Жизнь среди людей Рекунова Алиса

– Так что это значит? – вновь спросил я.

– Сложно сказать.

– Попробуйте, пожалуйста. Я ничего не понимаю, но хочу понять.

Ольга Алексеевна молчала четыре секунды, а потом сказала:

– Не знаю.

– Что? Как не знаете?

– Я не чувствую себя взрослой.

– Но вы же взрослая. Вам двадцать шесть.

– Да. А с какого возраста надо считать себя взрослым, по-твоему?

– С… ну… с двадцати… или нет? Теоретически же взрослым можно назвать человека, достигшего совершеннолетия. С восемнадцати лет можно заключать браки, голосовать, покупать сигареты и слабые алкогольные напитки. А еще с восемнадцати лет человек несет полную юридическую ответственность. Но… – Я замолчал, пытаясь правильно распределить мысли. – Моему сводному брату две недели назад исполнилось восемнадцать лет, но он не стал слишком взрослым. Значит, наверное, с двадцати.

– Но ты не уверен? – Ольга Алексеевна улыбнулась.

– Моим родителям было двадцать лет, когда они поженились. К тому моменту они должны были быть взрослыми. Но оказалось, что у папы была еще одна дочь, и он не рассказал об этом маме. Это ведь не слишком взрослый поступок.

– Некоторые вещи от возраста не зависят. Есть люди, которые врут и во взрослом возрасте. И я сейчас не говорю про твоего папу. Я в целом.

– Я понял. Просто… – Я вновь замолчал, не понимая, что именно хочу сказать или спросить. – Понимаете, стать взрослым – что это? Одна радикальная перемена или множество небольших изменений, которые происходят с человеком? Или просто возраст? Но если это радикальная перемена, то во сколько лет она должна произойти? Например, Артем Хвостов. Раньше он много говорил, а теперь молчит. Наверное, он стал взрослее.

– Возможно, – Ольга Алексеевна кивнула.

– А почему так? Наверное, что-то изменилось. Я был у него дома. Оказалось, что его старший брат погиб. Наверное, это ужасно. Я не представляю, как бы я себя чувствовал, если бы Влад… Хотя он мне не родной брат. И вообще, если подумать, не…

Я замолчал, потому что у меня перехватило дыхание.

– Никто точно не скажет тебе, что такое быть взрослым. Это слишком абстрактное определение, и каждый сам должен решить, что подразумевает под ним.

– Это сложно. Почему нельзя ввести какое-то общее определение? Так было бы проще.

– Разве? – Ольга Алексеевна прищурилась.

– А разве нет?

– Подумай сам. Некоторые вещи нельзя навязать. Иначе получается какой-то тоталитаризм. Ты ведь понимаешь, что нельзя заставлять всех людей думать одинаково.

Я кивнул.

Это было сатори[13].

– Пей чай, – улыбнулась Ольга Алексеевна, – И печенье бери. Кстати, что ты решил с Питером? Хочешь поехать?

Я немного смутился, но заставил себя посмотреть в глаза Ольге Алексеевне.

– Да, я хочу поехать. Могу я дать вам почитать мои стихи?

– Да, конечно. Приноси, я с удовольствием почитаю.

– Спасибо, – я улыбнулся совершенно искренне.

Мы пили чай и говорили, в основном, о моем аппендиците. Я не хотел вспоминать об этом, но Ольга Алексеевна задавала много вопросов.

А потом мне пришлось идти на алгебру. Я хотел спать, но заставлял себя слушать Галину Владимировну. Она была очень крупная, а голос у нее был высокий-высокий. Странное сочетание. Она тоже спрашивала про мой аппендицит, и мне пришлось отвечать.

Почему-то всем было интересно.

На улице уже было тепло. Температура поднялась выше нуля, и весь снег уже растаял. И пахло так непривычно. Странно. Весной.

Впрочем, уже наступил апрель.

Скоро Орион уйдет с неба в очередной раз. А когда появится, я уже буду в другом городе. В другой школе. В следующей жизни.

Влад был дома. Он сидел в комнате за письменным столом и что-то писал.

Когда я вошел, он поднял глаза и тут же опустил.

Он решал систему уравнений.

Я сел рядом.

– Помочь? – спросил я тихо.

– Ага, – ответил Влад. – Я тут кое-чего не понял. А я, наоборот, кое-что понял.

Я не один. Что бы ни случилось.

На выходных, когда Влад и Игорь уехали на дачу к родственникам, Людмила Сергеевна решила не приезжать в гости. Мы с мамой остались вдвоем.

Это был идеальный момент, чтобы поговорить с ней.

Мама сидела в гостиной за столом, заваленном стопками чертежей. Я подошел к ней, и мама подняла голову.

– Болит что-нибудь?

Я помотал головой.

– У тебя есть какой-то вопрос?

У меня был вопрос, но я смущался его задать.

– Какой? Леш, у меня много работы.

– Можно мы поедем в Питер на майские праздники? – выпалил я.

– Кто – вы? – Мама приподняла правую бровь. – Вы с Владом?

– Да, – закивал я. – Там будет поэтический вечер, я хотел бы поехать.

– А в Москве разве таких мероприятий не бывает?

– Там знакомый человек устраивает. Я очень хочу поехать. И мы можем пожить у папы. Я как раз часть своих вещей увезу.

– Хм. А что, неплохая мысль. Но с каких это пор ты интересуешься поэзией?

– Всегда интересовался.

– Неужели? – Мама снова приподняла бровь. На этот раз левую. – А сам пишешь?

– Иногда. Редко. Бывает.

– Почему ты никогда не говорил?

Я решил не отвечать на этот вопрос.

– Может, дашь как-нибудь почитать?

– Может быть. Значит, мы можем поехать?

– Не вижу в этом никакой проблемы. Езжайте. Скажешь пане сам?

В последнее время мы с папой не общались, но я кивнул.

Скоро нам с ним придется привыкать друг к другу. Опять.

– А ты скажешь Игорю, что Влад тоже поедет?

Мама кивнула, и я ушел в комнату. Хорошо, что мне не придется говорить с Игорем. Ему точно не понравится эта идея. Ему не нравится ничего, если это связано со мной.

Я решил, что в Санкт-Петербурге я выберу себе школу сам. Что-нибудь с естественно-научным уклоном.

В одиннадцатом классе я буду думать об учебе и поступлении в вуз. И попробую учиться с минимумом четверок.

Но сейчас… сейчас я еще здесь.

В понедельник я ждал, пока появится Ольга Алексеевна. Она пришла во время третьей пары, и я успел разволноваться.

После биологии я постучал в ее дверь, и она отозвалась. Тогда я вошел в кабинет.

– Меня отпустили. Меня и Влада. Так что мы поедем на майские.

– Правда? – Ольга Алексеевна закрыла шкаф и улыбнулась, – Это замечательно. Кстати, я прочитала твои стихи.

– И? – спросил я, чувствуя, как подгибаются колени.

– Неплохо, но над многим надо поработать. Я тебе в тетрадях закладки оставила на тех стихотворениях, которые мне понравились больше остальных.

– О, спасибо, – я опустил глаза, потому что смутился, – Я пойду, меня Вика ждет.

– Подожди. Ты сколько стихотворений хочешь прочитать?

Я пожал плечами.

– Штук пять?

– Это много.

– Может, два?

– Мне хотя бы одно прочитать.

– Хорошо. Давай одно.

– Да, – я кивнул. – А когда мы поедем? Мама отпустила меня поехать первого мая. Или ночью с тридцатого апреля на первое мая. Вы уже брали билеты?

– Пока нет. Сейчас гляну.

Ольга Алексеевна достала из сумки айпад и начала что-то смотреть.

– Вы где ищете? – спросил я, чувствуя себя не в меру нетерпеливым.

– На сайте РЖД, – ответила Ольга Алексеевна и снова замолчала.

А я начал ходить по кабинету.

Примерно через две с половиной минуты Ольга Алексеевна позвала:

– Леша, иди посмотри.

Я подошел.

– Есть билеты на тридцатое апреля. Выезд в пятнадцать ровно, сидячие. Когда у тебя заканчиваются уроки в среду?

– В 14:20.

– До Ленинградского ехать минут двадцать. Так что успеем.

– Я спрошу у мамы, – сказал я и выбежал в коридор.

Я зашел в уголок для обжиманий и позвонил маме.

Она ответила после пятого гудка.

– Привет, Леш.

– Привет, мам. Есть билеты на тридцатое апреля. Я знаю, что мы учимся, но билет на пятнадцать часов, а уроки заканчиваются в четырнадцать двадцать. Мы успеем.

– А обратный билет? – спросила мама после долгого молчания.

– Обратный тоже найдем.

– Ну хорошо. Тогда узнай точную сумму, вечером я тебе денег дам.

– Спасибо, пока.

– Пока, – сказала мама и отключилась.

Мне стало так весело и радостно, что я чуть не запрыгал.

И вдруг кто-то ткнул меня в бок.

Я обернулся. Оказалось, что ко мне подошли Саша Соколов, Надя Соловьева и Гриша Зыбин. Саша и Надя шли в обнимку.

– Куда едешь? – поинтересовался Саша Соколов.

– В Санкт-Петербург на майские праздники, – сказал я.

– О, да ты модный. Я вот на Мальдивы полечу, буду дайвингу учиться, – улыбнулся Саша Соколов.

– Не боишься азотного наркоза?

– Чего?

– Ничего-ничего, – я улыбнулся ему.

– А что, ты с Веревкиной больше не мутишь? – спросила Надя.

Я пожал плечами.

– Интересно, кто кого кинул, – засмеялся Гриша Зыбин. – Ботанка или зомбарь?

– Просто в следующем году я возвращаюсь в Санкт-Петербург, и мы решили, что нет смысла продолжать наши отношения.

Откуда я, интересно, это все взял?

– Серьезно? – Надя приподняла брови.

Я кивнул.

– Это из-за Хвостова? – спросил Саша.

– Почему из-за него?

– Ну он тебе доводил, – ответил Гриша Зыбин.

– Не он один, – заметил я.

– Забей на него. Его все равно скоро выгонят, – улыбнулся Саша Соколов.

– Почему? – спросил я.

– Потому что он ни хрена не знает. Он же тупой, как пробка.

– Да, – Надя похлопала своими большими глазами. – Он у меня английский все время списывал.

– А у меня литру – улыбнулся Гриша. – А у тебя матешку. А больше ему никто не дает. Списывать, я имею в виду. Так что скоро его на фиг выгонят.

– Быстрее бы, – сказала Надя.

– Вы же с ним дружили, – удивился я. – Почему вы теперь так к нему относитесь?

– Потому что он вел себя как мудак, – ответил Гриша Зыбин. – Разве не помнишь? А потом еще оказалось, что он Надюхе изменял с той рыжей дурой.

– Ты же тоже об этом знал, – я посмотрел Грише в глаза. – И просил меня не говорить Наде.

– Что-о? – спросила Надя. – Ты знал?

– Надюш, – сказал Гриша, подняв руки. – Леха просто тупит. Все не так было.

– Так или нет? – спросила Надя, глядя мне в глаза.

– Так.

– Ах ты, козел! – сказала Надя. – Пойдем, Сашуля.

И они с Сашей Соколовым ушли в обнимку.

– Ты… – сказал Гриша, показав мне свой крупный кулак. – Чмо сопливое! На фига ты рассказал?

– Это же правда, – я пожал плечами.

– Блин, ну надо же понимать, что телкам можно рассказывать, а что нет.

– Я же зомбарь. Что с меня взять?

Гриша махнул рукой и пошел в сторону класса, а я остался, поражаясь своему хамскому поведению.

Влад помог мне выбрать стихотворение, которое я должен прочитать, и я тренировался.

Получалось плохо.

Я хотел заниматься как раньше, вновь сосредоточиваясь только на учебе. Но я не мог, потому что все время отвлекался. Почему раньше учиться было интереснее?

Да еще Гриша Зыбин теперь постоянно толкал меня и ставил подножки. Говорить с ним было невозможно, потому что он делал вид, что меня нет. Это раздражало, но сейчас в моей жизни были вещи и посерьезнее.

Часть заданий надо было сдавать в печатном виде, поэтому после учебы мне часто приходилось сидеть в компьютерном классе. Мне надо было написать рефераты по географии, истории, экологии, КСЕ и обществознанию.

Я поднимал руку чаще, чем пять раз в неделю, но вместо меня спрашивали других. Только Клара Ивановна спрашивала именно меня и все время вспоминала, как я перепутал «Войну миров» и «Войну и мир». Класс смеялся, но мне не казалось это смешным.

Однажды, когда я в очередной раз стоял у доски и рассказывал об изменениях в характере Пьера Безухова, Клара Ивановна в очередной раз решила напомнить об этом.

– Это ж надо, про марсиан-то. А что ты еще читаешь? Небось фантастику любишь.

– Это не ваше дело, – сказал я и сразу же ощутил, что наступила полная тишина.

Осталось только тиканье часов и звук на грани слышимости от люминесцентной лампы, к которой я почти привык.

– Что ты сказал? – Клара Ивановна сняла свои огромные очки.

– Вы ведете себя неэтично. У меня было обострение аппендицита, я выпил много таблеток и ничего не соображал от боли. Вы не должны смеяться над тем, что я говорил тогда.

Я сам не понял, откуда у меня появилось столько смелости.

– Выйди из класса, – сказала она.

– О’кей, – я помахал рукой и вышел.

Остаток урока я провел у Ольги Алексеевны.

Жизнь продолжалась.

Раньше я думал, что я не слишком нравлюсь Игорю, но сейчас я понял, что раньше еще было ничего. Теперь он постоянно орал на меня и давал подзатыльники. Если Влад был рядом и пытался за меня вступаться, то Игорь орал и на него. При маме он вел себя тише, но я решил не говорить ей об этом. Мы только-только начали понимать друг друга, и я боялся, что мама снова посчитает меня лгуном.

Однажды, когда мамы не было дома, Игорь заявил Владу, что не станет оплачивать его обучение в вузе. И что Влад должен поступать на мужскую специальность вроде инженера, а не на какую-нибудь бабскую филологию. Так и сказал.

Я, как и обещал, взялся подготовить Влада, и это оказалось очень сложно. Влад знал алгебру так плохо, что пришлось начать ее изучение с девятого класса. А физику и химию вообще с самого начала. Но мне даже нравилось, потому что физика и химия – это интересно. И сам я мог повторить все, что забыл.

Я не понимал, как работает мозг Влада, потому что мы занимались, решали уравнения и задачи, а потом он все забывал. С геометрией было получше, но алгебра давалась ему тяжело. Влад решал одно квадратное уравнение, второе, третье, потом отдыхал десять минут, и все приходилось объяснять заново. Как так?

Но мы не сдавались.

Зато он очень хорошо разбирался в языках и анатомии.

Нет. Я старался выкинуть эти мысли из головы, но один вопрос продолжал мучить меня.

И однажды я задал этот вопрос.

Мы остались дома вдвоем, и я в очередной раз объяснял Владу, как решать простое квадратное уравнение. Он кивал, решал одно, но не мог решить второе.

Мы сидели за письменным столом уже два часа шестнадцать минут.

– Ты стал счастливее? – спросил я.

– Что?

– Ну после того, как ты… ты стал счастливее?

Влад долго молчал.

– Я стал свободнее, – ответил он наконец.

– Что это значит?

– Сам не знаю, – он пожал плечами. – Просто мне так кажется.

– Но ты сам говорил, что у тебя теперь нет ничего.

– Да. Никаких ориентиров, – он улыбнулся.

Нет ориентиров.

Как лодка, которую кидает от волны к волне.

Мне часто снятся волны. Огромные волны надо мной, сквозь меня.

И я не знаю, что со мной случится.

А потом я просыпаюсь.

И все равно не знаю, что будет.

Мы с Владом продолжили заниматься алгеброй.

Весь апрель мы занимались. Влад говорил, что это бессмысленно, но я знал, что нет.

Откуда?

Да ниоткуда.

К концу месяца у него начало получаться.

Занятия с Владом отвлекали от всего остального. От всех дурацких размышлений. Я почти не думал о Соне, не обращал внимания на Игоря, который все время орал, не слушал Людмилу Сергеевну.

Мамы почти не бывало дома, потому что она начала работать еще больше. Теперь она принимала участие в конструировании какого-то подводного робота.

Почему я раньше не замечал того, как она погружена в свою работу? Она жила где-то в своем мире идеальных математических моделей, чертежей и проектов.

И она хотела, чтобы все вокруг было таким же идеальным.

Но я уже понял одну сложную, но важную вещь – ничего идеального не бывает.

Наши измерительные приборы не точны. Наши глаза не точны. В наших генах постоянно происходят ошибки перезаписи. Наши нейроны гибнут каждый день. Мы сами совершаем ошибки.