Пепел и страховой бес Чубаха Игорь

– Да, умирает от инфаркта глава партии. Что говорит народ?

– Довели, – не выдержал телеведущий.

– Именно! Довели. Наконец, занявшая его место женщина и ее заместитель подвергаются вооруженному нападению, в результате которого заместитель погибает, а председатель оказывается в больнице. Судите сами, насколько все это увеличивает шансы партии «Люди России». Они пройдут пятипроцентный барьер – и до того у них были немалые шансы, хотя и предполагалось, что поддержит их исключительно Петербург. А теперь – громкое дело, значит, стоит ожидать поддержки и в крупных городах, и в регионах…

Насте надоело, и она вдруг с удивлением обнаружила, что все это время Игнатик тоже не молчал:

– …Я вскинул помповуху. Бородатый человек в новеньком камуфляже стоял столбом. Не торопясь, я выбирал часть, которую в человеческом теле можно было бы назвать высшим сортом, – хвастался, а может, чистосердечно пытался ее развлечь младший лейтенант, – Но в итоге остановился на переносице, выстрел в нее – красив и изыскан. Почувствовал, что пребываю не в лучшей форме, но пуля прошила то место, где индийцы рисуют точку, обозначающую принадлежность к касте. Как тролли, со всех сторон начали взмывать из праха бойцы-шахиды…

Настя с невнятной тоской подумала, что у этого мальчика под матрасом лежит толстая тетрадь в клеточку, где ей посвящено сто процентов стихов с плохими рифмами.

– …Я носился от столба к машине, но стрельба оставалась упорядоченной и методичной. Уложив силы противника, я обернулся к аплодирующим зрителям и картинно раскланялся. «У Вас сто процентов, – радостно сообщил стареющий инструктор, – лучший показатель». – к финалу рассказа ужасов уши кавалера пылали, будто расцвели тюльпаны в Амстердаме.

Анастасия с трудом въехала, что парниша докладывал о сдаче зачета по стрельбе, и с лирической грустью осознала, какой он, в сущности, еще ребенок. И этот ребенок за старание тут же был поощрен милостивой улыбкой.

– А как дела в родном отделе?

– Все только радуются, что старика турнули, – искренне расширил глаза младший лейтенант.

– Ну-ну, – улыбка капитана из лирической превратилась в полную сарказма.

– Да вот же, – далекий от подковерных нюансов лейтенант кивнул в сторону полиэтиленового пакета, – скинулись тебе на гостинец.

Настя притянула пакет и стала перебирать содержимое:

– Мандарины, килограмм, сорок восемь рублей.

– Это от Фролова. А вообще-то на рынке можно найти по тридцать пять, – опять не понял сарказма Михаил.

– Пепси-кола. Два литра. Двадцать восемь рублей.

– Это капитан Гусев, – был счастлив доложить посетитель.

– Торт «Ночка».

– А это от меня.

– Спасибо, – Настя постаралась не обидеть парня интонацией, – С твоими доходами…

Но броня невинности оказалась крепче любой брони, слова зачлись за поощрение. Приободрившийся Игнатик засопереживал:

– А как боевое ранение, сильно болит?

– А что там майор?

– Собрал вещи, объявил, что появится только, когда ты выйдешь – служебную печать передать. Умора с его последним приказом. Это «Пежо», ну, которое от покойного похитителя подростков у конторы осталось, гаишники согласились, особо не афишируя, нашему отделу подарить. Ведь у Ожогова нет наследников. И тут выясняется, что наши механики машину чуть ли не до последнего винтика растащили. И вот майор выдал приказ восстановить авто на личные средства числящихся в отделе автовладельцев.

– Правильный приказ. Поддерживаю. С него и начнем мои суровые будни в должности начальника отдела.

А по телеку продолжались мусолиться партийные пасьянсы:

– Согласен, часть рассудит, что «Единство» и «КПРФ» пройдут при любой расстановке сил, часть традиционно проголосует за «ЛДПР». Большинство голосов будут распределяться между этими тремя партиями. Позвольте, я договорю. «СПС» и «Яблоко» слишком неграмотно выстроили свои компании, раз уж вы, Андрей Алексеевич, так любите это слово. Партия «Люди Родии» может рассчитывать на долю голосов от привычного количества голосующих за каждое из вышеназванных объединений. Моя логика ясна? – «Де Ниро», поставивший собственный рекорд в многословии, откинулся на спинку неудобного стула и замолчал.

– Владислав Аристархович, – зашевелился телеведущий, внешне мало отличающийся от сотни прочих, – ваш прогноз – какое количество голосов получат наиболее крупные партии, и какова вероятность для каждого из этой, условно говоря, пятерки, преодолеть пятипроцентный барьер? – вздохнул, будто мечтал о совсем другой судьбе, ведущий.

– Помилуйте, мы не в букмекерской конторе, – дернул щекой, как показала бегущая строка внизу экрана, «Владислав Аристархович…»

– Ну, разрядить обстановку можно. Если бы я был букмекером… – тонко и слегка надменно улыбнулся, как подсказала строка, «Андрей Алексеевич…»

– Я бы не рискнул предлагать пари на выборы, – грубовато оборвал «Де Ниро».

– Но ведь, например, в Штатах правительство учредило тотализатор на теракты, – брякнул ведущий.

Политтехнологи посмотрели косо и удивленно.

– Так там и народ – дурак, – резонировал Андрей Алексеевич.

– Народ везде и во все времена – дурак, – неожиданно поддержал Владислав Аристархович.

– И у нас тоже? – поднял брови ведущий.

– Везде, – абсолютно уверенно констатировал Владислав Аристархович, – впрочем, переиначивая афоризм, правительство достойно того народа, который имеет. Возвращаясь к теме – если бы выборы что-то меняли, их бы давно запретили. Нельзя давать право голоса домохозяйкам и едва отвалившимся от колыбельки юнцам. В принципе, необходим жесткий возрастной ценз.

Владислав Аристархович явно пошел в разнос.

– Полагаете, людям нужен диктатор? – вежливо поинтересовался Андрей Алексеевич.

– Именно. Сильная власть. Протекторат Кромвеля. Иначе – полная политическая импотенция. Прибавьте к этому статистику по психическим заболеваниям…

– Извините, – смутился ведущий, – но наша передача все же называется «Голос народа»…

– Типун вам! Не дай Бог народу голоса!

– Кстати, – подключился к атаке и Андрей Алексеевич, – как вы себе представляете – голос народа? Это что, эфир с тридцатиминутным лаем?

Внизу экрана телетекстовым червяком поползло: «Мы повторяем телеэфир от 16 октября».

– Господа… Подводя итоги, преимущество на стороне Анастасии Павловой и партии «Люди России»… – заторопился ведущий.

– Я этого не утверждал, – открестился Владислав Аристархович.

– А разве у нас время вышло? – нахамил Андрей Алексеевич.

– Мы продолжим после рекламы, – скис ведущий.

Анастасии политдемагоги осточертели до тошноты, следующий канал здесь не фурычил, а по третьему после приторного рекламного блока многозначительно сообщили:

– В главной роли Арнольд Шварценеггер…

– Ладно, ты пока ступай, – сделала Настя ерзающему от невнимания лейтенанту ручкой.

– Ничего, если я завтра приду? – робко стал топтаться на месте взмывший с больничного стула, будто по команде «Смирно!», младший лейтенант.

– Конечно, – кивнула капитан, не отрываясь от сцены, где в шарике электрической молнии появился железный Арни, еще молодой, еще не баллотирующийся в сенаторы.

Младший лейтенант, стараясь не топать, вышел и осторожно притворил за собой дверь. Настя, хотя почти наизусть знала дальнейшее, жадно смотрела, как испуганный появлением Терминатора, улепетывает водитель мусоровоза [29]. Но дверь палаты снова открылась.

– Настя, – срывающимся от волнения голосом объявил пунцовый Михаил Игнатик, – выходи за меня замуж.

– Завтра, – бесцветно, однако без лишних размышлений, будто наперед знала, что лейтенант вернется, ответила не отрывающаяся от экрана Анастасия. – Приходи завтра, завтра поговорим и подумаем, как нам жить дальше.

Лейтенант открыл было рот, но смолчал, только покраснел еще гуще и исчез. А Настя вместе с Арни смотрела не раскинувшийся у его ног сверкающий тысячами электрических огней ночной город, который предстояло раскатать в оладь.

– Мне нужна ваша одежда! – одновременно сказали Шварценеггер и новый посетитель. Только Шварц говорил всерьез, а посетитель, прикалываясь, его передразнивал.

Теперь Анастасия повернула голову: в дверях палаты с пышным букетом чайных роз вальяжно стоял Сергей Ожогов собственной персоной.

– Желтые цветы – к разлуке, – констатировала капитан, стараясь, чтобы ее голос не задрожал.

– Не мог же я исчезнуть из твоей жизни, не поздравив с повышением в должности.

– Сергей, мне некуда было деться.

– Я понимаю.

– Сергей, меня заставили!

– Я понимаю, тебе сделали предложение, от которого нельзя отказаться, – на плечах Пепла не было больничного халата. Он вошел в палату и положил букет на простынь рядом с забинтованной ногой.

– Сережа, Караванец купил меня с потрохами…

– Жизнь – иногда крепко подлая штука.

– …Зато я теперь допущена к некоторым его тайнам…

– Ну, гражданин начальник отдела, не смею больше отвлекать внимание.

– Я знаю, где держат подростков. Если ты их освободишь, я разобьюсь в лепешку, чтобы тебя оправдали. Конечно, исподволь…

При последнем уточнении Сергей поморщился:

– До новых встреч.

– В Третьем городском центре по переливанию крови. Их похищали не для боеых отрядов «Триады»…

Пепел на секунду застрял в дверях:

– Спасибо, если это правда, – и был таков.

На экране Сара Конор с подружкой под вечерний макияж обсуждали своих парней. А Анастасия Павлова, уткнувшись носом в подушку, глотала слезы.

– Слушай, подруга, если ты не против… – издалека начал Пепел, и Таня тут же решительно его оборвала:

– Давай к делу. – Она бодрилась, но ступала, старательно минуя подошвами трещины в асфальте, словно на это загадала.

– А что, так тянет действовать? – Сергей все еще сомневался, втягивать ли случайную подругу в расклад.

– Почему бы нет? – распрямила морщины на лбу Танька, – сидишь тут, киснешь. А мне кажется, ты что-то интересное надумал?

– Да так, – неопределенно ответил Пепел, – фигня, разведка даже без боя.

Набитый расплющенными часпиковскими пассажирами с горкой трамвай задребезжал на повороте, в тесноте, да не в обиде. Сырой ветер лизал Сереге тщательно выбритые скулы. Ожогов проветрил свои глаза созерцанием уличных перспектив, заодно скосился на витрину, не маячит ли на хвосте кто излишне любопытный – чисто. Таня сделала разочарованную мину.

– Впрочем, как пойдет, – с усмешкой успокоил Пепел, – твоя задача проста до омерзения. Надо покрутиться рядом с донорским пунктом, заглянуть туда, просечь, что к чему, и свалить. Тебе понятно? Сразу – свалить!

– Да ясно, ясно, – нетерпеливо перебила Таня, – готова к труду и обороне. Но все-таки, с рукопашным боем было бы круче.

– Что, фильмов со Шварценеггером насмотрелась? – заявил Пепел с сомнением, заметив, как загорелись у Тани глаза.

– Не, со Стивеном Сигалом. Меня так впирает!

– Что-то я начинаю опасаться за успех нашего предприятия, – Пепел вздохнул: видать, от Сигала ему никуда не деться.

– Не ссы, лягуха, болото будет наше. На меня можно рассчитывать. Мне все по фиг.

– То есть?

– Ну, – она неопределенно пожала плечами, – наверное, это попер суицидальный комплекс. Один крутой астролог утверждал, что у меня какой-то черный квадрат рисуется, который на склонность к суициду указывает.

