Сумерки зимы Марке Дэвид
— Ее звали Дафна Коттон, — заговорила Тремберг уже не таким скребущим голосом, будто скорбной сцене удалось смягчить ее. — Пятнадцать лет. Четыре года прихожанка этой церкви. Приемный ребенок…
— Не так быстро, — попросил Макэвой. У него логический склад ума, но разбираться в деталях куда проще, если те занесены в блокнот по порядку. Ему нравится процесс следствия, стройность последовательных заметок. Но из-за боли в голове и тумана в сознании он не знал, что именно удержится в памяти. — Дафна Коттон, — повторил он. — Пятнадцать. Удочерена. Она местная?
Тремберг с недоумением глянула на него:
— Сержант?
— Здесь у нас черная девочка, детектив-констебль Тремберг. Может, она родом с другого континента?
— А ведь и верно. Не имею понятия.
— Ясно.
Оба разочарованы в себе и друг в друге. Макэвоя беспокоило мелькнувшее слово — «черная». Не стоило ли воспользоваться профессиональным арго? Может, вообще не нужно упоминать цвет кожи? Это профессионализм или обычный расизм? В полиции найдется еще пара человек, кому свойственно обременять себя подобными сомнениями, но если бы не Ройзин, умеющая успокоить, Макэвой давно бы нажил язву, изводя себя такой чепухой.
— Итак, — он еще раз оглядел тело девушки и перевел взгляд вверх, к церковным сводам, — что сказали свидетели?
Тремберг сверилась с блокнотом.
— Она служка, сержант. Из тех, что несут свечи во время шествия. Сидят перед алтарем, пока идет служба. Принимают посох, который протягивает священник, и убирают подальше. В общем, сплошь церемонии и пышные жесты. Большая честь, надо думать. Она занималась этим с двенадцати лет. — Неприкрытый сарказм в голосе Тремберг не оставлял сомнений, что ее собственные религиозные убеждения недалеко ушли от агностицизма.
— Не часто посещаешь воскресные службы? — с усмешкой спросил Макэвой.
Тремберг фыркнула:
— В моем семействе, сержант, воскресенья были для другого таинства — «Формулы-1». Правда, соблюдали мы их истово.
В дальнем конце центрального прохода под внезапным порывом ветра хлопнула дверь, и в ритмичных вспышках синих огней Макэвой успел заметить надгробные камни и ворота, рождественские гирлянды и полисменов в форме. Он ясно представил происходящее. Сумерки. Констебли в желтых дождевиках приматывают сине-белую ленту оцепления к кованым воротам. Выпивохи из паба напротив глазеют поверх ополовиненных кружек, а автомобили едва не сталкиваются перед церковью, скрежеща тормозами; взволнованные водители выскакивают к домочадцам, топчущимся на заснеженной площади, чтобы увезти их наконец прочь от пережитого ужаса.
— Значит, убийца точно знал, что найдет ее здесь?
— Если целью была именно Дафна, сержант. Жертву он мог выбрать и случайно.
— Справедливо. На обратное что-нибудь указывает?
— Пожалуй, нет. Хотя у меня есть показания Юэна Лича, который вспомнил, как нападавший оттолкнул двух других служек, чтобы добраться до нее, но в такой суматохе…
— А остальные что говорят?
— Ничего определенного. У алтаря неожиданно возникла чья-то фигура, и уже в следующий миг подозреваемый повалил девушку и принялся ее кромсать. Может, что-то прояснится, когда свидетели соберутся с мыслями, но им потребуется время.
— Патрульные молчат? Никто не видел убийцу?
— Как в воду канул. Слишком ветрено для вертолета, да и поздно уже. Но, учитывая кровь, которой он был залит, кто-то мог запомнить…
— Хорошо.
Макэвой посмотрел на Тремберг. Если сравнивать с Ройзин, внешность Хелен особо примечательной не назовешь, но, на вкус Макэвоя, таким лицом запросто мог бы заинтересоваться художник. Тонкие, эльфийские черты и круглая голова — как ужин гурмана посреди простецкой тарелки. Высокая и атлетичная, на вид тридцать с хвостиком, одевается неброско, не выставляет себя ни объектом вожделения для коллег-мужчин, ни соперницей для женщин с более агрессивным складом ума. С нею не скучно, она предприимчива, умеет ладить с людьми и, хотя едва заметное подергивание уголков губ выдает ее охотничье возбуждение, Макэвою нравится апломб, которым она маскирует волнение.
— А ее близкие, они были в церкви?
— Нет. Хотя обычно приходят. Причетник сказал, они друзья церкви, что бы сие ни значило. Во всяком случае, сегодня Дафна была одна. Родные высадили ее неподалеку, домой собиралась вернуться самостоятельно, — по словам другого служки, парнишки постарше. Хочет стать священником. Или викарием. Не знаю, в чем там разница.
— Но им сообщили? Родители знают?
— Да, сэр. Мы уже связались с семьей. Я решила, ты захочешь пообщаться с ними сразу, как только очухаешься.
Макэвой скупо усмехнулся. Он доволен, что успел подняться: останься он сидеть, колени уже запрыгали бы от чувства, которое человек не столь педантичный назвал бы «волнением». Но это вовсе не нервы. Это предвкушение. Он желает знать, кем была Дафна Коттон. Желает знать, кто убил ее и почему. Хочет понять, как вышло, что лезвие мачете миновало его самого, Эктора Макэвоя. И почему в глазах убийцы стояли слезы. Желает доказать, что ему по силам разобраться в этом деле, что он больше чем просто «коп, скинувший Дуга Роупера».
Макэвой оглядел церковь, это величественное, вселяющее благоговейный трепет пространство. Останется ли оно прежним? Смогут ли прихожане вновь занять свои места на скамьях и не вспомнить, как из рядов паствы выскочил убийца и расправился с девушкой в тот момент, когда она, со свечой в руках, служила в храме?
Он зажмурился. Провел ладонью по лицу. Вновь открыв глаза, увидел перед собой гигантского золоченого орла со сложенными крыльями. Задумался о значении образа. Что делает здесь орел — у края нефа, повернутый к готическим ступеням, ведущим на кафедру? Интересно, кто поставил здесь птицу и зачем? Мысли мелькали все быстрее. Значит, так. Убийство в церкви, за две недели до Рождества. Он невольно сморщился, вспомнив, как менее двух часов назад пение церковного хора выплескивалось на площадь, согревая сердца всем, кто его слышал. Что должна была ощутить Дафна Коттон в те кошмарные секунды, когда объятия веры, хранившей ее саму и других прихожан, пробил холодный клинок?
— Машина уже ждет, сержант, — нетерпеливо сказала Тремберг. — Бен Нильсен мчится сюда, чтобы организовать опрос свидетелей. Мы вызвали детских психологов, которые поговорят с мальчишками из хора. Кажется, у них был наилучший обзор, у бедняжек…
Макэвой направился было к выходу, но тут во внутреннем кармане ожил мобильник. Дрожь в руке выдавала растущую тревогу. Самому надо было связаться с начальством! Доложить обстановку, привязать свое имя к расследованию этого дела. Но, пока балом правила неопытная детектив-констебль Тремберг, сам он валялся на носилках в «Скорой помощи».
— Сержант уголовной полиции Макэвой.
— Макэвой? Говорит помощник главного констебля Эверетт. Что у вас там? — Голос натянут и суров.
— У нас все под контролем, сэр. Мы уже на пути к родственникам убитой…
— Кто это «мы»?
— Детектив-констебль Хелен Тремберг и я, сэр…
— Не Фарао?
Макэвой с трудом сглотнул. Словно кто-то льет ледяную воду в пустой желудок, и тот сразу сводит судорогой.
— Следственный инспектор Фарао проводит выходные на курсах, сэр. И я, как старший по званию дежурный офицер…
— Фарао мне уже звонила, Макэвой. Отменила свои курсы, едва услыхав о новостях. Это ведь убийство, сержант. В самой большой, самой старой церкви города. В той церкви, где крестили Уильяма Уилберфорса[7]. Какой-то псих зарезал девочку на глазах у прихожан? Ситуация требует свистать всех наверх, дружище.
— Значит, вы хотите, чтобы я ввел ее в курс событий сразу, как только поговорю с семьей девочки?
— Нет. — Ответ Эверетта настолько категоричен, что Макэвою даже смешно становится при мысли, что он мог вообразить себя во главе расследования.
— Да, сэр? — упавшим голосом произнес он, расстроившись, как школьник, которому сообщили, что в футбольную команду его не берут.
За его спиной Тремберг сунула в рот две подушечки жевательной резинки и принялась ожесточенно работать челюстями, уже сообразив, к чему ведет разговор.
— У меня к тебе другое поручение, Макэвой. Насчет чего я просил перезвонить, — продолжил Эверетт.
— Да, сэр, мне передали вашу просьбу, но….
— Теперь уже неважно, да у тебя и своих забот хватало. Зато теперь, раз уж ты не занят следствием, сумеешь мне помочь. Точнее, окажешь услугу.
Глаза Макэвоя закрываются. Он едва слышит Эверетта.
— Если это в моих силах, сэр.
— Превосходно. Так вот, мне звонил приятель из Саутгемптона. Похоже, с одним старичком из тамошних краев произошел несчастный случай, пока тот снимал документальное кино далеко в море. Ужасно, ужасно. Старик родом из наших мест, и семья имеется. Сестра в Бифорде. По идее, кто-то из констеблей мог бы заехать и сообщить ей дурные вести, но эта дама, как бы выразиться… — Эверетт вдруг запнулся, как стеснительный гость, произносящий тост на свадьбе. — Видишь ли, она замужем за вице-председателем комитета при полицейском Управлении. Крайне важная леди. Они с мужем большие сторонники новшеств, которые программа развития сил правопорядка рассчитывает продвинуть в ближайшие годы. И поскольку ты всегда так здорово ладишь с людьми…
В ушах у Макэвоя что-то шипит, сердце бьется о грудную клетку. Ноздри заполняет запах крови. Приоткрыв глаза, он видит, как Тремберг шагает прочь, в походке ее угадывается презрение. Она-то найдет способ попасть в команду Фарао.
Делай, что умеешь, Макэвой. Будь мягок, прояви сочувствие. Исполняй прихоти Эверетта. Не высовывайся, тяни лямку, отрабатывай жалованье. Люби жену…
— Да, сэр.
Глава 3
Макэвой сбросил скорость до двадцати миль в час. Щурился в темноту, пока дворники угловатого седана грязными полосами размазывали сверкающие на лобовом стекле капли дождя. Глаза напряженно вглядывались в ночь, окутанную декабрьской промозглостью. Напрягшись, он различил гнезда дроздов на нижних ветвях придорожных деревьев. Мертвые, сгнившие стебли борщевика и льнянки переломленными копьями торчали вдоль размытых обочин. Сзади по мокрому гравию что-то прошелестело, наверное, кролик — в запотевшем зеркале мелькнула светлая тень.
Уже шесть вечера. От дома Макэвоя на севере Гулля до Бифорда двадцать миль вдоль побережья, и возвращение впотьмах займет никак не меньше часа. По дороге в центральный участок придется проехать мимо дома, досадливо подумал Макэвой, но главный констебль недавним приказом запретил оставлять служебный автомобиль до утра без письменной санкции; скорее всего, для директивы имелись веские причины, а потому придется ей следовать.
Справа в полосе зелени возник просвет, и Макэвой мягко направил неуклюжую машину в пустоту, которую уже давно выискивал. Весенним днем здешний пейзаж наверняка радует акварельными переходами — коричневые оттенки вспаханной земли и нежность взошедшей кукурузы, но в этом стигийском мраке[8] одна лишь пустынная унылость. Наконец под колесами захрустел обнадеживающе твердый гравий подъездной дороги, и Макэвой с облегчением выдохнул: из темноты выплывала громада шиферно-серого загородного дома.
Вспыхнул сенсорный фонарь, и Макэвой припарковался на овальной площадке, рядом с грязным внедорожником. На заднее крыльцо вышла пожилая дама. Несмотря на выражение недоумения, лицо ее было красиво. Хрупкая, держится прямо. Неброские украшения — очки для чтения в дизайнерской оправе, хрустальные серьги от Сваровски, легчайший след розоватой помады — подчеркивают тонкие, правильные черты. Коротко стриженные волосы словно нарисованы карандашом. На женщине теплая безрукавка поверх огненно-рыжего свитера; безупречно отглаженные брюки цвета морской волны заправлены в толстые шерстяные носки. В руке — бокал с едва заметным мазком красного на донышке.
Макэвой открыл дверцу машины, и порыв ветра едва не сорвал с его шеи галстук.
— Это частное владение, — сказала дама, нагнувшись к паре «Веллингтонов», стоящих у двери. — Вы заблудились? Должно быть, искали поворот на Дриффилд-роуд?
Макэвой чувствовал, как по щекам карабкается теплая волна румянца. Захлопнул дверцу прежде, чем стопка листков на пассажирском сиденье затеяла играть с ветром в догонялки.
— Миссис Стейн-Коллинсон? Барбара Стейн-Коллинсон?
Женщина остановилась, не дойдя до машины.
— Да. А что случилось?
— Миссис Стейн-Коллинсон, я сержант уголовной полиции Эктор Макэвой. Быть может, зайдем в дом? Боюсь, у меня…
Она качнула головой, но жест был адресован не полицейскому. Женщина словно обращалась к своим мыслям. Воспоминаниям. Лицо ее смягчилось.
— Фред, — сказала она. — Допрыгался старый дурак.
Макэвой пытался поймать взгляд женщины, чтобы успокоить, заставить выслушать, — обычно это получалось у него неплохо, но женщина смотрела в сторону. Ситуация с самого начала складывалась неловкая, и Макэвою стало не по себе — ведь, по мнению начальства, именно для таких дел он и годится в первую очередь. Застыв на месте, он смотрел, как на гравий ложатся снежные хлопья. Осторожно хлюпнул носом — холод уже аукнулся насморком.
— Так его уже нашли, верно? — наконец спросила женщина.
— Быть может, мы могли бы…
Пронзительный взгляд заставил Макэвоя осечься. Она стояла напротив, ожесточенно качала головой, отчего очки съехали с носа, тонкое лицо словно вдруг огрубело. Точно кусая воздух, женщина выкрикнула:
— На сорок чертовых лет опоздал!
— Могу я попросить вас снять ботинки? У нас в кухне бежевый ковер.
Макэвой наклонился и принялся распутывать размокшие тройные узлы на шнурках. Быстро оглядел маленькую прихожую. Никаких резиновых сапог в поле зрения. Никаких собачьих корзин. Никаких мусорных мешков или грозящих обвалом газетных штабелей, предназначенных для растопки. Приезжие, подумал он.
— Ну, — сказала женщина, возвышаясь над ним, точно королева, намеревающаяся возвести его в рыцарское достоинство, — и где его нашли?
Макэвой скосил глаза вверх, лицо ее он мог нашарить взглядом, лишь вывернув шею, но тогда придется развязывать шнурки на ощупь.
— Если вы дадите еще секунду, миссис Стейн-Коллинсон…
Она оборвала его просьбу раздраженным вздохом. Макэвой представил, как посуровело ее лицо. Интересно, что хуже — сообщить ей подробности в этой нелепой позе или же заставить дождаться, пока он снимет ботинки?
— Фреда Стейна нашли в семидесяти милях от берегов Исландии, — сказал он, постаравшись вложить в голос побольше сочувственных ноток. — Он так и находился в шлюпке. Ее заметили с проходящего мимо грузового судна, и спасатели сразу же отправились на место.
Наконец ему удалось стащить один ботинок, перепачкав, правда, пальцы. Он исподтишка вытер их о брючину и принялся за второй.
— Полагаю, старый дурень устроил себе экзамен на выживание, — тихо произнесла она. — Ни за что не принял бы таблетки. Только не наш Фред. Хотел почувствовать то же, что чувствовали они. В жизни бы не догадалась, что он задумал такое. Да и кто догадался бы? Всегда такой весельчак, шутки-прибаутки, вечно всех угощает…
Совладав со вторым ботинком, Макэвой поспешно распрямился. Женщины рядом уже не было, и он с облегчением покинул прихожую. Как ни странно, в просторной кухне царил беспорядок, скорее характерный для комнат в студенческом общежитии. Вокруг глубокой керамической раковины под большим окном без занавесок громоздились стопки немытых тарелок, конфорки плиты у дальней стены заляпаны жиром и чем-то вроде соуса для спагетти. Вся поверхность квадратного дубового стола, стоящего в центре комнаты, занята газетами и счетами, а на драгоценном ковре, уже много лет как не особенно бежевом, тут и там красуются кучки смятого белья, явно ждущего стирки. Цепкий полицейский взгляд Макэвоя подметил подсохшие капли вина на донцах бокалов, выстроенных у раковины. Даже пивные кружки с выдавленными в стекле логотипами пабов использовались, похоже, для распития кларета.
— Вот и он сам, — сказала миссис Стейн-Коллинсон, кивая на стену позади Макэвоя.
Он обернулся и оказался перед целой галереей лиц — на десятке пробковых досок как попало понатыканы, приклеены скотчем, пригвождены фотографии. Черно-белые вперемешку с цветными, снимки за последние полсотни лет.
— Вот, рядом с нашей Элис. Внучатая племянница Питера, если не путаю. Вон тот, похожий на кота, упившегося сливками.
Макэвой вгляделся в снимок, на который она указывала. Красавец с роскошной черной шевелюрой, зачесанной назад, на манер старых рокеров, держит пинту пива и ухмыляется в объектив. По одежде ясно, что снимок сделан в середине восьмидесятых. Значит, ему здесь тридцать с чем-то. Как и самому Макэвою сейчас. В расцвете сил.
— Хорош собою, — заметил Макэвой.
— А он в этом и не сомневался, — ответила миссис Стейн-Коллинсон. Черты ее лица смягчились, она погладила фото бледными пальцами в кольцах. — Бедный Фред. — Она обернулась к Макэвою, словно впервые его заметив: — Хорошо, что вы приехали. Не очень-то приятно услыхать такое по телефону. Да еще когда Питер в отъезде.
— Питер?
— Мой муж. Сказать по правде, он плотно работает с полицией. Может, вы его знаете? Много лет заседал в совете при полицейском Управлении, пока не устал от всего этого. Он ведь уже не так молод.
Упоминание о полицейском Управлении было сродни пощечине. Макэвой перевел дух. Пора сделать то, зачем явился сюда.
— Да, мне известно, с какой самоотверженностью ваш муж отдавал свои силы, поддерживая полицию. Едва узнав печальные новости о мистере Стейне, помощник главного констебля Эверетт попросил меня приехать и лично известить вас. Если потребуется, мы готовы прислать высококлассного специалиста по психологической поддержке, и он…
Миссис Стейн-Коллинсон останавила его улыбкой, от которой лицо ее снова сделалось красивым. И полным жизни.
— Нет нужды. — Она нахмурилась. — Простите, как, вы сказали, вас зовут?
— Сержант уголовной полиции Макэвой.
— Нет, ваше имя?
Теперь уже нахмурился Макэвой.
— Эктор. Для англичан то же, что и Гектор. Хотя большой разницы нет, разве что в написании.
— Кому-то теперь несдобровать, верно? — вдруг спросила Барбара Стейн-Коллинсон, словно вспомнив, зачем этот человек стоит, в носках, посреди ее кухни. — То есть мы не хотели, чтобы Фред плыл туда, но он уверял, что о нем позаботятся. Должно быть, задумал все, сразу как они с ним связались. Мы знали, конечно, как глубоко его затронула та старая трагедия, но для меня это все равно потрясение. Вот уж не думала, что он решится, хотя…
Макэвой нахмурился, отодвинул от стола один из стульев и без приглашения сел. Миссис Стейн-Коллинсон удалось его озадачить. Его заинтриговала история ее брата, этого пижона с фотографии, история со съемками для телевидения и норвежским танкером, выудившим из свинцово-серого моря спасательную шлюпку.
— Простите, миссис Стейн-Коллинсон, но меня лишь в самых общих чертах ознакомили с делом. Быть может, вы смогли бы прояснить обстоятельства трагедии, к которой имел отношение ваш брат…
Миссис Стейн-Коллинсон испустила долгий вздох, наполнила свой бокал, подошла к столу, убрала со стула стопку белья и села напротив Макэвоя.
— Если вы не из местных, то вряд ли слыхали про «Ярборо», — начала она. — Четвертый по счету траулер. Ушел на дно последним. Три остальных утонули в 1968 году. Столько жизней. Столько молодых парней. Газеты лишь об этом и писали. До них наконец дошло то, что мы и так давно уже знали. Дьявольски опасная работа.
Она взяла карандаш, лежавший среди бумаг на столе, зажала в пальцах, точно сигарету. Взгляд ее был устремлен в пространство, и Макэвой вдруг увидел в этой богатой даме девчушку, выросшую на востоке Гулля. Воспитанную в рыбацкой семье, среди дыма коптилен и вони нестираных спецовок. Барбару Стейн. Для друзей — Бабс. Удачно вышла замуж, обзавелась жильем за городом. Так и не привыкла. Так и не почувствовала себя дома. Держалась поближе к Гуллю, чтобы время от времени звонить маме.
— Прошу вас, — тихо сказал Макэвой, уже безо всякого натужного сочувствия в голосе. После он наверняка упрекнет себя в излишней самоуверенности, но сейчас ему казалось, что он хорошо понимает эту женщину. — Продолжайте.
— К тому времени, как сгинул «Ярборо», газеты были сыты этими историями по горло. Как и все мы. Заметка не попала на первую полосу, это случилось лишь потом. Восемнадцать человек, бывалых рыбаков и мальчишек, утащили на дно лед, и ветер, и волны. В семидесяти милях от Исландии. — Она качнула головой. Сделала глоток. — Наш Фред был единственным, кто выжил. Вернулся невредимым, пережив худшую бурю столетия. Сумел забраться в шлюпку и очнулся где-то у черта на куличках. Прошло три дня, прежде чем мы получили весточку. Так что, наверное, именно поэтому я и сейчас не плачу, видите? Я дождалась брата. И Сара, его жена, она получила назад своего Фреда. Газетчики из шкуры вон лезли, пытаясь разговорить его, но Фред не желал ничего слышать. Не отвечал на расспросы. Брат всего на пару лет старше меня, и мы всегда были близки, даже если детьми мутузили друг дружку. Это я сняла тогда трубку и услышала, что он жив. Британский консул в Исландии не смог связаться с Сарой, так что позвонил нам. Сначала я решила, это розыгрыш. Потом Фред сам подошел к телефону. Сказал: «Привет», ясно и громко, словно сидел в соседней комнате.
Лицо миссис Стейн-Коллинсон смягчилось, точно она заново переживала то мгновение. Макэвой заметил ее взгляд, брошенный на телефонный аппарат на стене у плиты.
— Даже представить себе не могу, — сказал он. И это была не пустая банальность для поддержания беседы: он действительно не мог вообразить чувство, когда теряешь близкого человека, а потом обретаешь его снова.
— Словом, он вернулся. Шумиха вскоре стихла. Сара попросила его не выходить больше в море, и брат согласился. Не думаю, чтобы уговаривать пришлось долго. Устроился на работу в доках. Проработал там почитай что тридцать лет и вышел на пенсию, вконец подорвав здоровье. Что-то в груди. Ему то и дело звонили — то писатели, то журналисты, кому хотелось услышать его историю, но он всегда отвечал отказом. А потом, когда умерла Сара, думаю, он впервые осознал, что и сам смертен. У них была дочь, но она рано оставила родное гнездо. Так что у брата вдруг зачесались руки. Я вправду думаю, найдись кто желающий взять его, Фред вернулся бы на траулер, да только в наше время таких не сыщешь.
Барбара Стейн-Коллинсон попыталась привстать, но колено ее явно воспротивилось, и Макэвой, не дожидаясь просьбы, поднялся, шагнул к тумбе, взял бутылку. Наполнил бокал, и женщина поблагодарила его взглядом.
— А недавно он позвонил и сказал, что с ним связались эти телевизионщики. Снимают документальный фильм о Черной зиме, и он поплывет с ними на сухогрузе, чтобы бросить в воду венок и попрощаться с товарищами. Разумеется, это было как гром среди ясного неба. За все годы я почти не вспоминала о том, что случилось, и, думаю, для самого Фреда чудесное спасение превратилось в старую байку, не больше. Он сам как-то сказал, что у него такое чувство, будто все произошло с кем-то другим. Но, наверное, просто прятал все внутри, чтобы однажды отправиться туда и проделать это.
Нижняя губа у нее задрожала, и она вытянула из рукава платок.
— Видимо, за участие в фильме должны были заплатить?
— Ну это уж наверняка. — Барбара Стейн-Коллинсон усмехнулась, глянула на стену в фотографиях. — Он всегда знал, как заработать, наш Фред. И, кстати, умел тратить деньги. Впрочем, рыбный промысел всех этому учит. Месяц вкалываешь где-то вдалеке, потом трое суток дома. Набитый карман и несколько часов на траты. Их так и прозвали: «миллионеры на три дня».
— Значит, это последнее, что вы слышали?
— От него самого? Да. Но три дня назад нам позвонила женщина из телекомпании. Должно быть, номер значился в его списке контактов на экстренный случай. Она сказала, что Фред исчез, одна из спасательных шлюпок тоже пропала, что его ищут. И что разговоры о случившемся давались Фреду с трудом. Что она обязательно свяжется с нами. Вот, собственно, и все. По-моему, просто глупость: спустя столько лет? Погибнуть в море, как и его товарищи?..
Она замолчала, не сводя с Макэвоя настороженных голубых глаз.
— Прозвучит ужасно, Гектор, но почему он просто не наглотался таблеток? Зачем эти выкрутасы? Думаете, он чувствовал себя виноватым? Захотел уйти, как и его друзья в шестьдесят восьмом? Сдается мне, леди с телевидения на то и намекала, да только на Фреда это попросту не похоже. Он сделал бы все тихо, без лишнего шума. Он обожал сыпать небылицами, производя впечатление на дам, но даже не пожелал говорить с газетчиками, когда все случилось, — так зачем было устраивать теперь такую драму?
— Возможно, потому он и согласился сниматься? Чтобы попасть туда, где затонул траулер?
Долгий ответный вздох шел из самой глубины ее существа. Будто она хотела полностью очистить легкие.
— Возможно. — Она осушила бокал.
— Я очень вам сочувствую, миссис Стейн-Коллинсон.
Она кивнула. Улыбнулась:
— Барбара.
Макэвой протянул руку, его ладони коснулись прохладные, мягкие пальцы.
— И что теперь будет? Говорю вам, эти люди навряд ли окружили его заботой. Он ведь старик, а они позволили ему уйти на палубу и сотворить такое! Мне многое непонятно…
Макэвой поймал себя на том, что согласно кивает. Вопросы имелись и у него. Какая-то мысль скреблась в сознании. Надо бы узнать побольше, докопаться до сути. Нужно рассказать этой милой даме, почему спустя сорок лет после трагедии ее брат погиб — в точности так же, как едва не погиб в молодости.
Он помнил, что не следует обещать, что он обязательно свяжется, когда выяснит, что же произошло. Знал, что не нужно оставлять номер домашнего телефона и просить позвонить, если она вспомнит еще что-нибудь. Если возникнут вопросы. Или просто захочется поговорить.
Но именно это он и сделал.
Глава 4
Макэвой выдернул мобильник из кармана и вновь прослушал сообщение. Даже искаженное крошечным динамиком, раздражение в женском голосе не спутать ни с чем.
— Макэвой, это опять я. Сколько раз повторять? У меня хватает забот и поважнее, чем за тобою гоняться. Ты нужен нам здесь, так что шевели уже задницей.
Голос Триш Фарао. Последнее сообщение оставлено всего через сорок пять минут после первого, но между ними было еще шесть, включая приглушенный, настороженный шепот Бена Нильсена, рекомендовавший Макэвою немедленно бросить все, чем бы тот ни занимался, иначе он рискует лишиться жизненно важных частей тела.
Перед зданием полиции ошивалось с полтора десятка репортеров, но на него они внимания не обратили, так что Макэвою удалось проскользнуть в большие двойные двери, а затем и в холл приземистого строения из стекла и кирпича, так и не услыхав ни единого вопроса.
— Оперативный штаб? — выпалил он.
— Тебе Фарао? — уточнил плечистый, бледный дежурный. Он сидел на вращающемся кресле с кружкой кофе и книгой в твердом переплете. Мускулистый, хотя и не первой молодости, дежурный производил впечатление человека, привыкшего к ритму ночных смен и не намеренного позволить кому-то нарушать заведенный порядок. Воротник форменной рубашки с коротким рукавом туго стягивал шею, отчего казалось, будто круглая голова существует отдельно от тела.
— Точно.
— Пока обустраивают. Загляни в старый кабинет Роупера. Дорогу знаешь?
Макэвой посмотрел на него в упор. Попытался понять, не прозвучало ли в голосе ехидцы. Почувствовал, как щеки обдало жаром.
— Как-нибудь найду, — неуверенно улыбнулся он.
— Ха, еще б ты не нашел, — фыркнул дежурный.
Макэвой отвернулся. Он привык к подобному отношению. Привык к презрению и злости, недоверию и откровенной неприязни со стороны той части полицейской братии, которой Дуг Роупер оказывал протекцию.
Он знал, что, если бы не его габариты, многие коллеги уже плюнули бы ему в лицо.
Без спешки он двинулся по коридору, но, скрывшись из поля зрения дежурного, сорвался на бег. Поднялся на этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Вдоль по другому коридору. Размытыми кляксами мимо проносились фотоснимки, плакаты, предупреждения и призывы, налепленные на доски объявлений и прямо на обшарпанные стены.
Голоса. Крики. Топот. Грохот. Сквозь двойные двери красного дерева, прямиком в львиное логово.
Макэвой уже поднял руку, чтобы постучать, как дверь кабинета рывком распахнулась. Из комнаты вылетела разъяренная Триш Фарао, договаривая на бегу:
— …им давно пора это понять, Бен.
Миловидная женщина сорока с чем-то лет, она больше походила на уборщицу, чем на старшего следователя. Росту в Триш едва за оговоренный инструкцией минимум, пухленькая, с длинными черными волосами, которые раз в полгода подвергаются стрижке-укладке, а в остальное время прозябают безо всякого ухода. У нее четверо детей, и она изливает на своих подчиненных ту же смесь нежности, гордости и агрессивного недовольства, которую отработала на отпрысках. Триш не держит дистанции с подчиненными, не чурается флирта и до одури пугает молодых коллег мужского пола, распространяя на них своеобразные чары из разряда «мама-твой-лучший-друг». Макэвою она напоминала персонажа Анны Бэнкрофт в «Выпускнике»[9]. Обручальное кольцо на пальце, хотя среди фотографий на ее рабочем столе не было снимка мужчины.
Увидев Макэвоя, Триш резко остановилась, и детектив-констебль Нильсен по инерции ткнулся ей в спину. Развернувшись, она обожгла его взглядом, а потом ощерилась на Макэвоя:
— На ловца и зверь!
— Мэм, я находился в зоне плохого радиоприема, выполнял особое задание помощника главного констебля Эверетта, и…
— Тсс. — Триш приложила палец к губам, а затем выставила перед собой ладони; глаза ее были зажмурены, она выжидала, как будто считала до десяти.
Какое-то время все трое — детектив-констебль Нильсен и сержант Макэвой, словно непутевые, нескладные ученики-прогульщики, и их расстроенная учительница — молча стояли в коридоре.
Наконец Триш выдохнула.
— В общем, ты уже здесь. Не сомневаюсь, причины у тебя имелись. Бен тебе все расскажет, и сразу садись за базу данных. Телефоны уже навряд ли чем-то помогут, но нам нужно поскорее забить всех прихожан в эту твою таблицу. Я ведь не ошибаюсь, для того она и предназначена? Тьма свидетелей из самых разных кругов. Связи между…
— Да-да, — заторопился Макэвой, — почти как диаграмма Венна[10]. Выясняем все, что можно, об определенной группе людей, загружаем данные в систему и отслеживаем все параллели или, точнее сказать, нахлесты, и…
— Договорились! — улыбнулась Фарао. — Я и говорю, Бен введет тебя в курс наших дел и возьмет твои показания.
