Шла шаша по соше (сборник) Неволошин Макс

Развод по-сингапурски

История о том, как двух не очень молодых и не самых глупых людей развели. Как лохов ушастых. Дело было в Сингапуре – городе будущего. Где обнимаются японская цивилизация, швейцарская чистота и немецкий порядок. Плюс лето круглый год и внятный английский язык. Если человечество когда-нибудь поумнеет, в чём есть большие сомнения, но вдруг, то на всей земле устроят полный Сингапур. Иначе и умнеть ни к чему.

В Сингапуре вы не увидите граффити, хоть обыщитесь. Трудно найти бычок на тротуаре. Невозможно встретить бездомную собаку или человека. Здесь нет мордатых полицейских с дубинками и тоской в глазах. Говорят, вся полиция носит штатское. Дважды я видел людей, перебегающих улицу на красный свет. И оба раза это были местные. Гости, напуганные штрафами, покорно ждут зелёный.

Высотками теперь никого не удивишь. Однако Сингапуру это удаётся. Подобные изыски урбанизма встречаются только здесь и в Эмиратах. В Сингапуре нет земельных угодий и природных ресурсов, даже воду качают из Малайзии. Ещё нет коррупции, преступности и детской смертности. А также – свободной прессы, хотя жителей это мало беспокоит. Больше волнует рекордная плотность населения и стоимость жизни. Цены атомные, а они всё едут и едут. А город, между прочим, не резиновый.

Но – к делу. Тёплым сингапурским утром (хотя иных утр здесь не бывает) один турист вышел из гостиницы пройтись. С женой. Возраста он был такого, о котором принято молчать. Возраст, как вес, тоже бывает неприличным. Звали туриста… м-м-м… Валентин Петрович. Ладно, хватит валять дурака, козе понятно, что это был я.

Что мы обычно делаем в незнакомом городе? Ходим пешком. Чужой город лучше осваивать ногами. Разглядывать его из машины – это как листать фотоальбом в гостях. Картинок много, а впечатлений ноль, одна досада. В туристическом автобусе вас доконает магнитофонная болтовня гида. Взвинченный, рекламный голос, будто человека дёргают за яйца. Когда он заткнётся и вы блаженно расслабитесь, грянет национальная музыка. О подземке я вовсе молчу.

Мы даже Бангкок исходили пешком, хотя в гостинице нас сильно отговаривали. И правильно делали. Этот сити не для прогулок, но и мы люди упрямые.

Ещё в каждом городе мы оставляем незавершённый интерес. Создавая таким образом повод вернуться. Мы делаем это не специально, так получается. Например, в Париже мы не слазили на Эйфелеву башню. Шли от вокзала по набережной, с заходом во все положенные места. И у башни оказались только к вечеру. Видим, очередь часа на два. А у нас через три – поезд.

Я тогда расстроился, как маленький. Посему несколько лет спустя опять заехали в город любви. Кстати, особой любви – допустим, хозяев к туристам – мы там не ощутили. Любой язык, кроме беглого французского, воспринимается как попытка оскорбления. При этом вымогают чаевые, надо думать, за то, что не съездили вам по морде. Но башню мы всё-таки покорили. Я незаметно сверху плюнул. Давно мечтал.

А в Риме не увидели Сикстинскую Мадонну: опоздали. В музеи Ватикана пускают до обеда. В следующий раз поселились за квартал от Ватикана. И с утра – туда. Ищем час, другой – нет Сикстинской Мадонны. Сикстинская капелла есть, а Мадонны нет. Что за ерунда? И спросить невозможно, охрана по-английски не каписко, либо мы не то говорим. С отчаяния перешли на латынь – так они её знают хуже нас. Рядом, на улице Примирения, книжный магазин. Альбомы по искусству за стеклом. Продавец оказался смышлёный, достаёт, усмехаясь, «Шедевры Дрезденской галереи». Эта? Эта.

В Сингапуре мы успели всё. Включая такие излишества, как заповедник бабочек, шопинг и купание в Индийском океане. Но в первый день, как обычно, гуляли по центру и к полудню нагуляли аппетит. Район, где мы это осознали, называется Лодочный Причал. Только вместо лодок здесь чалятся рестораны. Они не смотрятся шикарно или пафосно. То есть подходяще. И дождик вовремя пошёл.

Внутри тихо – никого. Стиль выдержанного уюта. Чуть вращаются китайские фонарики. Минуту спустя вошла парочка. Их усадили поодаль, тоже с открытым видом на реку. Я ещё подумал: ага, нас раньше обслужат.

Заказали вино, листаем меню. Читаем, как завещано, слева направо. Но и цены мазнул взглядом: $25–35 за блюдо, терпимо. Тётушка (по виду хозяйка, не официантка) принесла вино. Затем кладёт перед нами что-то вроде добавочного меню. Список из нескольких блюд. И говорит, кланяясь:

– Спешл.

И жене повторяет:

– Спешл.

Ну, что такое «спешл», мы как-нибудь знаем. Это скидка. Дешевле, значит, чем обычно. Не успел я вчитаться, хозяйка подсказывает:

– Возьмите лобстера с овощами на пару. Фантастический вкус.

Я не особый поклонник лобстера. Жёсткий бывает, и мясо из панциря не выдерешь. Но уж очень ласково советуют. Тем более спешл.

– Мягкий? – спрашиваю.

– Нежнейший.

– Очищенный?

– Разумеется!

– Окей.

– А вам тоже лобстера?

– Нет, – говорит жена, – мне рыбу.

– Тогда вот – розовая форель. Объедение. Такую вам нигде не подадут.

И откланялась. Вдруг я понял, что даже не глянул на цены. И сразу вспомнил, что цен-то не было. По уму бы окликнуть тётушку, да спросить, недалеко ушла. Но тут уж, знаете, самолюбие. Богатые туристы, млин.

К половине второго бокала несут заказ. Мой лобстер на деревянном подносе в форме ладьи. Действительно очищенный, разложен в анатомическом порядке. Вокруг свита – разноцветные овощи и зелень. А у жены цельная рыбина. Розовая, аж светится изнутри. И к ней набор вилочек, поскольку рыба с костями в большом ассортименте. Но жена с ней легко управилась, оставив на блюде аккуратный скелетик. Когда я спрашиваю, где она научилась этому проворству, жена темнит. Говорит, например, что в прошлой жизни была виконтессой английского двора. А я, значит, был деревенский валенок. Ложку держу строго в правой, ем так и первое, и второе. И сухофрукты из компота. А в левой – батон (шутка).

Лобстер вкусом напоминал курицу. Или крабовые палочки. Белое мясо неясного происхождения, впрочем довольно аппетитное.

Когда я увидел счёт – $325, то на миг поверил, что это галлюцинация. Ошибка, которая сейчас разъяснится. Секунд пять тупо глядел на цифры. Цифры не изменились. Лобстер – $170, рыба – $112 и шардоне – $43. Нашими около трёхсот, полтора дня моей работы. Хотел уточнить, но сочувственное лицо тётушки резко охладило. Так врач смотрит на больного, огласив диагноз. Вот же фраер, млядь! Ладно, за фраерство надо платить. Я молча достал кредитку.

Минуя парочку, вошедшую за нами, я заметил, что оба едят лобстеров. И мне сделалось легче.

Постскриптумы.

1. Недавно я рассказал эту историю знакомому, долго жившему в Сингапуре. Посмеявшись, знакомый объяснил, что Лодочный Причал – всем известное место разводилова туристов, у которых денег больше, чем мозгов.

2. Я глянул в мультитране слово «special». Второе его, ресторанное, значение – фирменное блюдо. Видимо, хозяйка знала оба.

3. Мы вовсе не обиделись на город Сингапур. Более того, когда вернёмся (хорошо бы насовсем), я обязательно приглашу жену в тот самый ресторан. И закажу лобстера и розовую форель. Почему – не спрашивайте. Я всё равно не знаю.

Фрагменты

Говорят, люди не помнят своей жизни от рождения до четырёх лет. Статистическое большинство не помнит. Но есть и меньшинство. Несколько моих знакомых утверждают, что помнят всё – от нуля и даже раньше. Описать только затрудняются. Другие, напротив, легко забывают вчерашний день. Я им порой завидую. Моя двоюродная тётя лет семь так жила – вспоминала исключительно что хотела. Вообще, хорошо бы изобрести машинку, стирающую из памяти всякое дерьмо. А приятные моменты чтоб наоборот – дублировать. Например, тисканье девочек в тёмном подъезде, классе примерно в шестом.

Я помню три фрагмента своего малолетства. Первый: меня на салазках везут в детсад. Зима, мороз, раннее скрипучее утро. Вернее, ночь, светятся редкие окна. Сугробы выше меня ростом. Я замотан в тёплые одежды до неподвижности. Снег неумолимо хрумстит под мамиными валенками. Всякий шаг – приближение к садику, куда ужасно неохота. Там шумные незнакомые дети, угрюмые воспитатели, кислая запеканка. И варёный лук в супе. И ещё от тебя постоянно чего-то хотят.

Следующая картинка. Я сильно заболел: жар и ангина – ура. В горле острый камень, значит, можно не есть. А главное – не идти в садик. И ещё – баба Лера приехала! Бабушка жила в деревне, в трёх часах езды от нас. И когда я болел, вызывалась срочной телеграммой. Я мечтал, чтоб она поселилась у нас насовсем. Но они с мамой не слишком ладили.

Бабушка знала секрет моей кормёжки – гречневая каша с маслом. Всё остальное в меня пихали силком и без успеха. Вижу, как она несёт мне в постель миску тёплой гречневой кашки. Я ем чайной ложечкой, горло саднит. Но как же это вкусно! После – чай с душицей и земляничным листом. А потом баба Лера кладёт мне на голову сухую ладонь и поёт колыбельные – все на один мотив. Особенно мне нравилась «Котя, котенька, коток». Делалось уютно и сонно.

Когда бабу Леру хоронили, родственники по очереди целовали её в лоб. Вернее, целовали бумажный ободок на голове. Мне хотелось уклониться, трудно было даже смотреть на бабушку. Тут меня посетила дикая идея. Вместо целования положить ей руку на лоб, как она мне в детстве. И спеть «Котю, котеньку». Вот бы родня ошалела. Я не посмел нарушить ритуал. От бабушки пахло нехорошо – чужим. Будто нечто кое-как напялило её маску. Именно этого я боялся.

Третий эпизод. Отец перед сном читает мне книжку про Незнайку. Текст не везде понятен, однако мне нравится слушать. Я не задаю вопросов. Но вот он закрывает книгу.

– Всё, давай-ка спать.

– Пап, ну ещё…

– Ну, хорошо.

И он читает ещё, стараясь не показывать усталости. Отец часто работал допоздна. Авиационные двигатели испытывали круглосуточно. И он в этих испытаниях что-то там контролировал.

Наконец он сдаётся, и тогда я отбираю книгу.

– Я буду читать сам!

– Читай, – улыбается отец.

Затем я, полусонно таращась в страницы, листаю книгу, изображаю чтение. Уверен, что родители подглядывали за мной. Я слышал тихие разговоры и смех за дверью. Может, поэтому рано выучился читать.

Я думаю: отчего именно эти фрагменты сохранила моя память? Они всё меньше кажутся мне пустыми или случайными. Может, в них – сущность близких тогда людей? Бабушка кормит и поёт. Отец читает. Мама двигает, везёт. Действительно, отцу всегда хотелось, чтобы я много знал. Маме – чтобы я многого достиг. А бабушке – чтобы мне было хорошо. И если кто-то из них хоть отчасти преуспел, то это она. Баба Лера.

Сам отец невероятно много знал, хотя редко показывал это. Точно по китайской сентенции: знающий молчит, говорящий не знает. Информация была его тайным, странным удовольствием. Мне, допустим, безразлично, как называется красивый цветок. Полюбовался, и славно. А отцу было не всё равно. Иногда только – шутки ради – он угадывал по звуку, какой в небе самолёт. Ну, это профессия, ладно. Или по скрипичному пиликанью кухонного радио – что это третий концерт Сен-Санса. А потом ведущая объявляла: «Вы слушали третий концерт Сен-Санса для скрипки с оркестром си минор». И я понимал, что живу с инопланетянином. Помню, мама рассказала, как в бытность студентом отец купил годичные абонементы в филармонию и оперный театр. Прослушал и запомнил весь репертуар. Весь. Просто так, для себя.

А мама не сделала карьеру, хотя желание и шансы у неё имелись. У такой беззаветной перфекционистки не могло случиться иначе. Одно время её мощно продвигали. Но… Что-то тормозило её в последний момент. Думаю, страх. Назывался он по-разному. Трудно переезжать – это в Москву. Стыдно вступать – это, естественно, в партию. Дети то болеют, то ещё хуже – гуляют. Зато из меня с подстольного возраста готовили академика. Четвёрка в нашем доме оценкой не считалась. Но и за пятёрки не хвалили – как за итог ожидаемый и безусловный. В институте я сломался. Начал пить, связался чёрт знает с кем. И вскоре был отчислен за неуспеваемость. Удивляюсь, как мама не сделала харакири одному из нас. Или обоим.

Давно нет мамы, папы и бабушки. А эпизоды моего детства вроде как живут непонятно где, пока я шевелюсь и поскрипываю. Но что с ними будет, когда шевеление и скрипы закончатся? Исчезнут? Просто исчезнут?… Мало ли сгинуло явлений и фактов – для кого-то важных и особенных – вместе с их, так сказать, носителями. Нет, мои останутся. Потому хотя бы, что вы дочитали этот текст.

В Бангкоке дорогу не спрашивают

Собираясь в Бангкок, я получил два неформальных совета. Первый мне дал сетевой приятель Борис. Он много путешествует и знает – что, где и сколько. И почём отдадут. «Бангкок – это тебе не Сингапур, – сказал (вернее, написал) мне Борис. – Там клювом не щёлкают. За кошельком следи, особо если местные рядом. Достань карту понятную, что не гарантирует, но может сгодиться. На рикшей не садись – завезут к едрёне бабушке. И в такси не садись, надёжнее всего скайтрейн. Дорогу там не спрашивай, лучше вообще ничего не спрашивай». Не услышал я Бориса, а зря.

Ещё я прочёл в Интернете о том, что Бангкок – это всемирная кузница, житница и здравница секс-услуг. В том смысле, что много разнополых шлюх по цене заказчика и даже безвозмездно. Полов там семь, то есть человек может быть на две трети женщина, а остальное, так сказать, мужчина. Или наоборот. Но гондоны, то есть, пардон, кондомы, надо иметь свои – местные плохого качества. Зато мандавошки и гонококки, наоборот, очень хорошего. Этим советом я тоже не воспользовался. Вот уже много лет я путешествую только с женой. Во-первых, я её люблю. Во-вторых, она мне нравится. И наконец, она классно собирает чемоданы. Один я непременно что-нибудь забуду или прихвачу лишнее.

Самолёт, таможню и отель пропустим. Хотя отель попался неплохой. Поселились на тридцать каком-то этаже, наскоро выпили-закусили (у нас в чемодане было). И залегли. Утром – фитнес, бассейн, завтрак – всё на шесть звёзд с плюсом. В общем, пока неясно, где мы. Бангкок это или, скажем, Вена. Бассейн устроен наподобие реки в джунглях: кругом лианы, водопады и попугаи орут.

И собрались прогуляться в Раттанакосин. Это где императорский дворец и все главные красоты. На ресепшене интересуемся, как лучше добраться.

– На такси. Желаете вызвать?

– А если ногами?

– Да вы что? У нас тут пешком не ходят.

– Почему?

– Так… не ходят, и всё.

– Что, опасно?

– Э-мм… Долго придётся идти.

– По карте около часа.

– Хорошо, хорошо. Но мы вас предупредили.

Первое, что бросается в нос, едва выйдешь из отеля, это густой, сложный запах. Основные компоненты: стоячая вода с лёгкой примесью нечистот, острая уличная кухня, плюс дымок чего-то вроде ароматических свечей. Всё это разогрето на тропической жаре и тщательно перемешано.

Источники немедля объявились. За поворотом – ряд тележек на велосипедных колёсах. Они же печи и мангалы. Дым, гарь, толкотня. В сковородах, тазах, кастрюлях, булькая, жарится нечто. Оно разное, но одинаково непонятное и, похоже, антисанитарное. И повара не выглядят людьми, моющими руки каждый день. Однако местный народец – работяги, бродяги, клерки в офисных костюмах – активно лопает, кто стоя, другие усевшись прямо на асфальте.

Затем мы увидели что-то вроде уличного храма. Сцена под открытым небом. Статуи, лампадки, дымок. Четыре тайки в зелёном и блестящем ритуально двигались под щелчки фотокамер. Вдруг зрители склонили головы и оцепенели. Так синхронно, что мне захотелось примкнуть. Через минуту господин, который всё это заказал (как мы после догадались), подошёл к бабушке с клеткой маленьких птичек и нескольких выпустил. Вскоре действо повторилось для нового клиента. Хотя выпустить птичку разрешалось и без танцев, за отдельную плату. Пока мы собирались, клетка опустела.

Незаметно поскучнела дорога. Ни магазинов, ни кафе. Ни людей. Какие-то гаражи, пыльные мастерские, серые жилые дома. Дома походили на советские хрущёвки после несильного артобстрела. На ржавых балконах – трусы-майки и прочие кальсоны. И кондиционеры допотопные торчат. В одной мастерской делали золотых будд. От человеческого роста и выше. Готовая продукция стояла на тротуаре, запакованная в целлофан.

Сильно хотелось пить. Вода, захваченная из отеля, давно кончилась. Идём минут сорок – ну хоть бы один киоск. Где они вообще берут еду и питьё?… И тут – ура – продуктовая лавочка. А за мутным стеклом… Heineken. В холодильнике! Взяли четыре бутылки – ледяные, запотевшие. Выпить, естественно, негде. Но везение продолжалась – открылся канал и скамейка в тени. Жаль, вода пахнет так, будто в неё регулярно ходят по-маленькому. А иногда – по-большому. Жилые строения, музейно ветхие, с открытым в азиатском стиле первым этажом, облепили канал вплотную. Можно оправиться прямо из дома. Я неоднократно видел, как в российских деревнях мужики писают с крыльца. И самому доводилось, чего уж там. А здесь ещё удобнее – не выходя из комнаты.

– Поищем другое место? – сказала жена.

– Ты другие места видела в этом городе? И пиво нагреется.

Выпили, стало хорошо. К запаху принюхались, и канал ожил. Пошли лодки, баркасы. А мы пошли на мост – фотографировать. Увлеклись. Оборачиваюсь – рядом таец, возраст непонятный, лицо мелкоуголовное. И говорит на ужасном английском:

– В Раттанакосин идёте?

– Может быть, а что?

– Прямо не ходите. Там демонстрация, полицейские кордоны. Вас не пропустят. Но я знаю, как пройти. Могу показать.

– Спасибо, разберёмся.

– Я не за деньги. Просто мы туристов очень любим. Если мне не верите, спросите… вон хоть у него.

Оппа – к нам шагает ещё один любитель туристов. Морда хуже, чем у первого.

Вокруг ни души – только мы и они. А у жены на шее фотокамера за пять тысяч не-рублей. И я далеко не Шварценеггер. Зато бегаем оба хорошо, спортивной ходьбой тоже увлекаемся.

– Маша, – говорю, – давай-ка включим третью.

– Четвёртую.

И включили. Ох, как мы включили! Оторвались секунд за двадцать. Ребята поначалу двинулись за нами. Но им с нами тягаться – пустой номер. У нас подготовка и кроссовки на ногах. А у них резиновые шлёпанцы.

Едва отдышались – кончился тротуар. Вернее, стал таким узким, что мы пошли гуськом. Сверху, заслоняя небо, грохотал скайтрейн. Автомобили едва не чиркали нас зеркалами. Я заметил, что белых, серых и чёрных машин здесь почти нет. Много розовых, лимонных, фиолетовых и оранжевых. На светофоре моторикша коснулся моего плеча, зазывая в свою тарахтелку. Пришлось свернуть в лабиринт боковых улиц. Стараясь держаться изначального направления, мы быстро заблудились. Редкие таблички на перекрёстках напрочь отказывались совпадать с картой.

Мы оказались в каком-то, судя по зданиям, монастыре. Сели на каменный артефакт, выпили оставшуюся тёплую бутылку пива. Мимо усталой трусцой пробежало несколько грязных собак. Затем к нам подошёл лысый монах в очках и тёмно-оранжевом балахоне. Я думал, он скажет, что распивать на территории запрещено. Но он сказал:

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

– Раттанакосин ищем, – я протянул ему карту. – Скажите, где мы?

Монах покрутил карту так и эдак.

– Странно… что-то здесь не то. Раттанакосин – вон он. Видите, через улицу, – это его стена. Только вы подошли с другой стороны. Двигайтесь вдоль стены направо, и скоро будет вход.

«Скоро» оказалось километра через два. Во дворец мы попали измождённые, как монастырские собаки. Точнее, не во дворец, а ко дворцу. Это, как выяснилось, большая разница. Охранник, похожий на скучающего Будду, качнул головой и указал толстым пальцем на Маринины ноги. Вообще-то, ноги были одеты не в шорты, а в бермуды, что гораздо ниже колена. Я попытался развить эту тему, но подонок хранил молчание. Даже презрительно улыбнуться ему было лень. Кто-то в очереди сказал, что вон в том домике у главного входа дают напрокат «пасин». Я не понял, что это, однако побрели в домик. Там за двадцать пять батов жене выдали кусок зелёной материи, похожий на штору или скатерть. Марина брезгливо обернула его вокруг талии, и получилась длинная узкая юбка. Нас пропустили в Раттанакосин.

Я не хочу его описывать – в сети полно фотографий. Общее впечатление – скорее нет, чем да. Возможно, я просто устал, не знаю. Роскошь дворцового комплекса показалась мне избыточно-безвкусной. И не в Азии тут дело. Скажем, Водный дворец на Бали – это идеальное равновесие природы и камня. И цвета. А Раттанакосин создавался людьми без критерия достаточности. Здесь всего лишнего: золота, мозаики, орнаментов, колонн, статуй драконов и прочих чудищ. Это делалось по принципу – красивого много не бывает. Бывает. Именно поэтому я не люблю музеи живописи. Как удачно заметил Довлатов, глупо держать в помещении больше одной картины Рембрандта.

Моей жене дворец, напротив, понравился. Она давно смотрит на мир глазами фотографа. А именно: есть ли чего поснимать. Если оно есть, жена забывает про время, голод и усталость. И про меня иногда тоже. В общем, я её потерял. Сходил туда-сюда – нету. Хорошо, что мы знаем правило, которому в детстве научил меня отец, бывший турист-экстремал. Если потерялись – ждём друг друга там, где виделись в последний раз. Удивительно, но там, где мы с женой виделись в последний раз, я обнаружил раскладной стул. На который сразу упал, вытянув измученные ноги.

Кажется, я недолго поспал. Или долго. Мимо двигалась толпа юных монахов – все наголо бритые, в шафрановых тогах и сланцах. Жена не появлялась. Деньги и входные карточки у неё. Допустим, я вернусь в отель и уговорю пустить меня в номер. Что я там буду делать? Сходить с ума? Нет, уж лучше сидеть здесь. Как только эта богадельня начнёт закрываться, пойти в администрацию и объявить по громкой связи: «Туристка из Австралии Марина Неволошина, вас ожидают там-то и там-то». А если не сработает? Надо заявлять. Похищена иностранная гражданка. Полиция бессильна, объявлен международный розыск. За безутешным мужем охотятся папарацци. Он подаёт иск в Гаагский трибунал на императора и его семью. На гигантскую сумму в…

Тут появилась Марина. Я на секунду поверил, что галлюцинирую от жары.

– Ну, ты даёшь, мать, – говорю.

– Прости, увлеклась. А ты ничего устроился. Я закончила, можно двигаться отсюда.

Назад мы добирались по воде. В квартале от дворца нашли гранд-канал и пристань. Здесь карта не обманула. Не торгуясь, взяли многоместную лодку на двоих. Движок ревел так, что мы объяснялись жестами. Вода отливала коричневым. Слева плыл дворцовый комплекс. Справа громоздились высотки. Затем мы сели в удобный, прохладный скайтрейн и быстро оказались в гостинице. Заказав еду в номер, уснули. Официант разбудил нас через час. В самом лучшем отеле между заказом ужина и его доставкой можно неплохо вздремнуть.

Весь следующий день мы искали заповедник бабочек. Дело в том, что моя жена любит фотографировать бабочек. Нет, она всё любит фотографировать, даже меня, но особенно птиц и бабочек. Куда бы мы ни приехали, Марина выясняет, есть ли тут заповедник бабочек. И если таковой имеется – всё, день пропал. Я не сильный поклонник бабочек и вообще насекомых. Обычному таракану приделай крылья, и выйдет бабочка.

Пока жена фотоохотится, я валяюсь где-нибудь в тени. Мне выдаётся одеяло, детектив или кроссворд. А если повезёт, и фляжечка бренди. Я храню её в чехле для очков: идеальный размер, и пьётся незаметно. Это до того, как жена подарила мне айпэд. Здесь и чтиво, и кроссворды, и фейсбук. Чуть не сказал: и бренди. Самое время глянуть новые рассказы друзей. А что б свои не посочинять? – осведомится кто-нибудь. Придётся открыть секрет. Лучше всего мне сочиняется на работе. Почему – не знаю, видимо, действует адреналин. Вот и сейчас я набираю этот текст, отсиживая попу на важном заседании. Длится оно третий час, хотя суть вопроса и его решение ясны через десять минут. Мало того, всем собравшимся они были ясны заранее. Но раз они так любят звучание собственных голосов, пусть наслаждаются дальше. И пусть удивляются, как старательно я записываю их галиматью.

О чём я вообще рассказывал? Да, Бангкок. Заповедник бабочек. Марина увидела его в туристическом проспекте. При этом на картах заповедник отсутствовал. Только парк – где он якобы находится. Парк не маленький, восемьдесят гектаров.

– Ничего, отыщем, – сказала жена.

Поехали на скайтрейне. Ходить по Бангкоку пешком моё тело в то утро решительно отказалось. Знало бы оно, что ему предстоит. Вагоны мягко скользили над землёй, демонстрируя наиболее живописные ракурсы сити. Солнце уже позолотило верхушки небоскрёбов. Я думал о том, что даже с малой высоты этот город выглядит намного опрятнее, чем снизу. Из окна гостиницы – вообще бисквитный торт.

– Кажется, приехали, – сказала Марина.

У ворот парка мы нашли карту на трёх языках. Схематичные рисунки изображали тропический сад, водоёмы, уголки для медитации и наблюдения за рептилиями. Всё, кроме заповедника бабочек. Около часа мы шатались наудачу. Удача запаздывала.

– Придётся вступать в контакт, – вздохнула жена, – только с кем-нибудь почеловечнее.

Кем-нибудь почеловечнее оказалось семейство велосипедистов европейской наружности. Сначала они проехали навстречу. Затем пару раз обогнали нас. На четвёртый раз мы стали здороваться. Оказалось, что они тоже ищут заповедник бабочек.

Охранник прятался в тени своей будки. Такой же упитанный, как вчерашний, но с более приветливым лицом. Бежевая форма, тонкие усики.

– Здравствуйте, мы ищем заповедник бабочек, – сказала Марина на отчётливом английском. И улыбнулась, показав мои любимые ямочки. Я всегда ревную, когда такая улыбка адресована не мне.

– Бла-бла-бла-бла-бла, – сказал охранник и улыбнулся ещё шире.

– Баттерфляй – понимаешь? – добавил я. – Шметтерлинг. Чему вас только в школе учат. Ну, летают которые вот так.

Я показал руками, как летают бабочки.

– А-а! – обрадовался секьюрити. – Баттерфляй! Гоу ту вис вэй.

И уверенно показал дорогу.

Этой дорогой мы брели около шести часов. Ошалели от тропической фауны и флоры. Встретили, например, полутораметрового дракона. Пока Марина целилась, зверюга исчезла в кустах. Я сказал жене, что настоящий фотохудожник должен иметь проворство ковбоя. «Что бы ты понимал в творчестве», – был ответ. Мне нечего возразить. Жена намного талантливее меня. Она талантливо водит автомобиль, фотографирует, пишет, спит, ест, готовит, играет на музыкальных инструментах. Её можно спросить, чем Гегель отличается от Канта, и получить доходчивый ответ. Иногда я думаю, что занимаю рядом с ней чужое место… Ладно.

На исходе дня мы увидели проклятый заповедник бабочек. Это было овальное здание под сетчатой крышей. Изнутри доносились болтовня туристов и журчание воды. Пропускали бесплатно.

Я устроился поблизости от входа на тенистой лавочке. Отгадал три кроссворда. Съел банан. Выпил бутылку минералки. Затем, потеряв терпение, отправился искать жену и столкнулся с ней в дверях. Вот что значит телепатия.

– Совсем нечего фотографировать, – сказала Марина, – пошли отсюда.

Мы двинулись в привычном направлении, поскольку обратное уже изучили. И через минуту видим того самого охранника в будке. Который послал нас в обход восьмидесяти гектар, тогда как цель находилась за поворотом с другой стороны. Мерзавец улыбается. Я захотел подойти к нему и крикнуть: «Что же ты за сука такая, дядя, а?! Ты где показал баттерфляй? А где на самом деле баттерфляй? Вон он где! Что мы тебе плохого сделали?»

– Забудь об этом, – твёрдо сказала жена (опять прочла мои мысли, я давно не удивляюсь). – Кстати, не факт, что это он. Откуда мы к нему подошли?

– Оттуда.

– Тогда на скайтрейн, и домой.

Естественно, скайтрейна на месте не оказалось. Точнее, он превратился в большой автовокзал. Ни одного указателя по-английски. Повсюду сидели тайцы крестьянского вида с мешками и баулами, видимо ждали автобусов. Беседовали, дремали, но главным образом ели. Они всегда едят. В нос ударил кислый, горячий запах специй. Толпа оглядывала нас с равнодушным любопытством. Я понял, что мы единственные белые в этой народной массе. Вдруг стало неуютно. Решили: берём такси.

За рулём тощий юноша. Спрашиваю его:

– Отель «Шератон» знаешь?

Кивает не слишком уверенно.

– Вот он на карте, смотри – довезёшь?

Беглый взгляд на карту и снова неуверенный кивок. Но уже едем. В машине кондиционер на всю мощь. После жары недолго и простыть. Спрашиваю:

– Нельзя ли убавить?

– Йес, сё, – радостно кивнув, таксист делает кондишен посильнее.

Едем подозрительно долго. Жена у меня глазастая.

– Знаешь, – говорит, – мы тут уже проезжали.

– Ты уверена? Когда?

– Минут десять назад.

Агасеньки.

На светофоре тронул водилу за плечо. Снова показываю карту.

– Вот смотри: ботанический сад. А это – отель «Шератон». Пятнадцать минут, не больше, так? Почему же мы не видим отеля «Шератон»? Потому, дорогой, что ты возишь нас кругами, – рисую пальцем круги на карте. Он понял.

– Ноу, ноу, – замотал головой, – ноу уэй стрит… бла-бла-бла-бла… – и показывает на светофор.

– Якобы поворот не может найти. Все улицы односторонние, – догадалась Марина.