Сфумато Купер Юрий

Долгое время, находясь в полусонным состоянии, я размышлял на тему этого незнакомого мира, до сих пор не понимая, как он устроен. Правда, иногда мне удавалось ухватить небольшие фрагменты его модели, но целостной, полной картины я так и не увидел. Единственное, что успел установить, так это то, что он безусловно обитаем. Но сам быт, взаимоотношения его обитателей оставались для меня загадкой. Что или кто связывает эти полутени между собой, откуда они появляются и куда пропадают, что является причиной их возникновения в моей жизни?

Я задавал себе вопрос, почему среди обитателей, которых встречал здесь, в основном лица давно мне знакомые? Правда, бывали и исключения, как, например, пара на пляже. Видимо, это – знакомые Мити, а я случайно находился с ним. Интересно, думал я, а эти видения-существа спят или постоянно бодрствуют? Может, они так и слоняются, как неприкаянные, по бесконечному песчаному пляжу, не имеющему ни конца ни края? Существуют ли в этом мире между ними какие-то отношения: любовь, секс, дружба? Перенесли ли они в свое новое существование чувства, которые испытывали на земле? Если так, значит, знакомые с детства пять основных чувств существуют и здесь. И соблюдаются ли здесь принципы веры, совершаются религиозные обряды, играются свадьбы или они живут в гражданском браке?

Я терялся во всевозможных догадках, выстраивая в уме разнообразные модели, но, к сожалению, безуспешно. Даже на простой вопрос: обитатели сумеречного мира – это тела или души, я не находил ответа. Куда деваются тела, это понятно, но вот почему не успокоились души? И как я узнаю по одной только душе знакомого мне человека? Ну, а если это просто тела, то куда же запропастились их души?

Неожиданно ответ на все эти мучительные вопросы возник словно сам собой, и я даже удивился – как же я раньше не догадался? Это же очевидно! Существование зыбкого таинственного мира заключено внутри меня самого. И персонажи, и их взаимоотношения связаны только со мной, вернее, с моей угасающей памятью. И если память погаснет совсем или я умру, окончательно и бесповоротно вместе со мной погибнут и они. И пока я буду оттягивать момент своей смерти, будут существовать и они: Митяй, Лука, Закуренов… Вся многочисленная толпа знакомых и друзей, прогуливающаяся по бескрайнему песчаному пляжу в ожидании, когда я вспомню о них.

Видимо, поэтому Митяй, начитавшийся Монтеня, требовал от меня вспоминать прошлое. Судя по всему, ему тоже хотелось пожить как можно дольше, и его приглашения на прогулки были своего рода напоминанием о своем существовании. И пусть это звучит немного претенциозно, но я вдруг почувствовал себя в какой-то степени миссионером.

Я ощутил себя нужным, необходимым всем этим душам-людям только для того, чтобы они продолжали существовать, даже будучи на том свете. Вот для чего нужна им моя память! Так больному, страдающему от изнурительных мук, нужен здоровый орган от умершего человека, чтобы выжить. Иногда необходимо сердце, иногда почка, в моем же случае требуется орган, который мы называем памятью.

Я не могу объяснить, почему просыпаюсь последнее время от звука лопаты, скребущей на улице снег. И это не зависит от времени года. Звук преследует меня и летом, и осенью. Вот и сегодня я был разбужен точно так же. Даже не очнувшись от сна, я с закрытыми глазами слышал этот неизвестно откуда идущий скрежет.

Открыв глаза, я увидел Митю. Он спокойно сидел на моей кровати, не шевелясь, будто боясь разбудить меня, и, как обычно, посасывал свой кусочек сахара.

Митя был одет по-летнему, на голове его красовалась белая кепка. Правда, она была почему-то накрахмаленно-белоснежной.

– Ты что, ее выстирал? – спросил я.

– Выстирал, – спокойно, глядя куда-то в сторону, пробурчал он. – Сегодня твой решающий день. Совет, ты помнишь, назначен на вторник.

Честно говоря, я ни о каком Совете не подозревал, а вторник, как день недели, мне вообще ни о чем не говорил.

– Ты готов?

– В смысле?

– Ну, ты готов продемонстрировать свою память?

– Думаю, что смогу, – слегка неуверенно сказал я.

– Ну, тогда вставай и собирайся, – почему-то улыбаясь, произнес Митя и протянул мне пачку сигарет, которую он поднял с пола. – Ты знаешь, вчера я сделал шикарный рисунок. Тебе даже в голову не придет, что это.

Он, видимо, ждал моего вопроса: «Ну и что же это?», поэтому, затянувшись, я спросил со слегка преувеличенным любопытством:

– Ну и что же это?

Он сделал длинную паузу, медленно закладывая в рот новый кусок сахара, и с легким пафосом ответил:

– Представь себе шикарный лист белой бумаги, белоснежной, ну где-то пятьдесят на семьдесят, двухсотграммовой, представил?

– Да, и что?

– А на нем… – И снова томительная пауза. – На нем… – повторил он так, как обычно рассказывают детям сказку. – На нем ничего, только моя подпись. Молчи, я заранее знаю твою реакцию. Ты никогда не понимал и, думаю, уже не поймешь магию и божественность белого. Божественность и глубину пустоты. Внедряясь в нее, каким бы художником ты ни был, ты нарушаешь идеальный мир пустоты, если хочешь, мир тишины. Все эти интервенции – только желание продемонстрировать свое присутствие.

Ты как бы вступаешь в соревнование с тысячами и тысячами себе подобных наивных пигмеев, жаждущих начать соревнование с Богом, с чистым листом бумаги…

Он говорил, говорил и говорил, и от звука его голоса словно наступало какое-то незнакомое ощущение покоя и приятного безразличия. Я снова увидел пейзаж за окном с покосившимся белым забором и деревню за ним. Затем все исчезло: и Митя, и забор, и пейзаж. Исчезли, как в дымке сфумато, будто их и не было.

Когда я очнулся, звук лопаты, сгребающей снег, вдруг прекратился. Сигарета моя давно погасла, я поискал глазами пепельницу. Не найдя, бросил окурок на пол.