– Круть, – с сомнением скривился Ожогов.

Пятерка кленов, выросшая в дворике-тюрьме, еще сохранила по пучку ржавых листьев у самых верхушек и в таком прикиде походила на панковскую тусовку.

– Нормально. А чем мне оценки по психологии выдавать, ты покажи лучше, где этот твой пункт с кровососами, – продолжила Таня.

– Да почти пришли. Вон, за углом.

– Так… Приветствую тебя, укромный уголок… Однодневная оплачиваемая путевка, как раз успеешь написать очерк…

– Никаких однодневных путевок! – рявкнул Пепел, – три минуты – не больше!

Этот безыскусный наезд не произвел на Татьяну ни малейшего впечатления:

– Ну, поплыли. Пожелай мне удачи в бою.

Сил спорить с ней у Пепла не осталось.

Таня достала из кармана бежевой куртки зеркальце «типа Кристиан Диор», приподняла подбородок, посмотрела на себя снизу-вверх, по модельному, и, похоже, осталась довольно увиденным.

– Коси под дуру, – посоветовал Пепел, наблюдая за Таниными приготовлениями и понимая глубинную разницу между мужчиной и женщиной. Потихоньку-помаленьку эта безбашенная подружка начинала ему нравиться.

– Попробую, – пообещала Таня и пошла к ничем не примечательной двери «Банка крови» – во всяком случае, никаких сейфовых замков там не было. Взялась за длинную кованую ручку – дверь оказалась открытой.

– Тяжелая, выдра, – пропыхтела Таня, ухватилась обеими руками и с силой потянула на себя, – е мое, я ведь женщина слабая, беззащитная…

На такие прямо чеховские мольбы дверь поддалась. Таня очутилась в холодном холле, явно на скорую руку облепленном жидкими обоями противного сиреневого цвета. В холле стоял стул с забытой, обернутой в газетную бумагу книжкой. Влево тянулся широкий коридор, по которому Таня, ничтоже сумнящеся, и направилась. Коридор вывел в нечто среднее между офисом и залом-каталогом библиотеки имени Маяковского. В углу стоял точно такой же стул, как и в холле, но этот был занят раскормленным и раскосым амбалом. Двое его собратьев по нации стояли напротив и вели степенную беседу на языке «сунь-чунь-в-янь». При появлении Тани беседа оборвалась.

– Ничего, ничего, мальчики, продолжайте, – певучим голоском протянула Таня, беззащитно улыбнулась и сделала попытку просочиться в следующую комнату.

Охранники смотрели недоуменно, даже тупо. Их явно китайские физиономии любительнице экзотики Танечке больше всего напоминали хэлоуиновские тыквы.

– Мне бы поговорить надо с кем-нибудь из медперсонала, – ласково объясняла Таня, протискиваясь бочком, по стеночке, – лучше с врачом, но можно и с дежурной медсестрой…

Китайцы переглянулись. Один, кажется, сообразил, и указал на висевшие между шкафами круглые часы, почему-то с эмблемой «Зенита».

– То есть? Прием, что ли, закончен? Но вы поймите, мне надо… Срочно… Я могла бы зайти завтра, но не знаю, когда буду свободна – может быть, в четыре часа, хотя не уверена, возможно, в пять, потому что пять – это после четырех и это – конец рабочего дня, хотя я бы могла завалиться и в три, потому что все-таки пять – это конец дня, а три – середина, и перед тремя часами, кстати, есть два, то есть четырнадцать ноль-ноль, и может, нет необходимости приходить в три, если можно придти в два, и это будет раньше пяти и четырех, то есть два вместо трех – тоже решение…

Китайцы безучастно прослушали затяжной бред. Таня их молчание истолковала по-своему.

– Я… я пройду, ладно?

Таня быстро зашагала к двери. Самый невысокий из китайцев встал в проеме волнорезом.

– О, какой широкий, – восхитилась Таня, и кокетливо провела окольцованным указательным пальцем по охранниковскому предплечью. Китаец проследил за скользнувшим по ярко-вишневому ногтю бликом. Тем временем второй довольно бережно взял Таню за локоть и развернул к выходу.

-Не писай в кофе, мужчинка.

Китаец не понял и продолжал несильно, но настойчиво тянуть Таню за руку. Прямо джентльмен, азиатская галантность.

– Ну, ребята, – состроила мордочку Таня, – бросьте придуриваться, – я же говорю, мне надо. Видите ли, – она заглянула в глаза все еще державшему ее за локоть охраннику, – дело в том, что моя подруга… Ну, у них с мужем некоторые проблемы. Суть такова, что им надо донорской спермы, вот она хотела этим заняться, но сама стесняется придти. Я и подумала – может, здесь не только кровь разливают?

Китаец настырно потянул ее за руку, сочувствия к проблемам подруги охранники не выразили.

– Да вы что, в самом деле, – воскликнула Таня, пытаясь вырваться, что ей, впрочем, не удалось, – русского языка не понимаете?! Безобразие! Вы ведь живете и работаете, так сказать, в России! Как вам вид на жительство-то дали? Вы должны были экзамен сдавать! Ну, все, мне надоело. Еще и хамите, посетителей не пускаете, только что «брысь» не кричите. Отпустите меня, – она грозно посмотрела на охранника.

Тот в свою очередь перевел глаза на другого, так мирно и сидящего в углу на стуле. Видимо, это был старший, он кивнул, и Танина рука получила свободу. Тут бы лазутчице и слинять. «Серега скажет, что я – дура. Сам герой, я а, блин-компот, кто?», – с обидой подумала Танюха.

– Не пускаете, да? – с надрывом в голосе проговорила Татьяна и подошла к тому, который сидел. Он, наконец, соизволил подняться ей навстречу.

– Ты, дурень узкоглазый. Понаехали в Россию, а сами ни шиша в жизни не смыслите. Придурки. Ты посмотри на себя, на кого ты похож! Ты ж урод, тебе место в банке с формалином! Петр Первый за тебя чемодан баков бы отвалил, чесслово! Вот дебилы. Ну что стоишь, что пялишься, выродок? Китаеза. Харю отъел на российских харчах, все мозги в накачку ушли. Да и дружки твои не лучше. Впрочем, ты один стоишь всей «Скворцухи».

Лицо китайца ничего не выражало, он молча слушал Танины излияния.

– Блин, до чего же клево стебаться над человеком, когда он тебя не понимает! Ха…

Китаец несильно размахнулся и подарил Тане короткий прямой точно в табло. Она обалдела.

– Ты что? – удивилась Таня, проверяя, все ли на месте, – понимаешь, что ли?

– А как, по твоему, я бы получил вид на жительство? – вякнул охранник.

Татьяну взяли под белы рученьки и потащили по лестнице на второй этаж. Она в меру сил упиралась и очень мелодично ругалась матом, норовя плюнуть в китайскую дыню. Однако ее провокации к успеху не привели. Танюшку безаппеляционно втолкнули в небольшую пустую комнатушку и заперли снаружи.

– Наверное, до выяснения… Эх, блин-коктейль, – расстроилась Таня, доставая все то же зеркальце и внимательно осматривая себя на предмет повреждений, – не получается у меня косить под дуру. Наверное, я для этого слишком умная. Ну, погодите, желтая опасность!

Таня подошла к окну, забралась на узкий подоконник, распахнула форточку, обнаружила, что открывалась форточка внутрь: на окне была решетка.

– Совсем офонарели, буржуи, – проворчала она, – на втором этаже и то хоронятся… Серега! Слышь, Серега-а!

«Вот тля», – подумал Пепел, подходя к стене, где в окне виднелась рыжая Танина башка.

– Облом! – крикнула Таня.

– Вижу. Не ори.

– Хотя, кое-что ясно. Здесь только три охранника, все узкоглазые, больше никого нет. Они сидят не при входе, а чуть дальше, в следующем присутственном месте. При пушках, конечно. Перетирают о чем-то своем. Качки. Тупые, мать моя!

– Нашлась умная.

– А то, – недовольно парировала Татьяна.

– Ладно, сиди тихо, что-нибудь придумаю.

– Да ну уж, не парься, – разрешила Таня, – я здесь поторчать согласна, если мне дадут китайской жратвы. Сколько лет живу, скоро на кладбище пора, а все не знаю, что такое «суши».

– Да так, бутерброд из риса и рыбы, – успокоил Пепел, – только это японская хавка, а не китайская.

– Ой, нет! Я передумала. И вообще, у меня на морепродукты аллергия, не хочу!

«Инициатива наказуема», – подумал Пепел и направился к дверям с длинной кованой ручкой.

Таня сграбасталась с подоконника:

– Но если есть в кармане пачка сигарет,

И билет на «Мерседес» с серебристым крылом,

значит, все не так уж плохо на сегодняшний день! – Затянула она и плюхнулась пятой точкой на пол.

Никакой мебели в комнате не было. Бликующий в углу магнитофон мебелью не считался. «Наверное, у меня примерно девять баллов по шкале тревожности. Это уже дезадаптация. А еще недавно было всего шесть», – печально подумала Таня, поднявшись с пола и подбираясь в полутьме к магнитофону. Естественно, там оказалась кассета Глюкозы, и Тане ничего не оставалось, как, по-русски подперев ладонью щеку, слушать уже другие вариации на тему серебряных машин.

Пепел, держа старую верную, пропутешествовавшую с ним полмира выкидуху спрятанной в рукав куртки, толкнул дверь, и был встречен охранником: наверное, тот понял, наконец, что пост оставлять не стоит, и вернулся на прежнее место базирования. Китаец поднялся навстречу Пеплу.

– Слышь, приятель, – обратился гость с видом невинной овечки, – тут к вам девочка не забредала? Племяшка моя, дуреха.

Китаец отрицательно мотнул головой, а ведь мог спасти свою жизнь чистосердечным признанием.

Пепел усмехнулся и приблизился на шаг, китаец неуверенно потянулся к бедру, не решаясь так сразу пугать незваного гостя. Но пасть открыл, пялясь в направлении коридора и уже набирая воздух в легкие. Вякнуть, однако, товарищ с Дальнего Востока не успел: Пеплова выкидуха совершила быстрый короткий путь из рукава в правое подреберье китайца. Повернуть нож для полноты эффекта Пеплу не удалось: китаец дернулся назад, нож сам выскользнул из раны, Пепел получил резкий и неожиданный тычок ногой в живот, но удар оказался фуфлыжным. Очевидно, и у китайцев внутри потроха, и кровь колобродит также, как и у других народов.

Тем не менее, попытка вспомнить боевые искусства оказалась губительной для самого охранника: положение его, как раненого, только усугубилось, да и Пепел понял, что сейчас уже шхерься – не шхерься – разницы нет, а вот хуже быть может. Ствол из кобуры бойца ловко перекочевал в Серегину руку, палец нащупал, что положено, Ожогов сам не понял, что именно среди органов тела выбрала пуля – скорее всего, попала между вторым и третьим ребром, но уточнять не стал, а рванул со всех ног по коридору. Где и столкнулся лицом к желтому лицу с остальными двумя.

У Пепла было преимущество наступающего. Он прицелился в бедро ближнему, пиф-паф, зачет. Рука последнего охранника дернулась к кобуре, и вот уже ствол ищет Пепла. Но китаец, уворачиваясь от вероятной пули, закачал маятник и усложнил свою же ситуацию. Пулевое ранение в живот куда более опасней и, кстати, неприятней.

Не тормозя, Пепел изъял пушки у второго, корчившегося на полу, пережимая бедренную артерию, и у третьего – тому было совсем нехорошо, и он медленно он сползал по стенке.

Может, сработал болевой шок, или – как точнее называется это состояние в медицине – преагония, но китаец сподвигся обозначить порыв в сторону Пепла. Пепел по-доброму одарил братка поцелуем в висок рукоятью его же ствола – что любопытно, китайские охранники пользовались «Макаровыми». Каковы будут последствия – смерть или только сотрясение мозга – Пепла заботило меньше всего.

