Родительский парадокс. Море радости в океане проблем. Как быть счастливым на все 100, когда у тебя дети Сениор Дженнифер

Вечером я приехала в Леффертс-Гарденз, уютный район Бруклина, где ньюйоркцы из среднего класса селились до строительного бума. За кухонным столом в старинном доме из коричневого камня собрались шесть мам, связанных друг с другом традиционными узами (работа, дети, общественные организации). Мы говорили о переходном возрасте.

Беседа шла оживленно и даже весело, но поначалу ничего нового я не услышала. А потом учительница Бет (самая молодая из собравшихся) упомянула о том, что ее пятнадцатилетний сын Карл «использует свой ум для плохого».

Женщины замолчали и посмотрели на нее.

— Вместо того чтобы получать хорошие оценки, он придумывает хитроумные способы, как обмануть учителей, — пояснила Бет. Она говорила о программном обеспечении, которое установила на компьютер, чтобы контролировать время, проводимое сыном за монитором. — Он сидит в «Фейсбук» и не делает домашних заданий. А потом я нашла несколько сообщений от «Русской Шлюхи».

Еще одна учительница, Саманта, буквально взорвалась.

— Выброси ты этот чертов компьютер, Бет! — воскликнула она. — Выброси ко всем чертям!

— Он ему необходим. Он много работает в Интернете.

— Тогда пусть работает на твоем, — ответила Саманта. — А его компьютер выброси ко всем чертям.

— Установи его в кухне, — предложила наша хозяйка Дейдра. Они с Бет работают в одной школе.

— Мы почти так и поступили, — ответила Бет. — Мы поставили компьютер в гостиной.

Бет сказала, что беспокоит ее не увлечение сына порнографией (хотя это ее и не радует, потому что, как ей кажется, такие материалы могут исказить представление сына о сексе). Она расстраивается из-за того, что сын слишком много времени проводит в Интернете, не подчиняется ей, а его оценки неуклонно снижаются.

Саманта не унималась.

— Но что ты будешь делать, если его вышибут из школы, Бет?

— Его не вышибут. У него всего одна двойка. — Бет помолчала и добавила: — Хотя, когда я позвонила его психологу и сказала: «Я нашла на компьютере сына порнографию», оказалось, что психолог об этом даже не догадывается. Они не говорили об этом.

— У меня тоже возникла та же проблема, — сказала Гейл (она тоже работает учительницей, но внештатно). До этого момента она почти ничего не говорила. Все повернулись к ней. — Мэй (дочь Гейл и лучшая подруга старшей дочери Саманты, Каллиопы) тоже ходит к психологу. Я трачу кучу денег, а она не обсуждает с ним реальных проблем. Она не говорит, что наносит себе порезы. Вместо этого они говорят о том, как она ненавидит скрипку.

И тут всех как прорвало. Кейт познакомилась с Дейдрой в местном парке, когда их дети были еще совсем маленькими. Она рассказала о своей старшей дочери, Нине. Нина так вела себя летом, что это чуть не довело родителей до развода. Кейт никак не могла собраться с силами, чтобы рассказать об этом. (Позже я узнала, что речь шла о мелкой краже в магазине.) В том же году Нина ухитрилась сдать своему профессору в колледже работу, где сохранились поправки, сделанные отцом.

В этот момент лопнуло терпение у Саманты. Она оперлась локтями о стол, наклонила голову и обхватила ее руками.

— У всех одно и то же, — сказала она. — Все мы в одной лодке. — Она обвела нас глазами. — У меня еще хуже. У моих детей проблемы с полицией!

С полицией?! Пока говорили все остальные, у меня сложилось впечатление, что эти истории шокируют Саманту — причем довольно сильно. Но все оказалось не так. Она с самого начала глубоко сочувствовала собравшимся женщинам и разделяла их тревоги.

Для кого этот период переходный?

Когда будущие мамы и папы рисуют себе радости родительства, они редко задумываются о переходном возрасте. Переходный возраст — самый печально известный период жизни, о котором Шекспир написал так: «Хотел бы я, чтобы между десятью и двадцатью годами не было никакого возраста или чтобы молодежь могла проспать это время; а то ведь в эти годы у них только и дела, что делать девкам детей, обирать стариков, воровать да драться».

А Нора Эфрон писала, что пережить это время можно, только заведя собаку («Чтобы в доме был хоть кто-то, кто был счастлив тебя видеть»). Ушли в прошлое первые улыбки, уютные обнимашки и веселые салочки. Вместо них приходится подниматься в пять утра на хоккейную тренировку, днем делать упражнения по тригонометрии (секанс, косеканс — что это?!), а по ночам звонить и требовать, чтобы ребенок вернулся домой. И все эти трудности готовят родителям хорошие подростки!

Но дело обстоит именно так. Что можно сказать о детях женщин, собравшихся на кухне Дейдры? Они все хорошие подростки. Почти все они учатся в очень хороших университетах или весьма престижных нью-йоркских школах (один ребенок ходит в частную школу, тоже очень хорошую), у всех широкий круг интересов, все занимаются чем-то помимо учебы. Всех можно назвать уверенными в себе, вдумчивыми и внимательными юношами и девушками.

Но их родители буквально с ума сходят. И это подводит нас к важному вопросу: а не воспринимают ли родители переходный возраст иначе, чем дети? Может быть, было бы полезнее спрашивать об этом периоде не у родителей, а у детей?

Психолог из университета Темпл Лоренс Стайнберг, один из ведущих специалистов по переходному возрасту, считает, что это именно так. «Мне не кажется, — сказал он мне, — что переходный возраст так уж труден для детей. Большинство из них ведет вполне комфортный образ жизни. А вот когда я разговариваю с их родителями, ситуация меняется. Все они говорят одно: мой подросток буквально сводит меня с ума».

В 2014 году вышло новое издание самой известной книги Стайнберга «Переходный возраст». В ней он развенчивает миф о раздражительности подростков с еще большим жаром. «Гормональные изменения переходного возраста, — пишет он, — оказывают лишь легкое влияние на поведение подростка. Бунтарские настроения для этого периода — аномалия, а не норма. Лишь немногие подростки действительно переживают острый кризис идентичности».

Родители же видят гораздо более сложную картину. В 1994 году Стайнберг опубликовал книгу «Сложные пути», посвященные тому, как родители переживают переходный возраст своих первенцев. Материалом для книги стало длительное исследование, в котором приняли участие более двухсот семей. Сорок процентов из них отмечали явное ухудшение психического состояния после того, как первый ребенок достиг переходного возраста — об этом говорила половина мам и треть пап.

Респонденты говорили об ощущении отвергнутости и снижении самооценки, об ухудшении сексуальной жизни, о проявлении физических симптомов стресса, головной боли, бессоннице и проблемах с желудком. Возникает соблазн приписать все эти явления кризису среднего возраста, а не присутствию в доме подростков. Но данные Стайнберга этого не подтверждают. «Нам гораздо проще предсказать психологическое состояние взрослого человека, — пишет он, — если мы познакомимся с развитием его детей, чем его реальный возраст».

Отсюда следует, что у сорокатрехлетней и пятидесятитрехлетней мам, имеющих четырнадцатилетних детей, в психологическом плане гораздо больше общего, чем у двух ровесниц, детям которых семь и четырнадцать лет. По данным Стайнберга, мамы подростков гораздо чаще испытывают состояние стресса.

У Стайнберга есть своя теория по этому поводу. По его мнению, подростки — это своего рода соль. Они усиливают «вкус» любой ситуации, в которой оказываются. Они усиливают конфликты, которые уже происходят на работе или в браке. Порой они выявляют проблемы, о которых родители еще не догадывались или сознательно скрывали их долгие годы. Стайнберг даже говорит о том, что так называемый кризис среднего возраста происходил бы не так болезненно, если бы в семьях не было подростков. Но подростки всегда выявляют проблемы, какой бы характер они ни носили.

Конечно, это делают все дети — в той или иной степени. Вопрос лишь в том, почему именно подростки оказывают влияние гораздо более сильное, чем, скажем, семилетние? Этот вопрос нужно рассматривать с исторической точки зрения. Переходный возраст приобрел особое значение в общем воспитании детей в тот период, когда парадоксы современного детства проявились наиболее ярко. В это время ребенку особенно сложно быть, по выражению Вивианы Зелизер, «бесполезным».

Переходный возраст — это современная идея. Она была «открыта» психологом и учителем Стэнли Холлом в 1904 году, через двадцать восемь лет после того, как Александр Белл запатентовал первый телефон.

Не следует думать, что до 1904 года переходного возраста не существовало. Это физиологическое явление, сопровождающееся определенными биологическими изменениями. Об этом мы с вами поговорим чуть позже. Но переходный возраст — это еще культурное и экономическое явление, которое зародилось в определенный период времени.

Не случайно, что Холл «открыл» переходный возраст в тот самый момент, когда нация стала сентиментально относиться к своему подрастающему поколению, начала защищать его и держать дома, а не отправлять на работу в большие города и на фабрики. Впервые в истории родители стали защищать и поддерживать детей более старшего возраста. И начав наблюдать за такими детьми более пристально, родители открыли для себя ужасный период «бурь и стрессов», по выражению Холла. А как еще они могли объяснить тот хаос, свидетелями которого стали?

Но вполне возможно, что зарождение современного, защищенного детства стало серьезной проблемой для детей старшего возраста. Сегодня у родителей нет выбора: они обязаны защищать своих детей в течение довольно долгого времени. Детям сегодня не позволено бросать школу и идти на работу. Мир требует длительного образования — это обязательное условие успеха. Более того, родители испытывают сильнейшую потребность защищать своих детей. Многие, особенно представители среднего класса, долго ждали их появления. Они боятся за их физическую и экономическую безопасность. Психологи, другие родители и разнообразные средства массовой информации убеждают их в том, что они обязаны тратить все свое время на заботу о детях. Забота становится для людей образом жизни.

Но когда дети становятся старше, им нужна независимость и ощущение собственной цели. Родительская опека и строгая регламентация жизни в тот период, когда дети биологически становятся взрослыми людьми и начинают устремляться к своим целям, имеют странные и весьма неприятные последствия.

Современный дом превращается в место постоянной напряженности. Все пытаются выяснить, являются ли подростки взрослыми или детьми. Иногда муж отвечает на этот вопрос одним образом, а жена — другим. Иногда родители согласны между собой, а дети — нет. Но каков бы ни был ответ (а чаще всего он неочевиден), сам вопрос уже порождает стресс.

В Предисловии я говорила, что эта книга о том, как дети влияют на родителей. В переходный возраст это влияние становится особенно интенсивным и выявляет самые уязвимые наши точки и самые экзистенциальные состояния.

Не случайно большинство родительских блогов ведут мамы и папы маленьких детей. Да, эти родители реагируют на новизну своего состояния. Но отчасти это объясняется и тем, что проблемы, о которых они пишут, носят настолько общий характер, что родители не предают ничьего доверия, делясь ими. Они не нарушают приватность своих детей, рассказывая о том, что дети не любят зеленый горошек. Эта информация не говорит ничего плохого и о самих родителях. А вот когда они пишут о подростках, ситуация меняется.

Дети становятся взрослыми, у них есть собственные привычки и собственные слабости. Им не понравится то, что мать или отец каждый день выкладывает в Интернете историю их жизни. Да и родители не спешат делиться этими историями — по крайней мере, публично. Теперь родителей волнует вовсе не то, что едят, а что не едят их дети, чем им хочется, а чем не хочется заниматься. Теперь проблемы носят моральный характер. Родителей тревожит эффективность учебы детей, их душевный комфорт, способность позаботиться о себе.

Тем не менее у родителей все же существует острое желание поговорить об этом этапе. Когда Стайнберг начал работать над книгой «Сложные пути» (книгу он написал с помощью своей жены, Венди), он опросил 270 семей, отвечающих его требованиям. 75 процентов согласились принять участие в исследовании. Он отмечает, что в большинстве социологических исследований согласились принять участие не более 30 процентов опрошенных.

«Мы были поражены таким энтузиазмом, — пишет Стайнберг во Введении, — но скоро нам стала понятна причина этого. Родители этой возрастной группы были глубоко растеряны, столкнувшись с переменами в семьях. Им было интересно понять, почему этот период их жизни оказался столь сложным».

Поскольку период этот действительно очень сложный, в этой главе я буду пользоваться только именами, причем вымышленными. Это единственная глава книги, где я избрала такой подход. Но это необходимо. В переходный период жизнь детей становится сложной и беспорядочной. Раскрывая их личность и личность их родителей, можно нанести семьям непоправимый ущерб.

Бесполезные родители

Хотя на Саманте деловой костюм, очень легко представить ее в лагере хиппи, где она в свое время и была. У нее роскошная грива волос, которая сразу не бросилась мне в глаза, но теперь, когда она распустила свой конский хвост, я увидела ее во всей красе. Мы сидим на ее кухне в чудесном районе Бруклина Дитмас-Парк, который поражает великолепными особняками, аккуратными газонами и дорожками для личных машин — большой редкостью для Нью-Йорка.

Саманта и ее муж работают в сфере образования (Брюс еще и музыкант). Они купили участок девятнадцать лет назад, когда цены на землю по городским стандартам были довольно низкими (234 500 долларов), а район был не столь престижным.

Саманта — афроамериканка. Брюс — «белейший из белых», по выражению их дочери Каллиопы. Каллиопа ослепительно красива. Ей двадцать лет. Она приехала домой на лето из одного из самых престижных колледжей Соединенных Штатов. Она присоединяется к нам на кухне.

— Будешь бутерброд? — спрашивает Саманта.

Каллиопа смотрит на маму со смешанным выражением раздражения и симпатии:

— Ты что, меня не знаешь? (Она хочет сказать: «Разве я когда-нибудь ела с тобой бутерброды? Приди в себя!»)

Саманта закатывает глаза, берет бутерброд и начинает жевать.

Каллиопу начали называть «альфой» и «альфа-девушкой» еще в старших классах. Она уже тогда точно знала, чего хочет. Во время нашего завтрака я буду постоянно слышать истории о том, какая она замечательная и выдающаяся.

— Каллиопа просит, — говорит ее шестнадцатилетний брат Уэсли, входя в кухню из гостиной, — и всегда получает то, что хочет.

Уэсли приносит с собой гитару и начинает наигрывать. На гитаре, рояле и ударных он играет одинаково хорошо.

— Это неправда! — возмущается Каллиопа, хотя эти слова ей приятны.

— Каллиопа, ты всегда доминируешь в нашем доме, — говорит Уэсли.

— Я доминирую в доме? Это мама доминирует!

Поскольку и мама, и дочь обладают сильными характерами, они часто ссорятся, когда Каллиопа приезжает домой. Когда я впервые познакомилась с Самантой в доме Дейдры, она рассказала об особенно ожесточенной ссоре с дочерью, хотя и не сказала, какой была причина. И сегодня я спрашиваю об этом. Саманта не уверена, точно ли она все помнит. Зато Уэсли целиком и полностью в этом уверен. Он тут же вступает в разговор:

— Каллиопе нужно было на следующий день сдавать сочинение в школе, а через месяц — вступительное сочинение в колледж. И ты, — смотрит он на сестру, — хотела писать сочинение для школы. Ты сказала: «Мама, отстань, мне нужно вечером написать сочинение!»

Удивительно, как точно запомнил ситуацию этот мальчик!

— А ты, — Уэсли смотрит на маму, — попыталась заставить ее писать сочинение для колледжа.

Саманта молчит, но ее раздражение явно ощутимо.

— Вы начали пререкаться, — говорит Уэсли, — а потом вмешался папа.

Саманта удивлена.

— Какая глупость! Почему я не позволила ей писать сочинение в другой день?

Уэсли реагирует очень тактично.

— Ну, — говорит он, — сегодня-то ты все понимаешь. Но в тот момент ты хотела быть главной. Из-за этого вы и поссорились.

Эта ссора, как и многие другие, возникла на пустом месте. В ней всего лишь выплеснулось то, что тревожило Саманту. У нее свое представление о приоритетах, у дочери — свое. Саманта почувствовала, что ее авторитет слабеет. Она могла даже почувствовать поддразнивание со стороны Каллиопы. А Саманта терпеть не может, когда ее дразнят.

Чуть позже она говорит:

— Резкие слова меня не беспокоят. Все дело в тоне.

— И когда мы говорим «расслабься», — подхватывает Каллиопа. — Или «остынь».

Саманта подпрыгивает на своем стуле, словно на пружине.

— Вот именно! — восклицает она и начинает расхаживать по кухне. — Это так унизительно! Вы говорите мне: «Ты не имеешь никакого значения».

— Но ты тоже порой нас обижаешь, — примирительно говорит Уэсли. — Например, когда в десятый раз напоминаешь о том, что скоро придет уборщица…

Саманта перебивает сына:

— Потому что я говорю: «Не забудь, она придет завтра!» — а ты отвечаешь, — Саманта переходит на низкий голос пятнадцатилетнего подростка: — «Расслабься, мам! Я знаю, какой сегодня день. Все это фигня!»

Все смеются, в том числе и Саманта.

— Вот что я слышу от тебя!

Говорят, что переходный возраст — это повторение первых лет жизни. Капризный, голодный, эгоистичный, быстро растущий ребенок начинает доминировать в доме, где его считают величайшей драгоценностью. Но во многих отношениях проблемы, с которыми мамы и папы сталкиваются, когда их ребенок вступает в переходный период, совершенно иные.

Когда дети были маленькими, родители мечтали иметь личное время и пространство. Теперь же им хочется, чтобы ребенок ценил их общество или хотя бы относился к ним с уважением, если об абсолютной любви речи уже не идет. Буквально вчера дети не оставляли их в одиночестве. Теперь же их внимание приходится вымаливать.

Я натолкнулась на поразительно тщательное исследование 1996 года, целью которого был анализ сокращения времени, которое подростки проводят в кругу семьи. Ученые побеседовали с 220 детьми из рабочих семей и семей среднего класса, живущих в пригородах Чикаго. Сначала разговор велся с детьми от 5-го до 8-го класса, а затем от 9-го до 12-го класса. Каждый раз ученые проводили целую неделю, наблюдая за детьми, прося их рассказать о том, что они делают, с кем общаются, с кем им веселее всего.

Ученые выяснили, что в период с 5-го до 12-го класса количество времени, которое дети проводят в кругу семьи, падает с 35 до 14 процентов.

Еще одна мама из Бруклина, круг друзей которой пересекается с кругом женщин, собравшихся в доме Дейдры, сравнила свою пятнадцатилетнюю дочь с автогонщиком.

— Я меняю ее шины, полирую машину и убираюсь с дороги, — сказала она. — Она мчится вперед, а я остаюсь на пит-стопе.

Требуется немалое самообладание, чтобы остаться на пит-стопе. Для этого нужно поступиться своей властью, поделиться ею с детьми. То, что раньше делалось по вашему усмотрению, теперь делается по их желанию.

Родителям приходится мириться с мыслью о том, что дети вот-вот начнут жить собственной жизнью, в которой не будет места для них, их целей и желаний. Психолог Джоанна Давила говорит об этом так: «В детстве вы пытаетесь сформировать ребенка по своему усмотрению. В переходный период вам приходится просто реагировать на то, каким он хочет быть». И с родительской точки зрения, это очень нелегко.

Переходный период становится сложным, непростым для обеих сторон временем. «Подросток, — пишет Адам Филлипс в книге очерков „Равновесие“, — стремится вырваться из секты». Родители из защитников превращаются в тюремщиков, и им постоянно твердят о том, как это отвратительно.

Один из самых поразительных — и поддающихся конкретному измерению — способов оценки критического отношения детей к своим родителям в этот период можно найти в книге Эллен Галински «Спросите у детей», которая, как я уже говорила в предыдущей главе, была написана на основе опроса более тысячи детей от 3-го до 12-го класса.

В опросе затрагивались самые разные темы. В том числе Галински просила детей оценить своих родителей. Почти все дети с 7-го по 12-й класс оценивали своих родителей значительно менее благоприятно, чем дети младшего возраста. Менее половины мам и пап получили пятерки, когда детям-подросткам предлагалось оценить «вовлеченность в образование детей, умение быть тем, к кому дети могут обратиться в трудный момент, готовность проводить время за разговорами с детьми, умение формировать семейные традиции и ритуалы, знание того, что происходит в жизни детей, умение справляться с детскими ссорами и конфликтами». (Честно говоря, дети более младшего возраста по последнему пункту оценили своих родителей столь же неблагоприятно.)

Неблагодарность — одна из главных трудностей воспитания детей. (Шекспир в «Короле Лире» написал: «Неблагодарность, ты, демон с сердцем мраморным! Когда ты в детях проявляешься — страшней ты чудовища морского!») В переходный период неблагодарность к тому же еще щедро приправляется презрением.

Справиться с этим нелегко, особенно родителям из того поколения, которое сделало детей центром собственной жизни.

Через несколько месяцев после нашей встречи в доме Дейдры, Гейл, мама Мэй, сказала мне, что может по пальцам пересчитать количество раз, когда она оставляла маленьких дочерей с нянями. А вот сама Гейл и ее сестры в детстве оставались с нянями на две недели.

— И знаете что? — сказала она. — Мы были счастливы.

Но самой Гейл хотелось стать лучшей мамой. Она хотела присутствовать в жизни детей. И присутствовала. А потом наступил переходный возраст, и ее девочки стали достаточно взрослыми, чтобы ездить в метро самостоятельно. Старшая, Мэй, постоянно требовала независимости, и их общение становилось все более напряженным. Полная вовлеченность Гейл в жизнь детей не избавила ее ни от чувства отверженности, ни от другой боли.

Переживать напряженность расставания в переходном возрасте всегда нелегко; еще тяжелее, по оценке Стайнберга, становится от того, насколько резкий контраст составляет этот период с теплым, относительно спокойным временем, которое ему предшествовало.

Многие психологи указывают, что переходный возраст потрясает устоявшуюся семейную систему до основания, дестабилизирует динамику, ритуалы и сложившуюся иерархию, сохранявшуюся со времени начальной школы.

В «Руководстве Блэквелла по переходному периоду» даже говорится, что переходный возраст по своей сложности уступает только младенчеству — такую смуту и беспорядок он вносит в семейную жизнь. Нужно заново распределять власть. Семье нужно воссоединяться заново. Приходится пересматривать все обычаи и ритуалы. В «Сложных путях» Стайнберг пишет: «Старые сценарии более не соответствуют новым характерам».

В этом отношении проблемы переходного возраста являются повтором первых лет жизни: сначала был порядок, а теперь его нет. И повторяются драмы не только младенчества, но и раннего возраста. Ребенок снова борется за самостоятельность, но на этот раз он гораздо лучше вооружен и морально, и физически.

В «Сложных путях» Стайнберг высказывает предположение, одновременно и тонкое, и убедительное: «Я убежден, что мы недооцениваем те позитивные чувства, которые родители испытывают от возможности физически контролировать своих детей в раннем детстве. Я говорю об этом вовсе не в негативном смысле. Физическая власть над детьми подтверждает значимость родителей и их способность контролировать происходящее».

Родителям же подростков приходится учиться постепенно отказываться от физического контроля и комфорта, который они испытывали всегда. В конце концов в их распоряжении остаются только слова. Этот переход — готовый рецепт конфликта.

Неожиданно начинаются крики и беспричинно вызывающее поведение. Простая просьба что-то сделать или сложить одежду «приводит к настоящим истерикам», как сказала мне еще одна бруклинская мама: «Достаточно о чем-то попросить, и мой сын буквально выходит из себя».

Не все исследователи считают, что подростки скандалят больше, чем маленькие дети. Но почти все сходятся в том, что конфликтуют они с гораздо большим умением и хитроумием. И наиболее ожесточенные конфликты происходят, когда дети учатся в 8–10-м классах. (Именно к такому выводу пришли ученые, которые в 1998 году провели 37 опросов, изучая конфликты между родителями и подростками.)

Но в этом же возрасте дети лучше прислушиваются к доводам здравого смысла и умело обращают родительскую логику против самих взрослых. Любой родитель подростка скажет вам, что дети отлично знают все их слабости и умеют нанести удар в самое больное место.

— Помню, что в старших классах я очень быстро усвоила несколько фраз, которые гарантированно выводили маму из себя, — признается Каллиопа.

Саманта недоверчиво смотрит на дочь:

— Правда? Значит, ты…

Нэнси Дарлинг в своей книге проводит тонкий анализ того, что именно делает борьбу подростков за самостоятельность настолько ожесточенной.

Большинство детей не возражают, когда родители пытаются установить определенные моральные стандарты и условности, требуемые обществом. Не дерись, будь добрым, убирай свою комнату, проси извинения — все это кажется им вполне справедливым. То же самое относится к вопросам безопасности: дети не считают вторжением в личное пространство требование пристегнуть ремни безопасности в машине.

Возражают они против попыток регулировать более личные предпочтения и вопросы вкуса. Им не нравится, когда родители пытаются контролировать, какую музыку они слушают, какие фильмы смотрят, с кем дружат. В детстве эти предпочтения не вызывали у родителей беспокойства, потому что не несли в себе никакой угрозы. Барни? Неприятный ребенок, но это не страшно. Мальчик из дома напротив? Слегка драчлив, но вполне нормальный ребенок. «Джонас Бразерс»? Сладковато, но немного сиропчика еще никому не вредило.

Проблему Дарлинг видит в том, что в переходный период вопросы предпочтений начинают перекликаться с вопросами морали и безопасности, и провести грань между ними часто бывает невозможно: «А вот тот парень, с которым ты общаешься… Мне не нравится, чему он тебя учит. А твои игры… Мне не нравится в них уровень насилия и нездоровое отношение к женщинам». Даже такой банальный случай, как выход в церковь в джинсах, который Дарлинг описывает в своем блоге, может перерасти в настоящий скандал. Хотел ли подросток самовыразиться? Или сознательно пошел на нарушение социальных устоев?

Банальные проблемы личного вкуса часто становятся причиной самых ожесточенных конфликтов. За кухонным столом Саманта рассказала мне о своей последней ссоре с Каллиопой по поводу певицы Бейонсе. Или, точнее, по поводу разногласий в отношении достоинств Бейонсе. Саманта ошибочно спутала поп-певицу и актрису с другой, репутация которой была не столь высокой. Она сказала Каллиопе, что не понимает, как можно восхищаться столь низким человеком.

Такой снобизм (как выяснилось, безосновательный) серьезно обидел Каллиопу, и та задумалась, какую шпильку подпустить матери. Она сама в состоянии решить, кого слушать. Но для Саманты эта проблема носила моральный характер. Она считала, что Бейонсе символизирует ложные ценности, и ей не нравилось, что ее дочь восхищается подобным человеком.

В процессе разговора Саманте стало ясно, что она имела в виду совсем другую певицу. Дочь показала ей фотографию Бейонсе, и Саманта сразу поняла, что имела в виду кого-то другого. И это еще больше вывело из себя Каллиопу — и расстроило Саманту.

Стайнберг выяснил, что переживания родителей в переходный период усугубляются целым рядом факторов. И один из них — это развод. Существует серьезная разница в ментальном здоровье женатых и разведенных родителей в этот период. Стайнберг полагает, что одна из причин в том, что отношения между разведенным родителем (в частности, матерью) и ребенком становятся настолько близкими, что любое их нарушение вызывает острую боль.

Стайнберг также установил, что родитель того же пола, что и ребенок, переживает переходный период гораздо тяжелее, чем родитель противоположного пола. (Особенно сильны конфликты между матерями и дочерями — это открытие независимо от Стайнберга сделали и другие психологи.) Он замечает, что эти трудности можно объяснить внезапным нарушением равновесия: до переходного возраста родители были гораздо ближе к ребенку своего пола, а это делает отстаивание самостоятельности еще более болезненным.

У этого явления есть еще одно объяснение, с которым я частенько сталкивалась в своих беседах. Наличие ребенка собственного пола перерастает в неприятную возможность идентификации. Став старше, ребенок начинает напоминать родителю его самого, каким он был в старших классах.

«Гораздо легче воспитывать ребенка до того момента, когда его борьба начинает напоминать твою собственную, — говорит Брене Браун, психолог из хьюстонского университета, занимающаяся проблемой стыда. — Когда наши дети в первый раз не получают приглашения, достойного места за столом или их эго еще каким-то образом уязвляется, то механизм стыда запускается и у родителей тоже».

Есть и еще более сложный аспект этой проблемы: ребенок может напоминать родителю тех подростков, которые угрожали в юности ему самому.

Об этом Саманта говорила в доме Дейдры. Она говорила, что Каллиопа порой ее пугает.

— Иногда я смотрю на собственную дочь, — сказала она, — и боюсь ее — такое место она занимает в своем классе. Я мысленно возвращаюсь в собственную школу. Приходится напоминать себе: ты больше не школьница. Ты — мать, и ты здесь главная!

Стайнберг выяснил, что переходный период особенно тяжело дается родителям, у которых нет интересов вне семьи — работы или хобби. Им трудно заполнить пустоту, которая образуется после того, как ребенок получает самостоятельность.

Стайнберг сравнивает родителей с вертолетами с дистанционным управлением. «Жизненно важной переменной является не то, вкладывает ли человек всю душу в родительство или нет, — пишет Стайнберг. — Речь идет об отсутствии инвестиций, не связанных с родительством».

Матери, которые решили оставаться с детьми дома, особенно уязвимы в этом отношении. Но так же страдают и родители, у которых нет хобби, и те, кто не удовлетворен своей работой и видит в ней лишь источник заработка, а не повод для гордости. Создается впечатление, что ребенок, перестав быть центром жизни, перенаправляет луч света на собственную жизнь родителей и обнажает все то, что удалось и что не удалось.

Наиболее остро я поняла это во время разговора с Бет. Эта учительница в доме Дейдры жаловалась на то, что ее пятнадцатилетний сын «использует свой интеллект не для хорошего».

Дочь Бет уже учится в колледже. И что можно сказать о ней? Удивительно, но переходный период у этой девочки прошел без особых сложностей. Бет просто на нее не нарадуется. Но ее сын Карл… У него переходный возраст проходит совсем по-другому. С порно она еще может справиться (какой мальчик-подросток не интересовался сексом?), но обман, ругань, бесконечные компьютерные игры — все это страшно мучает Бет.

Ей плохо — поведение сына лишает ее уверенности. Ей кажется, что это она сделала все неправильно.

Карл был ярким ребенком, он поступил в престижную начальную школу, потом перешел в не менее престижную среднюю. Но мама видит, что он стал плохо учиться, и связано это с проблемами мотивации и инициативы.

В доме практически все превращается в утомительную борьбу воли. Каждая мелочь перерастает в серьезную ссору. «Когда нам нужно куда-то идти, — говорит Бет, — то скандалом заканчиваются даже мои попытки вытащить его из постели утром». Настроение Бет целиком и полностью зависит от настроения сына. Когда их отношения ничем не омрачены, она чувствует себя прекрасно. Когда же он отдаляется, то не нужно даже ссор — Бет сразу же погружается в депрессию.

А потом настало лето перед выпускным классом, когда неряшливость Карла дошла до такой степени, что он стал спать без постельного белья. «Я говорю ему: „Карл, встань и постели простыню“, а он отвечает: „Убирайся! Ты — никчемная мать!“»

В конце августа Бет поставила сыну ультиматум: или он уважает правила ее дома, или едет жить к отцу. Карл уехал. А до этого он проводил почти все вечера, все выходные и всю свою жизнь с мамой.

— И тогда я задумалась: какова же цель моей жизни? — говорит Бет. — Я никогда не считала, что могу посвятить жизнь работе или карьере. Для меня всегда главным были дети.

Сейчас Карл живет у бывшего мужа, а дочь — в общежитии колледжа. Бет поняла, что ей больше не нужно ждать нового учебного года.

— Если бы вся моя жизнь заключалась в работе, — говорит она, — мне понадобилось бы что-то другое.

Но Бет получила и конструктивную реакцию на эту ситуацию. Она написала письма Карлу и своему бывшему мужу, пытаясь наладить с ними отношения и приняв собственную вину. Она сводила Карла к психиатру, который поставил традиционный диагноз — синдром дефицита внимания с гиперактивностью. Состояние это поддается лечению. Оценки Карла постепенно стали повышаться. После приездов к ней он звонит и оставляет такие сообщения:

«Привет, мам! Хочу просто сказать, что отлично провел время. Спасибо! Я знаю, что вел себя… ну ты знаешь… безответственно… Я был… ты знаешь… очень трудным ребенком… Хочу, чтобы ты знала, что мне очень жаль. Спасибо, что ты снова поверила в меня, хотя я причинил тебе столько боли. Я правда люблю тебя».

Это сообщение Карл оставил за шесть месяцев до нашей встречи.

— Я сохраню это сообщение навсегда, — говорит Бет, прослушав его со мной еще раз.

Бет не стала принуждать Карла вернуться и жить с ней. А он сам этого не сделал. Их отношения остаются очень непрочными и довольно напряженными. Но Бет начала замечать определенный сдвиг в своем отношении к работе. Зимой она поняла: ей по-настоящему нравятся ее ученики. Некоторые из них тронули ее сердце и сильно к ней привязались — мальчик, который хотел, чтобы она пришла посмотреть, как он играет в школьном спектакле, и несчастная девочка, у которой умерла мама.

— От учеников я получаю то, что не получила от сына, — говорит Бет. — Привязанность, сердечность… Но мне пришлось дойти до определенного состояния, чтобы почувствовать это и понять, что я не могу все в жизни получить от своей семьи и детей.

Семейная напряженность

— Недавно мы серьезно, очень серьезно поссорились, — говорит Кейт, — и я была права.

Ее муж Ли, высокий, седоватый мужчина за пятьдесят, удивленно смотрит на нее.

— Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

— О вечеринке у Пола.

Ли громко сглатывает.

— Но там…

— Дай мне сказать, ладно? Это для меня очень важно!

Ли сдерживается и предоставляет говорить жене.

Момент очень напряженный. Кейт и Ли женаты уже двадцать два года, и брак их абсолютно прочен: они вместе занимаются фитнесом, вместе делают покупки и вместе ужинают каждый день. Оба работают на дому, и им удается сохранять мир в семье. Но когда сын и дочь достигли переходного возраста (сейчас сыну пятнадцать, а дочери девятнадцать лет), Кейт заметила, что динамика семейных отношений меняется.

Она сказала об этом, когда мы собрались на кухне у Дейдры: «Мы стали гораздо чаще ссориться в присутствии детей. Думаю, когда они оба покинут дом, нам станет намного легче».

Тем утром я пришла в дом Кейт и Ли. Он находится совсем рядом с домом Дейдры. Кейт и Ли заговорили о своих разногласиях — или хотя бы попытались. Это нелегко.

— Если дети идут к кому-то домой на вечеринку, — говорит Кейт, — я хочу знать, что за детьми будут присматривать взрослые. А если они не могут сказать, будут ли там родители, я сама звоню и выясняю.

Именно так Кейт и поступает.

— А в этот раз, — продолжает она, — я пустила дело на самотек, потому что речь шла о друге Генри, которому мы всегда доверяли.

Сын отправился на вечеринку, и родителей там не было.

— Его приятель солгал, — говорит Кейт. — Он сказал родителям, что будет ночевать у друга, но вместо этого пригласил всех к себе. И пришлось даже вызывать полицию.

Вернувшиеся родители были в ужасе. Они отправили письма с извинениями родителям всех, кто был на вечеринке, и заставили сына лично позвонить всем и извиниться самостоятельно.

Так о чем же ссорились Кейт и Ли?

— Следовало ли разрешать сыну идти на ту вечеринку, — объясняет Кейт. — Ли считает, что это мелочи.

— И продолжаю считать, — кивает Ли.

— А я не считаю, — хмурится Кейт. — Если бы мы уехали из дома, а он устроил вечеринку, а потом приехала бы полиция, и наш дом разгромили бы, это был бы настоящий кошмар. Я не хочу, чтобы мой ребенок участвовал в чем-то подобном.

Подростки более конфликтны, менее склонны прислушиваться к советам взрослых и пренебрегают обществом родителей. Неудивительно, что этот период вызывает серьезную напряженность в отношениях между родителями. Но оценить влияние подростков на отношения довольно сложно.

Следует учитывать и другие факторы — карьерные дилеммы, проблемы со здоровьем, сложности, связанные со стареющими собственными родителями. Очень трудно отделить влияние детей-подростков от влияния других факторов среднего возраста. Довольно часто удовлетворение браком постепенно ослабевает с течением времени. (С течением времени у супругов сокращается даже частота занятий сексом!) Но это не мешает некоторым исследователям все же оценивать влияние детей-подростков. И многие приходят к выводу о том, что удовлетворенность браком у партнеров снижается, когда их первенец входит в переходный возраст — на пике снижения удовлетворенности по более общим причинам.

Многие исследования ведутся довольно долго, чтобы точно определить, действительно ли переходный возраст детей и снижение удовлетворенности браком совпадают по времени.

Не так давно в «Журнале о браке и семье» были опубликованы результаты опроса детей из 188 семей. Социологи пытались проследить связь между «ростом, появлением волос на теле и изменениями состояния кожи, ломкой голоса у мальчиков и первыми месячными у девочек» и падением удовлетворенности браком у их родителей. И эта связь выявилась.

Но не следует считать, что эта борьба предопределена самой историей. Есть пары, которые скажут вам, что, когда их дети вошли в переходный возраст, они стали чаще общаться друг с другом, вместе проводить вечера и общаться почти так же, как общались до рождения детей.

Специалист по вопросам брака и семьи Томас Брэдбери указывает, что если пары пережили переходный возраст своего первого ребенка, то их брак становится более прочным, чем среднестатистический: «Они пережили множество бурь и штормов и выработали приемы, которые в той или иной степени им подходят».

Но в целом ученые сходятся в том, что переходный возраст детей является для личных отношений стрессом, а не укрепляющим фактором. Эндрю Кристенсен, психолог, занимающийся семейной терапией и клинической практикой и, следовательно, ежедневно наблюдающий семейные конфликты, приводит прекрасный пример более тонкого конфликта, возникающего между родителями подростков:

«Мы неизбежно видим себя в наших детях. А потом мы видим, как наш партнер ведет себя по отношению к нашему ребенку точно так же, как и по отношению к нам. Предположим, мать раздражена из-за того, что отцу недостает честолюбия — он довольно ленив и не пытается заставить мир крутиться по его желанию. А потом она видит те же качества и ту же безынициативность в сыне-подростке. Она может злиться на мужа за то, что он не служит хорошим примером для сына. Она боится, что сын тоже вырастет тряпкой. Но если встать на позицию отца, то он видит совершенно иное. Он видит, как его жена критикует сына точно так же, как его самого. И он начинает защищать сына. Это один из худших сценариев родительского конфликта, который мы наблюдаем в клинике».

Давно ушли в прошлое времена, когда ссоры начинались со слов: «Прошлой ночью к ребенку вставала я» или «Чем ты занималась весь день?». Прямо или косвенно любая ссора касается того, каким растет ребенок и каким он становится. Теперь уже возможна проекция. Возможна идентификация. А это влечет за собой конкуренцию, зависть, отвращение — все возможно, все может поднять голову. Маленькие дети таких чувств не будят. Такие чувства под силу пробудить только другим взрослым.

В особо напряженных отношениях подростков ошибочно принимают за взрослых, и это порождает новые проблемы. Дети взрослеют и обретают способность сочувствовать и сопереживать. В такой период родители стремятся в любом конфликте перетянуть их на свою сторону, что еще более усиливает любой конфликт. «Теперь ты еще и Чарли в это втягиваешь?» (В ходе одного исследования было установлено, что девочки-подростки считают себя обязанными принять сторону мамы, если их родители находятся в браке, а мальчики-подростки испытывают те же чувства, если их родители разведены — сыновья считают своим долгом защищать матерей, если отцы их оставили.)

В «Сложных путях» Стайнберг приводит еще один пример того, как идентификация с подростком может осложнить брак. Заранее хочу сказать, что ни разу не сталкивалась с повтором этого открытия. (Впрочем, я не уверена, что кто-то пытался это сделать.) Стайнберг отметил заметное снижение удовлетворенности браком у мужчин в тот период, когда их дети-подростки начинают романтические отношения.

Стайнберг пишет: «Чем чаще подросток встречается с другом или подружкой, тем сильнее растет неудовлетворенность браком у его отца». Особенно сильно на мужчин влияют сыновья. Стайнберг связывает это с сочетанием сексуальной ревности и ностальгии по давно утраченному времени безграничных возможностей. Но психолог признается, что так и не решился откровенно задать этот вопрос тем, с кем беседовал.

Мы не должны недооценивать того влияния, какое подростки оказывают на личные отношения, просто потому что они дают родителям новые темы для разногласий. До рождения детей родители не обсуждали, как им следует относиться, например, к романтическим отношениям подростка, коротким юбкам и гулянкам до ночи.

Психолог из университета Пенн Сьюзен Макхейл говорит: «Есть специалисты по грудному вскармливанию и сну. Но когда ребенок входит в переходный возраст, родители просто не знают, чего ожидать и как с этим справиться».

Особенно, если ребенок не самый покладистый.

«Один родитель — добрый полицейский, другой — злой, — говорит Кристенсен. — Это порождает массу проблем. Отец вспоминает, как в молодости увлекался наркотиками и алкоголем, а мать помнит, к чему это может привести. И это дает почву для конфликта».

Именно такие конфликты возникают между Кейт и Ли. Пока их сын играл в футбол, они рассказали мне о ссоре, которая произошла между ними, когда их дочь Нина попыталась украсть в магазине юбку. За этот маленький эксперимент семье пришлось заплатить большой штраф.

И Кейт, и Ли были согласны, что обстоятельства, приведшие девочку к такому поступку, были необычными, а ее поведение — нетипичным. Было лето, Нина только что окончила школу и жила в чужом городе, где практически никого не знала. Но реакция родителей в тот момент была совершенно разной. Кейт так разозлилась, что отказалась даже взять трубку, когда дочь позвонила, чтобы все рассказать. Ли же бросил все свои дела, чтобы утешить Нину.

— Как всегда, — говорит Ли, — я не стал бросать в нее камни. Я чувствовал, как она расстроена. Я не стал реагировать на проступок, а предпочел ее выслушать.

— А я отношусь к этому, как к тому сочинению, — говорит Кейт.

Она имеет в виду сочинение, отредактированное Ли: Нина сдала его профессору, не убрав отцовской правки.

— Когда совершаешь проступок и тебя на нем ловят, — говорит Кейт, — это уже преступление, которое может повлиять на всю твою жизнь. Дети должны понимать — по-настоящему понимать! — что это очень, очень серьезно.

— Но это не был плагиат! — возражает Ли.

— Да, но профессор обвинил ее в плагиате! И одного обвинения хватило, чтобы лишить ее стипендии.

— Да, хорошо, но в любом случае…

— Нет, не хорошо, — возмущается Кейт. — Это стоило нам 20 000 долларов в год. Не хорошо.

Хочу напомнить вам разговор, который произошел на кухне у Дейдры:

Кейт: Я действительно, действительно строга с детьми, и он знает это. Но он не строг совсем. Мы спорили об этом сегодня утром. Дети идут к нему рассказывать о том, о чем боятся сказать мне. А он говорит, что все в порядке, и рассказывает анекдоты.

Саманта: Мой муж точно такой же. Он всегда минимизирует проблемы.

Бет: И у меня то же самое. Я устанавливаю правила, а он им друг.

Эту идею подтверждают и данные исследований — особенно результаты крупного и продолжительного исследования, проведенного социологами из университета Мичигана. Это исследование продолжается с 1968 года.

Когда ученые опросили около 3200 родителей, имеющих детей в возрасте от десяти до восемнадцати лет, огромное количество мам заявили, что дисциплину в семье поддерживают только они (31 процент матерей против 9 процентов отцов). Мамы признались и в том, что устанавливают больше правил для своих детей-подростков: они на 10 процентов чаще, чем папы, ограничивают детей в компьютерных играх, на 11 процентов чаще ограничивают виды деятельности в Интернете и на 5 процентов чаще ограничивают просмотр телевизора.

Нэнси Дарлинг пишет, что в последнее десятилетие исследования (в том числе и ее собственные) постоянно показывают, что подростки (мальчики и девочки) чаще вербально оскорбляют матерей, чем отцов, и чаще прибегают к физическому насилию в отношении матерей (хотя и мальчики, и девочки одинаково часто направляют свою агрессию на отцов).

По данным, полученным Стайнбергом, мамы чаще пап ссорятся с детьми-подростками и (по-видимому, в результате более частых конфликтов) чаще переносят семейные стрессы на работу.

Эта сложная динамика объясняет, почему мамы, в противовес распространенному убеждению, после того, как дети покидают дом, страдают меньше, чем папы.

Кейт не отрицает, что ее отношения с Ниной, когда та поступила в колледж, заметно улучшились. Как пишет Стайнберг: «У женщин кризис среднего возраста связан не с отъездом детей, а с жизнью рядом с ними».

Мамы вообще больше настроены на расставание с детьми — они чаще с ними ссорятся, слышат от них больше едких замечаний и колкостей. Для пап же отъезд детей становится полной неожиданностью и порождает много вопросов и сожалений.

Мозг подростка

Когда Уэсли рассказывал о конфликтах между матерью и сестрой, я подумала, что четко понимаю ту роль, какую он избрал для себя в семье. Он всегда был миротворцем и дипломатом, всегда старался не создавать трудностей и не поднимать волну. Именно так и удается выжить рядом с сильной мамой и старшей сестрой: не нужно высовываться, и все обойдется.