Демонолог Пайпер Эндрю
– Амбициозная тварь. Добавь это к перечню его характерных особенностей.
– И у него явные литературные наклонности. Оно использует «Рай утраченный» в качестве своего рода шифровального блокнота.
– Ну и выраженьице! Оно точно разделяет твою страсть к красивым словам, Дэвид.
– Похоже на то, – соглашаюсь я. – И еще создается впечатление, что оно стремится к общению со мной точно так же, как я стремлюсь пообщаться с ним.
Тут О’Брайен вдруг широко открывает рот в зевке.
Даже здесь, в придорожной забегаловке, освещенной лишь неоновой рекламой пива да древними пинбольными машинами, ее болезненное состояние бросается в глаза. Временами чувство юмора и обычная живость Элейн помогают скрыть тот разрушительный процесс, что идет у нее внутри, но потом он вдруг, разом, совершенно внезапно, прорывается наружу и становится ясно виден. Это здорово напоминает трюки Безымянного, его проделки с лицом Уилла Джангера в кабине грузовичка или с тем мужчиной в Венеции, который внезапно приобрел облик моего отца. Рак – это тоже своего рода одержимость. Он, как и демон, прежде чем уничтожить тебя, будет грызть изнутри, отрывать по кусочку от того, что и кто ты есть, стирать черты лица, которые ты всегда демонстрировал миру, чтобы показать всем то, что у тебя внутри, то, что ты всегда ото всех скрывал.
– Пошли-ка спать, – говорю я, протягивая подруге руку.
– Я могла бы подумать, что ты решил меня соблазнить, если бы у тебя на лице не было выражения испуганного маленького мальчика, – слабо улыбается она.
– Так я и есть испуганный маленький мальчик.
– Чтобы узнать и понять это, я приложила немало трудов, – говорит О’Брайен, вставая, но оставив мою протянутую руку без внимания. – Все вы, мужики, такие.
Мы возвращаемся в мотель, но, когда я открываю дверь в свой номер, Элейн вдруг оказывается позади меня. Я оборачиваюсь к ней, а она как раз засовывает в карман ключ от своего номера.
– Ты не против, если я останусь на ночь у тебя? – просит моя подруга.
– Конечно, оставайся, – говорю я. – Но тут только одна кровать.
– Именно поэтому я и спрашиваю.
Мы входим, и она стягивает с себя джинсы и свитер, оставаясь только в майке с короткими рукавами и трусиках, освещенная единственной лампочкой. Я не собирался пялиться на нее, но все равно не могу отвести взгляд. Она здорово исхудала, что подтверждают выпирающие из-под кожи кости, все ее округлости теперь заменили какие-то шишки, бугры и узлы. Но она все равно прелестна: несмотря ни на что, это по-прежнему элегантная женщина, манящая, способная своей позой вызвать желание и много обещающая формами своего тела. Возможно, завтра болезнь отнимет у Элейн и это. Но не сейчас. Нынче ночью она – женщина, на которую мои глаза взирают больше с вожделением, чем с жалостью.
– Я, должно быть, ужасно выгляжу, – говорит моя коллега. Она не прикрывается и не прячется под простынями.
– Наоборот.
– Неужели? Я не страшная?
– Мне кажется, ты прелестна.
– Тогда давай займемся любовью.
– Я не…
– Завтра я, наверное, ни на что уже не буду способна. И тебе, возможно, не захочется, – говорит она, словно прочитав мысли, мелькнувшие у меня секунду назад.
– Ты уверена, что так надо?
– Сам подумай, Дэвид, зачем мы сюда забрались. И что нас преследует и донимает. Если мы с тобой что-то еще из себя представляем, то просто двух людей, которые напрочь утратили уверенность в том, что оставили позади.
– Элейн…
– Не думай об этом. И не зови меня Элейн. Просто иди ко мне.
Она раскрывает объятия, и я тут же оказываюсь заключенным в них. Целую ее в щеку. Прижимаю ее к себе, обнимаю, но так, что она отталкивает меня, потому что это слишком напоминает то, что мы проделывали и раньше – нежный, но вежливый контакт тел, которым обычно заканчивались наши вечерние посиделки в Нью-Йорке. А сейчас моя подруга хочет, чтобы все было по-другому. Она расстегивает мой ремень, потом пуговицы. И засовывает руку внутрь.
– О’кей, – шепчет она. – О’кей. Вот и хорошо.
Потом О’Брайен выключает свет и тянет меня вниз, на кровать. Снимает с меня одежду – более умело, чем я проделал бы это сам. Дальше наступает моя очередь.
Кожа у Элейн прохладная, на вкус напоминает траву и едва заметно отдает лимоном. Она – женщина, которую я так хорошо знаю, но сейчас, вот в этот самый момент, мне вдруг становится ясно, что я не знаю ее совсем. Незнакомка, вызывающая дрожь и трепет. И на меня, как настоящее открытие, буквально обрушивается осознание и понимание новых движений, жестов, новых способов доставлять радость и радоваться самому.
Моя подруга укладывает меня на спину и оседлывает, сжимая мне бедра, затем продвигается выше, гладит обеими руками. Готовит меня.
Все это время мы так тесно прижимаемся друг к другу, что я не вижу ничего, кроме ее глаз, ее лица, ее тела. Но потом, когда она приподнимается и садится, становится видна и часть комнаты.
И в ней находится что-то, чего раньше здесь не было.
Черная тень, более темная, чем остальная комната, она окружает О’Брайен подобно некоей ауре. Но при полном отсутствии света, если не считать того, что просачивается сквозь занавески и узкой полоски под дверью, Элейн вряд ли может отбрасывать хоть какую-то тень. Да это уже и не тень, а нечто, сделанное из тени. Оно стоит в изножье кровати, прямо позади моей спутницы.
Когда О’Брайен приподнимается, оно двигается. Делает один шаг в сторону и демонстрирует свое лицо в профиль. Это мужчина, который смотрит вниз на что-то прямо перед ним, словно загипнотизированный или ошеломленный. И недвигающийся, если не считать последних судорожных подергиваний его дрожащих рук. Он, возможно, просчитывает случившиеся потери или ждет дальнейших указаний. Белки его глаз отбрасывают собственный тусклый свет, высвечивая воду, капающую с его щек, его спутанные волосы. Рот и нос мужчины вполне различимы, их очертания очень знакомы – у меня они такие же, это наследственное.
Отец?
Я не произношу это слово вслух. Но слышу его. Это мой голос в возрасте шести лет произносит его – оно звучит точно с таким же неизмеримым изумлением, как в тот день, когда Лоуренс утонул. Мой отец, опоздавший его спасти, он стоит в воде точно так, как сейчас стоит по пояс в тени в моем номере.
– Дэвид?
О’Брайен стоит надо мной на коленях, ее дыхание теперь замедлилось. Ее взгляд, выражавший озабоченность, теперь меняется, становится каким-то другим, когда она замечет, как изменилось мое собственное выражение лица. Ужас, который я испытал ребенком, когда отец обернулся ко мне в день гибели моего брата, когда я увидел перед собой лицо чужака, незнакомца.
И точно такой же чужак, незнакомец, сейчас поворачивается лицом ко мне.
НЕТ!
Я сталкиваю Элейн с себя, и она падает на бок, хватаясь за скомканную простыню, чтобы не свалиться с постели.
– Что стряслось?!
– Ты его видишь? – спрашиваю я, закрыв глаза, но тыкая пальцем туда, где стоял отец.
– Кого? – О’Брайен включает лампу на прикроватной тумбочке. – Здесь никого нет.
– Здесь только что был мой отец, – говорю я ей, уже открыв глаза, чтобы удостовериться, что видение уже исчезло.
– Все в порядке. Мы в полной безопасности.
– Нет. Не думаю.
Моя коллега натягивает майку. Она стоит на том самом месте, где секунду назад я видел своего отца.
– Дай-ка мне вот это, – говорит Элейн, указывая на книгу «Рай утраченный», лежащую на столе. Я бросаю ей эту книгу, и она летит, хлопая страницами, словно запаниковавшая птичка. Но и после того как подруга ее ловит, книга, кажется, все еще дергается в ее руках, открывается всякий раз, когда О’Брайен не сжимает ее пальцами. Книга выглядит словно рот, судорожно пытающийся глотнуть воздуху.
Элейн идет в ванную. По пути она касается рукой стен, стараясь сохранить равновесие.
– С тобой все в порядке? – кричу я ей вслед.
– Все отлично, – говорит она, но голос ее звучит совсем мрачно. – Мне просто надо пописать.
– А книгу ты прихватила, чтобы почитать на досуге?
– Хочу поглядеть, о чем вся эта бодяга.
О’Брайен захлопывает за собой дверь. Но, прежде чем дверь закрывается, я успеваю заметить ее отражение в зеркале. Я ожидаю увидеть на ее лице разочарование в связи с моим провалом. Моим провалом. Или, может быть, неудовольствие по поводу того, где мы сейчас оказались, как она позволила дать себя уболтать и попала в положение, которого всеми силами постаралась бы избежать, если бы с ней был не я и если бы ее дни не были сочтены. Но вместо этого я вижу, что моя подруга напугана. Ей вовсе не нужно было в ванную. Просто она не хочет, чтобы я видел ее страх.
И почти сразу же я слышу ее крик. Никогда бы не подумал, что эта женщина способна издавать подобные звуки, и мне требуется целая секунда, чтобы осознать, что это кричит именно она. Это какие-то захлебывающиеся всхлипы и задыхающиеся стоны, подобные тем, что издает тонущий ныряльщик, которого вытаскивают из воды.
– Что там у тебя?! – кричу я, уже стоя возле двери в ванную.
– Ты только посмотри на меня! Я, наверное, сейчас смотрюсь как девица, только что потерявшая невинность на вечеринке.
– С технической точки зрения мы ничего такого не делали.
– И с технической точки зрения я не невинная девица.
– Ага. Такая, значит, аналогия.
– Хотя ты, наверное, с таким сталкивался.
– Можно мне войти?
– Папашу своего с собой прихватишь?
– Нет, насколько могу судить.
– Тогда, конечно, заходи.
О’Брайен сидит на унитазе, на его опущенной крышке. «Рай утраченный» открыт и лежит у нее на коленях, а она вытирает лицо и нос туалетной бумагой. За последние три минуты она постарела на двадцать лет. И в то же время, несмотря ни на что, она сидит, плотно сжав колени, в позе ребенка.
– Извини за то, что произошло, – говорю я. – Я опять радовался жизни.
– Я тоже.
– Такое ощущение, что наш приятель не желает, чтобы мы развлекались.
– Или это, или же у тебя какие-то серьезные сексуальные проблемы.
Она издает кашляющий смешок. И продолжает кашлять. Одной рукой хватается за бачок, другой за стену, стараясь удержать тело в равновесии, пока оно дергается, пытаясь избавиться от чего-то, застрявшего в груди. Через секунду ее бледная кожа приобретает какой-то цвет. Но не розовый, а синюшный.
Я падаю на колени и подползаю к ней, не зная, чем и как помочь. Искусственное дыхание? Изо рта в рот или массаж сердца? Ни то ни другое, видимо, не подходит.
Но тут приступ внезапно прекращается. Элейн больше не кашляет. Она не дышит. Глаза ее широко открыты и дико вращаются, глядят с немой мольбой. Ее рука дергается вперед и ударяет меня по лицу так сильно, что чуть не отбрасывает меня назад, на спину.
Тут она втягивает в себя немного воздуха, делает медленный длинный вдох, стараясь успокоиться. На это уходит довольно много времени. Становится очень тихо, и только книга падает на пол и раскрывается. О’Брайен обеими руками опирается на мои плечи.
Выдыхает.
Что-то высвобождается у нее в грудной клетке, падает с хорошо различимым щелчком. Дыхание, пахнущее скисшим молоком, тут же резко вырывается из самой глубины ее легких и бьет мне в лицо. А следом за ним, в самом конце, у нее изо рта стекает тонкая струйка крови. Теплые капли летят прямо ей на колени, а мне на грудь и на лицо.
А потом моя подруга снова начинает дышать и вытирает мне лицо банным полотенцем.
– Бог ты мой! Прости меня. Это было просто ужасно, – говорит она.
– Ты меня здорово напугала.
– Я тебя напугала? Да я же тонула!
Мой брат. Река. Мой отец, он стоит в воде, и его лицо меняется. Тонула. Это слово какое-то интернациональное и на все времена. Но я ведь никогда не рассказывал О’Брайен про Лоуренса, упомянул только, что он погиб в результате несчастного случая, когда я был маленьким. Так что, если она увидела здесь какую-то связь со мной, это понимание пришло к ней из какого-то другого источника информации.
– Нам нужно ехать в больницу. Чтоб тебя там обследовали.
– Никаких больниц, – говорит Элейн. – Даже слово это больше не произноси! Понятно?
Она поднимается, встает перед зеркалом, и я смещаюсь назад. Она умывается. Я тоже хочу встать с колен, когда замечаю книгу, упавшую на край ванны и как бы надевшуюся на него. «Рай утраченный», раскрытый на восемьдесят седьмой странице, как раз там, где Сатана решает привести в действие свой план и уничтожить человечество, соблазнив Еву знанием.
- Разве может быть
- Познанье преступленьем или смерть
- В себе таить?
Это та самая страница, где есть строки «А ты живи до времени, блаженная чета». А еще там имеется одна капля крови Элейн, в самом низу восемьдесят шестой страницы.
Из той струйки крови, что хлынула у нее из груди, только одна капля попала на эту страницу. И осталась там, как блестящая звездочка возле слова «Юпитер».
- Юпитер, облака плодотворя,
- Дабы цветы на Землю согнал май,
- Юноне улыбался.
- С любовью величайшей…
– О’Брайен!
Моя коллега оборачивается, и я протягиваю ей открытую книгу. И наблюдаю за выражением ее лица, пока ее мозг производит те же интерпретации, которыми только что занимался мой.
– Ты ведь не пользуешься красными чернилами, не так ли? – спрашивает Элейн.
– Нет.
– Значит, это я тут отметилась, – говорит она. – Это часть меня. И это явно не случайность.
– Ничто теперь не выглядит как случайность.
– Значит, Штат Солнечного Света.
– Во Флориде есть город Юпитер. Джупитер[39], то есть.
– Да, есть.
Коротенькая пауза, и подруга проскальзывает мимо меня. Валится в мою постель и натягивает простыню до самого горла.
– Но сперва часок поспать, – говорит она.
– Не уверен, что смогу заснуть.
– Тогда ложись сюда и согрей меня, ради бога!
Я прижимаю Элейн к себе. Она какая-то еще более холодная и костлявая, чем была несколько минут назад. Каждый вдох дается ей с трудом. А вокруг вертится, закручивается тьма, раздумывая, какую форму ей принять в следующий раз.
Я ошибся, решив, что не смогу заснуть.
Надо очень крепко спать, чтобы, проснувшись, обнаружить, что в комнате что-то изменилось. Что кровать рядом со мной уже пуста. Что звук, который меня разбудил, был щелчок замка двери, толчком закрытой изнутри.
– О’Брайен?
