Шла шаша по соше (сборник) Неволошин Макс

– Ну, хорошо. Прошлого нет, потому что оно прошло. Будущего нет, потому что оно не настало. И вопрос, настанет ли. А настоящее – совсем уже хитрый предмет. Вроде бы есть, а потом сразу нет. Значит, объективно времени не существует. Так? Так. Оно, – Шоренко постучал себя по лбу, – исключительно между ушей. Разное. Это метафизика, сынок. Один может за день прожить целую жизнь. Набитую доблестями, подвигами и славой. Я не о тебе…

– Да куда нам.

– А другой пердит лет шестьдесят. Оглянётся, а вспомнить – и получаса много.

Рассуждения Шоренко оказались не чистой теорией. Как-то вечером Слава нашёл в его комнате одинокую шатенку модельно-глянцевого типа. Проверил цифру на двери. Та.

– А… где Андрей?

– Ты Слава? – произнесла модель. Слава едва не поразился, что она умеет говорить.

– Возможно. А вы кто?

– Я – Маша, его жена. Идём.

Слава знал, что Шоренко женат, но чтобы такое… Маша постучала в одну из дверей.

– Андрей, Слава приехал.

Выглянула лохматая физиономия Шоренко с дикими глазами.

– Машк, зайди. А ты постой, Слав, я мигом.

В полутьме комнаты двигались тени. Едко повеяло горелым ацетоном. Друзья вернулись в номер Шоренко. Слава не вчера родился и всё-таки спросил:

– Что там за дела, Андрей?

– Жена с друзьями приехала, – обыденно сказал Шоренко, – наркоту варим.

В комнате был накрыт стол. Две бутылки вина, закуски, конфеты.

– Ты садись, наливай, – продолжал Андрей. – Да садись, что ты как неродной!

Слава уселся на диван.

– Что это у них? Рубин. Не твоя песня. Сходи за водкой, я угощаю.

Он полез в карман.

– Так я привёз.

– Ну и ладушки. Значит, короче, сиди здесь, расслабляйся. Мы сейчас вмажемся и придём. И всё будет ништяк.

– А мне кольнёте? Давно любопытно.

– Слав… – Шоренко уселся рядом. Обнял Славу за плечи. В руке его ощущалось напряжение. – Слав, не проси меня. Мне не жалко, правда. Ты меня знаешь. Я тебе последний свитер отдам…

– Вот это как раз не надо.

– Надо. Погоди, о чём я? Да. У нас правило такое – друзей на это говно не сажать. Понимаешь? Нельзя. Свои же ребята в морду плюнут. Хотя не в ребятах дело…

– Да ладно, проехали. А жену-то посадил.

– Я? Её?? Ха-ха. Это она меня посадила. И друзьями мы тогда не были.

– А кем были?

– Никем. Трахались, как зайцы.

Слава включил телевизор, убавил звук. По экрану метались хоккеисты. Налил, выпил, закусил конфетой. Уйти, что ли? – подумалось. Вернулись Шоренко с женой и тремя незнакомыми парнями. Все счастливые до упора. В комнате стало шумно и тесно. Незнакомцы добавили матчу громкости и, перебивая комментатора, заговорили вчетвером. Маша, пригубив вино, курила золотой Chesterfield. Слава охотно угостился. Шоренко подливал ему водки, убеждая догонять компанию. Говорил Андрей безостановочно и нёс совершенную чепуху. Например, в числе прочего он сказал:

– Предлагаю соавторство. Тсс, больше никому. Изобретаем тест, который будет мерить всё! Это нобелевка, Слав!

– Что – всё?

– Всё. Весь человек – как на ладони. Я генерирую идеи, ты занимаешься деталями.

– Опоздали лет на двадцать. Этот тест есть уже.

– Ты про Кетелла? Нет, скажи, какой чудак всерьёз ответит на двести вопросов? Наш тест будет коротким. Максимум вопросов тридцать. Зато какие!

– Какие?

– Э-э-э, погоди. Сначала выпить за конкорденс. В смысле консенсус. Только себе, брат: мне и так хорошо…

Вскоре Славе надоело, и он ушёл по-английски. Уйди он по-русски – эффект остался бы тем же.

– А я слышал, нарики не пьют, – сказал он Шоренко через пару дней.

– Меньше слушай. Пьют и требуют ещё. Даже системщики, не такие, как я. Но я знаю, откуда эта байка.

– Откуда?

– Когда есть алкоголь и доза, нарк выбирает дозу. Без вариантов.

– Почему?

– Кайф сильней намного. А ещё… интеллектуальнее, что ли. От водки кайф свинский. Без обид.

– Ну, опиши, что ты чувствуешь?

– Я чувствую… Это сложно. Я чувствую, будто долго жил связанный. Или в смирительной рубашке. Мысли тоже были связанные. Вдруг эту рубашку снимают, и ты взлетаешь. Ты двигаешься и мыслишь вдвое быстрее. В голове нечеловеческая свобода и ясность. Будто ты наконец всё понял…

– Что понял?

– Всё. Жизнь. Себя. Людей. Ты – фокус мировой гармонии. Такая… алмазная ясность в голове. Вроде полярного сияния. Поток мощнейших идей.

– Так запиши.

– Пробовал, Слав. Много раз. Потом читаешь, и… Короче, одна досада.]

10 октября, 1989

11:00

Измеренные тестами соискатели вновь заполнили коридор. Из деканата вышли пятеро. Впереди – коренастый, лысый. Главный. Слегка похож на орангутанга после тщательной эпиляции и облачения в двубортный костюм. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и выход его получился очень торжественным. Как Понтий Пилат! – цитатно подумалось Славе.

– Запрудин, – шепнули сзади.

Запрудину что-то говорила дама с недовольным лицом. Пегие волосы забраны в хвост чёрной бархатной лентой. Блеск каратов там и сям. Начальник чуть заметно кивал. Одетая в светлую кружевную блузку и чёрный костюм, дама напомнила Славе актрису Терехову в фильме «Собака на сене». Кто мало видел, много плачет. Теряют больше иногда.

– А с ним кто? – спросил вполголоса.

– Рюрикова. Декан.

– Здравствуйте, Ольга Павловна! – раздалось из толпы.

Рюрикова цепанула взглядом. Глаза цвета тёртых джинс. И сразу досадливо отвернулась. Шедших далее Слава не заметил. Я хочу быть с ней рядом. Я хочу её узнать…

На собеседование вызывали по алфавиту. Быстро выяснилось: просят рассказать о себе. И ещё – зачем нужен спецфакультет. На человека уходит минут пять.

– Проходите, Вячеслав Николаевич. Присаживайтесь.

Слава пересёк зал. Уселся напротив комиссии.

– На представление терять времени не будем, пожалуй… – веским, монотонным голосом начал Запрудин.

– Нет, – ответил Слава. – То есть да.

– Ну, хорошо. Меня вы, полагаю, знаете. Это профессор Рюрикова, декан. Преподаватели факультета: доценты Лодочкин, Усатова и Птицина. Расскажите нам, пожалуйста, о себе. Откуда вы, где учились, чем занимались.

Если дядя Гера им звонил, – думал Слава, рассказывая, – то вся эта бодяга – мимо денег. А если нет…

– Зачем вам спецфакультет? – перебил Запрудин. – Что вы ждёте от этого образования?

– Понимаете, – Слава заволновался, хотя готовил эту речь, – есть масса несчастных людей. Они нуждаются в помощи. Я хотел бы им помочь. Допустим, есть люди, несчастные в браке. Есть которые ненавидят свою работу. Но одно дело, когда это сторож или, там, я не знаю, мясник. Он один страдает, так? А если свою работу ненавидит учитель? Или дантист? – Слава чувствовал, что его заносит. И страдающий мясник прозвучал как-то лево. – Я однажды попал к такому садисту. В смысле дантисту…

– Минуточку, – остановила его Рюрикова, – вы нам сейчас о ком рассказываете?

– О себе, конечно. О ком же ещё? Это был кошмар. Я ему кричу: больно! А он: Слава, будь мужчиной. И щипцами хрясь…

– Тут написано, вы работали в школе, – деканша заглянула в бумаги, – три года. А почему ушли? Что не понравилось?

– Всё понравилось, – соврал бывший учитель. – Просто… У меня на уроках дисциплина, как это говорится… хромала слегка.

– Почему?

– Там место было специфическое. Рядом спиртзавод, колония. Ну и контингент, естественно, сплошные подо… я хотел сказать – подростки. Трудные.

Тут Рюрикова впервые посмотрела на Славу иначе. Что-то вроде предулыбки смягчило её лицо. Это был не женский интерес, увы, просто хорошее настроение. Редкое состояние для Ольги Павловны. Это Славе вскоре предстояло узнать.

[Ольгу Павловну Рюрикову мало кто любил. В основном боялись или терпели. Бедное провинциальное детство, комплексы, скверный характер. Эффектная внешность и карьера. Неразборчивость в средствах, аморальность, цинизм. Кроме того, Ольга Павловна была наблюдательна и людей читала, как букварь. Ей понадобилось меньше двух лекций, чтобы заметить взгляд тощего юноши со второго ряда. Быстров, кажется. Он ещё пытался шутить на собеседовании. Взгляд отражал чистейший, бескорыстный интерес. Любопытство на грани восхищения. Так разглядывают экзотический цветок или породистую кошку.

Шли недели. Вячеслав Смирнов задавал на лекциях удобные вопросы. На семинарах имел надёжные ответы. Интерес в его глазах не увядал, даже когда вся аудитория зевала. А это случалось часто, ибо лекции Ольги Павловны сильно напоминали учебник общей психологии под редакцией Б. Г. Ананьева. Временами она туда подглядывала, иногда решительно читала. Ольга Павловна не сомневалась, что Смирнов вскоре что-нибудь попросит. Интуиция её не подвела.

Перед Новым Годом она сделала иногородним студентам бяку. Назначила свой – последний – экзамен двадцать восьмого декабря. Неделей позже остальной сессии.

– Но почему? Зачем так поздно?! – возроптали студенты.

– Чтобы вы как следует подготовились. Гонять буду жёстко. Вы меня знаете.

– А досрочно можно сдавать? – поинтересовался Виталий Говоров.

– Рискните.

Рискнул не Виталий, а Слава. И не потому, что рвался домой. Славе нужен был размашистый жест, чтобы Рюрикова оценила его амбиции.

– Смирнов, время я найду. Но вы учтите: досрочников я спрашиваю не по билету. А по всему курсу. Устраивает?

– Да.

– Тогда завтра к десяти утра.

Рядом с телефоном-автоматом курил Шоренко. Слава жил без постоянного соседа. К нему подселяли командировочных. А когда не подселяли, в его комнате зависал Андрей.

– Я еду с тобой, – объявил Шоренко.

– Куда?

– К Рюриковой. Сдавать досрочно.

– Это суицид. Она тебя завалит.

– Не завалит. Я общую психологию знаю лучше неё. Я лекции читал вечерникам.

– Как можно читать лекции без диплома?

– Можно. Если папа и ректор – школьные друзья.

– Тогда надо позвонить и сказать, что…

– Нет. Поставим её перед фактом.

Вот чёрт, навязался, морда, – досадовал Слава, – а что сделаешь?

Увидев Шоренко, Ольга Павловна секунды три молчала. Наконец выговорила:

– Шоренко, а вам здесь чего?

– Я тоже сдавать досрочно. Можно?

– Нельзя, – Рюрикова передвинула взгляд на Славу. – Смирнов, что за фокусы?

– Смирнов ни при чём, Ольга Павловна, – быстро вставил Шоренко, – я случайно узнал и…

– Послушайте, Шоренко. Вас, по-честному, и к сессии допустили зря. И хватает же наглости… Вы, вообще, знаете, кто у меня первый кандидат на отчисление?

– Догадываюсь. Но это всех устроит. Если я отвечаю на двойку, вы мне её ставите. Сейчас. Зачем тянуть до пятницы? И больше меня не видите.

Получив законное «отлично», Слава ждал на улице. Выкурил две сигареты. Наконец появился Шоренко с торжествующей ухмылкой на лице.

– Тройка, Славик! Троечка. Значит, учимся дальше. А Рюрикова меня удивила. Оказалась меньшей скотиной, чем я думал.

Последняя встреча Славы и Андрея вышла какая-то недоделанная. «Смирнову. Я в Москве. Буду немедленно. Готовь закуску. Шоренко», – прочёл Слава. И дальше номер телефона. В холле аспирантского общежития тянуло зимой. Вахтёрша согревалась пуховиком и чаем.

– Можно позвонить?

– Только недолго.

– Здорово, кабан!! – заорала трубка голосом Шоренко. Слава чуть отодвинулся. – Короче, я выезжаю в десять. Чтобы продмаги открылись наверняка. У тебя буду в одиннадцать. Есть повод ощетиниться по-взрослому!

– Привет, морда. Чего не предупредил? Я бы тебя встретил. Я о тебе, кстати, думал вчера.

– Это и было моё телепатическое предупреждение. Ладно, сейчас я тебя допрошу с пристрастием. И ты мне всё расскажешь.

– Андрей… – Славе очень не хотелось произносить этого. – Я сейчас не могу. Читаем с Рюриковой лекцию в Зеленограде. Прикинь, в местном УВД.

– Слав, блин, ну, отмени, к чертям, лекцию! Перенеси. Или пусть сама читает.

– Да я читаю! Я! А она так, хвостом помахать перед местным начальством.

– Слушай, я в Лондон улетаю ночью. К брату. И сильно постараюсь оттуда не вернуться. (У Шоренко в Англии жил старший брат. Занимался чем-то нелегальным, конкретики Андрей избегал. На вопрос «Кто он по жизни?» коротко ответил: «Бандит».)

– В Лондон??

– А я тебе о чём?! Образовался тут удачный вариантец. Короче, звони Рюриковой и говори, что заболел. Может ведь человек заболеть.

– Не может! Она таких вещей не понимает, Андрей. Ты мне хочешь карьеру сломать?!

– Ладно, скотина, – вздохнул Шоренко, – когда ты вернёшься?

– Около двух. Дождись обязательно.

Слава приехал в четыре. Дроздов читал в кровати.

– Где Шоренко?

– Пьют у Астахова.

Из комнаты соседа доносилась разухабистая музыка и такие же голоса. К этому фону окружающие давно привыкли. Саша Астахов, аспирант-философ, регулярно выпивал и дискутировал. Интеллектуальный уровень собеседников, а также их наличие значения не имели. Наутро Астахов подолгу рассуждал о том, как страшно жить. Выговаривал эту фразу, акцентируя поочерёдно каждое слово. Пока ему не давали опохмелиться.

Стало ясно, как Шоренко оказался у Астахова. Узнав, что Славы дома нет, Андрей постучал в ближайшую комнату. Открыл сосед, дальше понятно. Иначе говоря, Шоренко не выносил Дроздова настолько, что предпочёл бывшему сокурснику общество кого угодно. Впрочем, они с Астаховым мигом поладили. А у Вадима и без Шоренко настроение в тот день было глубже подвала. Он потерял любимую девушку. Но что хуже – ещё более любимые деньги.

Гуляли в парке Сокольники. Вадим, как типичный пижон, нёс Алисину сумочку. И забыл её где-то на лавке. Хватились почти сразу, метнулись назад. Сумочке уже приделали ноги. А там паспорт, деньги и билет на Владивосток. Пришлось идти в милицию, затем разбираться в аэропорту. Прощались холодно и, как оба знали, навсегда. Мало того, Вадим, компенсировав ущерб, серьёзно потратился.

Слава приоткрыл дверь. Вдохнул смесь алкогольных и табачных паров. Узнал возбуждённый голос Шоренко.

– Человек, Сань, это пауза между стимулом и реакцией. А что она такое – эта пауза? Ответь своей умной головой.

Слава вошёл.

– А-а! – воскликнул Шоренко. – Вот она – эта пауза – в морде лица! Которая затянулась на два часа. Ну… иди сюда, кабан.

Обнялись. Шоренко под свитером был очень худой. Славу вдруг охватило нехорошее чувство. Что он вряд ли увидит Андрея когда-нибудь ещё.

– Что, прочёл свою лекцию? – Шоренко взял Славу за уши и потряс. – Ты прикинь, Сашок, он променял друга на какую-то блядскую лекцию!

– Да ты рассказывал… – Астахов вяло махнул рукой. – Привет, Слав.

Сашок уже прилично размяк. Шоренко, напротив, был весел, пружинист и резок. Не иначе ширнулся потихоньку или нюхнул чего-нибудь.

– Штрафничок опоздавшему! – потребовал он. – Давай-давай, полнее. Накатим, пацаны, за мою счастливую дорожку. У нас сегодня большие запасы и великий оттяг.

И великий оттяг состоялся. Общага чует, где наливают и закусывают. Потянулись знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые любители халявы. Завязался сложный философский диспут с матерным переходом на личности. Затем компанию украсили две Ларисы с шестнадцатого этажа, аспирантки физмата. Похожие более на элитных шлюх, хотя кто сказал, что это вещи несовместные? В поисках Ларис зашёл и остался негр Патрик. Заглянул угрюмый Дроздов, якобы веселье мешает ему спать. Однако, будучи наделён рюмахой, с удовольствием выпил. А после четвёртой сходил за гитарой. Как сладко пелось нетрезвым хором. Не вее-ерь разлукам, старина-а, их круг… беззлобный дворник, дядя Костя, алкоголик!

Около двенадцати возник незнакомец в заснеженном пальто.

– Андрей, пора. Такси ждёт.

Шоренко натянул богатую дублёнку (видимо, забыл, что скоро все помрём). Стал искать шапку – исчезла. Гости толпой кинулись на помощь. Комнату Астахова взъерошили и сравняли с землёй.

– Новая, блядь, ондатровая шапка! Отец подарил, – сокрушался Шоренко. – Я знаю, это Дроздов, сука. Надо обыскать вашу комнату!

– Зачем ему твоя шапка? – удивился Слава. – У него своя есть.

– Моя лучше. Или нарочно спрятал, чтобы мне подгадить. Как ты можешь жить с этим подонком? Пошли!

– Да он спит уже.

– Ничего, мы потихоньку.

– Что опять такое, Слав?… – застонал Дроздов. – Что не угомонитесь никак?

– Ничего, спи. Андрей шапку потерял.

– Он без шапки пришёл, – буркнул Вадим, накрываясь одеялом с головой.

– Точно?

– Да в шапке я был!

– Андрей, забей на шапку, у тебя самолёт!

– Андрюха, я тебе как брату… – твердил Саша Астахов. – Найду. Выверну общагу наизнанку. Завтра же найду и вышлю курьерской почтой.

– Да ладно, хрен с ней, – поморщился Шоренко. – Слав, а ты куда оделся?

– С вами. В аэропорт.

– Нет. Ты не едешь. Как ты ночью доберёшься назад? Проводи нас до машины – и всё.

На крыльце снова обнялись. Шёл плотный снег.

– Андрей, если у тебя срастётся, ты же вытащишь меня отсюда?

– Не вопрос. Буду жив – вытащу.

– Потому что… Если забудешь, я ведь тебя когда-нибудь найду.

– Чтобы плюнуть в морду?

– Обязательно.

– А как же карьера? Аспирантура?

– Как Бог даст.

Если бы троечнику филфака Смирнову нагадали бы второй диплом с отличием, а затем аспирантуру, Слава не то что усомнился бы. Он бы вообще не понял, о чём речь. Он, конечно, знал такое слово «аспирантура». Но о смысле его как-то не задумывался. Особенно применительно к себе. Спецфакультет это изменил.

На одной из первых лекций Рюрикова сердито заметила:

– Тут я услышала, как наш факультет назвали девятимесячными курсами. Курсами! От наших же студентов услышала. Запомните – это вам не курсы! Это – полноценное высшее образование. С интенсивным изучением профильных дисциплин. Этот диплом обеспечит вам право на любую работу в контексте новой специальности. И даже на поступление в аспирантуру.

Слава запомнил. В таинственном слове «аспирантура» мигали заманчивые перспективы. Задержаться в столице ещё года на… А там… Плюс общение с интересными людьми. С влиятельными людьми. Диссертация, научная карьера. Кафедра. Престиж. Спокойно, – остановил трезвый голос, – не верь ей. Это не для тебя. Ты – ноль из мухосранска. Ноль. И шансы твои нулевые. Никакой дядя Гера здесь не поможет. Согласен, забудем об этом на время. Для начала – просто хорошо учиться. Не хорошо, а отлично. Лучше всех. Красный диплом и ни баллом меньше. Затем: стать любимчиком Рюриковой… Невозможно. Она любит только себя. Полюбит. Больше личной преданности в глазах. Кроме того, она тебе нравится. Неужели? Нравится, нравится – это облегчает задачу. Только без перебора. И диплом писать у неё. Почему не у Запрудина? Потому. Его карьера сделана на много лет вперёд. А у Рюриковой большие планы, ей нужны свои люди. Выращенные, обязанные ей. За таких она будет грызться.

К весне Славу открыто называли фаворитом Ольги Павловны. Он уверенно шёл на красный диплом. И всё-таки сомневался насчёт аспирантуры. По слухам, конкурс предстоял жестокий – тринадцать человек на место. И не каких попало человек. С мозгами и поддержкой. Иначе не совались бы. Хотя чего он теряет? Только время. На работе воспримут кисло, да…

Окончательно Славу убедил Антон Ивашов. В конце мая они шли по Крымскому мосту. В театр или кино. Москва на закате розовела, будто пряник.

– Эх, неохота уезжать отсюда… – вздохнул Слава.

– Тебе-то чего вздыхать? – удивился Антон. – Ты что, в аспирантуру не подал ещё?

– Не. Шансы никакие. Пустая суета.

– Ну ты даёшь! У тебя лучшие шансы в мире! Красный диплом, Рюрикова…

– И что Рюрикова? Оно ей сильно надо?

– Ещё как. Подумай. Это её факультет, эксперимент, первый год. Скептики есть, я уверен. Результаты успеха нужны до зарезу. И вот с этого факультета её – заметь – дипломник поступает в аспирантуру. Да она за такой результат всех порвёт.

– А кто-нибудь с факультета подаёт?

– Пока один Дроздов.

– Дроздов?

– Ты разве не знал?

– Нет. И кто руководитель?

– Запрудин, естественно.

Ах так, – подумал Слава, – Дроздов. Опять Дроздов. Ну ладно, сука, поборемся.

Назавтра он подал заявление в аспирантуру.]

10 октября, 1989

12:38

Разговоры стихли. Ожидание придавило соискателей. Наконец с листком в руке вышла доцент Усатова. Острым безжизненным профилем доцент напоминала сушёную рыбу.

– Внимание, – сказала доцент, – те, кого я сейчас назову, зачислены на спецфакультет. Иногородние могут ехать и оформляться в общежитие по адресу метро Спортивная, Усачёва, 62. Завтра в девять – на лекции. Расписание вывесим. Зачитываю.

Пошли имена, фамилии, отчества. Слава особо не вслушивался. Читали вроде бы по алфавиту. Аааев блабла блаблаевич, вававава…ина оовна, дооова…яна ииевна… И вдруг. Сафронова Наталья Алексеевна, Ткачёв Сергей Владимирович…

Эй! Подождите! – закричал кто-то в голове у Славы. – Какая Сафронова? При чём тут Сергей Владимирович? А где я?! Он представил, как едет в метро на Казанский вокзал. Выстаивает очередь за билетом. Затем тащится в рюмочную. Нет, сначала рюмочная, а потом очередь… Не позвонил дядя Гера, сволочь.

– …и Смирнов Вячеслав Николаевич. Поздравляю, – Усатова опустила лист. – У кого есть вопросы, обращайтесь в деканат.

Слава вышел на улицу, закурил. Над головой легонько хрустнуло, будто сломалась ветка. Пространство чуть сдвинулось и встало на место. Началась вторая из трёх его жизней. Самая лучшая.