Сумерки зимы Марке Дэвид
— Ага, хотела пройтись по магазинам. Немножко побаловать себя.
— Ты этого заслуживаешь, милая. Всегда приятно с тобой повидаться.
Энжи косится на него. Хорошо за сорок, ростом чуть выше ее самой. Дешевая копия модных джинсов с дырами на коленях и грязно-белые кроссовки, синяя толстовка под выцветшей замшевой курткой, определенно из секонд-хенда. Совсем не гадкий с виду. Вполне ничего даже. Заключая мимолетные союзы, Энжи старается мыслить прагматично. Решения о том, придется ли ради еще нескольких пинт немного попотеть и терпеть липкие трусы, принимает импульсивно.
— Ты что, укладку сделала, Энжи?
— Нет, солнышко. Снегом запорошило. Просохли и закурчавились.
— А что, симпатично. Прямо кудряшки, как у ангелочка.
— Я такая, Боб. Ангелочек.
Улыбаясь, они сдвигают бокалы. Энжи делает глоток побольше, вдруг уверившись, что впереди ждет новая порция. Прежде ее передернуло бы от мысли сравнить себя с небесным серафимом, но с той поры Бог оставил ее, и только крестик на шее напоминает: некогда Энжи была прилежной прихожанкой и молила лишь о безопасности и о хлебе насущном, предлагая взамен свою душу.
Еще глоточек.
В этом она прямо артистка. На дневном маршруте Энжи с полдюжины пабов, и в каждом ей обычно удается раскрутить мужиков на два-три стаканчика. В каждом она всегда покупает первую выпивку сама, но ей редко приходится долго копаться в сумочке ради следующих порций. Согласись Энжи пройти курс психологической помощи при посттравматическом стрессе, ей, возможно, пришлось бы разобраться, откуда берется эта тяга убивать время в пабах, в обстановке, которая чуть не угробила ее саму. Только нет у Энжи времени на самокопания. Она узнала, что прячется у нее внутри, когда тот тип с ножом приступил к работе. И не увидела ничего такого, на что захотелось бы взглянуть снова.
— Ты и сам хоть куда, Боб. — Энжи опустила ладонь ему на руку. — Рада, что ты заглянул. Я битый час сижу тут в компании этих стариканов.
Боб широко улыбнулся ей:
— Мне бы встретиться с Кеном в «Медведе». Присоединяйся, если хочешь. Он нормальный парень, наш Кен.
Энжи награждает Боба усмешкой, подразумевающей «возможно», но сама вполне уверена: никуда она не пойдет. Шанс, что Боб с Кеном устроят соревнование в любезности, не давая пустовать ее бокалу, не так уж и велик. Куда вероятнее, что завсегдатаи «Медведя», угощающие ее выпивкой, оскорбятся, увидев Энжи в компании типов из «Уил-сонса». А это значит, что в следующий раз, когда она положит ладонь на чье-то колено и похвалит мужественность его владельца, бумажники останутся в карманах.
Очередной стук двери заставил Энжи обернуться. Они с Бобом остались вдвоем. Энжи не припомнит, чтобы старички уходили, не слышала никаких прощаний, но у нее в мыслях и без того достаточно сумбура. Спроси у нее, сколько клиентов сидело в пабе, когда она вошла, и Энжи окажется в тупике. Она с грехом пополам помнит здорового парня с газетой и, пожалуй, старика Артура в спортивных штанах и в очках с толстыми стеклами, но когда это было — сегодня или вчера? Хотя… Разве это имеет какое-то значение? Похоже, никакого.
— Ты уже слыхала про Джона? Вот же дурная башка.
— Нет, солнышко. Расскажи. Обожаю сплетни.
Боб начинает рассказ о том, как начудил Джон субботним вечером в «Красном льве», Энжи не сводит с него глаз; нет нужды устраивать представление с опустевшим бокалом, чтобы заполучить следующий. Где-то на середине повествования Энжи посещает желание покурить, но она решает воздержаться. В следующем же пабе на маршруте она прямиком направится во дворик для курящих и станет копаться в сумочке, отыскивая сигареты, пока кто-нибудь из курильщиков, сжалившись, не угостит. Тогда собственные сигареты Энжи сможет приберечь на вечер. Выкурит их перед телевизором, потягивая купленную в супермаркете водку, а в рекламные паузы будет слать заманчивые сообщения владельцу «Белого оленя». Тот, похоже, не способен отработать вечерней смены, не излив Энжи душу: лишь дети держат их с женою вместе, и местечко в его постели уготовано только для женщины вроде нее, для настоящей женщины.
Энжи без понятия, что он в ней нашел. Что хоть кто-то из них находит. В сорок три года ей поздновато позировать для постеров с ню, но Энжи все равно бросает мужчинам вызов, надевая под джинсовую юбку пурпурные легинсы и облачаясь в просторный джемпер, купленный на распродаже в «Асда». Как ни странно, алая помада, темные волосы и большие брякающие серьги по-прежнему красят ее. К тому же она проста в общении. Кокетлива и дружелюбна. И умеет слушать, хотя редко отвечает что-то кроме «Ты заслуживаешь лучшего» или «Она просто не понимает своего счастья», когда речь заходит о недостатках благоверной собеседника.
Конечно, так было не всегда. В прежние времена Энжи Мартиндейл всерьез именовали чудом — врачи, полицейские, даже журналисты, хотя ее имя так и не прозвучало ни в одном из репортажей. Она была той, кому удалось улизнуть. Кто выжил. Кого не сумел прикончить убийца. Энжи еще не достигла той стадии, когда пересказывают историю в обмен на выпивку, но все чаще случаются моменты, когда ее бокал стоит пустой, а никто даже не глянет в ее сторону. В такие дни ее так и подмывает достать газетные вырезки, которые она носит в сумочке, и поведать пьянчугам в «Гримсбис», что полтора десятка лет назад, вот в таком же пабе, ее порезал и изнасиловал человек, которого судья объявил «воплощением зла»; мертвенно-синие глаза по-прежнему буравят ее ночами, когда она по недомыслию укладывается спать почти трезвой.
В джинсовом кармашке оживает мобильный телефон. Извинившись перед Бобом, Энжи сбросила вызов.
— Могла бы и ответить, — глупо ухмыльнулся Боб, вообразив, будто она не захотела прерывать его рассказ.
— Я ведь с тобой разговариваю, Боб, — возразила Энжи.
Фокус со звонком у нее любимый. Мужчины обычно воодушевляются, а всего дел-то — поставить будильник с интервалом в полчаса да сбрасывать «звонки» наглецов, посмевших встрять между Энжи и самым потрясающим мужчиной на свете.
Разумеется, она не блефует. На одних намеках да посулах далеко не уедешь. Время от времени, когда ей кажется, что джентльмен это заслужил, или просто-напросто сама чувствует себя слишком, черт возьми, жалкой, чтобы отправиться домой в одиночестве, Энжи приглашает кого-нибудь к себе. Позволяет этим типам проложить слюнявую дорожку по ней. Терпит несколько минут досадной тяжести и неуклюжих толчков, воображая их одновременно и наказанием за грехи, и расплатой по счетам. В последнее время такое случается нечасто. Энжи все реже хочется делить с кем-то личное пространство, она уже и прибираться в доме бросила. Квартирка на седьмом этаже и в лучшие-то времена на дворец не тянула, а сейчас все сильнее напоминает грязную берлогу.
— Может, все-таки составишь нам компанию?
— В другой раз. Мой номер у тебя есть. Черкни попозже, я посмотрю, не поменялись ли планы.
Еще одна глуповатая ухмылка:
— Так и сделаю.
— Скорее всего, буду торчать дома, одна-одинешенька.
— Ну, этого мы не должны допустить. Верно?
— Конечно, солнышко.
Боб целует ее в щеку перед тем, как уйти. Энжи чувствует прикосновение колючей щетины, усы Боба щекочут ей веки. Интересно, не захочет ли он попробовать на вкус и ее саму — там, внизу, по этой чертовой новой моде. Пощекочет ли усами ее бедра. Оставит ли свет включенным. Заговорит ли про шрамы.
Медленно, осторожно Энжи слезает с табурета. Сложившись вдвое, собирает пакеты с покупками. Дешевые полуфабрикаты из мясной лавки. Немного печенки. Шесть пшеничных булочек. Бутылка водки. Пачка «Ричмонд Суперкингс».
— Уходишь, Энжи? Без тебя станет совсем пусто.
Дин уже разобрался с холодильниками и стоит у пивных кранов, выжидающе глядя на дверь. Денек выдался тихим, и до вечера уповать на наплыв клиентов не приходится. Дин получает оклад, так что и не мечтает о внезапном ажиотаже в пабе, но смена пролетает быстрее, когда хоть чем-то занят, да и у владельца взгляд делается неприятным, если недельная выручка обманывает его ожидания. Тем паче в Рождество, когда, по выражению Уилсона, у людей нет ровно никакого повода не надраться в стельку.
— Пойду, наверное, отдохну чуток. — Энжи ласково улыбнулась, чувствуя приятную шаткость в ногах. — Прошлой ночью записала детектив про мисс Марпл. Надо давать мозгам хоть какую-то работенку.
— Наслаждайся жизнью, родная. Ты этого заслуживаешь.
Энжи награждает его улыбкой другого рода — той, что придерживает для своих джентльменов. Настоящей улыбкой. Прежде Энжи пускала ее в ход без лишних раздумий. Вот так же мимолетно, счастливо улыбнулась она однажды парню, а тот достал здоровый кухонный нож, вырезал свои инициалы на ее промежности, а потом воткнул лезвие ей между ребер и принялся трахать ее, истекавшую кровью, прямо на полу в туалете какой-то забегаловки.
— Завтра загляну, наверное. Ты ведь здесь будешь?
— Да где же еще.
Энжи направилась было к двери, но тут по телу пробежал озноб да и осел в мочевом пузыре. Оглянувшись на Дина, она хихикнула:
— Сначала откликнусь на зов природы, пожалуй.
— Честно говоря, я диву даюсь, сколько в тебе умещается, — добродушно фыркнул бармен. — У тебя в роду, видать, не без верблюда.
— Так себе шуточка. — Энжи опустила пакеты с покупками на пол и двинулась к туалету.
— Это ж комплимент! — крикнул Дин, но Энжи уже закрыла дверь, и он поморщился. Ведь не хотел ее обидеть. Вздохнул при мысли, что ляпнул лишнее и теперь придется заглаживать вину стаканчиком, а то и двумя. Ладно, чем быстрее с этим разобраться, тем лучше. Дин наклонился за чистым бокалом.
Удар обрушился точно на его опущенную голову.
Скоротечный миг рассыпающейся искрами боли, и вот Дин уже лежит неопрятной грудой у холодильника с пивом. Рука комично запущена в упавшую коробку с острыми чипсами.
Дин не слышит, как кто-то переступает через него, направляясь к входной двери.
Не слышит щелчка, с которым засов отправляется в паз, не слышит и тихих шагов черных ботинок по дощатому полу.
Не слышит, как скрипит, открываясь, дверь уборной, не слышит и шороха лезвия, медленно выскальзывающего из кожаного чехла.
Не слышит, как кто-то начинает кричать…
Глава 7
— Вы уверены? — орал Макэвой. Второе ухо он заткнул пальцем, чтобы расслышать хоть что-то за ревом мотора и скрежетом покрышек по асфальту. — И что, громко он стучал?
Тремберг переключилась на четвертую скорость, надеясь выжать лишние пять миль в час из литрового мотора. Презрев протесты металла под капотом, она вдавила педаль газа едва ли не сквозь днище.
— Нет… я не уверен, но велика вероятность…
Тремберг глянула на Макэвоя.
И увидела лишь ладонь, прижимавшую к уху телефон. Похоже, костяшки были сломаны, и не однажды. В пальцах Макэвоя словно сосредоточилось все, что она знала об этом человеке. Что он наносил удары и получал их. Что его теплая ладонь, крепкая и надежная, баюкала сынка и ласкала красавицу-жену, — но те же пальцы вполне могут сжаться в кулак и стать причиной беды — самоубийственной беды.
— Вышибайте дверь! — кричал Макэвой. — Плевать я хотел. Уж поверьте.
С чего им верить? — подумала Хелен. Они тебя не знают. Я сама едва знала тебя до сегодняшнего утра. Да и теперь едва знаю.
Макэвой отключил телефон.
— В квартире Энжел тихо, к двери никто не подходит, — сказал он, глядя на Хелен из-под взмокших рыжих волос. Глаза в красных прожилках, но так и сверкают. — Стучались к соседям — тоже никого. Не хотят ломать дверь без ордера…
Замолчал, не договорив. Хелен видела, что он сражается с собой. Не желает признать, что и для него самого правила превыше всего. Повиноваться приказам. Делать, что должно.
— Итак, куда? — спросила она.
Макэвой молчал. Сидел и покусывал себя за запястье.
За окнами понемногу смеркалось. В воздухе порхали редкие снежные хлопья.
Хелен повторила вопрос:
— Куда сначала?
Они приближались к промышленной зоне на окраине Гримсби. Воздух отдавал рыбой и гарью, асфальт под колесами баюкал отупляющей, монотонной вибрацией.
Макэвой уронил руку с телефоном на колено. Похоже, принял решение.
— Патрульный говорит, что, по словам соседей, Энжел в это время можно найти на Фримен-стрит. В каком-нибудь пабе. А в каком именно…
— На Фримен?
— Если так она зовется. Здесь твои угодья, не мои.
Тремберг непостижимым чудом удалось выжать из хэтчбека еще 10 миль в час, стрелка спидометра вплотную подобралась к отметке 80, и машина с визгом вписалась в первый поворот кольцевой развязки, с рыком полетела по эстакаде над доками. Недаром Хелен отпахала тут участковым констеблем.
— Что нам известно об этой Энжел? — прокричала она, продолжая вдавливать педаль в пол. Мимо промелькнул рыбокомбинат. — Что именно она пьет?
Макэвой недоуменно посмотрел на напарницу, затем открыл блокнот, лежавший у него на коленях. Уставился на обрывки слов и таинственные закорючки — скоропись, которую он вел, разговаривая с дежурным из центрального полицейского участка Гримсби. Тут же были и подробности, которые сержант Лайнус нарыл в базе данных и продиктовал по телефону уже минут десять после того, как Тремберг и Макэвой сели в машину и рванули в сторону эстакады.
— Живет на пособие, — прочел Макэвой. — Получает его с момента нападения. После пьяного дебоша под дверью «Морской сажени» прошла курс лечения в больнице имени Дианы, принцессы Уэльской…
— «Морская сажень»? Заведение закрылось в прошлом году.
— И все! — зло воскликнул Макэвой. В блокноте не было ни намека, ни единой подсказки, что делать дальше.
Закусив губу, Тремберг резко вывернула руль вправо, они вписались в последнее звено, казалось бы, бесконечной цепи съездов, ведущих в городской центр.
— Звони в «Медведь». Там есть такая Шарон. Если Энжи бухает на Фримо, Шарон должна ее знать.
Кивнув, Макэвой торопливо набрал номер справочной службы. Почти вечность слушал сюсюкающий голосок с азиатским акцентом, изливавший пустые приветствия.
— «Медведь»! — завопил он. — Фримен-стрит. Гримсби.
Тремберг поморщилась.
— Нет! — взревел Макэвой. — Просто переключите меня. Переключите!
Миг спустя дернул головой — соединили.
— Привет! Это «Медведь»? Мисс… Шарон? Я из полиции Хамберсайда. Мне срочно нужно связаться с женщиной, которая может быть вашим завсегдатаем. Энжел Мартиндейл…
Оторвав глаза от дороги, Хелен следила, как гнев на лице Макэвоя уступает место разочарованию. Она знала, что ему говорит барменша из «Медведя». Разумеется, Шарон решила защитить Энжи и сейчас вежливо расписывает Макэвою, куда тому следует отправиться.
Не раздумывая, Хелен выхватила телефон у своего сержанта.
— Шарон! Это Хелен Тремберг. Арестовала бейлифа Барри, когда тот вырубил Джоно монтировкой. Помнишь? Так вот, нам позарез нужна Энжи Мартиндейл. Богом клянусь, если ты услышишь, что мы арестовали ее, я оплачу все поставки пива в твою лавочку на год вперед. Именно… Отлично, дорогуша. Отлично.
Хелен вернула телефон Макэвою:
— Кто-то из клиентов болтал с нею в «Уилсонс» где-то с час назад. Верхний конец Фримен-стрит. Там подают «Басс».
— Нет ли у нее способа связаться с…
— Фримен! — объявила Тремберг, сворачивая направо за зданием «Гримсби Телеграф» на видавшую лучшие времена улицу с витринами в уныло-старомодных рождественских гирляндах. — Место, где рождаются мечты.
В набухающих сумерках пунктиры неоновых вывесок и мигающих цветных огоньков, заколоченные витрины и покрытые граффити ставни показались Макэвою перенесенными сюда из какой-то страны Варшавского договора. К убогости Гулля он уже привык, а этот городишко видел впервые. Новые картины упадка и бедности, апатии и болезненного смирения язвили его в самое сердце.
— В конце улицы, — сказала Тремберг.
Миновали разверстый зев рыбного рынка, качающиеся вывески и облупившиеся фасады трех пабов. Макэвой принюхивался, ожидая уловить запахи трески, пикши, может, палтуса… Ничего. В воздухе не было даже привкуса морской соли. Только тяжелый дух жареной картошки и автомобильных выхлопов. И вокруг лишь снег, тьма да запертые двери магазинов, прячущиеся в черных тенях.
— Вот заведение Шарон. — Тремберг ткнула пальцем в белое здание с черной дверью, у которой толпились куряки, пританцовывая от холода, сплевывая да выпуская струи дыма. — А там «Уилсонс». Свет есть. — Она смотрела на здание чуть впереди, зажатое между магазинчиком поношенной одежды и булочной. — Добрый знак.
Сбросив скорость, Тремберг свернула в парковочный закуток у паба. На миг прикрыла глаза, прежде чем вырубить зажигание. Затем открыла и медленно повернула голову. Макэвой смотрел на закрытую входную дверь.
— Энжел здесь может и не быть, — пробормотал он.
— Верно.
— Она может быть где угодно. Выпивает. Встретилась с мужчиной. Отправилась за покупками к Рождеству…
— Да.
— Шансы на то, что она здесь…
— Невысокие?
— Почти нулевые.
— Раз уж мы тут, можно и пропустить по стаканчику…
— Пинту «Басса»?
— Пинту «Басса», точно.
Они переглянулись, убеждая себя, что верят в эту ложь.
Макэвой открыл дверцу, и в нее тут же с силой вцепился ветер, обжег лицо холодом. К тому времени, когда Макэвой с трудом выкарабкался из крошечной машины, Тремберг уже дергала за липкую латунную дверную ручку и носком ботинка колотила в дверь паба.
— Закрыто, — процедила Хелен. Нащупала в темноте прорезь для писем, наклонилась к щели, откуда вытекала тонкая полоска желтого света. — Полиция! Мы из полиции!
Приложила к щели ухо.
— Есть что-нибудь? — спросил Макэвой.
Скривившись, Тремберг обернулась к нему:
— Непонятно. — Раздраженно взмахнула рукой, словно призывая ветер стихнуть. — Ничего не слышу. Сам попробуй.
Хелен отодвинулась, и Макэвой прижался к прорези ухом, затем губами и крикнул:
— Энжел Мартиндейл! Вы здесь? Откройте, полиция!
Этот звук ни с чем не спутаешь. Человеческий голос. Полный ужаса. Гортанный, животный стон бескрайнего, безликого ужаса.
Тремберг тоже его услышала, но тут же отвлеклась, оглянувшись на курильщиков, прежде топтавшихся у «Медведя». Теперь они брели в их сторону, привлеченные надвигающимся скандалом.
Хелен хотела предложить Макэвою выбить дверь, но тот уже разбегался для удара. Сорвавшись с петель, дверь упала внутрь, точно выбитая боевым тараном, и Макэвой полетел на пол. Плечо взорвалось болью, во рту разлился вкус крови — похоже, прикусил щеку, — но Макэвою было сейчас не до своих ощущений.
Он приподнялся, опираясь на рухнувшую дверь, зазубренная щепка вошла в ладонь.
— Сержант!
Тремберг дернула его за локоть вверх. Они стояли на дощатом полу, в лужице снежной слякоти, моргали, привыкая к свету. В пабе было пусто. Какие-то пакеты с логотипами магазинов привалились к барному табурету, на стойке грязные бокалы. Макэвой машинально взял один.
— Есть кто?
И тут снова раздался стон.
Макэвой огляделся. Рванулся вдоль барной стойки, цепляясь за начищенный медный поручень, и замер, увидев на полу за стойкой неподвижное тело.
— Хелен! — Взгляд его наткнулся на нишу с дверями, ведущими в туалеты. — За стойкой!
Сам же, так и не поставив пивной бокал, бросился к нише. Справа — женский, слева — мужской. Макэвой пинком распахнул дверь женского туалета.
Полоса неонового света под потолком заливала помещение сумеречной синевой. Напротив двери — треснутое зеркало, дверцы обеих кабинок приоткрыты.
В центре на полу лежала Энжи Мартиндейл, судорожно извиваясь. Юбка задрана до пояса, легинсы скатаны вниз по щиколотки. В неестественном освещении кровавое месиво лобка казалось смолисто-черным провалом. Лицо закрыто ладонями, сдавленные всхлипы прорывались сквозь пальцы.
Макэвой окаменел. Картина была абсолютно ирреальной, точно все происходило не с ним, а с кем-то другим. Лицо заливал холодный и липкий пот, будто он внезапно пробудился от ночного кошмара.
— Т-там…
Окровавленным пальцем Энжи Мартиндейл слабо шевельнула в сторону кабинок.
Макэвой наклонился к ней, пытаясь уловить ее призрачный шепот.
И тут с перегородки между кабинками спрыгнул человек, с ног до головы затянутый в черное, на голове — маска с прорезями. Корпус наклонен вперед, одна нога чуть согнута в колене, другая приподнята, будто он изготовился к следующему прыжку. Макэвой завороженно смотрел на него. Время точно замерло, мир съежился до одного мига. До подошвы ботинка, медленно и неумолимо надвигавшейся на него.
В последнюю долю секунды Макэвой успел податься назад. Ботинок пролетел мимо его лица, но увернуться совсем не удалось. Человек врезался в Макэвоя, припечатал к стене, вышибая воздух из легких.
От удара о кирпичную стену в глазах Макэвоя все поплыло, он заскользил в черную патоку забытья. Бокал выскользнул из ослабевшей руки, со звоном упал на каменный пол. Звон эхом отозвался в голове, возвращая сознание. Из носа хлестала кровь. Перед глазами кружилось разноцветье всполохов.
Он не сразу понял, что держит кого-то. Что в его руках отчаянно извивается человек, вновь и вновь вонзает локти в его ребра, со всей мочи молотя тяжелыми ботинками по его ногам. Человек в маске судорожно пытался вырваться из объятий, в которых Макэвой сжал его, теряя сознание.
В миг возвращения в мир реальности Макэвой чуть ослабил хватку и тут же получил сильный удар в лицо, голова дернулась, снова ударяясь о стену. Макэвой разжал руки, боль автоматной очередью прошила позвоночник, финальным фейерверком взорвавшись в голове. Он едва успел перехватить следующий сокрушительный удар.
Для настоящей драки здесь попросту не хватало места. Макэвой не мог даже размахнуться как следует. Не мог броситься вперед, опасаясь наступить на Энжи Мартиндейл.
Он принял еще один удар, в грудь.
Лягнул. Промазал. Ударил правой рукой, но кулак пропорол лишь пустоту там, где миг назад находилась голова нападавшего.
Господи, подумалось Макэвою сквозь туман, парень-то не промах!
И тут его захлестнула ярость. Истинное, на хрен, бешенство. Тело пронзила электрическая судорога ярости, неукротимой, разрушительной.
Оттолкнувшись ногой от стены, он метнул корпус вперед, перехватил стремительно мелькающие руки противника. Перелетев в прыжке тесноту, где уже ничего невозможно было разобрать, заскользил, приземлившись по залитому кровью полу, и с наслаждением услышал глухой удар, с которым враг врезался в туалетную кабинку. С диким ревом Макэвой навалился на него. И ощутил, как тот обмяк. Обеими руками, как тисками, он зажал голову, обтянутую шерстью, и ударил о дверь кабинки. Раз, другой. Затем вцепился в горло, а второй рукой принялся наносить удары в живот. С удовлетворением уловил судорогу, скрутившую тело мерзавца. Замахнулся, собираясь нанести завершающий сокрушительный удар.
Дверь туалета распахнулась.
В проеме стояла Хелен Тремберг, занеся над головой складную полицейскую дубинку. Точно регулировщик на перекрестке.
Хелен открыла рот. Объявить человеку в черном, что он арестован? Сказать Энжи Мартиндейл, что она будет жить? Она не успела сказать ни слова.
Стремительным движением человек в черном выхватил нож. Откуда тот появился, из кармана или рукава, Макэвой не видел, но только что противник, скрючившись, валялся на полу, и вот уже его рука, сжимающая нож, описывает широкую дугу, которая упирается в руку Хелен Тремберг.
Вопль Макэвоя раздался раньше крика Тремберг, а уже через мгновение теснота уборной зазвенела от боли и отчаяния.
Человек в черном, непостижимым образом оказавшийся на ногах, схватил Тремберг и в балетном па швырнул ее на Макэвоя, который пытался сохранить равновесие на скользком полу. Хелен врезалась в него всем телом, и полицейские рухнули подле распростертой Энжи Мартиндейл.
К тому времени, как Макэвой снова вскочил, дверь туалета уже стукнула, захлопываясь. Он толкнул ее и выскочил в зал, где угодил в настоящую чащу из чьих-то рук и ног; его хватали и дергали со всех сторон. Макэвой с грохотом упал на деревянный пол, перекатился на спину, отбиваясь от нападавших, которые все пытались прижать его конечности к половицам.
Ему все-таки удалось вырваться, вскочить, но тут чья-то рука, вынырнувшая сзади, сдавила ему горло.
Макэвой повалился на спину, прижав человека к металлическому поручню стойки. Человек судорожно выдохнул.
— Полиция… — прохрипел Макэвой. — Полиция.
Давление на шею резко ослабло. Макэвой оглядел людей. С полдюжины выпивох всех мастей, завсегдатаи «Медведя». Два коренастых толстяка, парень средних лет в шортах не по сезону, миниатюрная женщина с коллекцией сережек в ушах, старик с седым чубом под Элвиса и высокий, похожий на оживший скелет мужчина в белой рубахе с пустым, кажется, рукавом.
— Мы думали… — пробормотал кто-то.
Макэвой продрался сквозь толпу. Перепрыгнул через валяющуюся входную дверь и вылетел на улицу.
Лихорадочно закрутил головой, осматриваясь. Налево. Направо. Назад, в утробу бара.
И вверх, в небо, уже понимая, что человеку в черном удалось скрыться. Что он держал мерзавца в руках и позволил ему уйти.
Макэвой вглядывался в черные, налитые снегом облака и выкрикнул то единственное, что могло передать его чувства:
— Блядь!
Глава 8
— Ни слова, — велела Фарао. — Даже, на хрен, не дышите.
Зайдя за стойку, она сняла с полки бокал на полпинты. Внимательно изучив его, налила на два пальца водки и осушила одним глотком.
Следственная группа собралась в пабе «Уилсонс». Колин Рэй развалился на стуле, узел галстука болтался чуть ли не до пупа. С самодовольным видом Рэй перемалывал никотиновую жвачку. Шарон Арчер, разумеется, устроилась рядышком. На столе перед ней — надорванная пачка крекеров, которыми она старалась хрустеть по возможности тише.
Софи Киркленд и Бен Нильсен подпирали стойку, наблюдая за Фарао. Они прибыли несколько минут назад, бухтя насчет неудобств парковки и стряхивая снег с волос на пол, заляпанный грязными следами.
Макэвой приходил в себя, облокотившись на игральный автомат у бокового входа в бар. Сквозь заиндевевшее стекло он видел ядовито-желтый жилет патрульного. Еще два констебля несли вахту у разбитой двери основного входа. Улицу перед пабом успели перекрыть, но толпа собралась нешуточная. Когда Макэвой в последний раз высовывал голову в дверной проем, кое-кто из зевак уже открыто гоготал. Вряд ли стоит упрекать их в том, что беды Энжи Мартиндейл они приняли равнодушнее, чем коп из другого города. Коп, спасший ей жизнь.
Фарао так и стояла за барной стойкой — глаза закрыты, размеренно дышит. Прошло с полминуты. Затем, не проронив ни слова, достала из кармана куртки пачку сигарет, закурила и с наслаждением затянулась.
— Она не погибла, — наконец заговорила Фарао. — Это хорошая новость. — Снова затянулась. — Хелен Тремберг тоже поправится. Еще одна хорошая новость. — Новая затяжка. Новая струйка дыма. — А вот и новость похуже: со мной связался помощник главного констебля Эверетт и потребовал ввести его в курс дела. Похоже, он был на каких-то похоронах вместе с суперинтендантом центрального участка Гримсби, когда дежурный позвонил тому с вопросом, стоит ли посодействовать отделу борьбы с особо опасными преступлениями и выбить дверь одной из квартир в центре города. Эверетт спросил меня напрямик, как именно Энжел Мартиндейл связана с расследованием убийства Дафны Коттон. Или с делом Тревора Джефферсона, раз уж на то пошло. Вы ведь помните эти фамилии, так? Ну вот, помощник главного констебля просит расписать ему, чем мы заняты, вплоть до мелочей. И терпеливо ждет, когда его просветят. А я не то чтобы сильно рада звонку. И вовсе порчу себе настроение, сообразив, что отвечать нечего: я в жизни своей не слыхала имени Энжел Мартиндейл. И понятия не имею, с какого перепугу двое моих сотрудников настаивают на том, чтобы несчастный констебль вышиб ее дверь и убедился, что она жива и здорова.
Макэвой поежился. Открыл рот. Закрыл.
— И вот я в Гримсби, — продолжала Фарао. — Одна из моих подчиненных истекает кровью. Второй размахивает куском вязаной шапки. В туалете паба расселась дамочка с порезанной мохнаткой. И у меня по этому поводу масса вопросов. Как считаете, может, сейчас самое время дать мне ответ-другой?
В баре повисла тишина. Колин Рэй развел руками, оглянулся и подмигнул Макэвою, в его подмигивании не было и намека на дружелюбие. Шер Арчер тоже обернулась, за ней — Бен Нильсен и Софи Киркленд, хоть взгляды у них и не такие едкие. Все глаза прикованы к нему.
— Похоже, главный приз достается тебе, мой мальчик, — сказала Фарао, и в ее голосе тоже не было дружелюбия.
Макэвой поднял голову. Ребра отчаянно ныли, пара зубов явно шатались. Но хуже всего была вот эта необходимость объясниться — его всего передергивало от одной мысли, что упустил убийцу.
— Имеется связь, — заговорил Макэвой, и голос его звучал в точности как у провинившегося школяра.
Он зажмурился. Постарался убедить себя, что чем быстрее покончит с этим, тем лучше. Надо выложить все карты на стол и надеяться, что тогда картина обретет целостность и четкость. Как совсем недавно, когда его пальцы сжимали сильные жилистые руки того типа. Когда у него не было никаких сомнений в своей правоте. Да, черт возьми, он был прав, доверившись интуиции и выбив дверь паба. Единственный промах — он не сообщил о своих намерениях начальству. Так о чем говорит его промашка? О глупой самонадеянности? Он ведь даже не вспомнил, что нужно позвонить боссу. Да, в те минуты, захлестываемый адреналином, он забыл обо всем на свете, буквально спятил от близости к убийце.
— В день убийства Дафны Коттон помощник главного констебля Эверетт попросил меня нанести визит некоей Барбаре Стейн-Коллинсон, чей брат был найден мертвым в открытом море. Его звали Фред Стейн. Он единственный выжил в одной из давних трагедий с траулерами у берегов Исландии, в 1968 году. Спасся в шлюпке с двумя другими моряками. Те погибли, он — нет. Неделю назад Фред отплыл к месту крушения с группой телевизионщиков-документалистов, чтобы поведать свою историю и опустить на месте трагедии памятный венок. Однако исчез, так и не достигнув цели. Распереживался в ходе съемок, вышел на палубу подышать и бесследно пропал. Несколько дней спустя тело Фреда обнаружили в дрейфующей спасательной шлюпке. В другой шлюпке — не из тех, что были на борту. Значит, припасена она была заранее. Хорошо спланированное самоубийство? Чувство вины перед товарищами за свое спасение? Возможно. Только меня это насторожило. Короче говоря, я связался с писателем по имени Расс Чандлер. Он временно проживает в Линвудской усадьбе…
— В том дурдоме? — ахнула Шарон Арчер. Можно подумать, Макэвой признался, что его осведомителем был сексуальный маньяк.
— Чандлер там на просушке. Проблемы с выпивкой. Так или иначе, сегодня он позвонил мне и спросил, когда же мы за ним явимся. Упомянул про список телефонных переговоров Тревора Джефферсона…
Коллеги Макэвоя недоуменно зашевелились, озадаченно переглядываясь.
— Джефферсон? Барбекю из больницы?
— Да. Обнаружилось, что Чандлер мало того что свел за комиссионные Фреда Стейна с телекомпанией, так какое-то время назад он подкатывал и к Тревору Джефферсону. Ему пришло на ум написать книгу о единственных выживших. О людях, которые спаслись, когда остальные погибли.
Глаза Макэвоя нашли Триш Фарао. Руки сложены на груди, губа прикушена, но слушает внимательно — легким кивком она дала понять, что уразумела, к чему он клонит.
— Джефферсон выжил при пожаре, в котором сгорели его жена и дети, — продолжил Макэвой. — У самого даже крошечного ожога не было.
Он снова помолчал, выжидая, не задаст ли кто вопрос.
— И при чем тут Энжел Мартиндейл? — спросила Киркленд. Она все еще не пришла в себя после того, как увидела Хелен Тремберг в «Скорой помощи» с забинтованной рукой.
— Чандлер и с ней разговаривал. Она — единственная выжившая жертва убийцы, которого пресса окрестила Мясником-из-Бара. Он насиловал женщин в общественных туалетах. Вырезал свои инициалы на их причинных местах. А потом вспарывал. Энжел Мартиндейл выжила. Дала показания.
Макэвой снова посмотрел на Фарао. Начальница подбодрила его очередным кивком.
— Дафна Коттон в детстве пережила страшную трагедию. Всех ее родных боевики зарубили мачете. Покрошили на куски. В церкви. А она выжила. Единственная из всех.
Колин Рэй сел ровнее, выпрямился, демонстрируя внимание.
— Самосуд?
Макэвой покачал головой:
— Не укладывается. Насчет Джефферсона еще можно понять. Особенно если это он совершил поджог. Но Стейн? Дафна Коттон? Энжел Мартиндейл? Чем они-то провинились?
Макэвоя прервал скрип отворяющейся двери уборной. В зал паба вышел криминалист в белом комбинезоне и с голубой защитной маской на лице, в руках — поднос с пакетиками собранных улик. Он оглядел полицейских, сообразил, что выбрал крайне неудачный момент. Поставил поднос на ближайший стол. Глядя на Фарао, глуховато сказал сквозь маску:
— Отпечаток того же ботинка. — И, пятясь, вышел через боковую дверь, впустив ледяной воздух и уличный шум.
— Отпечаток? — Макэвой удивленно смотрел на Фарао.
— Простите, сержант. — Голос Триш так и сочился сарказмом. — Виновата. Не поделилась с вами этим фрагментом. Надеюсь, вы сможете меня извинить, я не нарочно. Просто как руководитель следствия я предпочла оставить эти сведения при себе. Обидно, правда?
— Значит, это был он, так? Парень, что расправился с Дафной?
Читать бесплатно другие книги:
