Стеклянная карта Гроув С.

26 июня 1891 года, 2 часа ровно

Принимаем ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО какао, серебро и банкноты Тройственных эпох. Купюры Нового Запада принимаются по обменному курсу 1.6. С остальными видами валюты обращайтесь в обменные пункты.

Надпись на рыночном ларьке в Веракрусе

Потребовалось всего несколько экспериментов, чтобы выяснить, почему Поисковая Лупа высвечивала план капитана Маслины. Исследовав со стеклянной пластинкой буквально каждый дюйм «Лебедя», София установила, что под стеклом светилось только одно – карты. Морские карты, предоставленные Барром, сияли чистым золотом; карта острова, начертанная Шадраком, мерцала живым звездным светом. А каюту Каликсты, где стены были сплошь увешаны листами карт, заливал поток лучей, будто бьющих из дюжины окон. Чтобы удостовериться окончательно, София попросила Барра нарисовать какую-нибудь карту – и наблюдала весь процесс сквозь стекло. Сперва и тетрадь, и перо в руке Барра выглядели совершенно обычно. Но, как только первая же неяркая линия приобрела вид дороги, листок преобразился. К тому времени, когда в его уголке появился маленький компас, бумага ослепительно сверкала.

Стало ясно: вне зависимости от прочего своего содержания стеклянная пластинка выявляла другие карты. Пока Барр, Каликста и Тео спали по каютам, а Бабуля Перл тихо посапывала в палубном кресле, София размышляла о значимости своего неожиданного открытия. Большей частью, конечно, пользы от пластинки не было никакой. Бумажные карты узнавались очень легко, да и читать их Лупа нисколько не помогала. Но если бы кто-то взялся разыскивать искусно спрятанную карту…

Голова пошла кругом.

«Что, если взять стеклянную карту и замаскировать ее под простое окно? Тут-то Поисковая Лупа ее и высветит! Вот, значит, для каких поисков ее сделали…»

Многоязычная надпись, поначалу казавшаяся такой странной – «Увидишь с моей помощью», – обрела смысл. Пластинка объясняла свое предназначение любому умеющему читать.

От этого было не легче понять заключенные в ней воспоминания, зато становилось ясно, почему Шадрак вверил племяннице Лупу.

«Она, наверное, не для того, чтобы я смогла его разыскать. Я с ее помощью другую карту должна найти. Ту, что никто увидеть не способен. И значит, Вересса мне в этом поможет?..»

Мысли текли своим ходом. София вдруг села так резко, словно ее током дернуло, и, порывшись в рюкзачке, вытащила блокнот. Перелистнула и открыла на зарисовке, сделанной после стычки с Монтенем.

Вот они, кусочки разбитой мозаики: лакрима из записки Шадрака, стеклянная карта, Монтень и сопровождавшие его нигилизмийцы. Сперва между ними не было связи, потом возникли кое-какие зацепки. София припомнила подробности, прежде ускользавшие от нее. Когда она сидела дома и училась азам картологии, ее заинтересовал вопрос касательно карты мира. В ответ Шадрак упомянул что-то вроде Карты Всех Карт, охватывавшей память всей планеты. Он назвал ее нигилизмийским мифом… Должно быть, приверженцы этой религии верили, что стеклянная Лупа облегчит им поиски всеобщей Карты?

«Может, она вовсе и не спрятана в потайном месте, – думалось ей, – а лежит на самом виду, только никому невдомек?..»

Она подняла пластинку и стала смотреть в темное ночное небо.

– Увидишь с моей помощью, – прошептала она.

Звезды по ту сторону стекла подмигивали, мерцали и казались тысячами далеких глаз.

6 часов 37 минут: в порту Веракруса

«Лебедь» вошел в порт рано утром. Веракрус, восточные ворота державы императора Себастьяна Кануто, издали напоминал белую морскую раковину. С палубы корабля город казался самоцветной сказкой – многообещающая жемчужина на фоне изломанного пейзажа. Крупные города, такие как Нохтланд, Веракрус и Ксела, год от года наращивали пышность и блеск, вытягивая все соки из городов и весей помельче, – хмельная, почти непристойная роскошь. Принцесса Юста, засевшая в сверкающем замке в самом сердце империи Кануто, могла притворяться, будто таким же изобилием наслаждалась и вся страна. Ее отец-император, умиротворявший на севере мятежных налетчиков, знал правду. Он-то понимал, что за пределами стен больших городов Тройственных эпох империя представляла собой россыпь вечно осажденных крепостей, нищих городков и полуголодных ферм, окруженных дикими, неисследованными пространствами. Себастьян давно отказался от мысли о настоящем объединении страны. Он дрался с разбойниками уже не ради победы, а просто чтобы не возвращаться в императорский замок, который, как он теперь понимал, не был средоточием реальной власти. Вновь облачаться в ризы бессмысленного правления, надевать сверкающую корону, погружаться в дворцовую атмосферу… Ужас, да и только!

Пусть дочь тешит себя иллюзиями, если ей угодно. Принцессе это больше подходит.

Так или иначе, в пределах Тройственных эпох иллюзия выглядела вполне убедительной. София стояла на палубе «Лебедя» и смотрела вперед, дрожа от волнения. Широко раскинувшийся город был сплошь каменным. За ним виднелись кроны пальм и песок, насколько хватал глаз. Чайки носились над самой водой, требовательно крича. У причалов покачивалось не менее ста кораблей.

Благодаря волшебным свойствам Лупы впереди будто распахнулась дверь: Софии казалось, что она вот-вот должна шагнуть через порог. А еще перед ней лежали Пустоши – огромный мир, который предстояло открыть! Наконец она прибыла на место – прибыла после бесконечной, лихорадочной погони, длившейся целую вечность, – и на шаг приблизилась к тому, чтобы найти Верессу.

Желудок прыгал туда-сюда в такт качке… София испытала немалое облегчение, когда «Лебедь» вошел под защиту портовых сооружений, куда уже не достигала океанская зыбь.

Барр давал указания команде: всем, кроме Персика и Бабули Перл, которые оставались на борту, предоставлялся недельный отпуск. Барр объявил, что они с Каликстой намерены сопровождать в Нохтланд часть своих грузов, а стало быть, захватят с собой посылки и письма, отправленные теми, кто не захочет уезжать вглубь страны.

– В день отправления уходим из Веракруса в восемь вечера, – сообщил Барр морякам. – Да не забудьте, что здесь живут по девятичасовым суткам. Так что, когда я говорю «восемь», я имею в виду время Пустошей!

Пираты начали разбредаться. Барр подошел к Каликсте, Тео и Софии.

– Сегодня торговый день, – сказал он сестре. – Может, мне пойти поискать Мазапана?

Каликста подняла на него глаза:

– Думаю, лучше просто нанять экипаж. Не надо дешевить.

– А много нужно денег, чтобы доехать отсюда до Нохтланда? – спросила София.

Она даже не представляла, далеко ли уедет со своей наличностью, привезенной с Нового Запада.

– Вы с Тео – наши гости, милочка, – пренебрежительно отмахнулась Каликста, – так что лучше забудь, где у тебя кошелек лежит… Да экипаж и стоит-то гроши, – добавила она, обращаясь уже к Барру.

– У Мазапана карета есть, – сказал Барр. – Зачем нанимать, когда он может нас отвезти? Пойду его разыщу, вернусь за сундуками – и через час тронемся в путь. Или ты, душа моя, хочешь остаться здесь и пополнить свою коллекцию предложений руки и сердца?

Каликста фыркнула и ушла. Барр поправил широкополую шляпу.

– София, Тео! Как насчет прогулки на рынок?

София с тревогой спросила:

– Как по-вашему… могли за нами до Веракруса проследить?

– Вероятность есть, – сказал он. – Однако весьма небольшая. Твои новоорлеанские кавалеры могли выяснить, куда мы направлялись, но вряд ли они сюда прибыли раньше нас!

Дальнейших уговоров не потребовалось. София только поинтересовалась:

– Пока мы здесь, можно будет послать в Бостон весточку?

– Конечно, только лучше поручить это Персику. Он сдаст письмо на первый же пакетбот, идущий в Индии, а оттуда уж точно кто-нибудь в Бостон поедет.

Пересекая запруженный порт, София шла позади Барра. Он был заметен издали благодаря обширным полям шляпы; правда, шагал так широко, что девочке приходилось торопиться. Пират легко уклонялся от грузчиков с ящиками на спинах, от колышущихся связок досок и даже от сбежавшей свиньи: та с визгом улепетывала прочь от берега, преследуемая хозяином. По сравнению с причалами Веракруса бостонский порт скоро стал казаться Софии тихим и упорядоченным местечком.

Хлопоты отбытия, погрузка, разгрузка, высадка и посадка… Портовая суета ненавязчиво перетекала в рыночную: прямо за набережной начинался хаос лотков, ларьков и торговых тележек. Толпа здесь надвигалась приливами и закручивалась водоворотами, то стремительными, то застойными; тебя подхватывало и несло как песчинку. За рынком, чуть правее, стеной вздымались белые оштукатуренные дома – собственно город Веракрус, казавшийся ничтожным островком в могучем океане торговли.

Барр проталкивался вперед. София покрепче вцепилась в свой рюкзачок и на всякий случай ухватилась сзади за камзол пирата, чтобы не потеряться.

Очень скоро, оказавшись плотно зажатой между Барром и Тео, она почти перестала видеть что-либо вокруг. Потихоньку продвигаясь в плотной толпе, девочка мельком замечала продавцов, предлагавших помидоры, апельсины, лимоны, огурцы, лук, свежевыжатый сок – и еще уйму всякой всячины и невидали. Товары были разложены на расстеленных одеялах, по корзинам… Вот ларек, где красовались мешки с белыми и желтоватыми порошками.

«Да это же мука!» – не сразу сообразила София.

На лотке лежали душистые специи – в воздухе пахло корицей, гвоздикой, разными перцами. Из маленькой палатки высунулась женщина, перед ней стояли в ряд клетки с курами; рядом мужчина нависал над большими бадьями, полными живой рыбы. У ног его преспокойно сидела невероятно огромная – сама с человека размером – жаба, скользкую шею охватывал неуклюжий ошейник. У Софии округлились глаза, но местный народ не обращал на жабу ни малейшего внимания: похоже, здесь это было самое обычное зрелище. Торговцы изо всех сил взывали к прохожему люду, кто по-английски, кто на иных языках. Они выкрикивали цены, заворачивали купленный товар, отсчитывали сдачу – и все это одновременно.

В общем гомоне София четко различила один звук – перезвон ветровых колокольцев. С каждого ларька свисал хотя бы один. А уж там, где ими торговали, они висели гроздьями. Как тут было не вспомнить колокольчики на потолке в квартирке миссис Клэй!

Вот Барр круто свернул вправо, в ряд, где продавали ткани. Местные женщины наперебой разворачивали рулоны ярко-красной, синей, лиловой материи. Старуха с широкой и щербатой улыбкой размахивала флагом, сшитым из множества ленточек, и звонила в подвешенные над головой колокольцы. Дальше были выставлены перья, целые горшки бус и катушки ниток. София только поспевала вертеть головой, но Барр все убыстрял шаг – приходилось изрядно попотеть, чтобы держаться с ним вровень.

Потом он направился влево. Здесь было царство благовоний, духов в бутылочках, душистого мыла… И внезапно все заглушил аромат сладостей: Софию взяли в осаду ящички и коробки конфет. Чего здесь только не было! Нуга, карамель, сахарная вата, меренги… И еще уйма всякого разного – только по упоительному запаху и поймешь, что это тоже едят.

– Почти пришли! – крикнул Барр, оглянувшись через плечо.

София не ответила – она и так еле дышала от быстрой ходьбы и обилия впечатлений. Наконец Барр, пригнувшись, нырнул в сливочного цвета палатку по правую руку.

– Мазапан! – окликнул он рослого розовощекого человека, стоявшего за покрытым скатертью прилавком.

Кругом на полках громоздились тарелки, чашки и блюда.

– Моррис! – радостно заулыбался мужчина.

Он торопливо отпустил покупательницу и обнялся с Барром. Вокруг стоял такой шум, что обоим приходилось орать, но София успела позабыть про них. Женщина вручала мальчику подарок – только что купленную ложечку. Мальчик с явным восторгом откусил кончик и пошел прочь следом за матерью. На лице у него остались следы шоколада.

София принялась с любопытством разглядывать выставленное на прилавке. Она только сейчас сообразила, что Мазапан торговал шоколадом.

Шоколад, правда, был весьма необычным. Случайный прохожий наверняка счел бы хозяина гончаром, увидев стол, сплошь заставленный посудой, причем очень красивой. Чаши, тарелки, кувшинчики, ножи, ложки и вилки, подставка для торта, масленка… и целый ряд кофейников с изящно выгнутыми носиками. Все это было разрисовано сложным и многоцветным узором. София благоговейно замерла, потом осторожно взяла в руки голубую чашечку. На ощупь та ничем не отличалась от настоящей. Девочка с интересом посмотрела на творца всего этого великолепия. Мазапан продолжал громко разговаривать с Барром, и внимание Софии привлекла хозяйка соседнего ларька.

Миниатюрная женщина свирепо спорила с покупателем.

– Я принимаю какао, серебро или бумагу. Мне дела нет до того, откуда ты родом, только картинками ты тут не расплатишься!

Тощий человек, предлагавший ей какой-то черный прямоугольник, подал голос, но слышно было только торговку.

– Ну и на что мне карты читать? Сказано – не возьму! – Она выхватила у мужчины облюбованный им товар и ткнула пальцем куда-то через плечо. – Охота о картах поболтать, так и топай к тетке, которая ими торгует!

София с округлившимися глазами наблюдала за перепалкой. Тощий господин, кутавшийся в пыльный плащ, наклонился вперед и что-то спросил. Торговка, уже занявшаяся другим покупателем, не сразу повернулась к нему. Когда он тронул ее за рукав, она окинула его сердитым взглядом и коротко ответила:

– Да! Та, что лук продает!

София повернулась в указанном направлении и заметила женщину, стоявшую у корзин с луком. Барр увлеченно разговаривал с Мазапаном; тот потихоньку упаковывал свои блюда. Тео куда-то запропастился. Пока шли через рынок, она была уверена, что он где-то рядом, но, похоже, мальчик отстал по дороге. София бросила последний взгляд на Барра, удостоверилась, что уж его-то она непременно найдет по приметной шляпе, и нырнула в толпу.

Прежде она с большим трудом протискивалась сквозь людское море в кильватере у пирата, но делать это самостоятельно оказалось почти невозможно. Софию подхватил человеческий поток и пронес мимо нескольких лотков.

«Прямо как в переполненном трамвае! – подумалось ей, и тут она увидела знакомые корзины, набитые луком. – А вот и моя остановка!»

Она принялась упираться и извиваться, быть может чересчур энергично орудуя локтями, но вот наконец ее прижало прямо к корзинам. Худой мужчина уже разговаривал с продавщицей.

– Простите, господин, – качала головой та. – Карты у меня только луковые… На рынке Веракруса карт негусто. За ними в Нохтланд ехать надо!

Человек в плаще уныло развернулся и отступил в толпу. Он выглядел осунувшимся и измотанным, словно после долгого и трудного путешествия.

«Землепроходец из другой эпохи! – догадалась София. И посочувствовала: – Наверное, на мели…»

Проводив его глазами, она повернулась к луковому прилавку. К ближайшей корзине была приколота бумажка с надписью: «Нохтланд». На другой корзине значилось «Ксела», на третьей – «Сан-Исидро».

– Куда собралась, дорогуша? – громко спросила торговка. – У меня есть карты любого городка в Тройственных эпохах и еще много чего!

В ее темные волосы, туго стянутые на затылке, было вплетено не меньше десятка душистых гортензий, через весь лоб тянулась гирлянда листьев и цветов, выполненная зелеными чернилами.

София ответила, чуть помедлив:

– В Нохтланд.

– Тогда карты прямо перед тобой, дорогуша! – жизнерадостно воскликнула женщина. – Хотя, сказать по совести, вряд ли они тебе понадобятся, если выезжаешь отсюда. Просто двигайся по главной дороге – не промахнешься! На хороших лошадях всего два дня – и ты там.

Луковицы на первый взгляд были самые обычные. Желтые с медным отливом на шкурках.

– Как они работают? – спросила София.

– Что-что, дорогуша?..

– Как они работают? – повторила София. – Это действительно карты?

«Вот бы сквозь Лупу на них посмотреть!» – подумала она. Однако был полдень, да и не на рынке же такую ценность вытаскивать.

Женщина сказала без особого удивления:

– А ты, похоже, нездешняя.

– Я из Бостона… – кивнула София. – Это на Новом Западе.

– Тогда слушай: это путеводные луковицы. Каждая выращена в определенном месте. Они слой за слоем ведут тебя за собой, пока не окажешься на их родине.

– Ведут – это как? – с восторгом и любопытством спросила София.

– Ну, никто не гарантирует, что луковица выберет самый короткий или легкий маршрут, – сказала торговка. – Однако привести приведет.

София полезла за деньгами в кошелек.

– Вы наличные Нового Запада принимаете?

– У нас в ходу какао, серебро и дензнаки Тройственных эпох. Но я и новозападные возьму, причем по выгодному курсу.

София как раз доставала деньги, когда сзади, из толпы, ее с силой толкнули.

– Осторожнее там! – раздраженно вскрикнула она, но тут ее обхватили за пояс и попросту утащили в людской круговорот. – Эй! Ты что творишь?

Она пыталась удержать кошелек, деньги и рюкзачок – да еще и не упасть в толкотне. Девочка далеко не сразу смогла рассмотреть своего похитителя, но в конце концов с изумлением узнала Тео.

– Пусти! Больно же! Руку оторвешь!..

Тео пропустил ее яростные протесты мимо ушей.

– Шевелись давай, – только и сказал он, волоча ее за собой.

Он двигался пригнувшись и мертвой хваткой держал Софию за руку.

– Тео, да что происходит? – задыхаясь, выговорила она. – Никак Монтень появился?

Он как будто не сразу сообразил, о ком шла речь. Нахмурился, оглянулся через плечо и увлек Софию за ларек, торговавший кожаными изделиями.

– Монтень?.. – дрожащим голосом повторила София.

– Нет, не Монтень, – коротко бросил Тео в ответ. – Один налетчик, которого я когда-то знавал.

И тут София обратила внимание: в общем рыночном шуме по мере приближения усиливался вихрь громких и яростных голосов. Двое людей налетели на один из лотков и перевернули его. Послышались возмущенные вопли…

– Налетчик? – ловя ртом воздух, задохнулась София. – А почему он гонится за тобой?

Тео утаскивал ее по проходу между двумя магазинчиками кожи.

– Долго объяснять! Давай лучше просто удерем…

Они выскочили в относительно тихое место рынка, где со всех сторон высились груды плетеных корзин.

– Сюда, – сказала София, освобождаясь наконец от хватки Тео, и побежала к ближайшему ларьку.

В самых больших корзинах, стоящих возле него, поместился бы целый шкаф одежды – без человека или вместе с ним.

– Влезай! Прячься!

– Что? В корзину?..

– Он уже близко!

Крики в самом деле раздавались совсем рядом.

Тео на миг замер, но делать было нечего. Он сел на корточки и съежился. София схватила корзину побольше и накрыла его. Теперь эта плетенка ничем не выделялась в ряду других.

– Не шевелись! – предупредила девочка. Бросилась к изумленной торговке и сунула ей купюры, вынутые еще у лукового прилавка: она так и держала их зажатыми в кулаке. – Пожалуйста… Мы сейчас вернем вашу корзину…

Женщина коротко кивнула. Сунула деньги в карман и подтолкнула Софию в дальний угол ларька. Произнесла что-то непонятное и вручила девочке недоплетенную корзинку.

В это время на тихую площадку выскочил мужчина. Он тяжело дышал и озирался кругом. Светлые патлы свисали почти до пояса, борода топорщилась, точно щупальца у медузы. И волосы, и борода были унизаны серебряными бусами и колокольчиками – все это звенело при каждом повороте головы. Поношенные кожаные сапоги были в желтой пыли, ободранные хвосты плаща из сыромятной кожи волочились по земле… Когда он, сжимая кулаки, повернулся к Софии, девочка увидела, что все зубы у него железные. Явно очень острые, они показались ей набором ножей, неровных от постоянной заточки. Все блестело на солнце: лезвия во рту, серебро в волосах, длинный нож, вынутый из поясных ножен…

Он перехватил взгляд Софии – она смотрела на него, не в силах отвести глаз, – и медленно двинулся к ней.

Кончик клинка нацелился ей прямо в грудь.

– На что уставилась? – прорычал он, и каждое слово было точно брошенный нож.

София не смогла удержаться от ответа. Она еще не испугалась как следует, ее, скорее, одолевало любопытство.

– На ваши зубы, – выдохнула она.

Он свирепо вперился в нее… Софии показалось, что это продолжалось нескончаемый час. Потом он внезапно расхохотался. Поднял нож и провел им по зубам. Металл лязгал о металл.

– Нравится, сладенькая? Как насчет поцелуя?

София медленно покачала головой. Их глаза вновь встретились, и улыбка налетчика сменилась оскалом.

– Ладно, – сказал он. – Не буду целовать, если скажешь, куда смылся парнишка!

София указала влево, прочь от центральной части рынка.

Налетчик улыбнулся, сверкнуло серебро… Еще миг – и он исчез.

София смотрела ему вслед, еще не вполне веря, что все увиденное было правдой. Металлический блеск у него во рту, бусы, нож, серебряные пуговицы… Когда он появился, корзинщики замолчали как по команде. Теперь они вновь стали переговариваться, но очень приглушенными голосами. София ловила на себе их взгляды.

Отложив незаконченную корзину, она поспешила туда, где прятался Тео.

– Ты цел?

– Отсюда плохо видно, – донесся шепот изнутри. – Он ушел?

– Да! Пошли скорей, Барра разыщем!

София подняла корзину. Тео выпрямился и быстро оглядел площадку. София повернулась к торговке – поблагодарить, – и та протянула ей две соломенные шляпы. Кивнула головой в высоко уложенных косах, переплетенных зелеными стебельками травы, разгладила передник, что-то сказала.

– Что она говорит, Тео?

Парень рассеянно озирался, но при этих словах обернулся.

– Она тебе эти шапки дает за те деньги, что ты ей заплатила.

София взяла шляпы.

– Спасибо вам большое. Вы нам так помогли.

Женщина улыбнулась, кивнула и скрылась в палатке. София нацепила одну шляпу, а другую дала Тео.

– Надевай! Хоть какая-то маскировка!

Тео повиновался.

– Идем, – сказал он. – Я знаю дорогу. Сюда…

Он положил руку ей на плечо и почувствовал, как она дрожит. Тео остановился.

– Что случилось?

– Ничего. – София стиснула кулаки. Страх накрыл ее только теперь, когда опасность уже миновала. – Тот налетчик… Ну и жуткий же тип…

Его напряженное лицо ненадолго смягчилось. Рука в шрамах накрыла ладонь Софии и легонько пожала.

– А ты меня провела, – улыбнулся он. – С виду – как будто вообще страха не знаешь… – И потянул ее за собой: – Пошли. Давай выбираться отсюда.

24 июня 1891 года: Шадрак в плену (день 4-й)

Свидетельства о Великом Разделении, полученные из первых рук, большей частью описывают события целого года, тогда как индивидуальное время наблюдателя казалось застывшим. Впрочем, пророк Амитто утверждает, что наблюдал каждое мгновение этого года, сутки за сутками, и каждые двадцать часов протекали для него совершенно обычным порядком. Соответственно, «Хроники Великого Разделения» состоят из 365 глав, по одной на каждый якобы прожитый им день. Эти главы так и называются «днями». Нигилизмийцы обычно берут себе имена, используя первое слово главы, соответствующей дню своего вступления в секту.

Шадрак Элли. История Нового Запада

Шадрак очень много путешествовал по железной дороге, но такого поезда, как «Пуля», даже он до сих пор не видал. Поезд на электрической тяге вполне соответствовал своему имени: он был скоростным и легким на ходу. «Пуля» и внутри была оборудована на загляденье. Прежде чем Шадрака затолкали в импровизированную камеру, его провели сквозь полностью оборудованную кухню и прекрасно обставленный кабинет. Теперь он сидел в запертом чулане без окон, привязанный за руки и за ноги к стулу. В щели между дверными досками сочился слабенький свет. Когда он начал меркнуть, Шадрак сверился с внутренними часами и определил, что минуло семнадцать часов.

Мысли, роившиеся у картолога в голове, едва ли не обгоняли «Пулю», которая мчалась на юг. Чем больше он размышлял, тем больше находил в прошлом свидетельств, что границы эпох и вправду менялись. Грозные признаки проявлялись годами, но заметить их ему мешали познания во всем, что касалось Великого Разделения, казавшиеся ему глубокими. Теперь он запоздало клял собственную слепоту. Глупец, он умудрился нарушить одну из краеугольных заповедей, гласившую: «Учитывай то, что видишь, а не то, что предполагаешь увидеть!»

«Грош мне цена как ученому, – казнился Шадрак. – Я в упор не видел мира, карты которого самонадеянно составлял!»

Хуже того, он в своем неведении подверг Софию двойной опасности. Он отправил ее спасаться от сумасшедшей – и прямо навстречу катастрофе.

Уже перевалило за восемнадцать часов, когда дверь чулана вдруг распахнулась. Вошедшие големы зацепили крючьями его стул, вынесли за порог и посадили Шадрака лицом к смежной комнате.

Яркий свет ламп ослепил пленника. Он оказался в кабинете, убранном с той же роскошью, что и весь остальной поезд. Широкие окна, толстые ковры, изысканная мебель…

Големы отступили прочь и расположились у двери.

Бланка сидела за длинным столом посередине кабинета. Перед ней лежал лист меди. Рядом со столом стояли два чемодана, набитые картографическим оборудованием из дома Шадрака; големы забрали все это в день похищения пленника.

– Не буду вводить вас в заблуждение, Шадрак, – прозвучал мелодичный голос Бланки. – При всем том, что мне известен маршрут вашей племянницы, она и ее спутник проявляют немалую изобретательность. Они умудрились оторваться от погони, которую я выслала.

Шадрак постарался скрыть облегчение. Потом он вдумался в ее слова и удивился про себя: «Ее спутник?..»

– Это обстоятельство ничуть не облегчает вашего положения, ибо мое терпение не беспредельно, – донеслось из-под дрогнувшей вуали. – Как вам отлично известно, мне от вас требуются в основном две вещи: конечная цель Софии и местоположение Карты Всех Карт. По каждому из этих пунктов я предоставлю вам выбор. – Она приподняла медную пластинку, в свете ламп по ней побежали желтые блики. – Вы можете нарисовать мне план расположения Карты и рассказать, куда едет София. Либо… – Она вытащила вторую руку из-под стола, и Шадрак с ужасом увидел деревянный брусок с торчащими проводками. – Либо шапочка, – почти ласково докончила Бланка.

Шадрак опустил глаза и стал разглядывать собственные колени, из последних сил пытаясь не показать, какая паника охватила его при виде проволочек и бруска. Выдержав паузу, он выговорил:

– Мы с вами уже обсуждали это… Вы слышали мой ответ.

Бланка тоже некоторое время молчала. Потом поднялась.

– Как же вы все осложняете, Шадрак! Я совсем не стремлюсь быть жестокой, но вы мне просто выбора не оставляете, – скорбно проговорила она. И повернулась к тому из своих людей, что был помоложе. – Оставь его руки и ноги привязанными, Плач. Если кивнет, развяжи шапочку и позови меня. Если до двадцати часов этого не произойдет, затяни завязки потуже.

Шадрак задался праздным вопросом: показалось ему или Плач был у Бланки на особом счету?.. Что удивительно, отметин на лице у парня не наблюдалось. Темно-русые волосы коротко подстрижены, щеки гладко выбриты… Выслушивая наставления Бланки, он плотно сжал губы. Направляясь к выходу, она ласково похлопала Плача по плечу. Дверь открылась, и Шадрак успел окинуть быстрым взглядом соседнее помещение. Деревянный пол, приглушенное освещение… и тачка с высокой горкой песка.

Когда ему вкладывали в рот деревяшку, ученого едва не стошнило, но он сдержался. Сопротивления он не оказывал: если дать бой, брусок лишь глубже загонят. Когда проволочки коснулись щек, Шадрак замер. Сосредоточившись, он постарался очистить свой разум. Если начать давиться, проводки врежутся в тело. Шадрак принялся глубоко дышать через нос, успокаивая сердцебиение. Кое-как приспособившись, он тотчас понял, что продержится в лучшем случае несколько минут. Он поднял глаза. Приспешники Бланки внимательно наблюдали за ним.

У того, что постарше, были шрамы на щеках и характерное отсутствующее выражение лица, к чему Шадрак успел привыкнуть в плену. Этот человек держал острый крюк, словно продолжение собственной руки: небрежно и бездумно. Нигилизмийцам с располосованными скулами было чуждо религиозное рвение, отличавшее обычных последователей Амитто. Ни фанатичной страсти, ни огня, так ярко горевшего в глазах их единоверцев, не было и в помине: големы скорее выглядели сбитыми с толку, они как будто искали нечто потерянное, а что – и сами не знали. Плач казался другим – он был моложе большинства и не носил отметин на лице. Настоящий нигилизмиец – сосредоточенный, убежденный в правоте своей веры. Его блестящие темно-зеленые глаза неотступно следили за пленником. Этот взгляд не выражал ни грана сочувствия. Только стремление к ясно осознаваемой цели.

Шадрак очень быстро прокручивал в голове план действий. Для начала он должен был избавиться от шапочки. Прямо сейчас сбежать ему явно не удастся, но хоть стражу отвлечь – и то благо. Он в упор посмотрел на Плача и кивнул. Юноша немедленно отцепил проводки и вынул деревяшку.

– Позови ее, – сказал он голему постарше.

– Погодите, – произнес Шадрак, кое-как поворачиваясь на стуле. – Послушайте, что скажу…

Старший напарник уже шел к двери.

– Четвертое июня, – быстро проговорил Шадрак и начал цитировать: – «Плач есть удел проклятых, чей лик – зло. Горе есть примета мира ложного, миру истинному оно чуждо. Не верьте льющим слезы и сами не плачьте…»

Старший, остановившись, оглянулся и уставился на Шадрака: эти слова как будто затронули в его памяти нечто очень далекое, он тщился вспомнить это и не мог. Младший накрыл рукой медальон и пробормотал:

– Речение Амитто есть истина.

– Да, – напряженным полушепотом заговорил Шадрак. – Только Бланка скрывает от вас истину той самой главы, в честь которой ты назван. «Не верьте льющим слезы», – учит Амитто, – еще больше понизил он голос, вынудив своего тюремщика наклониться. – Между тем вы, как и я, несомненно, слышали плач, раздававшийся в особняке! Не будете же вы это отрицать? – Молчание юноши было красноречивее всяких слов, и Шадрак поспешил закрепить свой успех: – Так вот, я вам докажу, что этот плач, это зло пребывает совсем рядом!

Старший замер без движения. Он в непривычной задумчивости смотрел на Шадрака, словно силясь понять, о чем тот толкует и для чего цитирует святые «Хроники». Плач, не сводя с Шадрака внимательных глаз, нарушил паузу первым.

– Каким образом? – спросил он.

– Известен ли вам источник этих звуков? Откуда они доносятся?

Помедлив, юноша покачал головой:

– Этого никто не знает. Если можешь, скажи.

– Сказать не могу, – ответил Шадрак. – У меня есть лишь один способ показать вам истинное положение вещей. Если дадите мне мои инструменты, я сделаю карту памяти, вложив в нее соответствующее воспоминание. Оно поможет вам убедиться в моей правоте.

– Не давай ему ничего, – по инерции произнес старший.

– Скажете ей, что я уже рисую для нее карту, – настойчиво проговорил Шадрак. – Обещаю тебе, Плач: ты узришь истину Амитто!

Тот долго смотрел на него сверху вниз… Взгляд зеленых глаз отражал борьбу воды и огня: привычки повиноваться и пыла верующего нигилизмийца. Да, в земном мире у Плача имелись обязательства и долг верности, но приверженность истинам Амитто все пересиливала. В конце концов огонь победил. Наклонившись вплотную к Шадраку, он сказал очень тихо, так, чтобы не слышал даже старший у двери:

– Что ж, хорошо, – выпрямился и произнес громче: – Рисуй карту, как она приказала, или вовсе ничего не рисуй!

Шадрак втянул голову в плечи, изображая страх и покорность.

– Зола! – окликнул молодой голем напарника. – Скажи Бланке, что мы добились согласия. Сейчас он будет рисовать карту, а я за ним присмотрю.

26 июня 1891 года, 10 часов ровно

Добро пожаловать в гостиницу «Энсуэньо»! После заселения, пожалуйста, поставьте лошадей в стойла и арболдевелы на якорь. Примите благодарность от наших полов за то, что не станете заводить скакунов во внутренний двор!

Объявление у входа в гостиницу

В разъездах между Веракрусом и столицей, где у него был шоколадный магазин, Мазапан обычно вверял свою безопасность наемным охранникам. На его фургоне красовалась королевская печать – листок, обведенный длинным черешком, – и это делало повозку притягательной для дорожных грабителей. Однако в этой поездке с ним были Каликста и Барр – защитники, каких поискать.

Барр нанял верховых лошадей для себя, Каликсты и Тео. София, ни разу в жизни не сидевшая в седле, устроилась с Мазапаном в фургоне.

Она ждала возможности переговорить с Тео. Пока они шли через рынок и она ощущала пожатие его исполосованной шрамами руки, остатки злости испарились совсем, сменившись беспокойством. И правду сказать, беспокоиться было о чем! Во-первых, они вновь оказались на суше, а значит стали легкой мишенью для Монтеня с его головорезами. А вовторых, словно этого было мало, Тео искал тот налетчик с железными зубами, явно очень опасный…

Ну как после этого сердиться на парня?