Демонолог Пайпер Эндрю
– Это подтверждение, доказательство. Он придает вес всем этим понятиям. На свете существует множество религий, всевозможных верований. Но нет ни единого доказательства их истинности. И никто не думает, что такие доказательства вообще могут существовать.
– Поэтому они и называют это верой.
– Вот именно.
– Если не считать того, что теперь такое доказательство есть.
– Оно есть, если Дэвид Аллман решит открыть свою ячейку в Манхэттен-банке. И если последствия этого будут именно такими, как мы полагаем, то видеозапись прилета инопланетян в человеческом облике будет выглядеть как рядовой сюжет из программы новостей.
Я наклоняюсь вперед и заглядываю в боковое зеркало с пассажирской стороны. Проверяю, не видно ли позади на шоссе знакомой квадратной решетки радиатора «Краун Виктории».
– Поэтому Преследователь и хочет заполучить запись, – говорю я.
– И возможно, Безымянное хочет того же.
– Зачем? Оно уже показало мне, чего оно хочет. Я же ничего не брал, оно само мне это дало.
– Наверное, в этом все и дело.
– Если так, тогда я ничего не понимаю.
– Нам следует признать, что Безымянное, несмотря на всю свою мощь и власть, все же как-то ограничено в своих действиях.
– Оно не может принять облик живого человека, только мертвого.
– Это самое значительное ограничение. Значит, если у него имеется какое-то сообщение для нашего мира, ему требуется посыльный, чтобы это сообщение передать.
– Ученик. Апостол.
– Да, что-нибудь в этом роде. Демон не может появиться на телевидении и выступить от собственного имени с изложением собственной точки зрения, но и Господь тоже не может. Или, по крайней мере, ни один из них, насколько нам известно, пока что не пошел этим путем.
– Значит, оно рассматривает меня в качестве потенциального представителя.
– А почему бы и нет? Ты занимаешь определенное положение в обществе. Профессор Колумбийского университета, специализируешься как раз в этой области. Умный малый. Никаких связей с правительством, никаких намеков на личную выгоду. Я бы тоже тебя выбрала.
Тут я рассказываю О’Брайен о профессоре Марко Ианно, о личности того, кто сидел в кресле в Венеции. О человеке, во многом похожем на меня.
– Может быть, он считался кандидатом для выполнения того же задания, – подводит итог моя подруга.
– Безымянное что-то у него отняло – может, дочь, жену или любовницу, и он, как и я, бросился за ними в погоню. Но в конечном итоге он свое дело не сделал.
– Или же это предприятие оказалось ему не по силам.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Может быть, все это – появление призраков, следования знакам и знамениям, этот некто, который за тобой гоняется, – может, это просто тест. Испытание. Чтоб убедиться, что ты способен на нечто подобное.
– Согласно Ветхому Завету, дьявол выступает в роли испытателя людской веры, – говорю я. – В роли типа сержанта военной полиции при Отце Небесном.
– Как в Книге Иова.
– Это наиболее значимый пример, да. Добрый человек, праведник, на которого валятся бесконечные беды, утраты и прочие несчастья, чтобы проверить, может ли он их выдержать и, выдержав, доказать свою любовь к Господу.
– Чрезвычайно сильное испытание для этой любви.
– Суть всех этих историй на самом деле вовсе не в том, какие испытания сваливаются на Иова или на кого-то еще. Дело даже не столько в проверке силы их веры. С точки зрения демонологии это рассказ о том, как Сатане преподается очередной урок. Дьяволу, а не человеку.
– И в чем этот урок заключается?
– А в том, что человек может превозмочь зло с помощью любви, а вовсе не чего-то сверхъестественного.
– О’кей. Значит, ты – современный Иов.
– За исключением того, что в данном случае мои испытания – это отнюдь не «проказа лютая» и не потеря волов и верблюдов. Это проверка, пойду ли я до конца, чтобы найти Тэсс, не сломаюсь ли по пути.
– И как, по-твоему, это должно происходить?
– Тело слабо…
– … но дух силен.
– Нет, так далеко я заходить не стану. Но все равно это будет суровое испытание. И именно это мне и требуется.
Еще через полчаса или около того утренний кофе произвел свое магическое действие, и нам обоим потребовалось срочно справить малую нужду. Мы заезжаем на первую попавшуюся площадку для отдыха, где имеется бетонное здание с буквами «М» и «Ж», поставленное посреди тополиной рощицы. Я заканчиваю свои дела раньше О’Брайен и теперь стою, жду, когда она выйдет, готовый сменить ее за рулем. Неожиданно до меня доносятся отдаленные звуки какой-то возни. Глухой удар тела о закаленное стекло. Яростные мужские команды шепотом. Приглушенные женские вскрики.
Стоянка здесь узкая и длинная, извивающаяся, как змея, асфальтовая полоска ненавязчиво теряется между деревьями. Здесь очень трудно определить, откуда доносятся эти звуки, слева или справа. И меня влечет за здание туалета, туда, где парковка уходит в заросли кустарника и кончается безлюдной полянкой, уставленной столиками для пикников, скорее, интуитивное ощущение, чем логическое суждение. Там стоит припаркованный одинокий пикап «Додж», и именно в нем все и происходит.
Пока я пробегаю те пятьдесят ярдов, что отделяют меня от этого грузовичка, во мне борются желание проигнорировать услышанное и стремление оказать кому-то помощь. Что бы там ни происходило, внутри этого «Доджа», оно имеет все шансы оказаться каким-нибудь уголовным преступлением. А об уголовных преступлениях следует сообщать властям, потом делать заявление для полиции, потом подвергаться допросам… Преступления могут надолго нас задержать.
Но, несмотря на все эти мысли, я не колеблюсь. На кого-то напали. Кого-то пытаются захватить, похитить.
Звуки теперь слышно более отчетливо. Я останавливаюсь в нескольких шагах от грузовичка. Кряканье, стоны, тяжелое дыхание. Приглушенные, полупридушенные вскрики. Как будто голодные хищники сцепились из-за последнего куска мяса только что убитой жертвы.
Те, что внутри, моего прихода не заметили. Что позволяет мне неслышно приблизиться и заглянуть внутрь сквозь полуопущенное стекло пассажирской дверцы.
Мужчина и женщина. Мужчина старше ее, судя по его полосатой рубашке, застегнутой на все пуговицы сверху донизу, и штанам цвета хаки, обтянувшим колени. Волосы у него с сильной проседью, нуждаются в стрижке, непослушные кудри бьются сзади о его шею. Под ним видны только бледные руки женщины и клок медно-красных волос на сиденье. Ее руки, все покрытые веснушками, держат его за спину – то ли от боли, то ли сопротивляясь и отталкивая, то ли притягивая к себе.
Сперва невозможно даже понять, что там происходит. Звуки, которые издают эти люди, теперь доходят до визгливого воя – так орут гиены. Бессмысленные и яростные звуки. Я ошибся, когда подумал, что слышал какие-то слова или команды. Нет никаких слов, нет вообще ничего, похожего на человеческую речь. Просто два тела, слившиеся в мучительной агонии.
Я подхожу ближе, кладу руки на край полуопущенного стекла. Надо что-то делать. Просто болтаться тут – значит стать соучастником преступления. Или половым извращенцем, вуайеристом, любителем подглядывать.
Но в тот момент, когда я открываю рот и собираюсь заговорить, я узнаю их.
– Эй!
При звуке моего голоса они замирают на месте. Такое впечатление, что они только этого и ждали. Это не завершение полового акта, потому что никакой акт для них более невозможен. Они мертвы. И оказались здесь исключительно для меня.
Голова мужчины поворачивается ко мне, причем остальное его тело не двигается. На его лоснящемся от пота лице улыбка триумфатора.
– Бедный Дэвид! – говорит мне Уилл Джангер. – Ты что же, не можешь даже оттрахать эту больную сучку, которая таскается вместе с тобой?
Мне хочется отпрянуть назад, но руки отказываются отрываться от стекла. Мне придется стоять здесь так долго, как потребуется, чтобы услышать то, что мне нужно услышать.
Но следующие слова произносят не пепельно-бледные губы Уилла Джангера, а девушка, которая высовывает голову из-под него. Та самая попутчица. Тряпичная кукла.
– А ты живи до времени, блаженная чета, – говорит она. И демонстрирует мне свои почерневшие у корней зубы.
Теперь я отклеиваюсь от дверцы. И готов бежать прочь. Но тут мужчина, который только что был Уиллом Джангером, начинает меняться, и я остаюсь на месте, чтобы видеть, во что он превращается. Почти незаметная перемена черт его лица, которая не полностью превращает его во что-то другое, но тем не менее обнажает нечто, сидящее у него внутри.
– Кто ты?
Безымянное отвечает тем же голосом и тоном якобы интеллигентного человека, которым оно вещало и раньше. Слова четко сформированы, но они ломкие и острые, как бритва, жесткие, как щетина, неживые.
- Меня не знать
- Лишь может сам безвестный.
Я начинаю отступать. Но рука Безымянного дотягивается до меня и хватается за мою кисть. При этом прикосновении руку пронзает режущая боль, она проходит сквозь тело, как электрический разряд, у меня от нее кружится голова, она подобна волне дистиллированного мучения. Я мельком чувствую, как огромна его потеря, и это удерживает меня сильнее, чем его сила.
Оно произносит те же слова, которые говорил Уилл Джангер, и точно тем же тоном, какой я слышал от него в последний раз, когда мы встретились на ступенях перед библиотекой теплым весенним днем в конце семестра.
А денек-то нынче жаркий будет.
И через это прикосновение оно показывает мне Тэсс.
Реальный мир – остальная площадка для отдыха, заросшая травой зона для пикников, рощица тополей, чистое небо, – все это меркнет, погружается в темноту, словно сцену закрыли задвинувшимся бархатным занавесом. Потом из этого мрака выступает вперед какая-то фигура. Руки ее вытянуты вперед, они нащупывают дорогу. И готовы отразить нападение.
– Тэсс!
Мой вопль исходит откуда-то издалека, за тысячу миль отсюда. Но она его слышит. Слышит и бежит…
Черный занавес отдергивается и снова открывает этот мир. И теперь уже бегу я. Откатываюсь от «Доджа», потом поворачиваюсь, увеличиваю шаг, бегу к буквам «М» и «Ж». К О’Брайен, которая хромает в мою сторону и кричит что-то, чего я не слышу.
Когда я добираюсь до нее, то обхватываю ее рукой за талию и веду прочь от грузовичка. Но она сопротивляется, на удивление упорно.
– Ты что-то там видел?
– Да, в пикапе.
Она делает шаг в сторону. Ей явно больно, у нее болят суставы, колени не гнутся. Но она тем не менее движется довольно быстро, быстрее, чем можно было бы предположить.
– Элейн!
Она добирается до грузовичка и тут же сует голову в кабину. Засовывается внутрь наполовину, чтобы разглядеть, что там, внутри.
Тут я бросаюсь следом за ней и пытаюсь оттащить ее прочь. Не вижу из-за нее ничего внутри. И не слышу ничего, только злобную отповедь моей подруги, требующей, чтобы я убрал руки, черт меня побери.
Я отпускаю ее, и она отодвигается в сторону, открывая пустую кабину «Доджа». На сиденье – никого, только смятая сигаретная пачка.
– Они ушли, – говорю я.
– Я никого тут не видела, из машины никто не выходил.
– Не знаю, как это произошло. Но они были тут, внутри. А теперь их нет.
– Вот, значит, как!
– Я ведь не просил тебя проверять. И вообще, не просил тебя…
– Эй! Вам какого черта тут надо?!
Мы c О’Брайен оборачиваемся, чтобы посмотреть на того, кто задал этот вопрос. Это мужчина средних лет в слишком тесном для него деловом костюме – он выходит из-за деревьев вместе с женщиной, которая пытается привести в порядок свою юбку. Вокруг рта у нее все блестит от пота. Оба они стряхивают листья с рубашек и с волос.
– Мы тут…
– Какого дьявола, мать вашу, вам нужно в моей машине?!
– Мы просто заглянули… – говорит О’Брайен.
– Да ну?!
– Мы слышали какие-то… звуки, – добавляю я. – Изнутри.
– Звуки, значит, – повторяет мужчина, невольно делая шаг в сторону от потной женщины, которая явно не может решить, то ли ей засмеяться, то ли бежать в туалет.
– Погодите-ка, – говорит незнакомец. – Погодите, мать вашу! Вы на мою жену работаете?
– Что?!
– Она наняла сыщиков или как?
– Нет. Нет-нет! Это всего лишь…
– Сука!
Элейн уже отступает. Она берет меня за локоть, проходя мимо, и мы пятимся прочь, бормоча извинения, а потом поворачиваемся и быстренько, хотя и шагом, удаляемся.
Когда мы добираемся до «Мустанга», я начинаю объяснять, что видел в грузовичке, но О’Брайен уже открыла пассажирскую дверцу и плюхнулась внутрь.
– Поехали, – говорит она. – Расскажешь по пути. Я вполне могу обойтись без того, чтобы этот трахатель собственной секретарши всадил пулю в мою тощую задницу.
Мы снова выезжаем на федеральное шоссе. Я посматриваю в зеркало заднего вида – проверяю, не виден ли там «Додж». Моя спутница проверяет сообщения, поступившие на ее телефон по электронной почте.
– Ты ждешь от кого-то звонка? – интересуюсь я.
– Нет, это просто нервный тик, – говорит Элейн. – Когда я завожусь, то сразу начинаю играть с кнопками этой штучки.
– Это у всех, значит, такой нервный тик.
О’Брайен берет себя в руки и снова спрашивает, что я видел в кабине грузовичка.
– Тряпичную куклу. Помнишь, я тебе рассказывал, ту, что голосовала на дороге?
– Ага. Незабываемая тряпичная кукла. Но она там была не одна, да?
– Ты не поверишь, если я скажу, кто там был с ней.
– Тебе уже поздно предварять все свои рассказы всякими глупыми предисловиями.
– Кукла трахалась с одним мужчиной. Очень активно трахалась.
– Мне казалось, что она была мертвой.
– Да, мертвой. И у меня возникло подозрение, что мужик, с которым она развлекалась, тоже мертв.
Моя подруга поглощена изучением экрана своего телефона. Потом она вздыхает и выпрямляется. Глаза ее блестят каким-то сумасшедшим блеском.
– Так кто это был? – спрашивает она. – Говори.
– Уилл Джангер.
Элейн со свистом всасывает воздух, да так резко, что в первый момент я решаю, что ее прихватил приступ боли.
– Вот что я хочу у тебя спросить… – говорит она.
– О’кей, спрашивай.
– Ты сегодня свой телефон проверял?
– Нет. Кроме того, я же весь день сидел рядом с тобой. Разве ты не видела, что я его не проверял?
– Нет.
– А почему это так важно?
– Последнее сообщение, которое я получила, пришло от Дженис с нашего факультета психологии.
– И что это за сообщение?
– Там была авария, вчера вечером. Машина врезалась в опору эстакады на шоссе с Лонг-Айленда, – говорит моя коллега, снова со свистом всасывая воздух. – Уилл Джангер погиб четыре часа назад. Вот так, Дэвид.
Глава 18
И вот мы – двое профессиональных болтунов, со странными мыслями, вертящимися в двух наших ученых башках, – едем дальше, совершаем длинное путешествие от Дентона, штат Техас, до Александрии, штат Луизиана. Обмен репликами между нами весьма ограниченный: «Ты не проголодалась?» или «Вам добавки, доктор?» Возможно, мы пытаемся при этом как-то собраться с мыслями, что-нибудь придумать. А возможно, мы все еще не отошли от шока. Или мучаемся мыслью о том, попадем ли мы когда-нибудь обратно домой. Единственная определенность – это дорога перед нами, сверкающая и равнодушная. И еще солнце, просвечивающее сквозь окна машины, и клочья вязкого воздуха, липнущего к шее. Мы приветствуем приближение Юга задумчивым молчанием и все более частыми отказами кондиционера.
На ночь мы решаем остановиться в городишке Опелусес, в Южной Луизиане. Мотель «Дубрава», как выразилась О’Брайен, предлагает номера по цене «меньше, чем стоит стакан «отвертки» в отеле «Алгонкин», так что мы берем два смежных номера, соединенных дверью.
Спать невозможно. Я знаю это, еще даже не начав пытаться уснуть. Поэтому снова раскрываю дневник Тэсс. Нахожу еще одну запись, которая подтверждает, что моя дочь знала о том мире, в который я сейчас влез, знала настолько больше меня, что трудно даже себе представить.
Я знаю, откуда берутся всякие задиры и хулиганы.
У нас в классе есть одна такая. Ее зовут Роуз. Наверное, самое неподходящее имя для такого человека.
Ее все боятся, этой Роуз. Даже мальчишки. Не то чтобы она какая-то здорово крутая или что-нибудь в этом роде. Если посмотреть на ее фотку, ни за что не испугаешься. Но если она находится в комнате рядом с тобой, ты это здорово чувствуешь. И когда она на тебя смотрит, тебе хочется, чтоб она отвернулась.
(Роуз немножко толстовата. И у нее уже сиськи растут. У первой в нашем классе. А ногти у нее длинные и грязные, как будто она ими землю роет. Жируха с грязными ногтями и сиськами.)
Ко мне она никогда не пристает. Это потому, что я знаю, почему она такая. Я даже однажды сообщила ей это – шепотом, на ушко: «Ты думаешь, что у тебя есть тайный друг, но он тебе вовсе не друг».
После этого она на меня ТАК поглядела… Такой, знаете, взгляд типа: «А ОТКУДА ты это знаешь?!»
И больше она ко мне не пристает. Вроде как теперь это она меня боится.
Мисс Грин однажды специально прочитала нам целую лекцию про задир и хулиганов, еще в начале учебного года. Она сказала, что они совершают плохие поступки, потому что они напуганы, они боятся и потому что они чувствуют себя одинокими. Но она права только наполовину.
Хулиганы и впрямь боятся. Но они вовсе не одиноки.
У них имеется тайный друг, он сидит у них внутри. Это нечто такое, что начинает с хорошего, говорит всякие приятные вещи, составляет им компанию, обещает никогда не исчезать.
А потом говорит совсем другие вещи. И подает разные идеи.
Вот откуда я знаю все о Роуз. Я вижу этого ее тайного друга.
Еще через пару страниц я натыкаюсь на другой пугающий отрывок. Беспокойство он вызывает отчасти потому, что в нем говорится об ужасах, которые моя дочь испытала. И отчасти оттого, что все это, написанное ею, предназначалось для меня, чтобы я это прочитал сейчас, когда ее нет со мной.
Они всегда рядом с нами.
Раскрой пошире глаза, открой им свой ум, и вот они уже с тобой. Внутри тебя. Это совсем даже легко, особенно если проделать это несколько раз. Но даже если тебе это не понравится, остановиться уже очень трудно.
Чего им надо, чего они хотят? Кое-что нам показать. То, что они знают сами или хотят, чтобы мы думали, что они это знают. Будущее. Как подготовить мир к их приходу.
Они всегда рядом с нами.
Я прочитал этот отрывок еще раз. И еще. И прежде чем почувствовал жалость и вину, ощутил уверенность в том, что Тэсс права. Во всем. Я открыл свой ум и закрыл глаза, и теперь я тоже увидел кое-что из того, что они хотят нам показать. Хотя мне было явлено гораздо меньше, чем ей. И она знала это еще в те времена, когда мы шли по Центральному парку, намереваясь покормить уток, когда я читал ей на ночь «Таинственный сад», когда она целовала меня на прощание и обхватывала мою шею своими птичьими ручонками у входа в школу.
Стук в дверь из соседнего номера. Я прячу дневник и иду открывать. На пороге стоит О’Брайен с высунутым языком, мимически изображая смертельную жажду.
– Давай выпьем, – предлагает она.
Мы выходим из мотеля, пересекаем улицу, входим в бар «Медный поручень», заказываем пару пива «Будвайзер» и садимся за столик в углу. Пиво безвкусное, но игристое, пенистое и холодное, так что оно с легкостью делает свое дело, развязывая нам языки.
– Он, вероятно, возвращался к себе после визита к Дайане, – начинаю я.
– И наверное, под градусом.
– Может, мне следует ей позвонить.
– А ты хочешь?
– Нет. На что у меня имеется порядка восемнадцати причин. Нет, не хочу.
– Ну и не звони. Как мне представляется, это не самый удобный момент для неискренних сожалений и соболезнований.
– Я вовсе не хотел, чтобы этот малый умирал.
– Да неужели?
– Ну, может, хотел, чтобы он заболел. Или покалечился. Что угодно, чтоб убрать с его рожи эту похабную ухмылку. Но смерти я ему не желал.
– Ну что же, теперь он все равно мертв, совершенно, черт побери, мертв.
– И первое, что он сделал, оказавшись на той стороне, – это попытался отыскать меня.
– Звучит так, словно это было не его собственное решение.
– Ага. Это Безымянное ему помогало.
– Оно выбрало Уилла, чтобы поговорить с тобой. И что оно тебе сообщило?
Я не повторяю этих гнусностей насчет состояния здоровья Элейн, хотя еще раз отмечаю это в уме. Не из-за того, что это гнусность, но по той причине, что она была высказана с явным презрением и пренебрежением. Это означает, что за нами следят. А кроме того, указывает на еще одно, не менее значительное обстоятельство: О’Брайен, вероятно, была права, когда говорила, что меня наверняка выманили сюда, подальше от Нью-Йорка, чтобы лишить поддержки друга. В любом случае я уже в сотый раз за сегодняшний день чувствую благодарность ей за то, что она прилетела самолетом в Уичиту и присоединилась ко мне.
– Первой вообще-то выступила Тряпичная кукла, – говорю я. Это, конечно, ложь, но невинная. – А ты живи до времени, блаженная чета.
– Можешь не уточнять. Это Милтон.
– Кто ж еще?
– Почему именно эта строка? Она имела в виду тебя и Тэсс?
– Нет. Тебя и меня. Но тон был явно саркастический.
– Тебя и меня, – эхом повторяет Элейн, обхватывая себя руками.
– Это из четвертой книги поэмы. Сатана явился в Эдем и думает, планирует, как ему совратить Адама и Еву. Он жутко ревнует их ко всему тому, что они имеют – наслаждаются своими новыми телами, природой вокруг, божественной милостью. Вот он и говорит им, дескать, валяйте, развлекайтесь и наслаждайтесь, пока можете, потому что долго это не продлится. А ты живи до времени, блаженная чета. И кратким счастьем пользуйся, пока я не вернусь; последует затем твоих страданий долгая пора!
– Угроза.
– Несомненно. Но еще и шутка. Оно сравнивает нас с Адамом и Евой в райском саду.
– А мы вот здесь, в Луизиане. Двое людей среднего возраста, один разыскивает пропавшего ребенка, другая высыхает от болезни в терминальной стадии. Та еще парочка, безгрешная такая, просто прелесть.
– Однако в этом кое-что есть, – говорю я, внезапно воодушевляясь. – Кое-что такое, что мы могли бы использовать.
– И что это?
– Указание на тонкое эстетическое восприятие.
– Оно что, юморист?
– Нет, скорее, оно склонно к иронии. Оно всю дорогу цитирует канонический текст, шедевр поэтической формы, но с ироническим подтекстом. А это кое-что говорит о его личных качествах.
– Кому какое дело до его личных качеств?
– Мне. Приходится иметь их в виду.
Моя подруга откидывается на спинку стула, подносит к губам бутылку и с удивлением обнаруживает, что та пуста. Она машет рукой бармену и показывает ему два пальца, требуя добавки. Потом поправляется и добавляет еще два пальца.
– На всякий случай, – говорит Элейн.
Когда нам подают пиво, я рассказываю ей, как Безымянное, в ответ на мой вопрос, кто оно такое, выдало мне еще одну цитату из Милтона.
- Меня не знать
- Лишь может сам безвестный.
– Что ж, профессор, – говорит О’Брайен. – Распакуй эту цитатку.
– Это снова слова Сатаны, его изречение. Когда его останавливают ангелы, охраняющие землю, они требуют, чтоб он назвал себя. Но он не дает им прямого ответа. Слишком велика его гордыня. Дьявол полагает, что они сами должны знать, кто он такой – по причине его достижений, свершений, славы и страха, который он у всех вызывает.
– Стало быть, наш демон считает, что мы должны знать, кто он.
– Более того, он желает, чтобы я сам до этого додумался.
– Еще одно испытание.
– Я бы тоже так сказал.
– А почему ему так нужно, чтобы ты догадался, как его зовут?
– Я тоже над этим ломал голову. И думаю, что это связано со стремлением к более тесному, более интимному контакту. Если я смогу произнести его имя, это сблизит нас. А ему необходимо, чтобы мы стали очень близки. «Не как друзья, наверное, – вспоминаю я его мертвый голос, вещающий из горла Тэсс. – Нет, конечно же, не как друзья. Но, несомненно, очень близки».
– Может быть, оно просто не может первым назвать свое имя, – предлагает свой вариант Элейн, с грохотом ставя на стойку свою кружку с пивом. – Ему необходимо, чтобы ты его произнес, придав ему таким образом больший авторитет. Анонимность – одна из слабых сторон демонов. Она лишает их некоторой доли власти. Подумай над этим. «Имя мне – Легион». И Сатана так и не называет своего имени пред вратами Эдема.
– Первый шаг экзорциста – выяснить имя демона.
– Точно! Знание имени дает власть, а она может попасть и в одни руки, и в другие. В случае с демонами – с нашим демоном – он не говорит, кто он такой, потому что не может. Но если ты сумеешь определить его имя и произнести его вслух, это открывает для него некий канал связи. Через тебя.
Моя коллега кладет ладонь мне на руку. Кровь в ее руке пульсирует так сильно, что я чувствую каждый удар сердца Элейн сквозь ее утончившуюся кожу.
– Думаю, ты, вероятно, права, – говорю я. – Разве что сам я сделал бы еще один шаг дальше.
– Давай шагай.
– Меня не знать лишь может сам безвестный. Это дорога с двусторонним движением. Мы воссоединимся только тогда, когда я открою, кто оно такое, и также открою, кто такой я сам.
– В этой строке и говорится о двоих, Дэвид. Думаю, это как раз намек на открытие самого себя.
Мы выпиваем еще пива. Наваливаемся еще на две кружки – это уже третья пара, взятая «на всякий случай».
– А теперь вопрос на миллион долларов, – говорит моя подруга, тыльной стороной ладони вытирая со лба вдруг выступивший пот. – Какое же имя носит это Безымянное?
– Я пока что ни в чем не уверен. Но думаю, это имя одного из членов Стигийского Совета, которые заседают в милтоновском варианте Пандемониума.
– Но это точно не Сатана?
– Нет. Хотя оно и завидует славе своего хозяина.
Читать бесплатно другие книги:
