Рыцарь курятника Капандю Эрнест

Глаза Нисетты были устремлены на брата.

– И что ты ему ответил?

– Я взял его за руку, пожал ее и пообещал: «Ролан, я знаю, что ты человек благородный и честный, ты любишь Нисетту… она будет твоей женой».

– Ах!.. – произнесла девушка в сильном волнении, прижав руку к сердцу.

Жильбер обнял ее, руки Нисетты обвилась вокруг его шеи, и, положив голову ему на плечо, девушка расплакалась.

– Нисетта! Нисетта! – пытался успокоить ее Жильбер. – Перестанешь ты когда-нибудь плакать? Разве ты не знаешь, как твой брат становится глуп, когда его сестра плачет?.. Полно! Посмотри на меня, улыбнись и не плачь.

– Эти слезы, – сказала Нисетта, – от радости.

– Значит, ты очень любишь Ролана?

– Да!

Нисетта произнесла это с горячностью, показывавшей все ее чистосердечие.

– Если ты его любишь, – продолжал Жильбер, – то будешь счастлива, потому что станешь его женой через три месяца.

– Через три месяца? – повторила Нисетта с радостным удивлением.

– Да, – отвечал Жильбер.

– Почему же именно через три?

– По причинам, которых ты не должна знать; именно это время должно пройти до твоего брака.

– Но…

– Нисетта, – перебил Жильбер твердым голосом, пристально глядя на сестру, – ты знаешь, что я не люблю никого на свете, кроме тебя. Вся нежность моего сердца сосредоточена на тебе… Я охотно отдал бы свою жизнь, чтобы упрочить твое счастье. Если я откладываю это счастье на три месяца, то лишь потому, что важные обстоятельства принуждают меня к этому.

Дорогой брат, – живо откликнулась Нисетта, – если ты не любишь на свете никого, кроме меня, знай, что и для меня также ты самый близкий человек. Ведь я никогда не знала ни отца, ни матери и питаю к тебе нежность сестры и дочери; я верю тебе как моему доброму гению; мое счастье в твоих руках, и я буду слепо повиноваться тебе.

– Поцелуй же меня, Нисетта, и скорее ложись спать. Ступай, дитя мое, и надейся на меня: твое счастье в хороших руках. Через три месяца ты станешь мадам Ролан.

– Мы оба будем так тебя любить!

Жильбер грустно улыбнулся и обнял сестру.

– Ступай ложись! – воскликнул он.

Нисетта, в последний раз взглянув на брата, ушла в смежную комнату. Жильбер провожая ее взглядом, думал: «Люди терзают мое сердце, и Господь в своем безмерном милосердии послал мне этого ангела для того, чтобы остановить зло».

Он подошел к двери напротив той, что вела в комнату Нисетты.

– Да! – подумал он, переступая порог комнаты, находившейся как раз над лавкой. – Да! Это единственное существо, любимое мною; все прочее я ненавижу!

Когда Жильбер произнес про себя слова «я ненавижу», лицо его приобрело суровое выражение, ноздри его трепетали, глаза сверкали, горя жаждой мести.

– Проклятый французский свет! С какой радостью я заплачу наконец всем этим людишкам за зло, которое они нам причинили!

Он прислонился лбом к стеклу; снег продолжал падать. Царило глубокое безмолвие, как вдруг послышалось пение петуха.

– Пора, – произнес Жильбер, вздрогнув, – продолжим мщение!

Вернувшись к двери, он запер ее на задвижку. Комната, в которой находился Жильбер, была меблирована большой дубовой кроватью под балдахином, украшенным занавесками, огромным сундуком, четырьмя стульями и столом. Оба окна находились напротив двери; кровать стояла справа, слева возвышался большой камин. Жильбер подошел к нему и, наклонившись, приложился губами к одному из отверстий в косяке; вдали раздался пронзительный свист, он шел как будто от набережной, потом снова послышалось пение петуха. Жильбер задул фонарь, стоявший на столе, и комната погрузилась в темноту.

V Самаритянка

Новый мост, соединяющий остров Сите с правым и левым берегами Сены, – один из старейших мостов Парижа. Долгое время Новый мост был одним из самых оживленных мест города. Особую известность он приобрел благодаря скульптурной группе «Спаситель и Самаритянка», украшавшей фасад здания, возвышавшегося над второй аркой моста.

Из раковины, находящейся между двумя скульптурами, вода падала в позолоченный бассейн. Над группой находились часы со знаменитыми курантами, игравшими арию в то время, когда часы били. Механизм, встроенный фламандцем Фаном Линтрлаером в бассейн, поднимал воду и разливал ее в соседние фонтаны. Сваи, поддерживавшие здание и скульптуры, не позволяли проходить судам под второй аркой, а под третьей проход был почти невозможен. У первой же арки вода была так низка, что соседство насоса не мешало ей.

Еще до наступления зимы 1745 года Сена обмелела, и под аркой было почти сухо. Холод, державшийся уже несколько дней, был до того силен, что на реке появились большие льдины. Во избежание опасного столкновения со льдинами

около Самаритянки укрепили толстые бревна с железными ледорезами, о которые должен был разбиваться лед. Эта предосторожность, останавливая льдины и накапливая их в одном месте, помогла замерзнуть Сене, которая от берега до третьей арки сплошь покрылась льдом.

На часах Самаритянки пробило полчетвертого пополуночи. В глубине моста, под аркой, темная людская масса едва угадывалась в глубокой темноте. Двадцать человек, прижавшись друг к другу, сохраняли глубокое молчание. Вдруг послышался легкий шорох; снаружи под арку проскользнул человек и сказал чуть слышно:

– Да!

Это слово, произнесенное в тишине, произвело странное действие: радостный трепет пробежал по лицам, все распрямились и замерли в ожидании.

– Внимание и молчание, – сказал пришедший.

Моментально установилась тишина. Снег продолжал сыпать все сильнее и сильнее и был до того густ, что представлял плотный занавес, через который не мог проникнуть взор.

На Самаритянке пробило четыре часа; в этот миг человек, державшийся за один конец веревки, другой конец которой был прикреплен к высоким сваям Самаритянки, спрыгнул под арку.

Толпа расступилась, и он остался один в центре. Он был одет в темно-коричневый костюм, прекрасно сидевший на нем. Высокие сапоги, узкие панталоны и куртка, стянутая кожаным поясом, довершали его наряд. Голова его была не покрыта, а волосы были так густы и так роскошны, что сам Людовик ХIV позавидовал бы ему. Невозможно описать черты лица, так как они скрывались за черной массой, состоявшей в основном из густой бороды, огромных усов, таких же густых бровей и волос. Пара пистолетов, короткая шпага и кинжал были заткнуты за пояс. Через левое плечо этого человека был перекинут черный плащ. Он окинул всех быстрым взглядом.

– Вы готовы? – спросил он.

Все утвердительно кивнули.

– Каждый из вас может разбогатеть, – продолжал этот человек, – но дело может оказаться опасным. Дозорные предупреждены; выбраны лучшие солдаты; вам придется драться. Половина из вас, может быть, погибнет, но другая получит сто тысяч ливров.

Послышался восторженный гул голосов.

– Сыны Курятника! – продолжал этот человек. – Вспомните клятву, которую вы дали, когда признали меня главарем: чтобы ни один из вас не отдался в руки палачей живьем!

Он направился к набережной; все последовали за ним. Снег падал густыми хлопьями.

VI «Бонбоньерка»

В эту ночь Комарго, знаменитая балерина, давала ужин. Комарго находилась тогда во всем блеске своей красоты и на вершине славы.

Дочь Жозефа Кюппи, воспитанница знаменитой Прево, Марианна Комарго начала свое восхождение к славе неожиданным изобретением и скандальным приключением.

Комарго была первой танцовщицей, которая решилась надеть короткое платье. В балете «Характерные танцы» она солировала в короткой пачке. Весь Париж толковал об этом в продолжение целого месяца. В один прекрасный вечер, во время балета, дворянин, сидевший в партере, бросился на сцену, схватил Комарго и убежал вместе с ней, окруженный лакеями, которые оказались рядом, чтобы помочь ему. Это был граф де Мелен. Комарго унесли и заперли в его дворце на улице Кюльтюр-Сен-Жервэ.

Отец Комарго подал жалобу королю, и только повеление Людовика ХV помогло возвратить свободу хорошенькой пленнице.

Когда она опять появилась на сцене, это приключение вызвало гром рукоплесканий и только увеличило ее успех.

В этом же 1745 году Комарго жила в маленьком уютном отеле на улице Три Павильона, подаренном ей к Новому году герцогом де Коссе-Бриссаком. На фасаде, над дверью передней, было вырезано слово «Бонбоньерка». Каждая буква представляла собой как бы несколько конфет. В день Нового года, когда этот отель был ей подарен, все его комнаты, от погреба до чердака, были завалены конфетами; таким образом, название было справедливо.

Столовая в «Бонбоньерке» являлась одним из чудеснейших отделений этой позолоченной шкатулки: белые лепные стены были расписаны гирляндами ярких цветов; жирандоли и люстры были из хрусталя, а вся мебель – из розового и лимонного дерева. На потолке порхали амуры в прозрачных облаках.

В эту ночь за столом, стоявшим посреди этой чудесной столовой и отлично сервированным, сидело двенадцать гостей.

Комарго, как подобает хозяйке, сидела во главе стола. По правую руку от нее сидел герцог де Коссе-Бриссак, а по левую – герцог де Ришелье, напротив нее – мадемуазель Дюмениль, знаменитая трагическая актриса, имевшая огромный успех в роли Меропы в новом одноименном творении поэта и писателя, уже стоявшего в первом ряду знаменитостей, хотя еще не на вершине славы, – господина де Вольтера.

По правую руку от мадемуазель Дюмениль сидел остроумный маркиз де Креки, впоследствии прекрасный полководец и хороший литератор. С другой стороны сумасбродно болтал виконт де Таванн, который в царствование Людовика ХУ сохранил все привычки регентства.

Между виконтом де Таванном и герцогом де КоссеБриссаком сидели Софи Комарго, младшая сестра балерины, и Катерин Госсен, великая актриса, «трогательная чувствительность, очаровательная декламация и восхитительная грациозность» которой, по словам современников, возбуждали восторг публики.

Молодой красивый аббат занимал место между обеими женщинами; это был аббат де Берни, тот, которого Вольтер прозвал «Бабетта-цветочница» и который кардиналу Флери, сказавшему ему грубо: «Вам не на что надеяться, пока я жив», отвечал: «Ну что же, я подожду!»

Наконец, между герцогом де Ришелье и маркизом де Креки сидела мадемуазель Сале – приятельница Комарго и ее соперница в хореографическом искусстве; князь де Ликсен, один из молодых сумасбродов того времени, и мадемуазель Кино, которой тогда было сорок лет, но которая была красивее всех молодых женщин, окружавших ее. Кино, уже получившая двадцать два из тридцати семи писем, написанных ей Вольтером, в которых он называл ее «остроумной, очаровательной, божественной, рассудительной» Талией, «любезным и мудрым критиком, моей владычицей», – Кино в то время уже четыре года как перестала выступать на сцене.

Пробило три часа; никто из присутствовавших не слышал боя часов – так все были увлечены разговором.

– Однако, милая моя Дюмениль, – обратилась к ней Сале, – надо бы запретить подобные манифестации. Это ужасно! Вы, должно быть, очень страдали?

– Несколько дней я была под впечатлением такого грубого выражения энтузиазма, – смеясь отвечала знаменитая трагическая актриса.

– Зачем же вы так талантливо передаете вымысел? – спросил де Креки свою соседку. – В тот вечер, во время сцены проклятия, буквально весь партер трепетал от ужаса.

– Да, – вмешался аббат де Берни, – и в этот момент провинциал бросился на вас и ударил!

– Я велел арестовать этого слишком впечатлительного зрителя, – сказал Ришелье, – но мадемуазель Дюмениль велела вернуть ему свободу и, кроме того, еще поблагодарила его.

– Милая моя, – продолжала Кино, – в связи с шумным успехом, свидетельствующим о вашем таланте, позвольте поделиться еще одним доказательством его, лестным для вас: Гаррик в Париже. Недавно он был у меня в ложе, и мы говорили о вас и о мадемуазель Клэрон, успех которой за эти два года неоспорим. «Как вы их нашли?» – спросила я Гаррика. «Невозможно лучше Клэрон исполнять трагические роли», – отвечал он. «А мадемуазель Дюмениль?» – спросила я. «О! – воскликнул он восхищенно. – Я никогда не видел мадемуазель Дюмениль! Я видел Агриппину, Семирамиду и Аталию и понял поэта, которого они могли вдохновить!»

– Черт возьми! – вскричал князь Ликсен. – Гаррик сказал правду: мадемуазель Клэрон – это искусство, мадемуазель Дюмениль – это сама жизнь!

– А вы сами, князь, что такое? – спросила мадемуазель Госсен.

– Поклонник всех трех!

– Как трех? Вы назвали только искусство и жизнь.

– Между тем и другим есть «очарование»; это значит, что между мадемуазель Дюмениль и мадемуазель Клэрон есть мадемуазель Госсен.

– Ликсен, вы обкрадываете Вольтера! – вскричал Ришелье.

– Каким образом?

– Вы говорите о трагедии и о комедии то, что он сказал о танцах.

– Что ж он сказал?

– Креки вам скажет. Ну, маркиз, – продолжал Ришелье, небрежно откинувшись на спинку кресла, – повтори же нам шестистишие, которое Вольтер сочинил вчера за ужином и которое ты выслушал так благоговейно.

– Я его помню! – вскричала Кино.

– Так расскажите же им. Я предпочитаю услышать его из ваших очаровательных уст, чем из уст Креки.

– Нет! – запрестовал аббат де Берни. – Эти стихи должен прочесть мужчина, потому что они написаны для дам. Я их также отлично помню – вот вам доказательство.

Откинув голову назад, молодой аббат начал декламировать с той грацией, которая делала его одним из самых привлекательных собеседников:

Ah! Comargo, que vous etes brillante!

Mais que Sale, grands dieux, est ravissnte!

Que vos pas sont legers et que les siens sont doux!

Elle est inimitable et vous toujours nouvelle:

Les Nymphes sautent comme vous,

Et les Graces dansent comme elle!

Ах, Комарго, вы точно бриллиант!

Но как, великий Боже, великолепна Сале!

Насколько ваши шаги легки, а ее нежны!

Она неподражаема, а вы всегда новы!

Нимфы пляшут, подобно вам,

А грации танцуют, как она…

Ришелье взял правую руку Сале и левую Комарго.

– Это правда, это правда! – подтвердил он, целуя попеременно обе хорошенькие ручки.

– Господа! – сказал князь Ликсен, поднимая свой бокал. – Я пью за здоровье нашего друга де Коссе-Бриссака, который нынешней ночью доставил нам счастье – провести несколько часов с королевами трагедии, комедии, танцев и ума.

Он поклонился попеременно Дюмениль, Госсен, Комарго, Сале и Кино.

– Действительно, невозможно, господа, находиться в лучшем обществе, – отвечал герцог де Бриссак, обводя глазами кружок дам.

– Да, – сказал Таванн, выпивая свой бокал, – это также мнение одного обаятельного человека… Как я сожалею, что не мог привести его к вам. Я встретил его сегодня в ту минуту, когда выходил из своего отеля. Когда я сказал ему, куда иду ужинать, он расстроился: «Как жаль, что нынешней ночью я должен закончить несколько важных дел, а то пошел бы с вами, виконт, и попросил бы представить меня». И я сделал бы это с радостью.

– Это ваш друг? – спросила Софи.

– Друг, и преданный, моя красавица!

– Дворянин?

– Самой чистой крови!

– Мы его знаем? – спросила Комарго.

– Вы его знаете все… по крайней мере по имени.

– И это имя знаменито?

– Его знаменитость увеличивается день ото дня, это имя твердят все.

– Но кто же это? – спросил Ришелье.

– Да-да. Кто это? – повторили со всех сторон.

– Отгадайте! – предложил Таванн.

– Не мучь нас! – попросил Креки. – Скажи его имя!

– Его имя! Его имя! – закричали дамы.

Таванн принял позу, исполненную достоинства.

– Рыцарь Курятника.

– Рыцарь Курятника! – воскликнул Бриссак. – Так вот о ком ты сожалеешь?

– Ну да!

– Вы слышите, Комарго?

– Слышу и трепещу!

– Ах, виконт! Можно ли говорить такие вещи?! – ужаснулась Сале.

– Я говорю правду.

– Как! Вы говорите о Рыцаре Курятника?

– Да.

– Об этом разбойнике, одно имя которого приводит в трепет весь Париж?

– Именно.

– Об этом человеке, который не отступает ни перед

чем?

– О нем самом.

– И вы говорите, что он ваш друг?

– Самый лучший.

– Как лестно для этих господ! – рассмеялась Кино.

– Да! – еще раз подтвердил Таванн. – И очень сожалею, что он был занят этой ночью, а то я привез бы его к вам, и, конечно, увидев его, вы переменили бы о нем свое мнение.

– Не смейте так говорить! – рассердилась Комарго.

– А я был бы не прочь увидеть этого Рыцаря Курятника! – вскричал Ликсен. – Потому что, если память мне не изменяет, он пятнадцать лет назад обокрал отель моей милой тетушки и теперь мог бы рассказать мне подробности.

– Неужели он ограбил отель княгини де Мезан?

– Да.

– Это истинная правда! – вставил Ришелье смеясь.

– В самом деле, любезный герцог, вы должны это знать: вы были у моей тетушки в тот вечер.

– Я провел вечер в ее ложе в опере, и мы вернулись вместе в отель – княгиня де Мезан, я и Рыцарь Курятника. Только я уехал после ужина, а счастливец Рыцарь ночевал в отеле.

– Что вы нам рассказываете? – смеясь сказала Дюме-

ниль.

– Я вам рассказываю то, что было.

– Как? – спросил аббат де Берни. – Вы вернулись из оперы с Рыцарем Курятника и княгиней?

– Да, одна карета привезла нас всех троих.

– Вот это мило! – воскликнул герцог де Ришелье.

– Рыцарь Курятника редко ходит пешком, – заметил Таванн.

– Он слишком знатен для этого, – вставил аббат.

– И вы вернулись все трое в одной карете? – спросила Госсен.

– В карете? Нет.

– Объясните же нам эту загадку, – сказал герцог де Бриссак.

– Мы с княгиней сидели в карете. Рыцарь же привязал себя к рессорам кожаными ремнями и таким образом въехал в отель, так что его въезд не был замечен швейцаром.

– А уж этого цербера нелегко обмануть! – вскричал Ликсен.

– Ну а потом что случилось? – спросила Комарго.

– Надо полагать, – продолжал Ришелье, – Рыцарь ждал в этом мучительном положении, пока все в конюшне лягут спать. Тогда он забрался в главный корпус здания, вошел в комнату княгини, не разбудив ее прислуги, и, без шума взломав замок бюро, вынул тысячу луидоров и большой портфель.

– А потом? – спросили дамы, заинтригованные рассказом герцога.

– Потом он ушел.

– Каким образом?

– По крыше. Он пролез в окно прачечной, находящейся на чердаке, и спустился по простыне.

– И ничего не заметили? – спросила Госсен.

– Решительно ничего. Пропажу обнаружили только на другой день, – отвечал князь, – и то тетушка отперла бюро уже после того, как Рыцарь уведомил ее о своей проделке.

– Это уже чересчур! – вскричала Кино, расхохотавшись. – Рыцарь Курятника уведомил вашу тетушку, что он ее обокрал?

– Да. На другой день он ей отослал ее портфель, даже не вынув из него облигаций.

– И при этом в портфеле, – прибавил Ришелье, – было письмо, подписанное его именем. Негодяй просил княгиню принять обратно портфель и его нижайшие извинения.

– Он называет себя Рыцарем, следовательно, он дворянин? – спросила Кино.

– Кажется.

– Это не должно вас удивлять, – ответил Таванн, – я уже говорил вам, что он дворянин.

– Самое оригинальное – достойный Рыцарь Курятника заметил очень вежливо в своем послании, что если бы он знал, как мало найдет в бюро, то не стал бы беспокоиться.

– Ах, как это мило! – воскликнула Дюмениль. – Он заканчивал письмо, выражая сожаление, что лишил такой ничтожной суммы такую знатную даму, которой, если понадобится, будет очень рад дать взаймы вдвое больше.

– Он осмелился это написать?! – возмутилась Софи.

– Все как есть!

– Он очень остроумен, – сказал Таванн, который, казалось, был в восторге, – да, как я сожалею, что не мог привести его сегодня!

– Неужели в самом деле вы его знаете? – спросила Сале.

– Конечно, я имею честь быть с ним знаком.

Со всех сторон раздались насмешливые восклицания.

– Послушать вас, представишь, что это карнавал, – сказала Кино.

– Однако я не шучу, – вновь подтвердил Таванн.

– Ты утверждаешь, что он твой друг? – заметил Ришелье.

– Я это говорю потому, что это правда.

– Вы – друг Рыцаря Курятника? – переспросил Брис-

сак.

– Друг, и к тому же многим ему обязанный, – кивнул Таванн. – Рыцарь оказал мне одну из тех редких услуг, которых никогда не забывают!

– Таванн, вы насмехаетесь над нами!

– Таванн, ты нахально шутишь!

– Ты должен объясниться!

И вопросы посыпались со всех сторон.

– Позвольте, – поднялся Таванн. – Вот что Рыцарь Курятника сделал для меня. В продолжение шести часов он два раза спас мне жизнь: он убил троих человек, которые пытались убить меня; он велел отвезти за пятьдесят лье моего опекуна, который очень меня стеснял, и бросил на ветер сто тысяч экю для того, чтобы женщина, которую я обожал и с которой я никогда не говорил, протянула мне руки и сказала: «Благодарю!» Рыцарь Курятника сделал все это в одно утро. Скажите, милостивые государыни и милостивые государи, много ли вы знаете таких преданных друзей, которые были бы способны на такие поступки?

Собеседники переглянулись с выражением очевидного сомнения. Было ясно, что каждый из присутствовавших считал это просто шуткой. Но лицо Таванна было серьезно.

– Уверяю вас, – продолжал он, – я говорю вам чистую правду.

– Честное слово? – спросила Кино, пристально глядя на виконта.

– Честное слово! Рыцарь Курятника действительно оказал мне ту важную услугу, о которой я вам рассказал.

– Как это странно! – недоумевал князь Ликсен.

– Расскажите нам подробно об этом происшествии! – попросила Комарго.

– К несчастью, я не могу этого сделать.

– Почему? – спросил аббат де Берни.

– Потому что в этом деле есть тайна, которую я обязан сохранять.

– Почему же? – настаивал Ришелье.

– Потому что та минута, когда я смогу ее раскрыть, еще не настала.

– А настанет ли она? – спросила Дюмениль.

– Настанет. Года через два, уж никак не позже.

– Через два года! Как долго!

– Может быть, и раньше.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Мало написать «люблю», чтобы читатель понял – герой полюбил, и мало написать «ужас», чтобы у нас по ...
Дочь Евы Дункан исчезла при странных обстоятельствах. Посвятив жизнь поиску пропавшей малышки, Ева с...
Этот грандиозный художественно-публицистический труд посвящен историям женщин, которые совмещали пре...
Работа в офисе скучна и обыденна, это известно всем. Однако только не в том офисе, где суккуб поглощ...
Эта книга написана дня девушек, которых не устраивает собственная жизнь, тех, кто считает себя неуда...
Начало 1960-х годов. Семнадцатилетняя Лорел Николсон, старшая дочь в благополучном провинциальном ан...