Я ничего не вижу. Но это означает только то, что моим глазам еще нужно приспособиться к темноте и сфокусироваться, а вовсе не то, что здесь ничего нет.
Потому что что-то здесь есть.
Шорох кожаных подошв по ковру. Металлический блеск где-то выше. Ближе.
– Не кричи, – говорит Преследователь.
Голос звучит ровно, можно даже подумать, что доброжелательно. Как врач предупреждает о секундной боли, когда игла шприца вонзается в тело.
– Это ничего не изменит, – говорит он, ставя колено на матрас подле меня.
Его лицо теперь наполовину различимо. Он совершенно спокоен, почти отвлечен, его думы где-то далеко отсюда. Охотничий нож завис в воздухе, недвижимый, как электрическая лампа на столе позади него.
– Пожалуйста, не сейчас. – Мне кажется, что я произнес эти слова, хотя шум крови в ушах не дает мне определить точно. – Я уже так близко подошел к разгадке…
– Именно поэтому я здесь.
Он выпрямляет спину. Вторая нога по-прежнему стоит на полу, готовая придать ему ускорение, когда он нанесет удар. Нож стремительно движется вниз.
Но когда он наносит удар, то падает на меня вместе с ножом. Тяжело падает, так что мне приходится с трудом выбираться из-под его бесчувственного тела.
Как только я поднимаюсь на ноги, сразу же тянусь к прикроватной лампе. Но первой включается другая лампочка, в дальнем конце комнаты. Единственная шестидесятивольтная лампочка. Ее свет обнажает целую коллекцию вещей, которые я в первый момент никак не могу соединить в единую картину.
Волосы на голове Преследователя сочатся кровью, оставляя на простыне мокрое пятно вокруг его головы.
Охотничий нож, полированный и сухой, валяется на подушке, куда он упал.
О’Брайен стоит позади него, прижав к отощавшим, похожим на спички ногам керамическую крышку от бачка унитаза. По краю этой крышки полумесяцем расплылась кровь.
Я встречаюсь с подругой взглядом, но она меня не видит. Она слишком занята тем, что пытается снова поднять свое тяжелое «оружие», раздвигая при этом пошире ноги Преследователя, чтобы подойти поближе и еще раз с силой опустить крышку на его череп.
Вес крышки тащит Элейн за собой. И она долго лежит на спине Преследователя, словно уснула, делая ему массаж. Потом она со свистом всасывает в себя воздух. И начинает махать руками, пока я не догадываюсь, что следует помочь ей подняться.
Я поднимаю свою коллегу, мы вместе отваливаемся к стене и сползаем на пол. Смотрим на тело, ожидая, что оно зашевелится. Но оно не двигается.
– Можешь донести меня до машины? – шепчет О’Брайен прямо мне в ухо.
– Конечно.
В комнате тихо. Этакая зияющая тишина, разверзшаяся после того, как внезапно прекратился шум. Хотя, по правде говоря, все события последних секунд происходили почти в тишине. Дикий танец теней, шепотов, шорохов и вздохов.
– Дэвид?
– Да-да?
– Моя очередь думать.
Глава 19
Ночью мы спим по очереди. Один дремлет, другой ведет машину. Потом меняемся. Теплый воздух с Мексиканского залива вливается в окна. Мы не разговариваем, во всяком случае, сначала. Шины тихо шуршат, словно что-то напевают, пытаясь вспомнить какую-то забытую мелодию.
– Это был он, не так ли? – в конце концов спрашивает О’Брайен.
– Да.
– Он вполне мог тебя убить.
– И тебя тоже, после того как прикончил бы меня.
– Так что же, может, нам провести свое собственное судебное заседание прямо здесь и сейчас и признать это законной самообороной?
– Не нужен нам никакой суд.
– Да я шучу.
– О’кей. Дело закрыто.
– Обещай мне одну вещь.
– Любую.
– Не спрашивай, что я при этом чувствовала. Когда это делала.
– Хорошо.
