Демонолог Пайпер Эндрю

Глава 14

Дорога от Хэнкинсона в Линтон настолько лишена каких-либо отличительных черт или достопримечательностей, что скорее напоминает дорогу в ад. Нет, это не горящие пламенем и переполненные душами грешников страшные пещеры с картин Джотто, это место страданий, где главной пыткой является скука.

Тем не менее, когда я сворачиваю с шоссе 83 на дорогу к Линтону, у меня возникает все усиливающееся ощущение, что я был прав, когда решил ехать сюда. Точнее, это чувство, что я был неправ, приехав сюда.

Возникает беспокойство, неуверенность, которую не может смыть благополучный ландшафт вокруг – пшеничные поля ранней весной и длинные подъездные дорожки к фермерским усадьбам. Моих ушей достигает какой-то звук. Нота на высокой частоте, которая никогда полностью не замолкает.

Сначала я принимаю ее за жужжание цикад, но даже после того, как поднимаю все дверные стекла в машине, этот звук все равно остается слышен. Я бы мог решить, что это что-то вроде звона в ушах, если бы не испытывал настоящий звон в ушах раньше. А вот таких звуков я еще ни разу не слышал. Это не звон, это какие-то слова. Неразличимый монолог или речитатив, выдаваемый на такой частоте, что его почти невозможно разобрать, он почти за порогом слышимости.

Это чей-то шипящий голос, адресующийся всему миру. И когда я подъезжаю ближе к ферме сестер Рейес, у меня – вне зависимости от моих желаний – вырабатывается способность понимать то, что он желает сообщить.

К тому времени, когда я въезжаю в Линтон, на город уже опускается серая завеса сумерек. Редкие огни, лишь усиливающие ощущение запущенности, плюс забытые флажки над половиной заброшенных предприятий, несоразмерно огромные наклейки «ПОДДЕРЖИМ НАШИХ СОЛДАТ!» на стволах вязов и въездных воротах… Уже слишком поздно, чтобы разыскивать дом сестер Рейес. Значит, первым делом – пицца из заведения «Хот спот». Затем номер в самом дальнем углу мотеля «Донз». Обжигающе-горячий душ. Телевизионный канал, поток новостей об очередных жертвах голода и конкурсов новоявленных талантов. Постель.

Я засыпаю, но только чтобы немедленно проснуться. Вернее, когда я просыпаюсь, у меня сперва возникает такое ощущение, словно я спал всего пару минут. Но часы на ночном столике показывают 3 часа 12 минут ночи. Единственный свет – бледный отблеск со стороны парковочной площадки, проникающий под задернутые шторы и растекающийся по стене. Ни звука. Вообще никаких причин, чтобы быть выдернутым из сна.

В тот же самый миг у меня появляется эта мысль. Я слышу это. Скрип стальной пружины. Шлепок чего-то кожаного по чему-то резиновому. Знакомый с детства звук, доносящийся с заднего двора.

Кто-то подпрыгивает на батуте, снова и снова. Безрадостная игра, ни смеха, ни криков.

Я встаю с постели и выглядываю в фасадное окно, заранее зная, что ничего там не увижу. Звук исходит из-за сараев при мотеле.

Скри-и-и-п-шлеп. Скри-и-и-и-п-шлеп…

Прыгун все прыгает и прыгает. В ванной слышно еще лучше. Батут ближе к вентиляционному окошку. Нейлоновые занавески то разлетаются, то прилипают к окну, словно прыжки – это звук ночного дыхания ветерка, скрипучие отзвуки его порывов.

Я раздвигаю занавески. Ветерок теперь дует прямо мне в лицо. Окошко слишком маленькое, чтобы видеть все снаружи, не приблизившись к нему вплотную. Чтобы разглядеть хоть что-то, кроме кусочка темной лужайки и болот за ней, мне приходится прижаться носом к стеклу.

Скри-и-и-и-п-шлеп. Скри-и-и-п-шлеп…

Посмотри вправо. Ничего там нет.

Прижимаюсь еще сильнее, пока стекло не выскакивает из рамы. Голова высовывается наружу. Шея ложится на подоконник.

Скри-и-и-п-шлеп…

Посмотри влево. Ага, вот она!

Руки Тэсс неестественно плотно прижаты к бокам. Ноги сгибаются только в коленях при каждом касании прогибающегося эластичного брезента, который подбрасывает ее обратно вверх, всякий раз на одну и ту же высоту. Голые ступни плоские, как обрезки доски.

Это ее собственное тело, хотя управляет им сейчас кто-то другой. Это ее лицо. От подбородка вверх – это моя дочь, которая смотрит на меня в полном недоумении, даже в панике. Не понимая, как она здесь оказалась и как ей остановить эти прыжки. Тэсс не сводит с меня взгляда, потому что это все, что она сейчас может понять. Это единственное, что держит ее в этом мире.

Она открывает рот. Но не издает ни звука. Но я все равно слышу.

Папочка…

Я пытаюсь протиснуться сквозь оконную раму, но она слишком узка, слишком мала для моих плеч, они не пролезают. Тогда я втаскиваю голову обратно внутрь и бегу к двери. Мои босые ступни шлепают по асфальту парковки, а потом скользят по мокрой от росы траве, когда я заворачиваю за угол.

Даже увидев, что дочери там нет, я продолжаю бежать. Хватаюсь за батут, за брезент в надежде почувствовать оставленное ею тепло.

Обегаю вокруг здания мотеля в стремлении увидеть хоть что-то. Бросаюсь к болоту и проваливаюсь по пояс в рыгающую серой трясину.

Конечно, ее здесь нет.

И конечно, я продолжаю ее высматривать.

Еще час я хожу-брожу вокруг мотеля, огибая его по периметру. Кричу, зову через каждые несколько минут даже после того, как один из постояльцев открывает дверь и сообщает мне, что сейчас заткнет мне глотку, если я не заткнусь сам. В какой-то момент имя Тэсс замирает у меня на губах, вызвав слезы и комок в горле. Вот он я, перемазанный в болотной жиже безумец, который бродит по ночам и воет на луну.

Это было совсем не то, что называется отличным ночным сном.

Утром я направляюсь в город, чтоб позавтракать в ресторане «Харвест энд Грилл». Паркую машину перед входом. На пути к входной двери вижу виляющую хвостом дворнягу, вышедшую почесаться. Желаю ей доброго утра, и она отвечает тем же, лизнув мне руку.

– Присмотри за моей машиной, ладно? – прошу я собаку, и она, кажется, понимает. Присаживается задницей на тротуар и смотрит мне вслед, подняв уши торчком.

Войдя в зал, я занимаю место возле кухни, спиной к входной двери. Именно поэтому минуту спустя я не замечаю приближающегося ко мне человека, который садится напротив и толкает ко мне по столешнице вчерашний номер «Нью-Йорк таймс».

– Решил напомнить вам о доме, – говорит Преследователь.

Я резко поворачиваюсь. Никто из прочих посетителей ресторана не видит ничего необычного в его внезапном появлении. Да и с чего бы? Двое незнакомцев, чужаков, видимо, путешествуют вместе, а сейчас вместе завтракают. Если подумать, подобная оценка более или менее соответствует истинному положению вещей.

– Ты меня нашел, – говорю я.

– Да я тебя никогда и не терял.

– Вздор.

– Ладно. Понадобилось сделать несколько звонков, чтоб тебя догнать.

– Звонков кому?

Он прикладывает указательный палец к губам.

– Коммерческая тайна.

Подходит официантка, чтоб налить нам обоим кофе. Спрашивает, готовы ли мы сделать заказ. Я тыкаю пальцем в меню – «Фармерз фист», «Праздничный пир фермера», фирменное блюдо номер 4.

– Мне один тост, – говорит Джордж Бэрон, отдавая ей меню и не сводя при этом с меня глаз.

Мне приходит в голову, что раз уж он снова меня нашел, значит, намерен меня убить. Не здесь, в этой забегаловке, не прямо сейчас, но, несомненно, здесь, в Линтоне. Странная вещь, но гораздо большим шоком, чем мысль о неизбежной смерти, становится для меня угроза погибнуть в Северной Дакоте. Я всегда полагал, что моя кабинетная жизнь закончится летальным исходом в собственной постели, дома, без мучений, на обезболивающих, с очередной цитатой из великих поэтов на устах. Пуля в лоб где-то в глухой провинции, в каком-нибудь Хиксвилле – это вообще из другой оперы, из другой жизни. Правда, я сейчас и живу жизнью совсем другого человека.

– Эй, Дэйв! – окликает меня Бэрон. – Посмотри сюда. На меня.

А надо ли? Может, лучше просто встать и убраться отсюда в надежде, что мне удастся добежать до «Мустанга» раньше, чем он доберется до своей «Краун Виктория»?

Нет, я не успею. Я могу оторваться от преследований этого человека – иногда, на короткие периоды времени. Я уже ухитрялся избегать его, иначе не оказался бы здесь, но он в конце концов все равно найдет меня снова. И сделает то, что намерен сделать.

– Я ничего тебе не отдам, – говорю я.

– Ну и ладно. Мой наниматель изменил задание.

Я уже не могу больше смотреть на гравюру, изображающую охотника, стреляющего уток, которая висит на гвозде над холодильником для пирогов. Так что я перевожу взгляд на своего собеседника. Вид у него почти дружелюбный.

– И что ему теперь надо? – интересуюсь я.

– Ты становишься интересен, – замечает он.

– То ли еще будет после парочки стаканов!

– Мой наниматель хотел бы знать, куда ты направляешься.

– Никуда конкретно.

Преследователь отпивает кофе. Глотает. Вкус напитка, видимо, напоминает ему о его язве, так что он со стуком ставит чашку на блюдце, словно увидел утонувшего в ней паука.

– Твое задание, – говорю я. – Ты сказал, что оно изменилось.

– Временно. Конечно, наш изначальный интерес остается тем же – получить документ.

– О чем ты пока что даже не упоминал.

– Мы знаем, что ты не взял его с собой. Мы знаем, что тебе известно его местонахождение, и ты в конечном итоге скажешь мне, где он хранится. Но этот момент пока что остается в подвешенном состоянии.

– Сколько у меня осталось времени?

– Немного, как я полагаю.

– Твой наниматель нетерпелив.

– Мы с ним оба такие.

Приносят «Фармерз фист». Это настоящее птичье гнездо из взболтанных яиц с полным набором различных мясных изделий для завтрака: сосиска, завернутая в ломоть бекона и уложенная на кусок ветчины. Преследователь рассматривает это блюдо с нескрываемой завистью.

– Хочешь кусочек? – предлагаю я.

– Это ж страшная отрава, она тебе все сосуды закупорит!

– Все мы однажды подохнем.

– Ага. Только куда ты отправишься на следующий день после этого, профессор?

Он откусывает кусочек от своего тоста. На пластиковое покрытие стола сыпется целый дождь крошек.

– А что ты здесь вообще делаешь? – спрашиваю я. – Если просто следишь за мной, продолжай следить.

– Я приехал сюда, чтобы убедить тебя в том, что ситуация сложилась очень серьезная. Потому что не уверен, что ты осознал это до конца.

– Уже осознал.

– Неужели? Тогда скажи мне вот что. Зачем ты сюда приехал?

– Тебя это не касается.

– Это личное дело, я понимаю. Мой наниматель видел пару людей в подобных ситуациях. Людей, перед которыми была открытая дверь. Такая дверь, которую следует закрыть. Или бежать от нее куда подальше. По большей части они так и поступали. Но иногда некоторые люди почему-то решают, что могут пройти прямо сквозь эту дверь, осмотреться там и на пути обратно сцапать что-нибудь на память в качестве сувенира, как из магазина подарков. Но это никогда не кончается добром.

– Погоди-ка, – говорю я, измеряя глазами расстояние между нами и прикидывая, удастся ли мне со своего места дотянуться до ворота его рубашки. – Тебе известно, кто ее держит?

– Вот видишь? В этом-то все и дело! Ты гонишься за чем-то, за чем тебе вовсе не следует гоняться.

– Это совет твоего нанимателя?

– Нет, это мой совет. Мой наниматель заинтересован только в том, чтобы заполучить то, что находится у тебя, и, если это возможно, узнать то, что тебе известно.

– Стало быть, эта забота обо мне, которую ты демонстрируешь, она исходит только от тебя самого?

– Я сделаю то, за что мне заплатили, профессор. Я, черт побери, готов сделать все, что угодно! Но, как я уже говорил, я просто исполнитель, мальчик-посыльный из «Астории».

Он берет со стола еще один ломтик тоста, но на этот раз явно не испытывает желания его съесть.

– Давай попробуем еще раз, Дэвид, – говорит он. – Что привело тебя в Линтон?

– Открытие охотничьего сезона.

– Ты охотишься за своей дочерью. За Тэсс.

– Ты знаешь, где она находится?

– По правде говоря, мне нежелательно это знать.

– Тогда что ты вообще знаешь?

– Что она пропала. Что ты считаешь, будто бы можешь это исправить. Ты не первый, это вовсе не неслыханная ситуация – с точки зрения моего нанимателя. Хотя следует признать, что тебя рассматривают как несколько особый случай.

– По причине наличия документа.

– По той причине, что тот, у кого, по твоему мнению, оказалась сейчас твоя дочь, заинтересован в тебе самом. Именно потому ты и обладаешь этим документом – вот что самое главное.

– Ты хочешь сказать, что мне на роду написано обладать им?

– А ты, что ли, решил, что причина в том, что ты такой умный?

Официантка останавливается рядом, чтобы подлить кофе в наши чашки. Это занимает у нее на пару секунд больше времени, чем должно бы. И она успевает хорошенько меня рассмотреть. Не наемника, который сидит за моим столом, а внезапно вспотевшего, дрожащего как осенний лист меня.

– У нас с тобой, возможно, разные цели, – снова начинает Преследователь, как только официантка уходит. – И тем не менее если ты забудешь об этом, если простишь некоторые предпринятые нами меры, то окажется, что мы оба на той стороне, которая стремится к добрым целям. Вот так, Дэвид.

– Но ты не можешь вернуть мне мою дочь.

– А ты думаешь, он может?

– Он?

– Он. Она. Оно. Они. Лично я всегда думаю о дьяволе в мужском роде. А ты?

– А какое отношение ко всему этому имеет дьявол?

– Самое непосредственное. Он – причина того, что ты оказался здесь и раскатываешь по этим равнинам. И того, почему так упорно держишься за вещь, которую я хочу получить. Почему Тэсс больше не рядом с тобой.

Вот это удар. Смятение и головокружение такие, что мне приходится ухватиться за край стола, чтобы не упасть со стула. Кажется, я слишком много болтаю. И слишком много слушаю этого типа. Безымянному это не нравится.

– Он… – начинаю я и замолкаю.

– Давай, давай, профессор, говори.

– Он похитил мою дочь.

– Может быть. – Джордж Бэрон пожимает плечами. – Если он это сделал, ты никогда не получишь ее обратно.

– Мне необходимо поговорить с ним.

– Он лжец, Дэвид! Дьявол всегда лжет! Ему что-то от тебя нужно. И сейчас, вот прямо сейчас, что бы ты ни делал, ты уже на полпути к тому, чтобы отдать ему это.

– Это тебе что-то от меня нужно.

– Да. Но, возможно, я могу тебе помочь.

– Можешь вернуть мне дочь?

– Нет.

– Значит, ты не можешь мне помочь.

Я встаю из-за стола. И с каждым дюймом, на который увеличивается расстояние между мной и Преследователем, я все больше вновь обретаю равновесие. Что он теперь сможет мне сделать? Остановит меня прямо здесь, в толпе посетителей, заполнившей «Харвест энд Грилл?»

Именно это он и делает.

Его рука хватает меня за плечо, когда я толчком распахиваю дверь. Меня наполовину разворачивает на месте. Бэрон оказывается так близко, что его губы тыкаются мне в ухо.

– Я все нынешнее утро вел себя как джентльмен, – говорит он, и его пальцы впиваются мне в плечо, хватаются за бицепс и выкручивают его. – Но когда раздастся зов, для меня это не будет иметь никакого значения. Понимаешь?

Он выпускает меня за мгновение до того, как раздается мой крик боли, и отталкивает меня в сторону, чтобы выйти первым.

Путь к «Мустангу» я проделал, низко опустив голову, поэтому собаку заметил только тогда, когда уже достал ключи от машины и открыл водительскую дверцу. Ее тело лежало на капоте. На передние фары стекал густой поток крови. Глаза ее были открыты, уши по-прежнему стояли торчком.

«Я, черт побери, готов сделать все, что угодно!»

Я подсунул под нее ладони, поднял мертвое тело и опустил его на землю, отчего весь перемазался кровью. Теплая, как вода в ванне, собачья кровь осталась у меня на щеках и на шее.

Некоторое время я раздумываю, не засунуть ли мне убитую дворнягу в багажник и не поехать ли в хозяйственный магазин за лопатой, чтобы потом выкопать где-нибудь яму и похоронить собаку. Но в конечном итоге я оставляю ее лежать там, где она лежит, прижавшись к бортовому камню, глядя пустыми, безжизненными глазами на солнце.

«Сколько у меня осталось времени?»

«Немного, как я полагаю».

Сев за руль, я тоже бросаю взгляд на солнце. Оно жжет.

Я еду обратно в мотель и присаживаюсь на край кровати, раздумывая, что я, черт меня возьми, тут делаю. Нет, это не совсем так: я знаю, зачем я здесь оказался, чем я тут занимаюсь, но не знаю, как мне это сделать. В том маловероятном случае, если я прав и действительно гонюсь через американские просторы за реальным демоном, каким способом, по моему мнению, мне удастся его поймать? У меня в распоряжении нет святой воды или распятия, нет золотого кинжала с печатями, подтверждающими санкцию Рима. Я учитель с просроченным билетом в спортзал. Не дотягиваю до архангела Михаила, громогласно бросающего вызов с небес.

И все же Преследователь прав. Демон, за которым я гонюсь, кажется, и впрямь заинтересовался мной. Он даже пошел на такие труды, что принял человеческий облик, чтобы перекинуться со мной несколькими словами – совсем недавно, в виде той девицы, что залезла мне в промежность. Поэма Милтона содержит предупреждение насчет именно такого.

Духи всякий пол

Принять способны. Или оба вместе.

Ну и какое послание несла та Грязная Тряпичная Кукла? Что мне еще предстоит уверовать? Не только мозгами, но и всем телом.

И Слово стало плотию, и обитало с нами…[31]

Слово Евангелий, рассказ о Боге и о Сыне Божием. Но также рассказ об искушении, грехе, препятствиях на пути, о демонах. Что, если все это не просто какая-то аллюзия, не намек, но буквальная, настоящая история, рассказ участников вполне реальных событий, имевших место давным-давно, но продолжающихся и поныне, дотянувшихся до нашего времени?

Несомненно, теперь, после всего, что я видел, я буду вынужден согласиться с тем, что это вполне возможно. Мне придется вообразить, что все слова и истории, которые я изучал, материальны, что они существуют, живут в этом мире. Как будто это вовсе не истории.

А теперь ты должен верить здесь и сейчас.

Судьба. Фактор, который определяет, где и когда в древних трудах, которые я изучаю и преподаю, кончается личность персонажа, хотя этот фактор, как предполагается, современную его сущность оставляет нетронутой. Но что, если современные предположения не соответствуют истине? Что, если эта охота на демона и есть моя судьба с тех самых пор, как учеба подняла меня над этим бирюзовым миром, из которого я вышел, и дала мне свободу, позволив вести интеллектуальную жизнь?

Это, несомненно, правда: когда я поступил в университет, больше всего меня поразило богатство предоставленного мне выбора – даже больше, чем обилие деток богатеньких родителей и прелестных первокурсниц. Моим призванием была литература, и я это отлично понимал. Но какую из ее многочисленных сфер следует выбрать? В какой из ее тоннелей спуститься? У меня были короткие периоды флирта с Диккенсом, потом с Джеймсом, потом с романтиками. Но в конце концов, к моему собственному атеистическому удивлению, первое место в моих изысканиях непререкаемо заняла Библия. А вскоре после нее – Милтон. Его белый стих, который, кажется, пытался защитить незащитимое. Поэма, которая после первого прочтения заставила меня плакать от осознания того, как негодяй пытается отставить в сторону свое прошлое и найти выход из тьмы, использовать только собственный мозг, чтобы вывести его из юдоли страданий.

И проиграли бой. Что из того?

Не все погибло.

Я хорошо помню, как уже в качестве выпускника я все вечера торчал в библиотеке Корнэллского университета, читая и перечитывая эти строки и все больше убеждаясь: «Вот оно!» Боевой клич, обращенный непосредственно ко мне, к своему брату-аутсайдеру, стремящемуся добиться триумфа не через оптимизм, а путем отрицания. Я решил, что посвящу свою жизнь тому, чтобы оправдать деяния и поступки этого персонажа, сатаны, равно как и оправдать самого себя, тоже падшего, тоже одинокого.

Хотя я никогда никому в этом не признавался, в те вечера я иногда замечал в книгохранилище присутствие еще одной личности. Присутствие, которое, кажется, заставляло меня еще сильнее утверждаться в приверженности этому выбранному мной направлению исследований. По крайней мере именно так я интерпретировал явление мне моего утонувшего брата. Лоуренса. Вот он сидит на стуле по другую сторону моего стола, болтая ногами, и с него стекает на пол речная вода или ускользает за угол книжного шкафа, оставив за собой зеленоватую лужицу. И все же, возможно, то, что я принял за одобрение и ободрение, на самом деле было предупреждением. Может быть, Лоуренс являлся мне, чтобы показать, что мертвые – и те, что действительно жили, и те, что были описаны в книгах – никогда не остаются настолько мертвыми, как мы привыкли верить, как заставили себя верить.

Но если эта поездка, которую я предпринял, и есть моя судьба, тогда какова моя роль в ней? Я всегда считал себя человеком, стоящим в стороне от всего происходящего, безобидным специалистом в сфере истории культуры, переводчиком с забытого языка. Но, возможно, Худая женщина оказалась ближе к истине, определив мое истинное призвание. Демонолог. Чтобы добраться до Тэсс, от меня потребуется применить на практике результаты всех моих научных исследований, чего я никогда раньше не делал. Я даже не задумывался о подобном их использовании. Но теперь мне нужно будет более серьезно отнестись к мифологии зла.

Первый шаг в подобной игре – точно определить, с какой именно версией демонологии мы имеем дело. Версией Ветхого Завета или Нового? С иудейскими шедим Талмуда или с демонами Платона, с этими духами, занимающими промежуточное положение, не богами, но и не смертными, а чем-то находящимся между ними? Платон – теперь, когда я начал задумываться над этим, – определял этих даймон как «знание». Демоническая сила и власть, по его представлениям, проистекают не из зла, но от знания, понимания сути вещей.

В Ветхом Завете сатаны (поскольку их появления почти всегда описываются во множественном числе) – это стражи над землей, надзиратели, проводящие испытания веры человека, исполняющие роль преданных слуг Господних. Даже в Новом Завете сам Сатана – это одно из Божьих созданий, ангел, который сбился с праведного пути. Каким образом? В результате злоупотребления знанием. Материя, из которой создан Антихрист, – это не тьма, но интеллект, умственные способности. Способность предвидеть.

Напоминает способность загодя предугадать значения индексов на мировых фондовых биржах.

Ясное дело, мой демон желал таким образом продемонстрировать свою силу и власть. Доказать, что его интеллект так же могуч, как его способность чем-то обладать или что-то украсть.

Оно.

Он. Она.

Безымянное.

И все это время при каждом столкновении, начиная с Худой женщины и кончая Тряпичной куклой, эта сущность всегда отказывалась назвать свое имя. Это еще один способ поиздеваться надо мной. Но также это одно из его уязвимых мест. В соответствии с официально утвержденным Католической церковью ритуалом экзорцизма, использование имени демона против него самого есть первый способ противостояния его власти, отрицания этой власти.

Мне необходимо узнать имя этого демона. После чего я смогу выяснить, чего он хочет. И найти Тэсс.

Если подойти к этому вопросу с использованием всей огромной библиотеки возможностей, собрав воедино все демонические фигуры из всех верований, религий и фольклорных традиций, будет уже невозможно точно определить подозреваемого. Но мой демон избрал именно меня. Милтониста, исследователя Милтона. Его неоднократное цитирование отрывков из «Рая утраченного» нельзя считать случайным. Это ведь одна из версий вселенной демонов, посредством которой они желают, чтобы их видели.

Что в итоге приведет нас в Пандемониум. В Палату совета, где, как писал Милтон, Сатана собирает своих учеников для обсуждения наилучших способов подорвать власть Бога.

Молох

Хамос

Ваал

Ашторет

Таммуз

Астарта

Дагон

Риммон

Осирис

Изида

Ор

Велиал

Мое Безымянное – один из них. И у меня есть всего три дня, чтобы определить, который именно.

Самого Сатану можно в этот список не включать, если положиться на утверждение голоса, который вещал устами Марко Ианно. Да и в самом деле, тот факт, что Безымянное организовало это предварительное знакомство, своего рода фанфарное вступление перед собственным появлением, кое-что говорит о его характере. О его гордыне. О тщеславии. О его стремлении к показухе и умении организовать впечатляющее зрелище. А ссылки на Джона Милтона дают мне не просто какие-то намеки. Они демонстрируют, что эта сущность и себя рассматривает в роли и качестве исследователя. Это демонстрация родства – но и состязания – со мной.

Мне нужно узнать имя Безымянного, попытаться прочитать, раскодировать его личность. Милтон придал точные характеристики всем членам Стигийского Совета, придумал способ выделить их и отличить друг от друга, «очеловечить» их.

Так что вот кем мне предстоит стать. Распознавателем, различителем демонов.

Глава 15

Найти ферму сестер Рейес оказывается совсем легко – достаточно просто открыть имеющуюся в мотеле телефонную книгу и занести их адрес в айфон. Это совсем недалеко. Судя по всему, всего 6,2 мили отсюда. Если тронуться прямо сейчас, я доберусь туда задолго до обеда.

Конечно, остается проблема с Преследователем. Если я поеду к Рейесам, имея Джорджа на хвосте, это может не только привлечь его внимание к загадке сестер-близняшек, но и встревожить его нанимателя достаточно, чтобы тот отдал ему приказ пришить меня. Мне необходимо выяснить, прав я или ошибся, приехав в Линтон. Без его участия.

Это поставило меня на некоторое время в тупик, пока я не выглянул в фасадное окно и не увидел «Краун Викторию» Преследователя, припаркованную всего футах в двадцати от моего «Мустанга». Значит, он тоже тут поселился. И не имеет ничего против того, чтобы я об этом знал.

Понимая, что он наверняка следит за каждым моим движением, я выхожу из номера, заглядываю в контору мотеля и прошу дать мне отвертку и ведерко для льда. Наливаю в ведерко воды. Иду обратно к себе в номер (делая при этом вид человека, решившего добавить несколько кубиков льда себе в содовую) и задерживаюсь рядом с машиной Преследователя. С помощью отвертки вскрываю лючок заливной горловины топливного бака и свинчиваю с нее крышку. Выливаю воду из ведерка в бак.

После чего пускаюсь бежать.

И вот я уже за рулем «Мустанга», даю задний ход и разворачиваюсь, когда Бэрон выходит из своего номера – сперва неспешно, но потом, заметив крышку своего бензобака, валяющуюся на земле, уже в тревоге, так что у меня есть все возможности насладиться его яростным взглядом.

Теперь все будет по-другому, говорит мне этот взгляд. Никаких больше угроз при помощи убитых собак, никаких больше предупреждений. Когда придет соответствующий приказ, он всего лишь выполнит его – торопиться ему некуда.

Но мне нельзя полагаться на это, потому что теперь он уже бежит. Ко мне. Он вытянул вперед руки, словно намеревается пробиться прямо сквозь ветровое стекло.

Моя нога давит на педаль газа, и я пролетаю мимо него, намеренно сделав поворот не в нужную мне сторону, а потом объезжаю квартал и направляюсь на юг, прочь из города. Незамеченным. Ему не потребуется много времени, чтобы обзавестись новыми колесами.

Но мои-то уже крутятся! Я от него оторвался.

Это короткая поездка – на юг от Линтона, к маленькому поселению на перекрестке дорог, Страсбургу, а потом еще пара миль на запад, к ферме сестер Рейес. В это время на полях не слишком-то много растительности. Поля по обе стороны гравиевой подъездной дорожки возделаны, но не засеяны, так что из земли торчат лишь редкие побеги травы. Поэтому сам фермерский дом виден гораздо лучше, чем был бы при других обстоятельствах. Белый, обшитый досками игрушечный домик, торчащий посреди бесконечного пространства.

Тот самый дом и тот же самый бесконечный горизонт, что и на рисунке в дневнике Тэсс.

Перед домом – одинокое дерево, к нему прислонены грабли с древком, растрескавшимся от долгого пребывания на солнце. В самой вышине, под коньком крыши, – серое осиное гнездо, прилепившееся к доскам. Внизу этого гнезда – черная дыра, вход, кишащий влетающими и вылетающими насекомыми. На земле, вдоль ведущей к дому дорожки – густые заросли травы с торчащими во все стороны колючками, прямо как колючая проволока. Такое впечатление, что вся эта ферма и все работы на ней были оставлены и заброшены несколько лет назад и теперь она уже на полпути к тому, чтобы превратиться в нечто совсем другое и зарасти сорняками и кустарником.

Я на месте. Иду к крыльцу с напряженным от опасений и дурных предчувствий лицом.

Тэсс видела все это. Знала, что я приду сюда.

Бедный ПАПА…

Передняя дверь распахнута. Полиция? Сосед, принесший корзинку яиц? По какой-то причине я не ожидал, что кто-то будет конкурировать со мной за право занять время Делии Рейес. Я стучу по раме дверной сетки, одновременно редактируя в уме заранее подготовленные вежливые фразы. Чем больше у меня уйдет времени на проникновение в этот дом, тем больше шансов за то, что тут может объявиться кто-то другой и вышвырнуть меня отсюда.

Я уже собираюсь постучать еще раз, когда открывается внутренняя дверь и передо мной возникает жилистая пожилая женщина, одетая, кажется, в несколько старых свитеров, натянутых слоями, и в джинсовую юбку до колен. Ее длинные волосы стянуты на затылке резинкой, так что их концы торчат в разные стороны, как щетка или швабра. Карие глаза, живые и широко открытые, поблескивают от хорошего настроения.

– Мисс Рейес?

– Да?

– Меня зовут Дэвид Аллман. Я не из полиции. И не пишу в газеты.

– Рада это слышать.

– Я приехал, чтобы побеседовать с вами.

– Кажется, вы уже со мной беседуете.