Самый кайф (сборник) Рекшан Владимир

Все это звучало так, будто люди ушли за пиццей или пуговицами. Мне же не терпелось увидеть ТО САМОЕ, но я не знал, как спросить. Петя помог, и дедушка ответил:

– Да, конечно, пройдемте.

Мы прошли в цех или, точнее, на склад величиной в две баскетбольные площадки и остановились возле здоровенного куба.

– Здесь производится постепенное замораживание. Были проблемы с деманджем оф бади.

– Демандж! – вздрогнул Петя. – Ломались замороженные конечности!

В углу стояло ТО САМОЕ, похожее на экспонаты из музея космонавтики.

– Здесь, – объяснил мистер Этингер и показал на космический аппарат типа «Союз», – здесь мои первая жена и мама. А здесь, – дедушка перешел к «Аполло», – здесь четверо замороженных пациентов, любимая собака одного из пациентов и две его кошки.

В третьем контейнере находились еще семеро. В углу помещения стоял новый, еще пустой агрегат. Какой-то узкий и мелкий. На корточках они, замороженные, там сидят, что ли?

После я фотографировался на фоне, так сказать, и проводил в офисе переговоры о продвижении бессмертия на российский рынок. Изложил позицию Торопилыи сообщил о предполагаемом месте для мавзолея в Мартышкине.

– В Мартышкине – это хорошо, – согласился дедушка Этингер.

За полтора года до Мичигана я выступал в Питере на женском съезде с докладом об алкоголизме. Съезд проходил в медицинском музее. Перед входом в зал стояли за стеклами два экспоната. Две мумии! Я прочитал таблички. «Кладбище в Мартышкине. Пример естественной мумификации. Женское захоронение». Я сочинил текст, где шутливо упомянул Мартышкино. Текст напечатал Набутов в журнале «Адамово яблоко». Теперь Мартышкино возникло в связи с будущими криобальзамированиями в России. С одной стороны, я в этом несчастном Мартышкине ни разу и не был, с другой стороны – только я написал про замораживание, так сразу же в «морозильном» центре и оказался. Первым, думаю, из российских граждан.

А бытовых попаданий в жизнь и не счесть! Упомянул в «Ереси» одного московского музыкального деятеля (фамилию заменил), написал шутливо, что ему по морде в Москве дали. Смотрю как-то телевизор и вижу деятеля с костылем в руках… В той же «Ереси» один из героев все время заходит в гараж на Обводном канале к приятелям. Так получилось, что я купил машину у Торопилы, в указанном в книге месте действительно оказался гараж, и я в него постоянно заходил, следил за тем, как хреново ремонтируется мною приобретенная машина. Появляемся в тексте и мы с женой. Написал я, что жена у меня мечется по земному шару. И вот жена заметалась, живет теперь в Париже, диссертацию пишет, и мне приходится метаться, сочиняю я этот текст по собственной воле в чужом городе… В «Ереси» также возникает этакий шутливый Пол Маккартни, участвует в наступлении на пластиночного пирата Торопилу, а конкретно в Питере действует некая иностранная женщина… Через месяц где-то после выхода романа «Ересь» мне приносят газету «Известия», где напечатана большая статья с подзаголовком «Именем Маккартни пираты в России будут уничтожены». От имени битла в Москву приехала женщина и теперь пиратами занимается… В романе «Четвертая мировая война» (продолжение «Ереси») какие-то суровые люди решают, что с Дудаевым пора кончать. Только написал, как по телевизору сообщают – Дудаева убили… В романе «Смерть в Париже» я использовал переводные материалы о криминальной юности Алена Делона и ввел его в текст под другой фамилией. Мой герой – он то ли киллер, то ли народный мститель – начинает с Делоном под другой фамилией воевать. После появления книги на прилавках стал я разглагольствовать о том, что было б здорово снять во Франции фильм с участием самого Делона и т. д. Говорил это и питерскому режиссеру Бурцеву, который живет в Париже в районе Белльвиль, между синагогой и арабским магазином. Через несколько дней Бурцев звонит мне на Сен-Луи и говорит – пресса сообщила про Делона новость: собирается он сняться в новом фильме, где станет воевать с криминальными русскими элементами…

Подобных пересечений жизни с литературой в моих книгах последних четырех лет достаточно. Не знаю, как для читателей, для меня они убедительны. Что это? Чертовщина? Божественная программа?.. Мне кажется, что так заработала моя протрезвевшая башка. Словно приемник в лесу, когда помехи не мешают ловить радиоволны. Любой человек, работающий в искусстве, всего лишь ловит импульсы пространства. В этих импульсах содержится и прошлое, и будущее. Алкоголь, эмоции, инстинкты, горение гордыни, избыточная жратва, и т. д. и т. п., порождают помехи, мешающие… Чтобы не запутаться, скажу так – совпадения текстов с жизнью дают мне право верить, что мои рассуждения о бессмертии тоже не есть плод больного воображения. Да я и не воображаю бессмертие, а исхожу из тех материалов, которые попались мне в руки. Тот же Михаил Соловьев – розовощекий и жизнерадостный. Приведу несколько положений из его жизнеутверждающей брошюры.

ДЛЯ ТЕХ, КТО ЛЮБИТ ЖИЗНЬ!

КРИОБАЛЬЗАМИРОВАНИЕ – шанс на оживление медициной будущего.

1. Что такое жизнь?

Жизнь человека обеспечивается работой его органов: мозга, сердца, печени и т. п. Органы состоят из тканей, а ткани, в свою очередь, из клеток… Жизнь человека – это, преждевсего, жизнь клеток его организма. Согласно современным биологическим концепциям, жизнь существует только в форме клеток…

…Личность человека – это, прежде всего, его долговременная память. Для того чтобы сохранить информацию о человеке как личности, сохранить его индивидуальность, в принципе достаточно сохранить те структуры его мозга, которые обеспечивают его долговременную память…

2. Что такое смерть?

…Остановка сердца и прекращение дыхания классифицируются как клиническая смерть. После прекращения поступления кислорода в мозг его клетки перестают работать и постепенно начинают умирать. Этот процесс длится от нескольких минут до часа, а при понижении температуры тела до 20– 25градусов – и до нескольких часов… По истечении этого времени наступает смерть мозга, или биологическая смерть… После прекращения функционирования органа как целого значительная часть его клеток будет жива…

…Таким образом, можно предположить, что информация, описывающая человека как личность, сохраняется достаточно длительное время после его биологической смерти. Исчезновение этой информации будет означать информационную и окончательную смерть человека…

3. Процедура криобальзамирования.

…Тело постепенно охлаждают до температуры жидкого азота (-196 градусов) и помещают в криостат с жидким азотом. При такой температуре оно может храниться практически без изменений в течение сотен лет…

4. Как может происходить оживление.

Нанотехнология – это область науки и техники, связанная с разработкой устройств размером порядка нанометра (одной миллиардной доли метра), т. е. устройств, состоящих из атомов числом от нескольких десятков до нескольких тысяч. Основное назначение таких устройств – работать с отдельными атомами и молекулами…

В забальзамированное тело внедряется огромное количество молекулярных роботов… Они анализируют повреждения, возникшие в клетках организма при его смерти… Они производят исправления всех этих повреждений. Кроме этого, они производят омолаживание и лечение клетки – т. е. оживлен будет не старый и больной организм, а здоровый и омоложенный. Кроме того, при помощи подобных технологий можно будет периодически омолаживать организм и в течение его жизни, что фактически означает достижение вечной молодости…

Технология для реализации подобной процедуры будет готова через 50–100 лет. То есть забальзамированное тело должно сохраняться в течение этого промежутка времени…

Однако хорошо предаваться теории, лежа на диване, на котором, конечно же, можно лежать бесконечно долго, но не вечно, несмотря даже на возможно максимально продолжительную жизнь. Жизнь конкретная и зуд в пятках заставляли двигаться в пространстве, и в нем через десять почти лет я натолкнулся на Жака Волощука, Мастера Пипетки из романа «Кайф», а теперь – просто мастера диффузора; диффузор же является составной частью динамика; динамик же – частью рок-н-ролла; рок-н-ролл – частью, хочешь не хочешь, моей практической жизни.

Если идти по Моховой улице и свернуть в одну из арок, то окажешься в типично питерском дворике. Посреди дворика находится песочница, в которую срут местные собаки, а возле песочницы криво стоят раздолбанные детские качели и толсто растет странно взявшийся во дворе тополь. Слева от тополя находится видавший виды «рено» – на этом «рено» Жак гоняет зимой и летом, днем и ночью. Войдя в одну из парадных, можно спуститься в полуподвал и обнаружить Мастера Жака в замусоренной комнате, сидящим возле тисочков в окружении всяческих диффузоров и всевозможных агрегатов. Русского языка не хватит, чтобы дать им названия.

Где-то в начале девяносто шестого (кажется) года я опять пересекся с Жаком. Он помог завести двигатель в торопиловском «мерседесе», купленном мною у пирата случайно и без видимой надобности. Собственно, двигатель за реальные деньги ремонтировал другой человек – патлатый клавишник и композитор, получивший гонорар вперед и поэтому не торопящийся с этим самым ремонтом. Мы перекатили с Торопилой мертвую тачку с Обводного канала на улицу Петра Лаврова, и клавишник-композитор обещал закончить работу к первым листочкам.

Встречаясь с Жаком, я вспомнил об одной записи почти забытых теперь песен. Записывали песни на проспекте Огородникова весной восемьдесят пятого.

– Жак, давай-ка запишем эти песни по-человечески у Торопилы на чердаке.

– Я – всегда за, – ответил Жак, поскольку никогда не говорит «нет».

– Все следует сделать точно и виртуозно.

– Я – всегда за.

– Так и назовем проект – «Виртуозы».

– Я – за.

– И не просто «Виртуозы», а – «Виртуозы Санкт-Петербурга».

– Я – за.

– Были «Виртуозы Рима», куда-то эмигрировали «Виртуозы Москвы». Мы же никуда не делись, и никто не помешает нам назвать себя так, как захотим.

– За!

«Виртуозы» ждали впереди, пока же предстояло виртуозно завести «мерседес». Олд бат голд! Торопила прошлой осенью меня загипнотизировал, и я ему отдал тысячу. Ясным и еще теплым днем мы прикатили в гараж, и пока пират, объявивший себя живым богом, возился с замком, в безоблачном небе за две минуты собрались тучи, и в тот момент, когда заскрипели дверные петли, раздался гром, упал ливень и началась буря. Сама же сделка состоялась в Москве на одной из пиратских конспиративных квартир в центре, где я Торопиле и отслюнявил «зеленую» тысячу.

Мастер Жак взялся помогать и правильно сделал, поскольку нанятый мастер, патлатый пианист, от ужаса перед моментом истины, когда дизель мог и не завестись, ушел известным всемирным способом – перед заводкой выпил литр. И не простокваши! Но литр оказался зряшным, поскольку дизель заработал. Своим «рено» Жак зацепил «мерседес» и стал разгоняться по улице Петра Лаврова. Как раз возле американского консульства дизель заглох. Ржаво-красный гигант был, наверное, похож на машину, начиненную динамитом в террористических целях. Такой я вывод делаю из того, что в консульстве стали захлопывать форточки, запаниковал русский мент в будке, а американские морские пехотинцы, наоборот, приготовились к подвигу…

История машины к истории «Виртуозов» не имеет никакого отношения, хотя в определенном смысле имеет отношение прямое. На «мерседесе» мы с Жаком обкатали модель совместной работы и, обкатав, ринулись на студию, где меня ждал – не ждал лысоватый (!) Стас, начавший снова срывать запись и ее сорвавший.

О, отчаянье русского капитализма!

По предложению Жака попытались договориться с питерскими кришнаитами. Их коммерцию в городе как раз возглавляет один замечательный хард-роковый гитарист. У хард-кришнаита были японская тачка и кафе возле Фонтанки, а также студия хард-кришнаитом куплена для записей хард-роков с сектантскими запилами. Чтобы завязать разговор и вызвать интерес, я рассказал местным деятелям, как оказался однажды недавно в культовом кришнаитском месте на той же мичиганщине. С нейтральным лицом и почтительной интонацией. На самом же деле все выглядело следующим образом.

У каждой секты есть желание зацепить крутого парня. Кришнаиты такого зацепили. Один из Фордов в годы хиппизма подарил секте особняк в мавританском стиле и пару улиц с домами по соседству. Теперь под Детройтом в подаренном особняке рубятся кришнаиты, получают фордовскую пенсию. Что-то вроде молельного дома с буфетом.

Кузен Питер Рекшан привез меня к сектантам на обед. При входе стояла за конторкой женщина средних лет в обычном европейском платье. Петя представил меня кришнаитке:

– Это мой кузен из России.

Кришнаитка вдруг обратилась ко мне на родном наречии:

– Вы русский? Вы говорите по-русски?

– Да, – осталось согласиться, – я только по-русски и говорю.

Ее звали Алла. Она соскучилась по языку. Ее муж, гитарист из известного еще в Союзе джаз-рокового ансамбля, бился где-то в Нью-Йорке за место под американским солнцем. Она же провела два года на кришнаитской ферме в Пенсильвании. Теперь вот монашкой-клерком здесь.

– Так и быть, – сказала Алла. – В семь часов являются боги. Я вам покажу.

Мы отправились с Петей в буфет-ресторацию пробовать всякую вегетарианскую требуху. Пришло мое время платить, и я спросил кузена, как давать чаевые.

– Монахи чаевых не берут, – ответил Петя, – хотя можно и спросить.

Расслабленный официант информировал нас о том, что он не монах.

– Он просто друг повара, – перевел Петя, и я дал на чай.

В семь вечера Алла провела нас на галерею, обрамлявшую кубатуру молельного зала. На ковриках бритоголовые янки бормотали молитвы.

Петя посмотрел на часы – 19.10.

– Боги задерживаются, – объяснила Алла.

Тут из-за двери вышел лысый дядька с колокольчиком, завернутый в простыню. Отдернул шторку на противоположной стене. Показались три золоченых идола, похожие на цыган…

Вот так всегда. Сперва опаздывают, а когда появляются – лучше и не смотреть.

Хард-кришнаит меня раскусил и в запись не вписался.

И тут небо послало Савву, Сашу Савельева. Тот цыкнул на лысоватого (!) Стаса, столкнув тем ситуацию с мертвого двоеточия. Стас стал требовать денег за проделанную уже работу, ему выставили счет за работу сорванную. Он понял, но не понял, стал просить снова, ему снова объяснили, он понял, но опять попросил денег, ему не дали, он убежал с бобиной, но за такое могли оторвать коленные чашечки. Стас вернулся, все отдал, ушел, затем я его выгнал с должности за трудовую лажу. А Торопила, возникший, как всегда, после драки с бутылкой сладкого ситро, начало работы одобрил, отслужил молебен во славу себя, и мы ему помолились…

Господин Кирнос, участник прославленного коллектива «Пикник», согласился дать свои высококлассные, суперценные электронные барабаны и попросил:

– Только можно – я барабанить не стану.

– Можно! Коля Иванович отбарабанит один.

Мы погрузили барабаны в багажник «мерса». Дело было в Купчине, где живет Кирнос. Я дернул за пипку стартера, и в тот же миг раздался… взрыв! Полетели стекла и неожиданно закричалось:

– Ложись! Чеченский террор!

Мы с Кирносом вывалились из машины, и я даже стал целиться пальцем в разные стороны из-за двери, словно полицейский. Но никого подстрелить не удалось. Проза нападения заключалась в болте. Какие-то мудилы метнули болт из окна или с крыши, а могли ведь и – в глаз. Прохожий показал в сторону последних этажей – оттуда, мол. Я решил не дергаться и не бегать по лестницам и крышам за криминалами. Могли ведь и меня с этой крыши метнуть. К тому же на студии ждали люди, они же музыканты, которые толком не знали песенного материала, да и я сам до конца не знал. Но болт упал с неба! Разбил заднее стекло! И стало все предельно ясно! Концепция «Виртуозов» упрощалась – минимум дублей, максимальное приближение к концертному звучанию, всех загипнотизировать тезисом: «Пусть они, гарри муры, битлзы и сэтисфекшены, приедут на Большой проспект и сумеют лучше за то же время и без воды в унитазе!»

На чердаке студии жили и плодились все комары Петроградской стороны. Только к мистеру Багаеву они не подлетали. Тот пил на чердаке месяц, не вылезая, и нападение на него грозило комарам смертью. Багаев – человек странный, дремучий, всклокоченный, играющий мелодический хард, житель города Архангельска, пригретый Торопилой на чердаке. Именно такие безумцы, если они не окочуриваются от русско-народной водки, делают в искусстве интересные вещи.

Багаев лежал как полено и просил спасения. Ему вызвали «скорую помощь», и та сделала укол. Через день зеленый гитарист сидел за пультом с тремором в пальцах, но говорил категорически:

– А где мои доллары?

– Вот твои доллары, – я достал из кармана мятую пригоршню зеленых и показал.

– Я беру два доллара в час.

– Вот и бери.

Багаев взял и произнес застенчиво:

– Я же звукооператор западного класса.

Багаев вертел ручки хорошо. После и Мастер Жак научился.

Два доллара – это совсем мало, но – каждый час! Альбом можно год записывать, а после повеситься ввиду банкротства. Но ведь можно и усилить концепцию, отделавшись в итоге только вывихом бумажника… Мы должны были уложиться в десять вечеров.

Рок-артисты поверили в гипноз и заиграли замечательно, поскольку «ласковое слово и кошке…», а они же не кошки, хотя и на чердаке; даже Коля Б., тот лысый (!), с которым мы в Челябинске, возник ниоткуда, из монастыря, куда попал после спринтерских забегов нагишом по древнерусскому городу; Коля возник трезвый и мрачный, с тяжелой пургой в полушариях. Я покупал ему каждый вечер сайку, сто граммов сосисок и пачку сигарет.

– Коля! – настаивал я. – Бери гитару и играй. В первом куплете ты – негр, во втором – Джон (Джордж?) Бенсон, а в проигрыше – Эрик Клэптон. Поплачь, поплачь на гитаре. Ведь ты – виртуоз Санкт-Петербурга.

Коля съедал сосиски и плакал. Всего в записи приняло участие почти двадцать пять человек. За десять августовских суток лично я испытал космические перегрузки.

В последний день эпопеи какая-то дура на джипе долбанула и так задолбанный мой «мерседес», который тихо-мирно стоял во дворе на Московском. И уехала. После того случая меня все простонародье двора невзлюбило… Представьте себе теплый предвечерний августовский час. Бабульки на скамейках. Алкаши маются. А тут на глазах у публики дура на джипе. Все, кто были, записали ее номер, рассчитывая на разное: алкаши – на банку водки с моей стороны, бабульки – на благодарность и развлечение в виде гаишников с рулеткой. Когда я вышел из парадного и увидел мятую машину, народ набежал с загадочными улыбками и бумажками, но я ответил народу:

– Искусство свято! Вечно оно! А вы с какими-то глупостями! Это высшая сила проверяет меня на вшивость, болтами бьет стекла и мнет дурами двери! Или бесы шуруют, хотят помешать божественным звукам! Не надо мне сэтисфэкшена и гаишных ментов!

Сказав речь, я уехал и правильно сделал – на чердак уже поднимались Игорь Шадхан и его люди с камерой «Бетакам». Я помогал Игорю в фильме про алкоголиков. Теперь мне удалось убедить его снять процесс «Виртуозов».

– Уходящая натура! Последняя свободная территория искусства! В Москве инау… блядь… гурация. В Чечне опять Грозный назад взяли. В Питере музыканты просто музицируют!

Из фильма пока что ничего не вышло. Потому что мы бедные. И тупые. Все деньги народа ушли на войну и инаугурацию. Все ушло на гуру! На нашего главного кришнаита, так сказать. Ладно, еще не вечер, хотя уже почти что ночь.

В альбоме было занято где-то с двадцать человек. Как честный человек я должен назвать героев: Лысый Коля, Жак, Корзинин, Дюша, Али, Аверина, Болотников и его друг Рядков, Торопила один раз пел в хоре…

«Все познается в сравнении!» Горькое-сладкое, высокое-низкое, бессмертие-смерть, инь-ян: единство и борьба противоположностей. Единство и борьба этой книги состоит в том, что я должен, с одной стороны, потешать публику историями про артистов – публика может и не купить программное сочинение без диалогов; с другой стороны, мне хочется говорить о том, о чем хочется говорить. Но прежде чем опять перейти к своим хотениям, я процитирую предложение из работы Карла Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи-Наполеона»: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых».

Именно так! Мы живем в этом традиционном кошмаре повторяющихся смертей. Наши конкретные предки все умерли, наши ближайшие прожили в лучшем случае шестьдесят-восемьдесят. Много моих друзей-однолеток померло…

По большому счету, человека ничего, кроме смерти, не интересует. Именно из-за страха смерти мы читаем детективы и триллеры, смотрим новости, в которых рушатся здания, падают самолеты и стреляют во все стороны… Не интересуемся же мы родами!

Все религии в первую очередь отвечают на вопрос – куда мы денемся после смерти? Рай, ад, Стикс и то, что за Стиксом, реинкарнация, светлое будущее для наших детей как атеистическая форма бессмертия.

Человек не может смириться с таким сценарием, по которому он просто распадется на атомы. Он хочет жить вечно! Но с другой стороны, это самое хотение удивительным образом соединяется с хотением жить постыдно мало – как жили все, как жили предки, как живут-умирают вокруг люди. Эта программа вкладываетсяв нас с детства – ведь сперва мы не знаем, что смертны; узнаем, начинаем примеривать на себя жизнь-смерть, носим после программу самоуничтожения в себе и… умираем. (Войны и болезни я пока не рассматриваю.)

Встретишь, бывает, приятеля юных лет, и он начинает приставать:

– А помнишь, друг… В таком-то лохматом году мы с тобой, и с ним…

– Да помню, старик, помню. Сейчас-то что? Какие планы на завтра?

Друг же не слышит и токует дальше:

– Помнишь? Помнишь? В кайф было когда-то тогда-то…

И тогда понимаешь – человек еще живет, но голова повернута у него на 180 градусов. Можно же смотреть или вперед, или назад. Если смотришь назад, то не видишь будущего, если не видишь будущего, то уже включена программа на самоликвидацию; карачун, одним словом, не за горами.

Сколько же может прожить человек, если не запрограммировал сам себя на скорую смерть? Адам жил без смертельной программы лет восемьсот, а Ной – шестьсот, кажется. Проверяю себя и заглядываю в Ветхий Завет: Адам – 930, Ной – 960! В Новом же Завете, во Втором послании к Коринфянам, черным по белому заявлено: «Ибо знаем, что, когда наш земной дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный… Ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью…»

Смертельное манит! Возможно, вера в рай и ад где-то и есть спасение для слабых, живущих по смертельной программе, боящихся смерти и тянущихся к ней, манящей!

«Чтобы смертельное поглощено было жизнью» – вот рок-н-ролл космоса, его мерси-бит, хард-рок и панк одновременно.

Пьянки же и гулянки, разговоры за полночь и прочая дребедень – от страха смерти, от животного коллективизма; и рок-музыка от страха смерти, от самого сильного ее проявления – на сцене играют вместе одни и те же аккорды в одном и том же ритме, и толпа зала-стадиона качается в одном и том же ритме под одни и те же аккорды. Поэтому и культивируют рок-покойников. Поэтому рок-музыканты многие померли молодыми. Настоящий рок-н-ролл, свободный от смерти, еще впереди…

Предыдущая импровизация-проигрыш как бы идеалистична. Но и в материальном мире науки происходит всякое – уже можно сделать копию тела (клонирование), уже найден ген старения; да и сама медицина (я не про колдунов и руконакладывателей) чем занимается, стараясь лечить болезни? Она хочет сделать человека от них неуязвимым и бесконечно продлить жизнь…

Хватит про науку и религию. Я не ученый и не священнослужитель. Я тот, кем меня сделала судьба; и в ней, судьбе, настала осень, снова появился Никиток, Зольцман, с частично очищенными мозгами. И мы, то есть еще Коля Иванович, Жак и я, опять забрались на чердак «АнТропа», где и попытались дразнить время жизни.

В романе «Кайф» называются некоторые наши знаковые песни начала семидесятых. Теперь мы их записывали. Теперь нам было лет в два раза больше. Теперь мы делали то, о чем я нигде не читал! Нашли вон записи голоса Джона, и старые битлы тут же сыграли под голос умершего… Но чтобы через двадцать пять лет делалась первая запись песен, под которые кричали, визжали, вопили, восклицали восторженно, плакали-рыдали, двигали ногами и телами, боготворили и сексуально потели девицы, в бой готовы были идти юноши-студенты всех высших и низших учебных заведений Ленинграда! Такого в мировой истории рок-н-ролла покуда не случалось. И только поэтому наша работа может считаться уникальной.

– Альбом назовем «Классика», – сказал я друзьям, спел голосовые партии и уехал в Париж бебиситтерствовать, а парни продолжили долбиться на студии и додолбили запись.

Зима и пурга. И Жак на «рено». И баба-дура въехала в лоб…

Главное – все живы. За каждый альбом по мятой тачке – это нормально; это по-нашему, по-мелкобуржуазному.

Мой же «мерседес» спал зимой в гараже, но настала весна девяносто седьмого и пришла пора кататься. Воскресным первоапрельским утром возникает Торопила. Как всегда, бодр и несокрушим.

– Не пойти ли нам, Андрей Владимирович… то есть бог, в баню? Купим пару литров лимонаду. И – вообще!

– Так и сделаем, – соглашается божество. – Только мне надо встретить одного москвича на три слова.

Баня находится метрах в трехстах от моего дома на Московском проспекте, только Обводный переехать, и в нее мы в итоге попадаем. Но сперва встречаем московского приятеля. После встречаем местного. Затем выясняется про женщину в Зеленогорске, которая записывала Майка Науменко когда-то. Я везу всех на «мерседесе» в Зеленогорск. Торопила оставил свою тачку-гнилушку возле моей парадной и теперь дует пиво из горлышка. Мы проезжаем шестьдесят километров вдоль железной дороги и оказываемся в Зеленогорске-Териоки. Подъезжаем к дому и видим женщину, выходящую из парадной.

– Вот она! – кричит Торопила. – Я как божество сигналами космоса вызвал ее!

Торопила таки выпивает в процессе передвижения дюжину пива, и теперь я его, пахнущего алкоголем, должен возить. К вечеру мы все же в бане оказываемся. В самой дешевой, за условные десять копеек. Божество распускает косу и снимает штаны и подштанники. Пузатый, с куцей бородкой и волосней до середины позвоночника, он бегает по народной мыльной с шайкой, а после мы отправляемся в парную. Торопила садится на скользкую скамейку поближе к народу и говорит нарочито громко:

– Я как человек, реализовавший божественную программу, то есть бог…

– А со мной что же? – спрашиваю нетрезвое божество.

– Хорошо – мы как живые божества…

В парилке русско-народные мужики в вязаных шапочках и с потными отвисшими мошонками при появлении божества стали сбиваться в кучу и по одному выскакивать на волю.

Торопила подмигивал мужикам и почти кричал:

– Магдалина была женой Иисуса Христа. И у них были дети. Я же, как тебе известно, Владимир, прямой потомок богочеловека!

…Андрей Владимирович-бог обладает рядом гипнотических особенностей, которые позволяют ему решать ряд не божественных, но почвеннических, земляных вопросов. Если любитель женского лона станет просить его у всех проходящих, то сотая или пятисотая согласится. Так и Торопила у всех под разными предлогами просит денег, гипнотизм срабатывает, и деньги появляются. После того как лопнул виниловый пиратский бизнес, Торопила не объявил себя банкротом. Банкроту молиться никто не будет…

И еще – Торопила в каком-то смысле является бациллоносителем идей. Самому идеи генерировать нет времени, поскольку надо носиться по миру и отбирать у последнего деньги, которых требуют жена, дочь, теща и т. п. Но, сталкиваясь с разными людьми и слыша разные слова-предложения, Торопила удивительным образом обрабатывает их у себя в мозгах и разносит по миру.

Возникает однажды на пороге с бумажкой. Протягивает ее и говорит:

– Читай немедленно!

Беру листок-прокламацию и пробегаю глазами.

ПАРТИЯ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ

Программа партии

(проект)

Содержание понятия «счастливая жизнь» – идейная основа партии. Каждый человек стремится прежде всего к счастливой жизни для себя и для своих близких. Если задуматься над тем, что же такое счастливая жизнь, какой она должна быть, то нельзя не прийти к заключению, что главным содержанием счастливой жизни является сама жизнь – то есть тот факт, что человек живет. Отсюда следует вывод, что для достижения счастливой жизни прежде всего следует гарантировать человеку возможность жить, что выдвигает на первый план задачу борьбы со старением и смертью…

Не успел я дочитать бумажку, как божество протягивает мне следующий листок, и я читаю новый текст.

ДЕКЛАРАЦИЯ О НАМЕРЕНИИ ПОДВЕРГНУТЬСЯ ПОСМЕРТНОМУ ЗАМОРАЖИВАНИЮ

Я (ф., и., о.) декларирую свое намерение подвергнуться посмертному замораживанию. Это намерение состоит в нижеследующем.

Я хочу, чтобы после установления факта моей смерти мое тело или мозг как можно скорее были подвергнуты процедуре, известной как крионическая приостановка жизни…

Данная декларация отменяет и заменяет собой все предыдущие мои устные или письменные намерения или распоряжения, касающиеся посмертной судьбы моих останков.

Данная декларация выражает только мое намерение и не является договором с какой-либо организацией или частным лицом относительно посмертного замораживания и хранения моего тела.

Подпись

– Но я пока не собираюсь!

– Человек смертен. И причем внезапно…

– Оставь. Я должен изучить.

– Изучай. У тебя квартира что-то больно большая. Тебе не много одному? Не хочешь отдать ее на дело криобальзамирования? Мы ее в банк заложим. Можем тебя первого заморозить. Не хочешь?

– Не хочу!..

– Чего не хочешь?

– Квартиру не хочу… То есть хочу квартиру.

Где-то в начале мая Жаку позвонил приятель из Вашингтона, и начались вялые переговоры о концертах «Санкт-Петербурга» за океаном. Я представил, как мы споем песни для бывших соотечественников, а после станем, волнуясь и потея, делить доллары за кулисами. А как же здоровая гордость и Адам Смит? Я предложил коллегам подготовить концертный номер, за который нас предположительно депортируют домой. За что же могут депортировать? За… за… за… За любовь к Кубе! Мы стали репетировать песню Пахмутовой и Добронравова «Куба – любовь моя!», причудливым образом соединив ее с классикой рок-музыки, композицией из репертуара Карлоса Сантаны «Блэк мэджик вумен».

– Зачем время терять? – предложил я. – Мы ее станем репетировать и записывать одновременно.

После я соединил «Стейрвэй ту зе хэвен» с красноармейской песней «Там вдали за рекой…», соединил «Смок он зе воте» с красноармейской песней «Дан приказ ему на запад», и в итоге мы записали почти что новый альбом под условным названием «Музыка для красных хиппи». После записи мне приснился сон. Бывают такие реальные, почти материальные сны…

Утром стук в дверь. Подхожу заспанный и спрашиваю:

– Кто там?

– Это я – банкир Березовский, – раздается за дверью знакомый по теленовостям голос.

Открываю и вижу лысоватого человека с чемоданчиком. Он отстраняет меня и быстро проходит на кухню, ставит чемоданчик на стол. Я останавливаюсь возле стола и смотрю на банкира вопрошающе.

– Здесь миллиард, – говорит он.

– Миллиард чего? – спрашиваю подозрительно.

– Какая вам разница? Миллиард ваш, а революционные песни теперь мои…

И тут сон потерял реальность. Осталось неясным – взял я миллиард во сне или нет. Хочется верить, что не взял. А поскольку не взял, то у меня осталась возможность фантазировать. А в фантазиях своих я обиделся за российский народ, за который никто из артистов не поет – все поют за Ельцина, «черный нал» мешками выносит Чубайс из Белого дома. Представлялась картина – колонны трудящихся до горизонта Невского проспекта идут Первого мая, и из репродукторов на полную громкость летят наши революционные рок-н-роллы. Ведь рок-н-ролл – это всегда революция, так же как и бессмертие…

Но в реальной жизни миллиард пока не появился, и я решил отправиться в Париж, предложив коллегам на чердаке «АнТропа» заняться улучшением альбома. Вернувшись в конце июня, я обнаружил коллегу А. гоняющим по городу на тачке в состоянии полного алкогольного безумия.

– Сто граммов испаряются за час, – говорил А., выпивал сотку, ждал час, садился в машину и ехал в другой клуб, повторяя процедуру.

Коллега Б. уже сдался в Скворцова-Степанова, «Скворечник», где его в алкогольном бараке пичкали таблетками. Погожим летним утром я поехал туда, захватив акустическую гитару. Возле «Скворечника» цвели акации или не акации и пахли чудесно.

Внутри барака ходили потухшие люди и говорилимне:

– Здравствуйте. Здравствуйте.

– Здравствуйте, – сказал мне коллега Б. – Спасибо вам, друг, за гитару.

Подошел человек в пижаме с номером «33» на коленке.

– Здравствуйте, – произнес пациент алкогольного барака, и неожиданно я узнал в нем известного джазового саксофониста.

– Здравствуйте, – произносили, проходя по коридору, пациенты – известный детский писатель, телеведущий, член Государственной думы.

– Хорошая компания, – кивнул я на прощание. – До свиданья! Пошел я.

– Здравствуйте, – ответил коллега Б.

В итоге из американских гастролей ничего не вышло, зато песни мы записали. А в начале девяносто восьмого я встретил Митю Шагина и предложил:

– Ты теперь известный деятель шоу-бизнеса, певец и танцор. Приглашаю тебя, как Ковердейла в «Дип перпл». Споешь «Марсельезу»?

– «Марсельезу»? Для народа? Для трудящихся? Конечно спою.

Я соединил «Марсельезу» с песней «Битлз» «Ол ю нид из лав», и Митя спел.

– Они у нас за все заплатят, – говорил я Мите. – В дорогих клубах. Для банкиров и бандитов. Под фонограмму. Понимаешь? Под «фанеру»! Споем им про революцию.

– Про революцию! – согласился Митя.

Из второго закона термодинамики следует: тенденции в развитии замкнутых систем проявляются в росте энтропии, то есть меры хаоса, постепенной потери организованности. Рок-музыка замкнутой системой и является. Если писать о ней долго, то и в текст проникнет, уже проник хаос. Хаос же текста может быть приятен автору, но автор все-таки должен думать и о читателе. А читателю нужны стройность предложений и организованность абзацев. Дабы остаться в ладу с читателем, я постараюсь остановить себя и закончить книгу.

Зима заканчивалась, и мокрые хлопья снега падали на вечернюю толпу возле станции метро «Василеостровская». Мужская часть петербургского народа покупала пиво в ларьках и тут же его жадно заглатывала. Женщины устало садились в трамваи, красота их лиц была обезображена заботами. Все, казалось бы, ждали весны, но когда она реально подступила, то вдруг выяснилось, что – или просто устали ждать, или не знали, на что теперь надеяться.

Я спустился по ступеням, прошел сквозь мужчин и женщин и пересек Средний проспект. Весь залепленный снегом, я свернул на 10-ю линию и прошагал еще метров двести. В конце длинного дореволюционного здания имелась дверь. Она оказалась открытой, и я вошел в нее. За дверьми переминался с ноги на ногу милиционер и не препятствовал. В коридор доносился гул голосов, в недрах клуба редкими звуками ухала бас-гитара.

– Раздевайся, Владимир! Вот гардероб. Сбацаешь пару песен? И Ильченко обещал. Дюша тоже тут.

Это в коридор вылетел Сева Грач в шляпе техасского рейнджера и набросился с вопросами-ответами. С Грачом мы учили одну историю в университете и слушали одну музыку после. Несколько лет Сева был директором у Майка и его «Зоопарка» – ничего хорошего в итоге из этой затеи не получилось.

Накануне весны девяносто восьмого в бывшей столовой открывался рок-н-ролльный клуб «Гараж». Меня пригласили, и я пришел. В вытянутом объеме зала публики уже хватало. Тридцать лет назад я в первый раз вышел на «большую» сцену клуба «Маяк», а большинства из присутствующих в «Гараже» еще не существовало даже в виде зародышей… Грач указал на свободное место рядом с лохматым поэтом Кривулиным, мрачно-молча жевавшим антрекот. Или отбивную. Но, видать, отбивную плохо били, поскольку Кривулину приходилось пилить мясо ножом в полную силу… Кирпичные стены разукрасили номерными знаками, и я решил – торопиловскую машину, когда она совсем развалится, отдам в «Гараж» дизайна для. Не успел я так подумать, как стодесятикилограммовое божество возникло в дверях. Яне видел Торопилу несколько месяцев, но он подсел рядом и начал с запятой:

– Черные силы нападают со всех сторон.

Напротив меня сидела художница с конфетной фабрики и с пониманием, но без интереса смотрела на Андрея Владимировича.

– Сегодня в финском консульстве у меня украли заграничный паспорт, – продолжил пират-генерал.

Он достал из полиэтиленового мешка пузатую бутыль хереса или не хереса и приложился к горлышку, а после предложил мне. Я отказался, а художница с конфетной фабрики согласилась.

– Никто мимо не проходил, а паспорт исчез!

– Карманники здорово придумали. Человек же всегда в консульство с деньгами идет!

– Ты, евангелист, так и запиши – божество обокрали! Самое интересное, что после Финляндии я собирался в Голландию. И еще куча людей со мной. Покупать завод, чтобы в Питере диски шлепать. Без меня никто ехать не может. Только я разбираюсь в оборудовании. Убытки – страшно считать…

– А Савва? Не убил тебя Савва еще?

Торопила только отмахнулся. Он распоряжался лютеранским полуподвалом в сотне метров от Аничкова моста. Решив открыть музыкальный магазин и интернет-центр, пират стал приставать ко всем знакомым, суля золотые горы в обмен на горы бумажные. Савва и его приятель Дмитрий заложили бабушек, жен и домашних животных, собрали таким образом бумажные деньги и на них отремонтировали помещение. Стены стали модные, а двери иностранные и с золотыми ручками. За два дня до открытия в подвале лопнули трубы, сварив дорогие двери так, что те стали раком, испортив полы и стены. Савва плавал в кипятке, спасая имущество, но покуда не сварился.

– Магазин пока заморожен… Ха-ха! За-мо-ро-жен! – веселилось божество из-за выпитого хереса.

Возникли в зале Мастер Жак и его жена Женя. Грач подлетел и спросил снова:

– Пару песен сбацать, а?

Постепенно вечер заплывал в бесконечную и путаную даль – в ней стоял дым коромыслом и было очень громко. Публике хотелось послушать, о чем играют на сцене, но людям и между собой поговорить хотелось. Все кричали друг другу в лица, и Торопила наклонился к моей голове.

– Высокую мы планку с тобой взяли, – сказал. – Очень высокую.

А художница с конфетной фабрики терла пальцами виски и:

– Сейчас я сойду с ума, если они не перестанут грохотать, – стонала.

А Торопила, не обращая внимания на конфетницу:

– Бессмертие и божественная программа. Потрясающе! – говорил. – Выше планку поставить невозможно.

– Так взяли же мы ее. Эту планку, – ответил Торопиле. – Я про планки знаю все. Я эти планки тысячи раз брал и тысячи раз не брал. Я же мастер спорта по прыжкам в высоту с разбега!

– А я в пятом классе перепрыгнула один метр, – сказала конфетница.

Торопила уже вовсю требовал денег, но Жак не дал, и мы отправились на сцену. Наиль из ТРИЛИСТНИКА дал гитары, и мы с Жаком на них заиграли, а я еще и запел для народа. Под песню о Щорсе клубная толпа зашаркала ножками, а под «Дуру» и блюз «Росток» уже вовсю вертела бедрами, жопами, плечами, головами, глазами, спинами и животами…

Когда я вернулся к столу, Торопилы уже не было. То есть он продолжал за столом находиться, но в божестве произошел ряд изменений, сделавших его почти незнакомым, и сперва я не понял, в чем дело. Торопила держал возле уха телефон спутниковой связи и разговаривал с кем-то на небесах. Когда из космоса дали отбой, живой бог уронил аппарат под стол и посмотрел на меня потухшими глазами.

– Что? – заволновался я и не сразу сформулировал вопрос. – Что тебе сказали? Они? Или – он?

На сцене молодежь пела по-английски и громко ударяла по струнам. Слова божества с трудом пробивались сквозь грохот «Гаража».