Но позже, когда некий радиослушатель просит канал АМ запустить в эфир «Отель “Калифорния”», моя спутница кладет мне ладонь на руку.
– Самое ужасное в том, как легко было это сделать, – говорит она. – Стоит найти достойную причину, и совершить убийство, черт бы его побрал, становится очень легко.
Она смеется – это такой выжатый из себя смех на фоне песенки «Восход дурной луны». А потом плачет на фоне «Лестницы в рай».
Больше мы об этом не говорим. Это означает, что мы простили себя, признали необходимость наших действий. Это, как и демон, которого мы ищем, уже стало частью нас обоих, гораздо большей частью, чем мы хотели бы думать.
К рассвету мы уже забрались глубоко в Ручку кастрюли, как в шутку именуют северо-западную часть Флориды. Завтракаем в придорожном «Уаффл Хаус», почти добравшись до Таллахасси, столицы штата. Пока я расправляюсь со своим тостом, политым сахарной глазурью, О’Брайен тычет пальцем в экран моего айфона, пытаясь определить, почему город Джупитер может стать местом нашего назначения.
– Так что мы, стало быть, ищем? – спрашивает она, попивая свой кофе и качая головой, чтобы поскорее избавиться от его горечи во рту. – Ритуальные обряды какого-нибудь культа? Младенцев, родившихся с когтями?
– Нет, ничего столь явного нам не надо. Нам просто нужна какая-нибудь странная история, не поддающаяся объяснению.
– Кажется, их и так становится все больше. Думаю, это психи в Интернете веселятся.
– Может быть. Но не исключено, что здесь нам действительно будет попадаться все больше и больше таких штучек.
Элейн зачитывает вслух некоторые из последних новостных сообщений, которые прочла на экране смартфона – новостей с восточного побережья Центральной Флориды. Многие из них и впрямь представляются удивительно странными и причудливыми. Например, история о кошке, которая нашла дорогу домой после того, как ее выкинули на дорогу в десяти милях от дома («Мы теперь глаз с нее не спускаем!» – цитируют ее владельца). Рассказ о мужчине, который выиграл подряд два многомиллионных джекпота в лотерею («Что я сделаю первым делом? Расплачусь за свой траханый грузовик!»). Сообщение об акуле, которая отгрызла ступню у австралийского туриста («Я понял, что что-то не так, когда выпрыгнул из воды и люди вокруг начали орать»). Но ничего, что носило бы печать присутствия Безымянного.
– Нам, видимо, придется просто поразнюхивать вокруг, когда мы туда доберемся, – говорю я. Но О’Брайен меня не слушает. Она полностью погрузилась в то, что в данный момент читает на экране айфона. – Что-нибудь нашла?
Подруга заканчивает чтение очередного сообщения, а я подзываю официантку, чтобы заказать еще кофе.
– Это случилось всего два дня назад, – медленно произносит Элейн.
– Это когда я был в Уичите, – говорю я. – В тот день, когда я добрался до строк «Ты, солнце… Как ненавижу я твои лучи».
– То есть это происходило в то же время, когда тебя привлекли эти строки. Значимое совпадение.
– Ты мне это перескажешь или мне лучше самому прочитать?
О’Брайен берет свой стакан с апельсиновым соком, но, сделав презрительную гримасу при виде мякоти, плавающей на поверхности, ставит его обратно на столик, так и не поднеся к губам.
– По всем статьям, это были хорошие ребята, – начинает она. – Что лишь делает эту историю еще более невероятной. Еще более ужасной.
Это произошло в начальной школе на западной окраине городишки Джупитер, известной сильным влиянием местной конгрегации, высокими результатами экзаменов, а также почти поголовным членством учителей и учеников в местных религиозных организациях. Дети там по большей части были знакомы друг с другом еще с дошкольного возраста. Сыновья и дочери верхнего слоя среднего класса, дети того, что моя коллега называет «средоточием уверенности в том, что Господь любит нас, американцев, больше всех других».