— Мэм?
— Ты и сам свидетель, Макэвой. Ты видел преступника. Черт возьми, да тебе по морде дали орудием убийства! И о чем вы оба только думали, ты и Эверетт, когда…
— Я выполнял приказ, мэм.
— Так выполняй мой. — Глянув на часы, Триш Фарао добавила: — Планерка ровно в восемь, — и быстро пошла по коридору, стуча каблуками байкерских сапог.
Детектив-констебль Нильсен, приподняв бровь, оглядел Макэвоя. Они напоминали подростков, которым сошла с рук очередная выходка; в ярко освещенную комнату они вошли, не в силах скрыть довольных улыбок.
Детективы-констебли Хелен Тремберг и Софи Киркленд сидели за одним столом, вперясь в раскрытый ноутбук. Софи жевала ломоть пиццы, небрежно тыча им во что-то на экране. Во всем кабинете это был единственный компьютер. В остальном — пусто, если не считать старых папок с бумагами и разнокалиберных мусорных пакетов, которые, кажется, уже не первый месяц подпирают тут стену.
— Президентские апартаменты, — сказал Бен, подводя Макэвоя к полукругу пластиковых кресел у окна.
— Похоже на то. Почему здесь? Отчего не у нас на Прайори?
— Говорят, так удобнее. Приказ с самого верха. Думаю, там вообразили себе заголовки.
— Какие, например?
— Да обычную хрень. Мы прохлаждаемся в восьми милях от места преступления, когда ближайший участок всего в трех сотнях ярдов оттуда.
— Но ведь на Прайори есть все необходимое, — возразил Макэвой. — И как только Фарао решилась?..
— Она ни при чем. Спросить ее, так это полный идиотизм. Но ей пришлось срываться с места в карьер. И не успела она толком набрать темп, как помощник главного констебля издал пресс-релиз: следствие координирует местная полицейская команда, из городского центра.
— Значит, мы догоняем ушедший поезд?
— На долбаном трехколесном драндулете, сержант.
Макэвой вздохнул. Плюхнулся в кресло с твердой спинкой, посмотрел на часы.
— Что нам известно?
— Точно известно следующее. — Нильсен открыл блокнот. — Дафна Коттон, пятнадцать лет. Проживала в Фергус-гроув, Хессл, с Тамарой и Полом Коттон. Милое местечко, сержант. На съезде с шоссе. Дом с террасой, три спальни. Большой сад перед домом, задний двор. Знаешь эти дома? Друг за дружкой, неподалеку от кладбища?
Макэвой кивнул. Еще когда Ройзин носила Фина, они ездили туда смотреть жилье. Он решил, что такой дом им не подойдет. Мало места для парковки и слишком тесная кухня. Хотя район очень даже ничего.
— А братья? Сестры?
— Отдел по родственным связям уже выясняет, но лично я — не думаю. Ее родители немолоды. Белые, скорее всего.
Макэвой прищурился:
— Как это?
— Она приемная дочь, сержант, — пояснил Нильсен.
— Ее могла удочерить и темнокожая пара, констебль, — сказал Макэвой.
Нильсен посмотрел на потолок, точно впервые обдумывал такую возможность.
— Да, — согласился он, — и такое не исключено.
Оба какое-то время сидели молча, размышляя. Вслушиваясь в голоса коллег. Хелен Тремберг зачитывала имена прихожан, а Софи Киркленд распределяла свидетелей между сотрудниками уголовного отдела.
— Но не в этом случае, — сказал Нильсен.
— Не в этом, — согласился Макэвой, а про себя добавил, что надо бы расслабиться и не раскрывать рта, пока не потребуется сказать что-то стоящее.
Нильсен выдержал почтительную паузу. Затем широко улыбнулся и заговорил:
— В общем, ее родители, понятное дело, в шоке. Их там не оказалось, видишь ли. Обычно мать ходит на службу вместе с Дафной, но сегодня занималась подготовкой рождественской пирушки. Отец был на работе.
— В субботу? Где же он работает?
— У них транспортная фирма, грузовые перевозки, вроде того.
Резко развернувшись, Бен окликнул Хелен Тремберг:
— Чем занимается папаша, Хеллс-Беллс?[11]
Хелен оттолкнулась от стола и катнула свое кресло к мужчинам. Улыбнулась Макэвою:
— Все-таки с нами, да?
Макэвой постарался сдержать довольную ухмылку. Он вдруг ощутил теплоту к ней, да и к Бену тоже. Не хочется признавать, но он разволновался. Хорошо снова быть в команде.
— Логистика, значит? — уточнил он подчеркнуто ровным голосом.
Читать бесплатно другие книги:
