а Лабрюйер оказался в собственной постели. Будильник показывал три часа ночи.

— Тьфу, — сказал Лабрюйер и, опять накинув халат, поспешил в прихожую. На всякий случай глянул на полочку под зеркалом — револьвера там не было.

— Простите нас, это опять мы, — сказал господин Вальдорф. — Ее все еще нет. Теперь и я уверен, что она попала в беду… Вы всех в полиции знаете, помогите, ради Бога!

— Но у фрейлен же нет врагов, она не носит бриллиантов и даже денег больше двух рублей, я думаю, с собой не берет, — неуверенно ответил Лабрюйер. — Что у нее могло быть в сумочке?..

И тут случилось озарение.

Лабрюйер увидел округлый сероватый предмет, без подробностей, потому что для него все дамские сумки, что с цепочками, что без цепочек, что с бахромой, что без бахромы, были одинаковы. Этот предмет упал на сверкающий ботинок Янтовского. Янтовский поднял… А в это время на него смотрел Красницкий!

Что мог подумать Красницкий?

Если Янтовский, пытаясь накрыть его за карточным столом с большими ставками, переусердствовал, то в голове у Красницкого могла сложиться такая комбинация: Янтовский работает на российскую контрразведку, и она же завербовала в свои ряды бывшего полицейского инспектора Гроссмайстера и старую деву Ирму Вальдорф. Если Красницкий не заметил, что Ирма передала Янтовскому или же Янтовский передал Ирме во время трюка с сумочкой, значит, оба — мастера своего дела.

Янтовский — мужчина, его голыми руками не возьмешь, и Лабрюйер — мужчина, может противнику руку разорвать, да и кулаки у него крепкие. А Ирма в этой компании — уязвимое звено, ее припугнуть — многое расскажет! И если она примется рыдать, утверждая, что не знает решительно ничего, — тем больше оснований для серьезного допроса.

— Черт возьми… — прошептал Лабрюйер. Пришедшая во сне мысль была, увы, очень разумной.

— Так что же делать? — спросил господин Вальдорф.

— Я сам сейчас поеду в полицию и подниму всех на ноги! Найдите мне ормана, я быстро оденусь…

— О, вы ангел, вы ангел! — воскликнула фрау Вальдорф.

Три часа ночи — самое подходящее время, чтобы ломиться в полицейское управление, тормошить дежурного, требовать сводку происшествий за день. Дежурный клялся и божился, что трупа тридцатилетней девицы не найдено.

При мысли, что Ирму могли похитить, спрятать где-то в Кайзервальде, и ночная поездка «мерседеса» как-то с этим связана, Лабрюйеру чуть дурно не сделалось.

Телефонировали дежурному Санкт-Петербуржской полицейской части, к которой относился дом на углу Дерптской и Столбовой.

— Как выглядит ваша пропажа? — спросил тот.

Лабрюйер задумался; в самом деле, как описать худощавую и сутулую тридцатилетнюю деву? Кто к ее физиономии-то приглядывался?! И в голову пришла мысль: вот если он сам сгинет безвестно и добрые Вальдорфы заявят в полицию, как они его опишут, вспомнят ли хоть цвет глаз? Как бы описал Хорь, он догадывался. Словесный портрет работы Хоря можно будет публиковать в журнале «Всемирный юмор» или «Веселый балагур» для увеличения тиража…

— Ростом она двух аршин и, пожалуй, четырех вершков… — Лабрюйер исходил из того, что сам он — двух аршин и пяти вершков, Ирма с ним, кажется, вровень, но она носит каблуки. — Лицо продолговатое. Нос… Черт!.. Какой же у нее нос?!

Не картинка явилась перед глазами, а голос прозвучал в ушах: кто-то из соседей назвал бедную Ирму длинноносой.

Кое-как удалось собрать описание, включая синее бархатное пальто, которое Лабрюйер вспомнил в последний миг.

Сейчас он понял наконец, каково быть свидетелем.

— Уж не вашу ли привезли? — спросил дежурный. — Приезжайте, взгляните.

Только выскочив на улицу, Лабрюйер понял, что вести следствие куда легче, чем быть лицом пострадавшим. Он, дотошный во время допросов, забыл полюбопытствовать, в каком состоянии «находка».

Это оказалась тридцатилетняя на вид особа в той степени опьянения, когда на вопрос ормана «Куда фрау везти?» дама отвечает «Не твое дело, скотина». И, невзирая на бархатное пальто, особа принадлежала к тому классу общества, где можно было преспокойно назвать незнакомого человека и скотиной, и даже покруче.

Потом он поспешил домой — в надежде на хорошие новости.

Новость была — но такая, что сильно его озадачила.

Возле дома стоял экипаж — не пролетка ормана, а вполне почтенный экипаж, и к нему, выйдя из парадного, уже почти подошел Тадеуш Янтовский. Боевой товарищ был в расстегнутом пальто и, к удивлению Лабрюйера, в цилиндре набекрень.

— Ты откуда взялся, пан Янтовский? — спросил Лабрюйер. — Да откуда бы не взялся — ты мне нужен! У нас беда — пропала фрейлен Вальдорф. Ушла из дома и не вернулась. Я уже побывал в Санкт-Петербуржской части, по дороге чуть не поседел — думал, увижу ее труп… Ты что хохочешь?..

— Ну, Гроссмайстер, если захочешь уйти в монастырь — познакомлю с умными ксендзами, и быстро это устроим! Ты думаешь, если девица не пришла домой ночевать, то найти ее можно только в морге?

— Янтовский, ты забыл про Адамсона?

— Пся крев…

— Теперь понимаешь? Ее не раз видели со мной, а я у них на мушке…

— Она жива и здорова, — быстро сказал Янтовский. — Я ее оставил у дверей ее квартиры.

— Где ты ее нашел?

— Гроссмайстер, ты все еще ничего не понял? Ты со своими злодеями, убийцами и покойниками совсем умом тронулся! По-твоему, весь мир состоит из преступлений? Что ты так на меня смотришь? В мире еще много прекрасного! Если женщина забывает обо всем на свете и приходит в себя только в четвертом часу ночи — значит, она счастлива, старый ты чудак!

— Нет, она не могла… — пробормотал ошарашенный Лабрюйер.

— И как еще могла! Все честно, все праведно — она была в постели со своим законным мужем.

— Кто этот муж?!

— Матка Боска Ченстоховска! Смотри внимательно, он перед тобой! Гроссмайстер, мы с Ирмой сегодня обвенчались!

Новость не укладывалась в голове, требовалась помощь свыше. Лабрюйер перекрестился.

— Как это вы так быстро сговорились? — спросил он.

— С Божьей помощью! Помнишь ужин во «Франкфурте-на-Майне»? — спросил Тадеуш. — Когда я вовсю ухаживал за фрау Вальдорф? Так я прямо у тебя на глазах сунул Ирме записочку. Я вызвал ее на тайное свидание — ночью, во дворе. Фрейлен примчалась раньше меня! А остальное, как ты понимаешь, было уже совсем просто. Я то наступал, то отступал, то преследовал, то заставлял ее преследовать меня, вел правильную осаду — и вот крепость сдалась на милость победителя!

— Вальдорф тебя убьет… — пробормотал Лабрюйер. — Он-то положил глаз на мой роскошный гардероб, изготовленный в Питере, и на мое фотографическое заведение…

— А получил нищего родственника, полицейского, да еще и поляка вдобавок! Ох, ты же главного не знаешь! Ирма ради венчания перешла в католичество. Она теперь Ирена. Не Ирмгард и не Ирмгильда, хотя у нас формально такие святые есть. А пани Ирена — как моя матушка!

— Вальдорф убьет тебя и рехнется.

— Думаешь, его заберут в тихий приют на Александровских высотах? — с надеждой спросил Тадеуш. — Да нет, не рехнется. Он нам еще немало крови попортит… Ну что ты на меня так уставился? Матка Боска Ченстоховска! Я свою пани не так люблю, чтобы от любви поглупеть! Она славная, понимаешь? Я думал, хуже будет. Она — добрая, ласковая… Ну, не красавица, так что же? Думаешь, я от нее буду делать скок вбок? Ну… ну, может, когда-нибудь и буду…

Глава двадцать первая

Времени на сон оставалось совсем немного. Казалось бы, тяпни стопочку коньяка и заваливайся в кровать.

И стопочка была тяпнута — за здравие супругов Янтовских, и в постели удалось очень уютно угнездиться, а сон не шел. Поразительное нахальство Тадеуша не давало успокоиться.

Вот человек, которому сам Бог помогает, — так думал Лабрюйер, — поскольку сперва Янтовский уродился красавчиком — чистое свежее лицо, широкий лоб, прямой короткий нос, изящный маленький подбородок, ясные голубые глаза, аккуратные завлекательные усики… нет, он без усов родился… Затем — захотел стать полицейским агентом, и стал; по службе особого продвижения вверх не было, да и выговоров не получал; надоело служить — нашел богатую невесту и влюбил ее в себя… Теперь еще что-нибудь затеет — и осуществит с легкостью!..

И будет счастлив, черт бы его побрал…

Отчего одни живут легко, воздушно, а другие — точно несмазанные ворота, всякое движение — с усилием и гнусным скрипом?

Отчего даже любовь к пению пропала?

В конце концов Лабрюйер заснул. И даже, услышав будильник, не испытал желания запустить будильником в окошко.

Теперь нужно было изловить Пичу с Кристапом и устроить им допрос.

На это дело Лабрюйер выделил целый рубль. А рубль для мальчишек — это больше, чем сто рублей для самого Лабрюйера. Если дворник Круминь получает жалованье — двадцать рублей в месяц плюс казенная квартира и дрова? А Пичино жалованье, пять рублей, отдают госпоже Круминь, и сам он получает хорошо если гривенник…

Пича был пойман во дворе, когда прыгал через лужи, размахивая книгами, тетрадками и пеналом «в ремешках».

— Стой, паренек, — велел ему Лабрюйер. — В школу успеешь. Идем, перехватим Кристапа.

— Мне от учителя попадет! — возмутился Пича.

— Вот это видишь?

Рубль был, можно сказать, свеженький, не стертый, одиннадцатого года, с очень четким портретом государя.

— Вижу…

— А хочешь? Тогда — пошли за Кристапом.

Кристапа поймали уже неподалеку от школы.

— Уроки вам сегодня придется прогулять, — сказал Лабрюйер. — Но я могу сделать так, что в школу придет курьер из Полицейского управления и принесет учителю записку. Знаете, как вам все будут завидовать?

Пича и Кристап переглянулись. В конце концов это были тринадцатилетние мальчишки, чьи родители не достигли особых высот, у одного отец дворник, у другого грузчик. А чем-то же похвастаться надо…

— Рубль на двоих. Получите, когда ответите на вопросы.

Они разом кивнули.

Помня, что Пича не желал рассказывать о ночных вылазках в зоологический сад, Лабрюйер решил взять быка за рога. Он окликнул мимоезжего ормана и усадил парнишек в пролетку. Такое удовольствие в их жизни случалось очень редко — Пича второй раз в жизни катался, когда Лабрюйер взял его с собой на вокзал встречать «Каролину», а Кристапа везли к доктору, когда он сильно порезал руку.

Они не сразу поняли, что едут к зоологическому саду.

Лабрюйер велел орману остановиться там, где, как ему казалось, стоял ночью «мерседес».

— Ну, гвардейцы, докладывайте — где тут дырка в заборе!

Пича и Кристап переглянулись и разом вздохнули.

— Вон там, подальше, за кустами, — сказал Кристап.

Оказалось, что красивая ограда тянется от парадного входа зверинца до служебного входа, а дальше — обычный забор, в котором чьи-то умелые руки проделали очень удобную дыру — две доски отодвигались вправо и влево, так что пролезть мог не только мальчишка, но и взрослый мужчина с комплекцией Лабрюйера.

— Твой дядя Эрнест показал? — спросил Кристапа Лабрюйер.

— Да, господин Гроссмайстер.

— А ему эта дырка зачем?

Парнишка засмущался.

— Да говори прямо, я в полицию не побегу. Что он оттуда выносил? Ведь не корм для медведя.

— Мясо другие выносили… Зверям ведь хорошее мясо покупают… — тихо сказал Кристап. — А дядя кустики вынес, там сажали красивые кусты, он хотел у себя на огороде посадить… выкопал и вынес…

— Ну, вынес и вынес, я к нему на огород за этими кустами не побегу. Пусть растут на здоровье. Что, лезем? — спросил Лабрюйер.

— А зачем? — удивился Пича.

— Зверей смотреть.

Велев орману ждать, Лабрюйер пробрался сквозь дырку первым, мальчики — следом.

— Теперь ведите, — велел он.

— Куда вести?

— Туда, где вы увидели ночью что-то очень интересное. Зверей кормят, насколько я знаю, утром, и тогда же убирают клетки. Значит, вы видели не кормежку. Гулять этих четвероногих ночью не выпускают. Значит, льва, который ходит по дорожкам, вы тоже не видели. Но что-то было такое, что вас сюда понесло во второй раз.

— Там два каких-то человека голубей гоняли, — наконец сообщил Пича. — Только их обычно ведь днем гоняют, правда? А не ночью?

Лабрюйер понял, о чем речь: на рижских окраинах встречались иногда страстные голубятники, которые разводили на чердаках целые фермы породистых дорогих птиц.

— Ну да, они ночью спят, — согласился Лабрюйер.

— Мы прошли по всему зоологическому саду, на всех посмотрели, кого можно увидеть. Там совы и филины в больших клетках сидят, они кричали «у-ху, у-ху», — Кристап очень похоже передразнил птиц. Мы оленей видели, диких козочек, барана с во-от такими рогами, он в своем дворике стоял, не спал. Потом… дядя сказал, откуда можно посмотреть на клетки сверху, мы пошли… Думали — вдруг мы что-то пропустили! А там эти — один как вы, господин Гроссмайстер, только выше и толще, другой вроде Яна.

— Он ростом — как наш Ян, — добавил Пича. — Но Ян толще.

И тут мальчишки заговорили наперебой.

— Тот, большой, с шестом! На шесте — большой платок! Он шестом машет, не дает голубям садиться! Они летают, хотят сесть на свой домик, он не пускает! Они — туда, — он их — платком!

— Так это те голуби, которых фрау Шварцвальд подарила зверинцу? — наконец сообразил Лабрюйер. — Пича, этот тот самый голубиный домик?

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » »»