Жизнь среди людей Рекунова Алиса

32. Конец

Любая история в мире имеет два варианта развития:

Трагедия или комедия, а по-другому никак.

Каждый поступок, каждая мысль и событие

Часть чьей-то пьесы. Стоит лишь сделать шаг.

Я устал. Так устал.

Это авитаминоз. Это все чертов авитаминоз.

Во вторник утром, 11 марта, я приехал на «Сухаревскую» на полчаса раньше начала уроков и ждал Вику внизу у эскалатора. Обычно она заходила в класс за пятнадцать минут до начала первого урока.

Я не ошибся. В этот раз Вика вышла из вагона за двадцать минут до начала урока, я подошел к ней, и мы вместе встали на эскалатор.

– Привет, – сказал я.

– Здравствуй, – Вика улыбнулась. – Ты чего такой?

– Какой?

– Не знаю. Странный.

– Я хотел спросить.

– Что?

– Ты любишь поэзию?

– Нет, это для дебилов с тонкой душевной организацией.

Я кивнул.

– А что? – спросила она.

– Ничего.

– Ну ладно. Кстати, знаешь, что я прочитала?

– Мм?

– Что секс способствует нейрогенезу [11].

Я снова кивнул.

– Надо чаще трахаться, – засмеялась Вика.

С этим утверждением я не мог поспорить. У нас не было общих тем для разговоров, кроме учебы, но разговорами наше общение не ограничивалось.

Поэтому после уроков мы пошли к ней в гости.

Несмотря на то что я не мог дать Вике почитать свои стихи, я почти поверил в то, что смогу выступить на поэтическом вечере.

Я подумал, что Ольга Алексеевна может почитать мои стихи. Если она сама пишет, то точно сможет оценить и дать конструктивную критику.

Осталось дождаться четверга. Я перечитывал свои стихи и выбирал, что может ей понравиться. Это было очень сложно. В конце концов я решил дать ей обе тетради со стихами, чтобы она сама выбрала то, что ей понравится.

И я ждал. Все шло как обычно. Мы с Викой мало говорили. Два раза я поднял руку, но оба раза спросили Артема Хвостова. Теперь он отвечал у доски очень часто. Но не очень хорошо.

В четверг 13 марта на факультативе появилась Алина.

В основном она молчала, а еще они с Соней сидели не рядом друг с другом, как раньше.

Мы говорили об экспериментах над животными.

– В 50-х годах американский психолог Гарри Харлоу ставил опыты на макаках-резус, – сказала Ольга Алексеевна. – Он отлучал детенышей от их матерей и помещал рядом с «суррогатной матерью» из проволочной сетки с прикрепленной к ней бутылочкой молока. Помимо этого была сделана еще одна «суррогатная мать» из мягкого материала. Почти все время детеныш проводил с мягким заменителем. Это помогло понять, что тактильные ощущения важны не менее, чем кормление.

– Это и так понятно, – перебила ее Женя.

– Это сейчас понятно, – сказала Вика. – А раньше никто об этом не знал.

– Да ладно. У меня есть младшая сестра, сейчас ей шесть, но, когда она была совсем мелкой, ее надо было брать на руки, чтобы успокоилась.

– Ну и хорошо. Но раньше ее бы никто не стал брать на руки.

– Все равно бред какой-то, – нахмурилась Женя.

– Давайте продолжим? – Ольга Алексеевна улыбнулась, – На самом деле сейчас этот эксперимент может показаться довольно диким, но тогда он был своевременен и очень важен. Хотя все спорно. Во многих семьях и тогда, наверное, дети получали и материальную, и духовную заботу. Но все же в пятидесятые и даже в шестидесятые американская семья могла сдать ребенка в детдом, когда мать рожала второго.

– Что? – спросила Женя, – Навсегда?

– Нет. Только на время, пока она была в роддоме.

– А отец?

– Отец в это время работал.

– Дикость какая-то, – сказала Алина.

– А что с макаками? – спросила Вика.

Я улыбнулся. Очевидно, животные были ей интереснее, чем люди.

– Когда они выросли, они не смогли вести себя адекватно, – ответила Ольга Алексеевна.

– Как это? – спросила Алина.

– Они не хотели общаться, не могли образовать пары, кусали себя до крови, кидались друг на друга. Тогда Гарри Харлоу понял, что помимо тактильных прикосновения важна игра детенышей друг с другом, чтобы они смогли социализироваться. А потом он захотел узнать, какими матерями будут самки, которые провели детство в изоляции. Он помещал самок в специальную клетку.

– В раму для изнасилования, – Соня улыбнулась, – Прекрасное изобретение.

– Прекрасное? – спросил я.

– Это сарказм, – она снова улыбнулась. – Все для науки.

Ольга Алексеевна кивнула.

– Да, только так самцы могли оплодотворить самок.

– И что случилось? – спросила Женя совсем тихо.

– Часть макак убила своих детенышей, – ответила Ольга Алексеевна. – Часть просто не обращала внимания. Но были и те, кто вел себя адекватно. Их было очень мало.

– А процентное соотношение какое? – спросил я.

– Не знаю, если честно.

– Зачем вы нам об этом рассказали? – спросила Алина. – Это, по-вашему, правильно?

– Об этом я предлагаю подумать вам, – Ольга Алексеевна улыбнулась.

– Я не хочу об этом думать, – сказала Алина. – Я хочу, чтобы в школе мне давали инфу о нормальных вещах, а не об этих ужасных экспериментах.

– В концлагерях было сделано много открытий, – сказала Соня. – Всякое бывает в жизни.

– Я не хочу об этом знать, – Алина нахмурилась. – В жизни и так много всяких гадостей, так зачем про это лишний раз говорить? Вы считаете, что это правильно, да? Эти эксперименты?

– Это не правильно. Но о некоторых вещах стоит знать.

– Зачем?

– Историю учат, чтобы не повторять прошлых ошибок, – сказала Вика. – Поэтому мы должны узнавать разные вещи.

– Не только, – сказал я. – Просто… да, мы должны знать историю, чтобы не повторять ошибок. А еще чтобы понять.

– Что понять? – спросила Женя.

– Как мы пришли к тому, что есть сейчас, – ответил я. – Нельзя рассматривать наше общество вне контекста. Чем больше мы знаем, тем больше можем понять.

– Да, – кивнула Соня. – Нам необходимо знать разные вещи. Включая те, которые нельзя классифицировать однозначно как плохие или хорошие. Именно это учит нас думать.

Я непроизвольно начал улыбаться, глядя на нее.

– А вы что скажете? – спросила Алина, которая все еще хмурилась.

– Я?

Ольга Алексеевна улыбнулась, – Я считаю, что Соня права. Мы должны узнавать разные вещи.

– Ясно.

– А еще Гарри Харлоу изучал депрессию, – сказала Ольга Алексеевна. – У него умерла жена, и он проходил курс лечения электрошоком.

– Раньше электрошоком все подряд лечили, – Соня хмыкнула.

– О да. А потом стал изучать депрессию у обезьян. Помещал их на шесть недель в закрытую темную камеру, где нельзя было даже пошевелиться.

– Это называлось «колодцем отчаяния», – вставила Соня.

– Да, точно. В общем, кормили зверей нормально, но после этого «колодца отчаяния» они уже не могли прийти в норму.

– Это ужасно, – сказала Женя, – Наверное, его эксперименты были важны, но это правда ужасно.

– Сейчас тоже проводят эксперименты над животными, – Вика пожала плечами, – Косметические компании всякие.

– Я даже мех не ношу, – ответила Женя.

– Ты не носишь, а сибиряки носят.

– Ну сибиряки это сибиряки. Там же холодно. Там это имеет смысл.

Вика кивнула, и они не стали дальше спорить.

Странно. В начале года Вика и Женя все время ругались, а сейчас нет.

Это было здорово.

Мы еще немного поговорили о том, что такое эксперимент, и чем он отличается от наблюдения. Оказалось, что эксперимент нужен для подтверждения какой-то гипотезы. Во время эксперимента экспериментатор создает ситуацию и непосредственно участвует в ней. Во время наблюдения наблюдатель не вмешивается в происходящее и может наблюдать объект или объекты в естественных условиях. Наблюдатель просто фиксирует события и собирает данные.

А в конце занятия, когда мы уже собирались, и я хотел достать тетрадь со своими стихами из рюкзака, я вдруг услышал голос Сони.

– После этого учебного года я уезжаю в Швецию. Ворона улыбнулась.

Тетрадь выпала из моих рук, и я наклонился, чтобы поднять ее.

И так и остался. Почему-то я подумал, что мое сердце из стекла, и его только что растоптали. Это, конечно, метафора. Да и не может быть никаких стеклянных предметов рядом с черной дырой.

Это просто невозможно.

Кто-то коснулся рукой моего плеча, и я встал. Это была Вика.

– Все в порядке? – спросила она.

Я кивнул и отвернулся к рюкзаку, пока остальные говорили с Соней. Я не хотел ничего слышать. Не хотел, не хотел, не хотел.

Я должен был радоваться за Соню, ведь Швеция находится на одном из первых мест по уровню жизни. Но я не радовался.

– До свидания, – сказал я и вышел из кабинета.

Я пытался убедить себя, что должен радоваться за Соню.

Но не мог.

Я пошел в библиотеку и сидел там до самого закрытия. Мама снова уехала в командировку, и я не хотел видеть ни Людмилу Сергеевну, ни Игоря, ни даже Влада.

Но мне пришлось вернуться, и пришлось увидеть их всех, и пришлось даже ужинать с ними.

Все молчали, пока Людмила Сергеевна не спросила:

– Когда ты возвращаешься к тренировкам?

Влад пожал плечами, а Игорь ответил:

– Летом снова начнет бегать.

Я посмотрел на Влада, но он отвел глаза.

После ужина, когда Людмила Сергеевна ушла, а Игорь зашел в ванную комнату, я наконец-то смог поговорить с ним.

Влад сидел на диване и читал учебник по географии. Я сел рядом и спросил:

– Ты собираешься продолжить тренировки?

– Да.

– Но ты же этого не хотел.

Влад промолчал.

– Зачем?

– Затем, что я больше ничего не умею, – ответил Влад.

– Это неправда.

– Я даже уравнение за восьмой класс не могу решить. Я не смогу сдать экзамены нормально, ты это понимаешь?

– У тебя все получится. Если надо, я помогу.

– Нет. Я не смогу.

Влад отшвырнул учебник и закрыл лицо руками.

– Ты плачешь? – спросил я.

– Нет. Я не плачу. Оставь меня уже в покое.

Я положил руку ему на плечо, но он отодвинулся.

– Отвали, я сказал.

Я не отвалил и подсел поближе.

– Послушай. Ты не обязан делать так, как тебе говорят. – Да? – Он резко поднял лицо. – Не обязан. Один раз уже решил, что не обязан, и что из этого вышло?

Он сжал мое плечо так, что мне стало больно.

Тогда я почувствовал злость.

– Ты был неправ, – сказал я, оттолкнув Влада.

– Что?

– Тебе стоило просто сказать, что не хочешь больше этим заниматься. А не выдумывать… – Меня передернуло при воспоминании об этом.

– Свали к себе, – он сам толкнул меня, – А то я…

– Что ты? – спросил я.

– Я тебя ударю.

– Ну вперед, – я пожал плечами.

Влад сжал кулаки, но ничего не сделал.

Мы сидели так восемь секунд, пока дверь в ванную комнату не открылась.

Я услышал, как Игорь прошел в спальню и закрыл за собой дверь.

– Теперь я иду в ванную, – сказал Влад и отвернулся. – Тебе повезло.

И он ушел, а я стал собирать учебники и тетради в школу.

Краем глаза я заметил, как в дверном проеме появилась фигура. Я выпрямился и увидел, что это не Влад.

Игорь.

Мышцы непроизвольно напряглись, а во рту пересохло.

– Ты можешь хотя бы казаться нормальным? – спросил он.

Я промолчал, опустив глаза.

– Смотри на меня, – заорал он.

Я посмотрел в его прищуренные глаза.

– И что у тебя с волосами? – спросил Игорь, подходя ко мне. – Выглядишь как больной какой-то. И ведешь себя как наркоман.

– Откуда у меня деньги на наркотики? – удивленно спросил я.

– Откуда я знаю? Может, тебя трахает кто-нибудь.

Это звучало настолько бредово, что я хихикнул.

Игорю это не понравилось, и он схватил меня за воротник рубашки.

– Я сказал что-то смешное?

– Нет, – я помотал головой, насколько это было возможно в этом положении.

– Тогда чего ты ржешь?

– Я не…

Игорь резко отпустил меня, и я налетел поясничным отделом позвоночника на подоконник.

Мне стало больно, и я скрючился.

– Не паясничай мне тут! – заорал он. – Встань ровно.

Я выпрямился, как он велел.

Игорь смотрел на меня несколько секунд (я не считал), а потом вышел из комнаты.

Мне хотелось заплакать то ли от обиды, то ли от боли, то ли от всего вместе, но я сдержался.

Вместо этого я повесил рубашку и сложил джинсы на полку, где лежали еще не грязные, но уже надеванные вещи. Потом пришел Влад.

– Чего он орал? – шепотом спросил он.

Я молча прошел в ванную комнату.

На пояснице был синяк.

Наступила весна, и снег начал таять. На улицах было грязно, и я постоянно забрызгивал ноги сзади почти до колен.

Это у меня наследственное. Папа всегда ходил так же.