Испытание киллера Пучков Лев
— Ну и что тут у вас происходит? — весело поинтересовался Шевцов.
Я коротко пояснил ситуацию — Шевцов на удивление быстро все уяснил и, вопреки ожиданиям, в командные заблуждения ударяться не стал.
— Времени, насколько я понимаю, у нас в обрез — так? — деловито спросил он.
— Так, — подтвердил я. — Еще минута — и товарищи начнут тревогу бить.
— План есть? — Шевцов неожиданно подмигнул мне и потыкал пальцем в сторону второго холма.
— Обязательно, — отрапортовал я. — Сейчас едем и все вам наглядно демонстрируем… Кстати — ни у кого из ваших с собой видеокамеры нет?
— Отчего же! — Шевцов опять подмигнул. — Прям щас и начинаем снимать.
На средине спуска с холма я предупредил водилу:
— Как только на дороге зажгутся фары — сигай на встречную, через бордюры. А то не успеем.
— Как же на встречную? — удивился водила. — А вдруг из-за холма кто выскочит?
— Не выскочит! — уверил я. — Если жизнь дорога — сигай на встречную…
Все получилось как по сценарию. Как только «Икарус» приблизится к радиусу поворота метров на двадцать, на встречной полосе внезапно вспыхнули фары и метнулись через разделительный газон на нашу сторону.
— От бля! — удивился водила, закладывая крутой вираж — «Икарус» со стуком перевалил через бордюры и выскочил на встречную полосу.
— Тормози! — крикнул я водиле. — Все…
— И действительно — все… «Икарус» встал — телохранители Бо метнулись из салона вдогон за бросившимся наутек водителем самосвала. Бо с бойцами вели к автобусу трех в штатском — они даже и не думали сопротивляться, только держались руками за окровавленные головы и пошатывались. Наверно, Бо сам руку приложил. Почти одновременно подъехали две гаишные «шестерки» с разных сторон — снайперы Бо вытащили из машин помятых и ничего не соображающих гаишников и потащили их под фары «Икаруса».
— Снято! — победно объявил какой-то плешивый мужичок, выпрыгивая с видеокамерой из автобуса.
— Колитесь, козлы! — мрачно посоветовал Бо, усаживая злоумышленников перед автобусом на шоссе. — А то прям тут в расход выведем!
«Козлы», несмотря на изрядную побитость, моментально раскололись, узнав Шевцова, и обещали сообщить кучу всяких жутких сведений, порочащих увэдэшное начальство, — если, конечно, это им зачтется в ходе следствия. После раскола дебаты были бурными, но весьма непродолжительными — аналитический рассудок председателя парламентской комиссии одобрил единственно верное решение:
— Вы правы — в город нам сейчас ехать не стоит. Вечером свяжемся со столицей — пусть по телевидению объявят о работе нашей команды на всю страну. Переночевать где найдется? Придется ведь на ночь и остальных пассажиров куда-то пристроить и… и этих, — Шевцов кивнул на пленных. — В принципе мы люди невзыскательные — нам бы лавочку какую да колбасы кусок…
Глава 7
Следующая неделя после внезапного появления в городе парламентской комиссии и следственной бригады МВД характеризовалась для нас напряженной творческой работой.
Меня допрашивали по факту инкриминируемого мне преступления, интересовались новостями, снабжали свежей информацией о ходе работы следственных бригад и парламентской комиссии и отпускали с миром. Все знали, что ничего предосудительного я не совершал, но пока что прекратить уголовное дело и полностью легализовать мое жалкое существование не получалось: чего-то там у них не хватало. Впрочем, Сухов твердо обещал, что не далее как в пятницу я смогу открыто гулять по центральным улицам и здороваться за руку с патрульными нарядами. В пятницу, дескать, будет обнародовано постановление о прекращении моего дела, дано сенсационное заявление о возбуждении угдела по фактам злодеяний губмэрской банды и вообще — все будет… Но в пятницу. А пока — извольте, молодой человек, прятаться, как и раньше, — отодрать ваши ксерокопии со стендов пока что не можем: незаконно это.
В области творилось черт знает что. Были сняты все более-менее значимые руководители: губернатор, лишенный парламентской неприкосновенности, его замы и помощники; мэр руководство УВД и многие милицейские чины на периферии и так далее и тому подобное — несть числа кадровым сдвигам. Чипок (Чрезвычайное положение — жарг.) в области объявлять не стали — чтобы не будоражить зарубежное общественное мнение, — но все остальные составляющие президентского правления присутствовали в полном объеме: в присутственных местах работали прибывшие из центра комиссии, производящие тотальную ревизию, они же пока что временно руководили жизнедеятельностью наиболее важных органов управления и производства.
На следующий день из Москвы в помощь ранее прибывшим прилетел двумя спецрейсами чуть ли не целый батальон товарищей из МВД и Генпрокуратуры. Всех сановников брали под стражу и депортировали в соседнюю область — там был специальный следственный изолятор для сотрудников правоохранительных органов и правительственных деятелей, — поскольку в нашем изоляторе сохранять конфиденциальность следствия не представлялось возможным. Доступ прессы в область был очень жестко ограничен. Тем не мене наши журналисты резвились вовсю: реализуя народную мудрость «на чужой роток не накинешь платок», они с утра до вечера пичкали своих коллег из центральных СМИ самой невероятной информацией о событиях в области, и во всех выпусках теленовостей «Новотопчинскому феномену» отводился солидный блок эфирного времени.
Забавно было наблюдать падение незыблемого принципа «мафия бессмертна» и сознавать, что именно ты являешься ключом к запуску всей этой неописуемой катавасии.
Свои заморочки с кировской братвой, братвой центральной и азербайджанской общиной я, воодушевленный всеобщим подъемом разоблачительно-деструктивного процесса, ничтоже сумняшеся пытался решить при помощи праоохранительных органов; казалось мне, что сейчас все возможно: стоит только крикнуть «фас», и мои новоявленные покровители моментально повяжут всех подряд и депортируют за границу области поголовно всю азербайджанскую общину. Я настолько поверил в осуществимость своих замыслов, что впал в прострацию, когда Сухов при очередном свидании разбил мои глобальные надежды… Накануне я получил от Петровича досье на некоторых представителей городского криминалитета, изучив которое пришел в полный восторг. Прозорливый Петрович не ограничился информацией только о центральной братве: в досье присутствовали исчерпывающие сведения о жизнедеятельности азербайджанской общины и Кировской бригады. Я, как последний идиот, припер это досье Сухову и бабахнул его на стол.
Сухов с огромным интересом пролистал объемную папку, запер ее в сейф и проникновенно сказал:
— Спасибо, Эммануил! Спасибо… Вот подарок! Это же какие великолепные оперативные данные! Да-а-а-а…
на вопрос, когда же прокуратура начнет раскручивать эти данные, Андрей Иванович подозрительно легкомысленно ответил:
— Ну, как-нибудь займемся — вот представится удобный случай…
— То есть как это «как-нибудь»?! — насторожился я. — Это надо раскручивать немедленно! Не видите перспектив? Ведь можно одним махом покончить со всем криминалитетом города!
Сухов заметно поскучнел:
— Это ведь непроверенные оперативные данные, юноша… Таких папок в подвалах прокуратуры — тонны. Преступника надо поймать за руку, с поличным. Да доказать, что он виноват, и довести дело до суда. Кто сейчас этим будет заниматься?
— И что же — совсем ничего нельзя сделать? — горько вопросил я. — В городе работает целый полк следователей, а… а криминальные общины спокойно сидят и ждут, когда все это закончится? Чтобы взяться потом за прежние дела с новой силой? Вот это вы устроили тут…
— Да ничего мы не устраивали! — недовольно поморщился Сухов. — Это обычный порядок вещей в нашем обществе — пора бы уже привыкнуть… Ну хочешь, пойди к этим ребятишкам и попроси: «Братва! Постреляйте друг в друга!» — Сухов тонко улыбнулся и блудливо подмигнул мне — я аж передернулся от негодования!
— Покровители их повязаны, отмазывать некому. Только это из области фантастики: бандитских войн в нашей губернии уже давненько не было.
— Отдайте досье, — тихо сказал я, протягивая руку. — Оно вам не пригодится.
— Не понял! — удивился Сухов.
— У вас тут есть кнопка экстренного вызова охраны? — деловито осведомился я, решив переменить тактику. — На случай внезапного нападения?
— Нет, нету, — озабоченно сказал Сухов и два раза нервно хлопнул ресницами. — А что — у тебя есть данные о готовящемся нападении? Кто?
— Я, — скромно сообщил я, вставая и медленно обходя стол. — И прямо сейчас.
— Я… Ты это мне брось! — нервно воскликнул Сухов, вжимаясь в кресло. — Ты мне брось! Я тебя из такого дерьма вытащил! А ты?
— А я сейчас буду вас бить, — пообещал я, приближаясь к креслу прокурора. — Вы мной попользовались, а теперь не желаете до конца заниматься моими проблемами… Что ж — я сам займусь этим делом… Отдайте папку!
— Да на, на — забери! — досадливо пробормотал Сухов, отпирая сейф и опасливо косясь на мои руки. Он швырнул папку на стол — я взял ее и отправился к двери.
— Ни хрена у тебя из этого не выйдет! — бросил мне в спину Сухов. — Тоже мне — Пинкертон новоделанный… Тьфу!
— А это мы посмотрим, — молвил я, открывая дверь. — Вы не переживайте — я вам звякну, если что…
Итак, всеведущий Сухов сказал, что надо попросить братву перестрелять друг друга.
В течение оставшейся части рабочего времени мы со Стасом и Оксаной изучали досье и занимались анализом таких понятий, как предрасположенность к межгрупповым и межличностным конфликтам между членами замкнутых структур криминального характера. В 19.00 к нам подключились Слава и Серега Айдашин. К исходу суток результатом нашего коллективного труда стал тщательно разработанный план, который мы несколько тенденциозно обозвали «Троянский конь».
Объектом нашего внимания стали отношения между бандитской бригадой Октябрьского района и бригадой вокзальной.
Бригада Октябрьского района была самой многочисленной: она насчитывала около семидесяти «быков» и контролировала два рынка, барахолку, пять гостиниц и более десятка солидных кабаков, в том числе и «Тюльпан». Руководил бригадой некто Анджей Стадницкий, этнический поляк по кличке Гога: юморной мужичара лет тридцати пяти, слывший философом и вообще натурой впечатлительной, склонной к излишней сентиментальности. Замечателен этот Гога был тем, что в свите его присутствовали исключительно товарищи с нетипичной антропометрией и разного рода психическими отклонениями.
— Моя кунсткамера! — ласково говаривал, бывало, бригадир Октябрьского, поглаживая по шишковатому квадратному черепу чудовищно мощного коротышку по кличке Ухо.
У всех на памяти был случай, когда один из заезжих «смежников» в пылу шумного застолья зло посмеялся под пьяную руку над ущербностью Уха. «Смежника» более никто не имел счастья лицезреть, а спустя три месяца после его внезапного исчезновения кто-то из братвы под большим секретом сообщил, что, оказывается, злобный смехун отчего-то заделался постоянным пациентом Моздокской проктологической больницы… Этот несчастный олигофрен Ухо уже на первом этапе разработки «Троянского коня» органично вписался в стройную систему наших козней.
Вокзальная бригада была почти вдвое меньше и контролировала вокзал и прилегающую к нему территорию. Командовал бригадой Вадик Нигматулин по кличке Татарин. Вокзал располагался в самом сердце землицы Октябрьской и раньше входил в состав Октябрьского района: это Феликс, взяв бразды правления Центральной группировки, выделил его в самостоятельную «административную» единицу. Этот факт больно ранил самолюбие октябрьского предводителя Гоги и не давал ему покоя со дня убытия Феликса в царство теней. Внешне это никак не проявлялось, но дотошные аналитики ПРОФСОЮЗА зафиксировали несколько фактов, свидетельствующих, что между двумя бригадами отнюдь не все обстоит столь благополучно.
Со дня смерти Феликса Гога несколько раз подкатывал к Татарину с предложением безвозмездно отойти под его сильную руку. Свое желание возглавить альянс Гога мотивировал перспективой образования мощной группировки, которая стала бы сильнейшей как в городе, так и в области. Но основные мотивы, движущие Гогой, оставались в черных недрах махровой бригадирской души. Гогу точила жлоба. Весь огромный Октябрьский район давал оборот «черного нала» едва ли не меньший, чем тот, что прокручивал через вокзал монументально спокойный и рассудительный Татарин. Татарин всякий раз отвечал отказом.
Объектом нашего внимания стали также отношения между азербайджанской общиной и бригадиром Кировского района Витей Снеговым по кличке Протас. ПРОФСОЮЗ подсунул мне такие данные на Протаса и мамедов, что не надо было никаких аналитических групп для выработки единственно верного решения, ведущего к крайнему обострению между первым и вторым. В досье было все расписано как по нотам — иди и играй!
Азербайджанская община «держала» торговлю фруктами, ювелирное дело и наркотики и выглядела вполне миролюбиво: мамеды никого не грабили и не убивали зря — немногочисленная боевая дружина, состоящая из бойцов, прошедших карабахскую школу, занималась охраной семейного бизнеса и использовалась в экстренных случаях. Тем не менее мамеды имели в криминальном мире города и области значительный вес, и конфликтовать с ними опасались. Все знали, что каждый мужчина-азербайджанец встанет под ружье и будет до последней капли крови отстаивать интересы рода. Руководили общиной уважаемые товарищи предпенсионного возраста — братья Аллавердиевы: Гусейн, Байрам, Сеид-Ага и Мамед.
Давным-давно Гусейн Аллавердиев перебрался в Новотопчинск с женой и детьми и начал скромно торговать фруктами, которые привозил его брат-дальнобойщик Байрам. Вскоре в наш город приехали все братья Гусейна. Торговый бизнес их постепенно расширялся — восточные люди умеют ладить с властями. И постепенно каждый из братьев перетащил в Новотопчинск всех своих родственников, те — своих, и очень скоро, лет через пять, в области вовсю трудился клан Аллавердиевых: братья двоюродные, троюродные, сестры, племянники, тетки, мужья и жены, и так далее и тому подобное. Короче, все — родственники. В общей сложности что-то около двух тысяч человек. Им глубоко до лампочки все наши конституции и права: есть старейшины, вожди, так сказать, есть закон кровной мести, и все это вполне вписывается в такое понятие, как «суд шариата».
Бригадира кировской братвы Протаса и азербайджанцев связывал общий бизнес — наркотики. При всех отрицательных качествах Протаса в деловой хватке и перспективном планировании ему отказать было нельзя. Огромные массы рабочего люда, ютившиеся на территории Кировского района, подростки и молодежь пред — и послеармейского возраста во все времена испытывали неукротимую тягу к «торчку», дабы хоть на краткий миг оторваться от реалий этой гнусной и безрадостной жизни и воспариться в сказочном мире сладких наркотических грез. Протас — душка! — эту тягу реализовывал в полном объеме: хорошо отлаженная машина сбыта наркотиков в Кировском районе работала бесперебойно. Поначалу наркотики распространяли сами азербайджанцы, отстегивая Протасу за «крышу» определенную сумму.
Протас недолго наблюдал за тем, как мамеды жируют на его территории: в один прекрасный день он дал команду всех наркоторговцев с Кировского удалить и установил жесткий контроль за границами своей «вотчины». А сам встретился с Гусейном и сказал: буду торговать сам. От вас мне нужно только регулярное поступление очередной партии «дури» по сходной цене. Гусейн попытался было уговорить бригадира оставить все как есть, мгновенно усмотрев большие убытки от грядущей перемены, но Протас уперся: или так, или вообще никак. Деваться Гусейну было некуда, а поскольку оптовые цены на тот или иной вид «дури» хорошо известны, «закроить» при установке таксы не получилось. И стал еженедельно Протас получать заранее обусловленную порцию наркотиков для распространения в своем районе, а специально назначенные Протасовы люди начали удачно торговать «химкой» и «чернухой» в разных подвальчиках и забегаловках.
ПРОФСОЮЗ не зря уделил столько внимания отношениям мамедов и кировцев. Несмотря на то, что Протас имел тройную прибыль от продажи «дури», он постоянно сетовал на необходимость отстегивать крупную сумму за каждую партию поступающего «товара».
— Мне бы эти триста «лимонов» на другое пригодились! — Эта ритуальная фраза, в досадливом тоне высказываемая после еженедельного расчета в своем кругу, в профсоюзной папке была подчеркнута жирной линией… Протас был страшно жаден. Аналитики нашей конторы провели это качество через все досье красной нитью — только круглый идиот мог не догадаться, к чему они клонят…
Развлечься «телефонной войной» предложила Оксана.
— Гога очень впечатлительный, очень мнительный и легко раздражающийся тип, — сказала Оксана. — Я вам твердо обещаю: трое суток устойчивого режима «телефонная война» сделают из него полноценного неврастеника и в критический момент — коль скоро таковой будет удачно подан — заставят его действовать крайне неадекватно. Крайне остро. И абсолютно предсказуемо…
В рамках «телефонной войны», да и вообще для качественного контроля за фигурантами «Троянского коня», я попросил Славу организовать полную прослушку жилищ Гоги, татарина, Протаса и Гусейна Аллавердиева.
Как только Слава доложил об установке постоянного прослушивания фигурантов, мы приступили к осуществлению Оксаниного проекта…
…Гога проживал в четырехкомнатной квартире, расположенной в новой шестнадцатиэтажке, стоявшей на окраине Октябрьского парка культуры и отдыха, и в первую ночь «телефонной войны» спал не один. Точнее — совсем не спал, а совершал возвратно-поступательные движения и сосредоточенно сопел, предвкушая скорое завершение своего упоительного секс-труда. Поэтому настойчивый телефонный звонок его совсем не обрадовал. Но увы — особенность бригадирова положения состояла в том, что ему по телефону могли в любое время дня и ночи звякнуть по очень неотложному делу, а потому приходилось держать телефон включенным.
Остановившись на полфрикции, Гога мимоходом бросил взгляд на часы и отметил, что имеет место половина второго ночи. Значит, звонить могут только по делу. Досадливо крякнув, бригадир нажал на клавишу включения и прорычал в трубку:
— Слушаю, бля!
— Срочное сообщение! — тревожно завопил на другом конце противный прокуренный бас. — Ты, Гога, лучше на балкон не выходи. Для тебя так будет безопаснее!
— А ну-ка — брысь отседа! — прогнал Гога сотрудницу по сексу в соседнюю комнату и живо поинтересовался: — Кто? Кто это? И почему это я не должен выходить на балкон?
— Это Валек из Сыктывкара! — жизнерадостно сообщил прокуренный бас. — Помнишь?
— Сык тык… где? — не понял Гога.
— Че — совсем память отшибло? — удивился бас. — Корешей не помнишь?
— Запамятовал, блин… — смущенно признался Гога — в «братвалитете» очень нехорошим тоном считалось забывать хоть единожды общавшегося с тобой по делу кореша. — Валек, Валек… так-так-так… ммм…
— Ну ты даешь! — возмутился бас. — Вместе же на третьей хате парились! Не вспомнил?
— Да не был я сроду в этом Сык тык… ммм… — заоправдывался Гога. — Какая хата?
— Да ладно, это не так важно, — умиротворяюще прогудел бас. — Просто я тебя по старой памяти хочу предупредить: кое-кто из нашей братвы вашей братве маляву погнал… ну, насчет того, что ты на зоне пидаром жил… Ага. А я вот…
— Чего?! — моментально вызверился Гога, стряхнув остатки томности. — Ты чего несешь, дебил?! Какая зона?! Какой Сык тык… тьфу! Ты че гонишь?!
— Да ты успокойся, братуха! — ласково пропел бас. — Понты-то не гони! Ты там перед своими можешь понтярить, а мы-то знаем… Знаем, что тебя в «столыпине» всей камерой педерастили и за щеку вваливали… Ну, подумаешь, в натуре, было так было — чего уж теперь! Теперь-то ты ого-го! Фигура! Просто ты учти это и проведи там среди своих разъяснительную работу — а то нехорошо получится. Пацаны будут кумекать меж себя — ага! Вот, мол, Гога, какой крутой мужик — а пидаром оказался…
— Ууууооохх ты, урррод!!! — яростно выдохнул Гога. — Оооохх ты ж… ты ж. Да я! Да я тебя!!! — Но тут вредный бас положил трубку.
Покипев от возмущения минут пять, бригадир перемотал автоответчик и прослушал разговор сначала. Затем по справочнику проверил номер, высветившийся на определителе, — звонили откуда-то с вокзала, из телефона-автомата. На всякий случай отключив телефон, Гога сурово задумался: кому надо?
Спустя три минуты заверещал пейджер. Метнувшись к столу, Гога прочел на табло: «Ахтунг! Ахтунг! Все пидары — викади на рекистрация!!! Береги попу смолоду! Ахтунг! Ахтунг!..»
Отключив пейджер, Гога воткнул телефон в розетку и тут же позвонил на станцию:
— Это Стадницкий. Что это там мне передают? Кто это там передает?! Отвечать, бля!!! — сорвался на бешенный крик.
— Вам за последние сутки ничего не поступало! — испуганно сообщил сонный голос оператора. — Можете проверить — у нас все в компьютере регистрируется!
— Уроды! — дико крикнул бригадир в трубку. — Поймаю — ррраззорву, бля!!!
Что-то около трех минут Гога размышлял: выходить или не выходить на балкон? Снайпер? А если снайпер — зачем тогда предупредили?
— Пойду! — гордо встряхнул головой бригадир. — Не один ли хер? — и стремительно вышел на балкон, ожидая, что вот-вот грохнет снайперский выстрел. Гога был мужественным человеком, он неоднократно смотрел в лицо опасности и не тешил себя надеждой о благополучной старческой кончине в собственной постели. Он знал, что рано или поздно вражья пуля настигнет его, и поэтому к возможной смерти относился философски, как к непреложному атрибуту своего бытия…
Пролетело несколько томительных минут. Гога покрутил головой, силясь рассмотреть в кронах сосен признаки какой-либо активности. Никто не стрелял — парк был совершенно безлюден. Пожав плечами, бригадир хотел было уже вернуться в комнату, но в этот момент в лесном массиве кто-то натужно прокашлялся и что есть мочи заорал дурным голосом:
— Брят-твааа!!! Брят-твааа!!! Шухер!!! — и стих.
Все вокруг моментально пришло в движение. Гога был учеником Феликса и все старался делать по образцу и подобию несвоевременно преставившегося главаря: над Гогой, под Гогой, слева и справа от Гоги проживали приближенные из группировки. Теперь приближенные моментально повыскакивали на балконы и затаились тихо — только лязг взводимых затворов уловило чуткое ухо бригадира да сопение представителей «кунсткамеры». Под этим домом ведь никто никогда без дела не шухерил — все знали, кто здесь живет, и боялись. Значит, что-то серьезное, раз такой хай…
Спустя несколько секунд дурной голос из парка завопил с новой силой:
— Ой-е-е, брятва!!! Ой че жа эта деется-то, а? Оййй — бляяааа! Гога-то наш, того — фью-фью… в попу балуется!!! Бля буду, балуется! Он на зоне-то кем жил? Пидаром он там жил! Пидаром — страшным и засраным чмошником! Ой, бляяааа! Вот так ни фуя себе — бригадир у нас!!!
С балконов раздался возмущенный ропот и удивленные возгласы — приближенные пребывали в растерянности. Вроде бы смешно, но как над таким смеяться — Гога моментом головенку открутит! Бригадир на удивление быстро пришел в себя и, проявляя завидное хладнокровие, громко распорядился:
— А ну — Ухо, Витек, Жора — вниз! Доставьте мне этого крикуна — быстро! Давай — все остальные — тоже вниз! Отловить козла во что бы то ни стало! Бегом!!!
Гогина свита организованно скатилась вниз и ломанулась в парк, рассредоточиваясь по ходу движения. А дурной голос из парка тем временем вновь заорал после небольшой паузы:
— Оуй, бляяаа!!! Его же в «столыпине» оттарабанили всем кодлом! Всю дорогу драли без передыху! О-о-о, пи-ту-ша-рра!!! И как же вы с педерастом живете, а, братва?! Жрете с ним, пьете, за руку здороваетесь… Слушаетесь его! Не западло, а?! Оййяяаа!!! Ну вы даете! А, может, вы тоже того — фью-фью… а?! — и в том же духе далее — теперь уже без пауз.
Спустя некоторое время из парка кто-то крикнул, пересиливая дурной голос:
— Гога! Он здесь — на сосне! Мочить?
— Он мне живой нужен! — что было силы гаркнул бригадир. — Живой, бля! Пусть Ухо залезет и снимет его!
Дурной глас, вещавший про фантастические бригадировы похождения с гомосексуальным уклоном, внезапно умолк на полуслове. Раздался крик коротышки-олигофрена:
— Достал! Достал!
— Тащи его сюда! — приказал Гога и, обратив внимание на то, что законопослушные жильцы шестнадцатиэтажки тоже повылезали на свои балконы и с превеликим любопытством прислушиваются ко всему этому безобразию, зычно гаркнул: — Чего вафельницы пораззявили?! А ну — всем отбой!
Команда была незамедлительно исполнена — балконы опустели. Потирая руки в предвкушении расправы, бригадир пошел открывать входную дверь, зарычав по пути на выглянувшую из спальни секс-партнершу:
— Закройся! Не до тебя…
Вскоре на лестничной площадке показался маленький дегенерат, возглавлявший процессию смущенных Гогиных приближенных. Он пританцовывал и покрикивал возбужденно:
— Это он! Он кричал! Козел… Вот, — Ухо протянул к Гоге свои здоровенные ручищи, в которых бригадир с удивлением рассмотрел новенький импортный магнитофон отличного качества.
— Он, он кричал! — жизнерадостно повторил Ухо, искательно глядя в лицо хозяина и недоумевая, отчего это Гога вдруг начинает хватать ртом воздух и медленно сползает по косяку на пол…
Так началась «телефонная война», которая при всем ее внешнем идиотизме служила целям очень даже серьезным. Остается лишь добавить, что магнитофон был тривиально похищен Серегой Айдашиным из окна «Форда», брошенного возле ресторана «Тюльпан» лепшим корешем и правой рукой главаря вокзальной бригады Гундосом. Накануне Гундос отнял данный магнитофон в фирменном магазине «Элис-Трейд», заехав при этом по роже продавцу и учинив громкий скандал, который многим запомнился… У Гундоса был очень характерный голос — противный прокуренный бас с неповторимым гнусавым прононсом. А у нас был имитатор-дилетант, окончивший в свое время эстрадно-цирковое училище, — боец группировки Бо Валера Федоров. Увы, талантливого имитатора за столь короткий срок отыскать было очень трудно, поэтому пришлось довольствоваться своим — доморощенным. Из всех голосов, записанных в первые сутки прослушивания телефона Татарина, Валера смог освоить лишь голос Гундоса — очень уж специфичный голосок! Вот от этого и пришлось плясать…
Глава 8
Информация о транспортировке «дури» и конкретном исполнителе акции, так называемом «курьере», в досье ПРОФСОЮЗА не было. Для ее получения нам было необходимо потрудиться самим, используя подручные средства и силы…
Вася Футбол занимал в Кировской бригаде довольно важное место. Именно поэтому нам понравился его «Понтиак», который беспризорно стоял под забором дома на отшибе, что в самом конце улицы Трубной в Халтуринском районе. Наша городская братва бросает свои машины без присмотра в любой точке города, зная, что никто не смеет посягнуть на собственность бандита. Каждую бандитскую машину у нас знают в «лицо».
Итак, «Понтиак» Футбола прозябал под забором — хозяин совершал очередной визит к своей зазнобе Люське, и визит этот грозил затянуться надолго. Я, Стас, Саша Шрам и Коржик быстренько выбрались из «Ниссана» и пошли нарушать устоявшийся порядок вещей. А именно — угонять тачку бандита. Поднатужившись, мы метров на сто оттолкали «Понтиак» от забора, затем Коржик поковырялся в панели и с двух попыток завел двигатель.
В шашлычной на углу восьмого микрорайона было довольно людно: на большой площадке сидели человек пятнадцать мамедов, группками по три-четыре лица за столиком, и мирно пили чай.
Медленно проехав мимо чайханы, мы «нарисовались» — примерно треть чаепитников повернули в нашу сторону головы и кратко прокомментировали появление бандитской тачки. Одновременно я засек за третьим столиком от выхода с террасы хозяина заведения и толкнул Стаса:
— Давай, Стасик, делай!
Стас выбрался из машины, подошел к оградке террасы и подозвал мальчишку-полового, шнырявшего между столиками с подносом.
— Пригласи Байрама, — вальяжно распорядился Стас, упаковывая в нагрудный карман полового десять тысяч. — Скажи — от Протаса людишки, хотят сообщить кое-что срочное…
Байрам неспешной походкой приблизился к «Понтиаку», пытливо рассматривая Стаса и пытаясь разглядеть, кто же там сидит в машине. Насчет первого у него все получилось как надо — мы специально показывали «стандартного» Стаса, чтобы у посетителей чайханы не возникло никаких сомнений в принадлежности «визитеров» к братве. А нас рассмотреть было проблематично, на всех тачках бандитов тонированные стекла — тоже своеобразная мода.
— Салам алейкум, Байрам, муэлим! — проникновенно воскликнул Стас, раскрывая объятия Байраму. Это я его научил — две фразы на азербайджанском плюс ритуальные объятия — так принято у мамедов.
Байрам, так и не распознав в Стасе кого-то знакомого, тем не менее ответно растопырил руки, и они очень трогательно обнялись — я чуть не прослезился.
— Нэ вар нэ ех? — поинтересовался Стас, похлопывая дяденьку Байрама по спине и прочувствованно улыбаясь белозубым оскалом.
— Яваш-яваш, — вежливо ответил Байрам и тут же поинтересовался: — Нэ истэрсэн?
Вот тут познания Стаса в азербайджанском резко прерывались: он продолжал по инерции улыбаться и хлопать глазами, собираясь что-то сказать.
— Ай балам! — нетерпеливо воскликнул Байрам. — Скажи, чего хочешь, э?
— Присядем, дяденька, — предложил Стас, вспомнив сценарий, распахнул гостеприимно заднюю дверь «Понтиака» и вежливо склонился в поклоне.
Недовольно кряхтя, Байрам согнулся и полез в дверь — отказывать в таких мелочах при общении с братвой у нас, азербайджанцев (гы-гы!), не принято. Байрамова голова скрылась в салоне, мы с Коржиком в два смычка втащили аксакала в машину и, захлопнув дверь, одновременно наставили на него стволы.
— Тихо, ага, — вежливо предупредил Стас, усаживаясь на переднее место.
— Мы тебя в одно местечко свезем — потолкуем. Не вредничай — и останешься жив.
— Не стыдно? — укоризненно пробормотал Байрам, рассматривая наши с Коржиком лица, обтянутые черными чулками. — Прячете лица, сынки… Женский штаны на голова надел, э! Кто такой вообще?
— Поехали, — бросил Стас Коржику. — Времени в обрез…
За следующим же поворотом к нам присоединился Саша Шрам на «Ниссане». Коротко притормозив, мы со Стасом резво пересадили пленного агу, на голове которого к этому времени уже покоилась вязаная лыжная шапка, сели сами и сделали ручкой Коржику, умчавшемуся вдаль на бандитской тачке — отгонять на место…
Эта ампула с пентоналом была последней. Поэтому я очень осторожничал, отпиливая головку и наполняя шприц, одно неверное движение — и привет всей задумке!
Допрос Байрама был очень коротким. Как только начал действовать препарат, мы моментально выпытали все, что нужно, и препроводили Байрама в невменяемом виде в Верхний Яшкуль на патрульной машине мнительного Валеры Базырова. Там пленнику предстояло прожить с шапкой на голове три дня — ровно столько времени мы отводили на претворение в жизнь второй части «Троянского коня». В субботу утром — часиков в девять — из Москвы прибывает 319-й скорый Москва-Новотопчинск. Именно на нем будет курьер Гусейна с партией «чернухи» для Протаса. Партия приличная — 70 кило. Прячут ее в бункере с углем, «крыша» — московский обрусевший мамед, бригадир проводников. А курьер… курьер, спешу вас обрадовать, — один из младших братьев Гусейна — Сеид-Ага. Оказывается, братья-главари, несмотря на почтенный возраст, до сих пор не чураются коллективного труда на благо общины.
— Ой-е-ей! — испугался впечатлительный Стас, услышав имя курьера. — А не слишком ли круто? Тут ведь потом такое начнется! Выгребаться будем до скончания века!
— А недолго осталось, — успокоил я его. — Всего-то два года — потом двадцать первый грянет… Так что, Стасик, не дрейфь — прорвемся…
Вечером этого же дня мы со Стасом посетили Толстого. Помните бывшего приближенного Протаса, которого последний страшно обидел? Вот-вот… Толстый, оказывается, очень недурственно обходился без бригады — дела у него обстояли прекрасно. Он не так давно переехал в новую четырехкомнатную квартиру, благополучно пристроив свою «хрущобу»; заимел новенькую «Мазду» и не имел оснований жаловаться на жизнь.
— Знаете, у меня все есть, ребятки, — мудро заявил Толстый, выслушав нас со Стасом. — Так что… А если я сделаю то, о чем вы просите, я многим рискую… Впрочем, я рискую многим, даже если не сделаю то, о чем вы просите. Впрочем… Я помогу вам. Чтобы досадить этому жадному придурку, я готов… Однако как бы вам не пролететь с такими масштабами!
Мы ударили по рукам и вручили бывшему группировщику десять «лимонов» на командировочные расходы. Улететь в столицу он обещал сегодня же, ночным рейсом Новотопчинск-Москва. Дело в том, что младший братишка Протаса, студент Новотопчинского университета (юрфак), в данный момент находился в Москве на трехмесячных курсах подготовки для поездки с группой перспективных студентов в какой-то американский университет. Толстый, пребывавший со Снеговым-младшим в приятельских отношениях, должен был встретиться с ним вроде бы ненароком, повести в кабак и, ужравшись вдрызг, поведать о деталях доставки «дури» для Кировской бригады. На следующий день он должен был встретиться с братом Протаса и горячо попросить его, чтобы тот молчал о вчерашних пьяных базарах — а то Толстому головы не сносить!
Славе и Сереге Айдашину предстояло выяснить, в каком вагоне едет курьер, и вмонтировать четыре портативные видеокамеры и… и самим прибыть в том же вагоне, прикинувшись обычными пассажирами.
…Пока наши оперативники развлекались в столице, мы даром времени не теряли. Машина тотальной слежки за фигурантами «Троянского коня», запущенная Славой Завалеевым, успешно функционировала, позволяя нам пребывать в курсе всех подробностей жизнедеятельности супостатов, — опираясь на эти подробности, наш маленький коллектив доводил Гогу до «кондиции», выжидая, когда наступит удобный момент для последнего «нажима» на растревоженную психику бригадира.
Гога буквально рвался на части в бесплодных попытках отыскать невесть откуда свалившихся хулиганов. Октябрьская бригада забросила все дела и вела оперативно-разыскную работу. Уже к обеду следующего дня удалось установить принадлежность обнаруженного в парке магнитофона, что породило первый небольшой скандальчик между Гогой и Татарином. Мудрый Татарин взял Гундоса под защиту, заявив, что его лепший кореш не может сотворить такое мерзкое деяние, и бригадиры расстались недовольные друг другом.
«Пидарский накат» на Гогу не ограничивался ночной вакханалией. Ежечасно бригадиру звонили разные товарищи из разных мест города и довольно прозрачно намекали на его «немужиковское» прошлое. Пейджер у Гоги выдавал всякую информацию от неизвестного абонента из Сыктывкара. Гога ушел в себя, никуда не выходил и целый день сидел на балконе, потребляя неумеренно пиво, которое любил больше жизни. Сидел с телефоном в руках, ожидая сообщений от подчиненных о положительных результатах оперативно-розыскной работы. Положительных результатов, увы, не было. Подчиненные периодически привозили Гоге обнаруженные в разных местах города листовки. Все с тем же гомосексуальным уклоном — и все про Гогу. Гога те листовки рвал на части, топтал ногами и развеивал по ветру, бросая с балкона. Под домом образовывалась изрядная куча рваной бумаги, к которой подходить никто не решался — боялись… А разок случилась вообще жуткая «залипуха»… Гога ведь на балконе сидел безвылазно. А в парке с утра до вечера транслировались радиоконцерты. И вот, представьте себе, однажды, часиков этак в двенадцать на третий день после начала «телефонной войны», мощные репродукторы милым голосом молодой дамы передают на весь Октябрьский парк: «А теперь по заказу Сыктывкарского клуба сексменьшинств передаем песенный привет собрату по убеждениям, проживающему в нашем городе, — Анджею Стадницкому…» И полились первые такты славненькой песенки: «…Медленно минуты уплывают вдаль, встречи с ними ты уже не жди…» Сказать, что Гога кричал в телефонную трубку, требуя немедленной расправы с коллективом радиоцентра, — значило поскромничать.
В пятницу Оксана проанализировала ситуацию и сообщила, что клиент дошел до кондиции — можно брать тепленьким. Мы со Стасом, Коржиком и Сашей Шрамом тут же прокатились к бару «Мария», где обнаружили припаркованный вопреки всем дорожным правилам посреди улицы «Шевроле» Гогиного приближенного Щуки. Стас — рубаха-парень — зашел в бар и, обнаружив отдыхающего в углу Щуку с Сушкой, ласково сообщил им, что он из Кировской бригады, а кировский бригадир, зная страсть Гоги к пиву, посылает ему подарок — два ящика сногсшибательного баварского пива, про которое никто, мол, ранее не слыхивал! Поехали, заберем — здесь два квартала.
— Это небезопасно, — лениво сказал Щука.
— Что небезопасно? — удивился Стас. — За пивом ехать?
— Не… небезопасно Гоге пиво везти, — сообщил Сушка. — Он щас на взводе — что-нибудь не так ляпнешь — порвет. Щас лучше подальше от него держаться.
— Так давайте я вам пиво отдам, а вы к дому подъедете и позвоните. А он пиво получит и, глядишь, подобреет… А?
— Хм… ну, давай, — согласился Щука. — Только ты тогда с нами поедешь — если Гоге будет облом кого-нибудь посылать вниз, сам понесешь и скажешь ему че почем. Идет?
— Можно, — согласился Стас. — Пошли…
Через несколько минут Стас с «быками» забрали в подвале мелкооптового магазина-склада два ящика пива — оно действительно было необычным в своем роде; мы обыскали весь город и обнаружили три ящика безалкогольного пива с отвратительным вкусом, но с очень красивыми этикетками — и поехали к Гогиному дому. Я, Саша Шрам и Коржик на почтительном удалении ехали вслед за ними в готовности приступить к экстренным действиям.
Звонить Гоге не пришлось — бригадир сидел на балконе и, едва «Шевроле» Щуки подрулил к дому, свесился вниз, наблюдая за машиной.
— Что?! — нетерпеливо спросил Гога, когда Щука высунулся из машины. — Что там?! Есть что?!
— Не-а, — опасливо ответил Щука. — Мы того… пиво тебе привезли, от кировцев — тама, у подъезда два ящика. Спусти Ухо — пусть заберет…
Вопреки опасениям Щуки, Гога ничего спрашивать не стал — утратив интерес к происходящему, он крикнул:
— Ухо! Бегом вниз — пиво притащи… — И вернулся на прежнее место.
Ящики с пивом действительно стояли у подъезда. А еще у этого подъезда стоял наш «Ниссан»: воспользовавшись тем, что с этой стороны дома балконов нет, мы безнаказанно подрулили вплотную к блоку и ждали.
— Фу, пронесло, — облегченно выдохнул Щука, когда Сушка тронул «Шевроле» с места, выезжая на шоссе. — Ну, братуха, и тебе повезло, — он обернулся к сидевшему сзади Стасу и поперхнулся: «братуха» держал в руках два револьвера, направляя стволы в спины «быкам», и загадочно улыбался.
— Я международный террорист-маньяк, — сообщил Стас, демонстративно взводя курки. — Только пикните — обоих пришью! Поезжайте вперед — и без фокусов у меня!
А мы в это время забрали пиво и приняли на борт спустившегося олигофрена, который и не думал сопротивляться, выслушав подходящее к случаю объяснение.
— Гога пиво любит? — ласково спросил я коротыша.
— Любит! — утвердительно кивнул огромной башкой олигофрен. — Ой, любит! Давай пиво — где?
— Пиво — это успеется, — покровительственно сообщил я. — Садись — поедем Гоге радость делать.
— А Гога знает? — поинтересовался коротыш, забираясь в салон «Ниссана».
— Обязательно, — подтвердил я, когда Ухо захлопнул за собой дверь. — Конечно, знает. Гога говорил, что Татарина надо наказать?
— Наказать, наказать! — жизнерадостно подпрыгнул на сиденье коротыш. — Звонит, сука, пидаром обзывается! Магнитофон вешает, сволочь! Гога сердится, сердится — вот. — Ухо задрал футболку и продемонстрировал огромный синяк на ребрах. — Бьет Гога — очень сердитый!
— Больше не будет, — пообещал я. — Сейчас поедем — накажем Татарина, вот будет Гоге сюрприз! Он страшно обрадуется и тебя наградит — ты же тоже будешь участвовать!
— Я сильный! — горделиво приосанился Ухо, сгибая руку и демонстрируя огромный бицепс. — Могу порвать!
— Вот и отлично! — обрадовался я, обнимая урода за плечи и ласково поглаживая его по огромной шишкастой башке. — Едем…
Неподалеку от выезда из города нас ожидал «уазик» Валеры Базырова, к которому на сей раз ввиду сложности «груза» были приставлены два бойца из группировки Бо. Мы объехали «уазик» и остановились спереди — пока Стас передавал «быков» конвоирам, я ударно заговаривал Ухо, суля ему сногсшибательные перспективы. Затем «уазик» запылил на выезд, мы переложили в багажник «Шевроле» «домашние заготовки» и уселись в тачку «быков».
Ресторан «Кристалл», который располагался в отдаленном уголке привокзального парка, служил любимым местом отдыха бригадира вокзальной бандгруппы и его приближенных и являлся личной собственностью Татарина, его любимым детищем: Татарин поднял из руин это заведение и сотворил из забегаловки конфетку, на которую любо-дорого было поглядеть.
Подъехав к ресторану, мы натянули на головы черные чулки и заставили Ухо сделать то же самое.
— Это тайна! — загадочно сказал я, протягивая коротышу чулок. — Чтобы Татарин не догадался.
Заправляла в ресторане подружка Татарина — Эльвира. Поскольку посторонние в «Кристалл» ни под каким соусом не забредали, да еще в столь раннее время, реакция Эльвиры на наше появление была адекватной — едва мы всем гамузом вперлись в зал, вооруженные ломами и канистрами с бензином, дородная деваха онемела от возмущения и сходу попыталась набрать какой-то номер на мобильном телефоне, торчавшем из кармашка ее накрахмаленного передничка.
— Отставить! — гаркнул Стас. — Жить хочешь — выметайся отседа! Ну!
Эльвира — умная дамочка — тревожно взвизгнула и выбежала вон из зала. За ней последовали полуодетые девы, извлеченные Коржиком из недр ресторана, а вместе с девами — трое мужиков, которые не пожелали конфликтовать.
— Гога говорил, что Татарина надо наказать? — уточнил я у Уха.
— Наказать, наказать! — радостно вскричал коротыш. — Жопу раздербанить — Татарину, Гундосу! Всем, всем! Магнитофон вешали, звонят, козлы! Наказать!
— Ну и ладушки, — констатировал я. — Это — логово Татарина. Щас тут все раздербаним к чертовой матери и подожжем. Вперед! Давай, парни!
Парни дали. Стас и Коржик за двадцать секунд превратили нарядно убранный бар в помойку; я между тем вдумчиво расчленял видеодвойку и музыкальный центр, не забывая поглядывать на часы. У нас имелось от силы пять минут — после окончания этого срока вполне могли подтянуться оповещенные Эльвирой завсегдатаи заведения. С минуту посозерцав действо, коротыш Ухо вдруг дико взвизгнул от восторга, подпрыгнул на месте и, метнувшись на террасу, мощным движением выломал стойку, отчего крыша веранды одним боком завалилась на пол. Затем он вернулся в зал и моментально включился в деструктивный процесс, работая минимум за четверых — природа-мать, обидев коротыша умом, взамен наградила его поистине чудовищной физической мощью.
Звенела посуда, лопались стекла, столики, раздробленные ломами вдребезги, вылетали наружу, выпотрошенные кресла тяжко бухали в осыпавшееся мозаичное панно — ресторан стремительно превращался в руины. Через пять минут после начала деструкции мы разлили бензин, подожгли ресторан и умчались на реквизированном у «быков» Гоги «Шевроле»
— Давай, беги к Гоге, — высаживая коротыша у подъезда Гогиного дома, напутствовал я его. — Вот тебе пиво — тащи. И смотри пока ничего ему не говори — пусть сюрприз будет! Смотри!
— Сюрприз, сюрприз! — радостно пробормотал коротыш, ловко ухватывая ящики с пивом.
Спустя десять минут мы присоединились к дежурившим в пятистах метрах от шестнадцатиэтажки «слухачам». Разговор между Татарином и Гогой был эмоционально насыщенным и предельно враждебным.
— Ты че, паря, совсем навернулся? — очень спокойно спросил Татарин, едва Гога взял трубку.
— Не понял! — взвился Гога. — Ты че хочешь, Татарин?! Че ты хочешь?!
— Да не ори, идиот, — тебя слышно! — медленно проговорил глава вокзальной бригады. — За беспредел ответишь по полной программе, индюк. Ты понял?
— За беспредел?! — Гога нервно взвизгнул на последнем слоге. — Да ты совсем офуел, братуха! Ты че добиваешься своими выкрутасами, а? Ты че тут вытворяешь, а?! Звонки, бля, листовки, магнитофон… да я тебя…
— Не гони понты, Гога, — мрачно посоветовал Татарин. — Ты думаешь, если твои уроды понадевали чулки, то их никто не узнал? Надо было и на тачку натянуть чулок, придурок! А на твоего урода Ухо вообще что-нибудь типа мусорного железного бака — его за версту в толпе видать! Тоже, понимаешь, мало, сам пидор — окружил себя дегенератами пидарского вида! Тьфу!
— А-а-а-а!!! — взбешенно заорал Гога. — Ты ответишь за это, чмо! Я тебя сам оттарабаню перед всем вашим кодланом! «Стрелка»!!! «Стрелка»! Сейчас, немедленно, сию минуту!!!
— Где? — хладнокровно поинтересовался Татарин. — Когда? И с каким расчетом?
— У сталелитейного, бля! Через сорок минут! — хриплым шепотом известил оппонента Гога — голос сорвал. — Весь кодлан бери — мы вас, суки, в клочья рвать будем за ваши выкрутасы!
— Понял! — удовлетворенно констатировал Татарин. — Всем пидарам — привет! — И отключился…
Дожидаться, когда Гога закончит обзванивать своих приближенных, объявляя полный сбор, мы не стали. Прямо из машины я вызвонил Сухова и елейным голосом поинтересовался:
— Здоровье как, Андрей Иванович?
— Твоими молитвами, — сухо ответил прокурор. — Чего?
— Есть прекрасный вариантец прослыть беспощадным и везучим истребителем преступного мира, — сладкоречиво пообещал я. — Как вы относитесь к массовым арестам, дорогой вы наш?
— Ты опять за свое! — скорее утвердительно, чем вопросительно воскликнул Сухов. — Бросил бы ты это дело, а, Эммануил?
— Вот щас все брошу и пойду бросать это дело! — язвительно высказался я и с ходу перешел к проблеме: — Через полчаса у сталелитейного комбината будет «стрелка». Нет, скорее «копье» — «стрелкой» обзывать такое грандиозное мероприятие — язык не поворачивается. Минимум — сто «быков», Андрей Иванович! Минимум… Все будут вооружены, и они будут беспощадно истреблять друг друга. Так что подъезжайте с СОБРом, ОМОНом и полком ППС и вяжите — минут через пять после начала. Полагаю, за пять минут они вполне управятся, и вам будет работы вчетверо, а то и впятеро меньше… Ну как?
— Ты не шутишь, Эммануил? — тихо спросил Сухов, кажется, голос у него мгновенно сел до шепота. — Это… это что? Откуда это?