Третий класс. Восьмилетки. Дурачатся, убивают время перед ужином на игровой площадке позади школы, когда учителя уже разошлись по домам, а старшеклассники отправились туда, где обычно проводят время в сумерках. Обычный вечер, во всех отношениях ничем не примечательный. И где-то между 3.40 и 4.10 – в это время на месте трагедии появляется первый взрослый – все семеро детей вдруг нападают на одного из своих товарищей по играм. На мальчика, имя которого полиция не разглашает. На ребенка, которого родители, учителя и даже сами нападавшие всегда аттестовали как всеобщего любимца, на мальчишку, ничем не отличающегося от остальных – ни в расовом, ни в религиозном, ни в демографическом смысле, – который родился и вырос в Джупитере, как все прочие. Однако его приятели, вооружившись камнями и сучьями сикомор и используя собственные кулаки и ноги, вдруг напали на него и избили до такого состояния, что он впал в кому.
Животные. Дикие звери. Эти слова появляются во многих репортажах. «Они вели себя как дикие звери», – заявил кто-то из соседей или советник городского муниципалитета. Но его поправила мамаша одного из обвиняемых: «Дикие звери никогда не сделают друг другу такого без причины».
Следователи пытались связать это с возможным использованием наркотиков, с гангстерским влиянием, с чьими-то хулиганскими замашками. Но были вынуждены прийти к заключению, что эта вспышка насилия не была ничем спровоцирована. По меньшей мере один местный умник задрал уровень обсуждения еще выше, сообщив о возможном отравлении какими-то токсичными веществами, об облаке отравляющего газа, которое привело ребят только на этой игровой площадке к временному безумию. Но этим предположениям, что и неудивительно, не было приведено никаких убедительных доказательств. Психолог, входящий в состав школьного совета, заявил, что его опыт не дает никаких объяснений этому событию. И Элейн полностью согласна с этим его заявлением.
– Восьмилетки не станут такого делать с другими восьмилетками, – говорит она, заставив себя на этот раз проглотить немного сока, чтобы справиться с кашлем, разрывающим ей глотку.
– А как же насчет тех двух парнишек в Англии, которые убили едва научившегося ходить младенца, выманив его из торгового центра?
– Это, наверное, было просто соревнование между двумя ребятами. А что до жертвы, то они были незнакомы и рассматривали ее всего лишь как объект для своего эксперимента. Но здесь речь идет о семи ребятах – трех мальчиках и четырех девочках, – и участвовали в этом все. А жертвой стал их товарищ, приятель.
– А что об этом говорят сами дети?
– Никто из них почти ничего не помнит, разве что саму драку. А вот почему это случилось, тут они дают одно и то же объяснение.
– Какое?
– Мне велел это сделать Тоби.
Комната начинает бешено вращаться. Превращается в какую-то детскую карусель из мелькающих оранжевых и желтых оттенков.
Тоби. Тот самый, что являлся к Тэсс из Другого Места. Тот, у кого было какое-то сообщение для меня.
Мальчик, который больше не мальчик.
– Кто такой Тоби? – ухитряюсь спросить я после того, как притворился, что откашливаю нечто, застрявшее у меня в горле.
– Хороший вопрос. Никто не знает, кто это такой.
– А что им о нем известно?
– Эти ребята смогли сообщить только то, что это новенький мальчик в их городе, который не ходил в их школу, но который появился там после обеда и разговаривал с ними. И не прошло и десяти минут, как этот Тоби сумел всех их убедить, что они должны порвать того своего приятеля на части.
– Полиция его разыскивает?
– Конечно. Но у них нет никаких зацепок, никаких улик. Думаешь, они его найдут?
– Нет.
– Потому что…
– Потому что никакого Тоби нет. По крайней мере больше нет.
Мы с О’Брайен смотрим друг на друга через стол. И между нами устанавливается молчаливое согласие. Если один из нас был безумен раньше, то теперь безумны мы оба.
– Дети дали какое-нибудь описание внешности этого Тоби? – спрашиваю я, бросая на столик деньги в счет платы за завтрак.
– Тут еще одна странность. Ни один не смог дать достаточно точного описания его внешности со всеми подробностями, так что художнику не удалось составить фоторобот. Но все дети были полностью уверены насчет его голоса. Это был голос ребенка, но использовал он взрослые слова. То есть говорил как взрослый.
– Такой голос, которому никогда не скажешь «нет», – говорю я. – Да-да, я сам такой голос слышал.
Мы едем через штат по шоссе I-10, направляясь к Джексонвиллу. Это четырехполосное шоссе, асфальт здесь наложен на многослойную насыпь из гравия, что не дает нам утонуть в здешних болотах или влететь в густые лесные заросли, надвигающиеся на дорогу с обеих сторон. Потом наша машина сворачивает на юг, на I-95, мы минуем бесчисленные съезды к курортным городам и «удобным и превосходным» поселениям отставников-пенсионеров и проезжаем мимо станций приема сигналов с «Ранней пташки»[40]. Атлантика в нескольких милях к востоку.
Вот и все, что у нас осталось от сегодняшнего дня.
А я по-прежнему не знаю, что мне нужно делать. И где я встречусь с Безымянным.
Именно поэтому мы и не останавливаемся до самого Джупитера, если не считать заездов на заправочные станции и посещений туалета. Мы едем через весь этот городок, пока не останавливаемся на берегу океана, широко разрекламированного, но сомнительного курорта, где темно-коричневые волны накатываются на песок пляжа. Я паркуюсь, и О’Брайен без лишних слов вылезает из «Мустанга», сбрасывает туфли рядом с машиной и идет вниз, к воде, напряженным, скованным шагом. Присев на капот, я наблюдаю за ней. Воздух наполнен запахом соленой воды и морской растительности, а также никогда не пропадающим, сидишь ты в машине или снаружи, запахом жареной еды.
Элейн заходит в воду, не сняв одежды, даже не закатав брючины. Она просто идет вперед, хромая, словно не имеет намерения выходить обратно. Мне приходит в голову, что надо бы последовать за подругой, на случай если с ней что-то случится, если ее захватит подводным течением или она просто оступится и уйдет под воду. Но тут моя коллега останавливается и какое-то время просто стоит по грудь в воде. Каждая новая волна чуть приподнимает ее и опускает обратно ногами на дно, а вокруг и позади нее бурлит пена.
Еще некоторое время Элейн требуется, чтобы выбраться назад и вернуться к машине. Одежда ее промокла насквозь и прилипает к телу, подчеркивая ее отощавшую фигуру, так что моя спутница выглядит как потерпевший кораблекрушение моряк, выплывший на берег после многих дней болтания в океане на каком-нибудь обломке.
– Ну вот, в последний раз искупалась в море, – говорит она, садясь на капот рядом со мной.
– Не говори так.
– Да я вовсе не драматизирую ситуацию. Я вот послушала шум воды, и именно это она мне сказала. Вообще-то, это даже некоторым образом утешает. Так сказать, прощание между давними друзьями.
Я хочу возразить подруге – что это происходит с ней только потому, что мы наконец вылезли на солнце после долгой езды по шоссе и что она все равно умирает, прямо сейчас, в этот самый момент, когда ей вспомнилось такое почти забытое наслаждение, – но она права, и сейчас не время для пустых утешений. А затем, когда я уже собрался было залезть в багажник и достать оттуда полотенце, украденное вчера вечером из мотеля после поспешного и незавершенного вытирания самого себя, О’Брайен хватает меня за руку:
– Мы запросто можем проиграть. Ты это понимаешь, не так ли?
– Эта мысль никогда меня не покидала.
Читать бесплатно другие книги:
