Жизнь среди людей Рекунова Алиса

17. Конвент

Мы будем искать друг друга по жестам, улыбкам, глазам.

И находить, и смеяться, и замирать от восторга.

Пусть мы последние в мире, нам есть еще что сказать,

Пусть мы последние в мире, но даже этого много.

Факт: у меня были книги. Много книг, которые я собирал с самого детства. Моя первая прочитанная книга – учебник астрономии. Моя вторая книга – «Сто лет тому вперед» Кира Булычева. Моя третья книга – «Братство кольца» Толкина. Моя четвертая – «Дюна» Фрэнка Герберта. Я мог бы перечислить их все. Еще совсем недавно.

Но сейчас я стал забывать. Я стал забывать себя.

Людей у входа было так много, что я чуть не ушел. Но, как ни странно, очередь продвигалась быстро. Я купил входной билет на один день и зашел в огромный зал «Ленэкспо».

Повсюду были люди. Много людей в самых разных костюмах. В ярких кричащих костюмах.

Мне сразу стало жарко, и я сдал вещи в гардероб. Только после этого я смог осмотреться. Вокруг было много косплееров [5]. Очень много. Очень-очень много. Хотя объективно их количество я оценить не мог, поскольку до этого никогда не был на конвентах.

И как среди этой толпы мне искать Фред?

Я решил пойти вдоль зала и почти сразу вышел к фандомным стендам [6]. «МассЭффект», «Железный человек», «Мстители», «Ходячие мертвецы», «Хоббит», «Время приключений» и много чего еще. Были люди, загримированные под зомби, и мне почему-то стало неприятно. Интересно, им бы понравилось, если бы их без всякого грима называли зомби? Спрашивать я не решился.

Я немного посидел за столом, где другие люди играли в настольные игры, бездумно глядя на броуновское движение косплееров. В зале было жарко, и я решил пройтись.

Вокруг были люди. Они смеялись, говорили о чем-то, фотографировались друг с другом. Теоретически на конвенте, посвященном фантастике, фэнтези и комиксам, я должен был чувствовать себя среди своих.

Только почему-то не чувствовал.

Я и здесь был чужим. Но зато здесь было тепло, и я мог немного собраться с мыслями. И на красивые костюмы посмотреть. Особенно на девушек в красивых костюмах.

Здесь были Женщина-кошка, персонажи из «Ведьмака», «Людей Икс» (версии из мультфильмов и комиксов, а не фильмов), девушки в офицерской форме оригинального сериала «Стар трек» и многие другие.

Супергеройских костюмов было больше всего.

И я вдруг понял.

Все эти люди надели маски. Сегодня они Спайдермены, Джоны (или Джейн) Шеппарды, шинигами из «Блича» (он что, еще не закончился?), мутанты под предводительством Профессора Икс или Магнето, кхалиси, эльфы, Мстители. Да кто угодно.

Даже я могу надеть маску.

Интересно, тогда меня приняли бы? Посмотрели бы на меня? Полюбили бы меня?

Н-да, отличная мотивация для суперзлодея. Они вечно ноют, что им не хватало любви и понимания.

Значит ли это, что я… злодей? Может, мои попытки адаптироваться проваливаются потому, что я пытаюсь быть не тем, кем на самом деле являюсь?

Может, я классический злодей и зря пытаюсь идти по пути героя? А пытаюсь ли?

Интересно, существует ли путь злодея? Или это никому не нужно?

Ольга Алексеевна говорила, что в художественных произведениях злодей чаще всего представляет ©обой визуализацию фрейдовского «Оно». «Оно», или «id», это первобытные инстинкты, которые поддерживаются человеческим либидо. Секс, агрессия, власть над миром, «переходи на Темную сторону, у нас есть печеньки». Вседозволенность, безнаказанность и никаких мыслей о последствиях. А герой, который символизирует «Сверх-Я», борется с этим страшным «Оно» и в идеале побеждает.

На меня это совсем не похоже. Иногда мне, наоборот, кажется, что у меня нет никакого «Оно». И нет никакого «Сверх-Я». Только «Я», и всё.

Я дефективный.

Или эта теория просто мне не подходит. Ведь психологические теории могут подойти или не подойти человеку, и это не делает их хуже.

Я встал и решил пройтись дальше. Мне было интересно и захотелось купить значков, магнитов на холодильник и даже световой меч. Здесь было многое из того, что могло меня заинтересовать.

Пусть даже я чувствовал себя одиноко, пусть даже это был враждебный, чуждый мир, но он был немного ближе к моему миру, чем все, что я видел до этого.

Именно здесь и сейчас я вдруг понял, что одиноким могу быть не только я, а каждый из этих людей, которые меня окружают.

Но они умеют быть счастливыми. Должны уметь. Ведь они делают такие потрясающие костюмы, они улыбаются, они смеются, они… сияют.

И мне вдруг захотелось смеяться. Захотелось дотронуться до каждого из этих людей, чтобы проверить – настоящие ли они. Спросить, умеют ли они быть счастливыми.

Вместо этого я просто бродил по залу и улыбался.

Я смотрел, чувствовал, запоминал. Цвета, текстуры, запахи.

И вдруг прямо передо мной возникло лицо.

– О, ты все-таки пришел, – сказал обладатель лица. Вернее, обладательница.

– Фред, – ответил я.

– Нет, я Джордж. Фред собирается уже.

– Собирается? – спросил я.

– Ну да. Мы валим уже. Здесь как-то тухло.

Я спохватился и посмотрел на наручные часы.

17:31.

Неужели я ходил здесь три часа?

– А вы куда? – спросил я.

– На вписку, – ответила она.

– А что это?

– Ну это когда приезжаешь в другой город и едешь ночевать к друзьям.

– А с вами можно? – спросил я.

Джордж немного подумала, а потом пожала плечами:

– Думаю, что да. Только придется скинуться на хавчик и бухло.

Я кивнул. Возвращение в Москву немного откладывалось.

Я сам не понимал, что делаю и зачем. Просто пошел за теми людьми, которые мне вчера помогли. К чьим-то друзьям.

Мне нужны были друзья. Сегодня – особенно сильно.

Поэтому я пошел за ними.

Мы стояли в очереди в гардероб, и я включил смартфон и позвонил маме.

Она сразу же взяла трубку.

– Леша, – послышался ее громкий голос из динамика.

– Привет. Я приеду завтра вечером. Со мной все хорошо. Не волнуйся.

– Леша, ты вообще думаешь, что делаешь? Я переволновалась, я… – Она издала странный звук, будто бы захлебнулась.

Моя мама плакала. Первый раз в жизни.

– Извини, – сказал я, – Я думал, что тебе все равно.

– Все равно? – закричала она. – Да ты понимаешь, как мы волновались?

Я не понимал, поэтому не стал отвечать на этот вопрос.

– Я приеду завтра, – сказал я тихо, – Извини меня.

– Я сдаюсь, – сказала она, – Я больше не могу.

– Что это значит? – спросил я.

– Это значит, что я больше не собираюсь делать вид, что у нас хорошие отношения.

– Делать вид?

– Где ты будешь ночевать? – спросила мама.

– У друзей. Что значит «делать вид»?

– Тебе на меня плевать, – сказала мама. – Вот и я буду поступать так же.

– Как?

– Что за друзья?

Как раз подошла моя очередь в гардеробе. Я сдал номерок и ждал свою куртку.

– Что за друзья? – повторила мама свой вопрос, – Раньше у тебя никого не было, а сейчас все время какие-то друзья.

– Студенты, – ответил я единственное, что знал про них.

Тут Фред (или Джордж?) взяла у меня смартфон и что-то сказала маме. Я не успел услышать, что именно, потому что гардеробщик как раз вручил мне куртку.

Фред куда-то отошла, а людей вокруг было слишком много, чтобы я смог определить, куда именно идти.

Я искал глазами хоть кого-нибудь знакомого, но лица были просто овалами, закрепленными на тонких шеях.

Черт. Неужели я потерялся?

Оказалось, что нет.

Фред (или все-таки Джордж?) подошла ко мне, взяла под локоть и повела к выходу.

– Твоя мама тебя отпустила. Держи телефон.

– Это смартфон.

– Да по фиг, – она сунула смартфон мне в руку.

Я спрятал его во внутренний карман куртки и последовал за ней и остальными.

Когда мы вышли, было уже совсем темно. Воздух был свежим, сырым и холодным. Он пах дождем, мокрым асфальтом, желтыми листьями, выхлопными газами. И я вдыхал этот воздух. Я упивался им.

С неба падала вода, и мы пошли к автобусной остановке очень быстро. Мне предложили сигарету, и я закурил.

Мы сели в автобус, доехали до «Приморской», а потом долго ехали в метро. В вагонах почти никого не было, и мы смогли сесть.

Я не слушал музыку, но Фред, сидевшая рядом, дала мне один наушник.

Обычно я не слушаю чужую музыку, как не ем чужую еду. Музыка еще важнее, чем еда. Музыка – это гармония в мире хаоса, и я всегда любил только свою музыку. Только ту музыку, которую нашел сам.

Но сегодня… почему бы и нет?

В наушнике тихо заиграла волынка, а потом приятный женский голос начал петь. Мелодия была медленной и немного печальной, а язык оказался мне незнаком.

– Что это? – спросил я.

– Фолк. Шотландская группа.

– А название?

Она поднесла к моему лицу mp3-плеер. Там высветилось название. Capercaillie.

– Спасибо.

И мы замолчали.

Обычно я не слушал музыку, где присутствовал вокал, потому что он сбивал все настроение, но фолк мне даже понравился.

Мы пересели с зеленой ветки на синюю и поехали на «Парк Победы». Все это время мы с Фред сидели рядом и слушали музыку.

А потом мы долго шли по Бассейной улице вдоль громадной Российской национальной библиотеки, а потом завернули на Новоизмайловский проспект и снова шли, шли, шли.

Вода перестала падать, и сквозь клочья облаков засветили тусклые городские звезды. Я смотрел вверх и искал знакомые созвездия. Поскольку видно было плохо, я почти не преуспел в этом деле.

Я увидел Орион, Гончих Псов и Кассиопею.

Орион снова появился на небе после полугодового перерыва.

Здравствуй, старый друг.

В какой-то момент Фред подергала меня за рукав:

– Земля вызывает Алекса, прием.

– Алекса? – удивился я.

– Ну да, – она улыбнулась, – Ты что есть будешь?

Это был сложный вопрос.

– Что угодно, – ответил я, хотя это было не так.

– А пить? Или тебе нельзя?

Я пожал плечами.

– Ладно, придумаю что-нибудь. Иди в квартиру с Джорджем и остальными, а мы в магазин.

И она с двумя парнями пошла в магазин, а пять человек, включая меня, зашли в подъезд.

В квартире мы разделись и повесили свои куртки в прихожей. Вещей было очень много, обуви тоже.

Старая однокомнатная квартира показалась мне довольно уютной. Грязно не было, на стенах висели разные плакаты, распечатки, на выцветших обоях виднелись разные надписи и рисунки.

– Это Алекс, – Джордж выставила меня вперед перед очень высокой девушкой, – Мы его вчера встретили в поезде. А это, – она указала на девушку, – Маша. Хозяйка квартиры.

– Спасибо, что разрешили остаться у вас, – сказал я.

– Да все ок, – Маша махнула рукой и улыбнулась.

Часть людей ушла в комнату а часть осталась на кухне. Я тоже остался на кухне, потому что увидел в раковине много грязной посуды и решил ее помыть.

Средство для мытья посуды отличалось от нашего, а губка была такой старой, что мне было немного противно к ней прикасаться. Но все же я занялся делом.

– Эй, Алекс, – кто-то подошел сзади. – Ты чего делаешь?

Я обернулся и увидел Машу, хозяйку квартиры. Я не спутал ее ни с кем другим, потому что она была выше всех.

– Мою посуду.

– Да не надо. Я завтра сама помою.

– Мне не сложно, – ответил я.

– Да ты, блин, идеальный гость, – она засмеялась.

– Просто мне не нравится грязная посуда.

Я мыл посуду, а остальные сидели в комнате. Слышно их было плохо из-за шума текущей из крана воды, но я слышал, что они смеялись.

На меня накатывало умиротворение. Прибоем. Волнами. Я никогда раньше не думал о людях как о живых существах, которые мыслят. Нет, конечно, я это знал. О том, что у каждого из нас есть свой генетический код, свой фенотип, свои привычки, чувства и идеалы. Но все же люди казались мне просто составными частями чего-то другого. Деталями, которые вращают мир. Например, учителя и ученики – это часть школы, ее клетки, ткань, органы. А сама школа была организмом.

Но сейчас что-то изменилось.

Я почувствовал.

Пока я не мог сформулировать, что именно произошло, но что-то изменилось. Во мне или в мире. Или и там и там.

Раньше я прятался в своем мире, состоящем из музыки, стихов, книг, но в том мире не было меня самого. Или, наоборот, меня там было слишком много.

В том мире во мне не существовало границ, поэтому я становился одновременно всем и ничем.

У меня были глаза, но я сам казался себе одним гигантским глазом. Я видел все и не видел ничего. Я был слепым, я становился слепым десять тысяч раз, когда люди хотели, чтобы я видел.

Но никто не мог заставить меня видеть. Невозможно научить человека зрению насильно раскрывая ему глаза.

Он должен открыть глаза сам.

Я помыл посуду, которая стояла в мойке, потом начал мыть сковородки и кастрюли, которые оставили на плите. Потом протер кухонный стол.

Периодически на кухню кто-то заходил и звал меня в зал, но я отказывался. Я хотел побыть один. И я хотел убрать грязь. Всю грязь.

Когда я принялся за очистку плиты, пришла Фред. Она взяла меня за руку и повела в прихожую.

– Надевай куртку, – велела она, и я надел.

Она тоже оделась, мы надели какие-то старые потрепанные тапки и вышли в подъезд. Фред дала мне сигарету, и мы закурили.

– Разве в подъездах сейчас можно курить? – спросил я.

– По фиг, – ответила Фред и прикурила сначала мне, потом себе, – Как твоя поездка?

– Плохо. Папа не обрадовался. Оказалось, что у него есть дочь. Как в каком-нибудь сериале.

– О-о. Жесть какая. Значит, ты не останешься жить в Питере?

Я помотал головой.

– Я тоже не очень хорошо съездила, – она шмыгнула носом.

Я молчал, не зная, что сказать или спросить, тогда Фред сама продолжила:

– Приехала к своей лучшей половине.

– К кому?

– У меня отношения на расстоянии, – она снова шмыгнула носом, – Были.

– Были?

– Ага. Я приехала, а оказалось, что… там уже… – Фред вытерла глаза свободной от сигареты рукой, – Другие отношения.

И она заплакала.

Я оцепенел. Что я должен сделать?

Тогда я поступил так же, как Влад вчера. Похлопал ее по плечу. Но Фред выкинула сигарету на пол и обняла меня, уткнувшись в плечо.

Она плакала, а я обнимал ее.

Мне было ее очень жалко, потому что… я не знал почему. Но ей было плохо, и мне тоже было не очень хорошо.

Сигарета в моей руке полностью истлела, и я осторожно отодвинулся, чтобы выкинуть ее окурок в банку, которая стояла на подоконнике.

Фред тут же отстранилась от меня.

– Извини.

– Все в порядке.

– У меня очень красные глаза?

– Да, – ответил я. – Надо умыться холодной водой. Тогда кровь отольет от лица.

Фред кивнула, и мы вернулись в квартиру.

Она закрылась в ванной, а я вернулся на кухню, чтобы отмыть духовку. Но я почти ничего не успел, потому что она подошла ко мне и снова взяла меня за руку. На этот раз Фред повела меня в комнату.

Усадила меня на пол рядом с собой (все сидели на полу на подушках) и вручила стакан, в котором плескалась вишневого цвета жидкость.

– Сангрия, – сказала Фред.

Я отпил немного. Оказалось, что сангрия – это очень вкусно, в отличие от рома с кока-колой.

Потом кто-то взял гитару и начал ее настраивать. Когда в музыкальном инструменте нарушается строй или лад, и он начинает звучать не так красиво, как должен, говорят, что он расстроен. И про людей часто говорят, что они расстроены. Разница в том, что настроить гитару гораздо проще, чем человека.

Парень, который ехал с нами в поезде, начал петь. Не слишком хорошо, но и не плохо. Он пел песни про эльфов из мира Средиземья и еще про что-то, только я не вслушивался в слова.

Потом гитара перешла к девушке, которая пела веселые песни, сбивалась, не всегда попадала в ноты и очень много смеялась. Мне она понравилась.

Потом пели и другие. Когда мне предложили сыграть на гитаре, я отказался. Я не умел играть на музыкальных инструментах, и мне вдруг стало от этого грустно. Я всегда любил музыку, но никогда раньше не думал о том, что могу сам играть.

Оказалось, что многие умеют играть и петь. А я не умею. Никогда не умел.

Почему?

Музыка нужна, чтобы выразить внутренние порывы. Эмоции, чувства, мысли.

А ведь я тоже хочу выражать что-то: свои эмоции, чувства и мысли. Их так много. Так много.