Огорошенный всего-навсего свинцом в бедро щирый киайский хлопец, оказался чуть более живуч, чем его товарищ по изъятому оружию, и за время (когда и высморкаться не успеешь) пока Пепел возился с несчастным, тихонечко подобрался слева и рубанул ребром ладони по Пепловой шее. Но боковому зрению Пепла мог позавидовать иной штурман, удар не пришелся ни по блуждающему нерву, ни по сонной артерии, а скользнул от уха до предплечья. Пепел поймал за ладонь обтянутую желтовато-смуглой кожей руку с короткими, но острыми ногтями и под прямым углом отвел запястье к предплечью. Диспозиция поменялась, китаец оказался прижатым к полу, будто прессом. Для верности Пепел поддал согнутым локтем по ключице:

– Я говорю, племяшка моя не забредала? Отвечай, цитрусовая морда.

Китаец ломаться незнанием языка, как перед Танюхой, не стал.

– Как лиса такая, да?

«Если бы. Дура», – мысленно усмехнулся Пепел, но китайца понял:

– Ну да, рыжая, просто – союз рыжих. Шустрая, как в проруби.

– По лестнисе наверх. Клюс у меня в кармане.

– Сам достану.

Пепел обшарил карманы и разбогател на связку ключей.

– Который?

– Самый маленький, – боец услужливо рыпнулся показать, сама предупредительность.

– Лежать.

Пепел сопроводил просьбу тычком в солнечное сплетение. Подумав, вырвал компьютерный шнур из розетки.

– Ты сто, не порти, – неподдельно испугался китаец, – охрана головой отвечать.

– Что с нормальными людьми делает глобализация, – посетовал Пепел, одним рывком подтащил китайца к столу и без особого зверства обмотал его запястья пыльным шнуром.

– Дернешься – машину уронишь, – объяснил интригу Ожогов.

– Технику не ломать, – покачал головой истекающий кровью боец.

«Хороший народ – китайцы, только технический прогресс и жилищный вопрос их испортили», – сделал вывод Пепел, поднимаясь по лестнице, которая оказалась неприятно крутой и даже скользкой. Первая дверь оказалась не запертой – ряды промышленных холодильников, среди которых затесался нынче не актуальный сейф, термостаты, штатив с пробиркой на захламленном рецептами столе, в углу могучая центрифуга «Sanyo».

Поковырявшись в замочной скважине следующей двери, отметив походя, что подлюка-охранник дезинформировал – подходил вовсе не самый маленький из ключей, а очень даже средний, Пепел вступил во временные Татьянины хоромы. Хозяйка этой медной горы сидела на голом полу в обнимку с магнитофоном, хрипловато рычавшем что-то, как говорится, из современного.

– Ого, да здесь прямо темное царство, – своеобразно поприветствовал Пепел.

– Ага. А я – Василиса Прекрасная. Спасибо тебе, Иванушка, заходи, гостем будешь, – для приличия съехидничала Таня, – ты-то что, в норме? Как охранники?

– Пройденный этап, – отмахнулся Пепел.

– Я так и думала, – жизнерадостно ответила Таня.

– Твой пофигизм в отдельных случаях меня восхищает, – эта подружка все сильней вызывала у Сереги волнение на меридиане предстательной железы.

– Это не просто пофигизм, Сережа. Я бы сказала, это видение реальности, – наставительно поправила Таня, поднимаясь с полу, – блин-фуршет, ноги затекли.

– Ладно, харе базарить. Погостили – и будет, давай на выход, – сказал Пепел, и, не дожидаясь Тани, повернул к ведущему в узкий коридор и на скользкую лестницу прямоугольнику.

– Слушаюсь. Только музыку я прихвачу.

– Бери, – равнодушно ответил Пепел, – дело хозяйское.

– А что? – как бы оправдываясь, заговорила Таня, – им все равно больше не надо. Дети-то уже уехали.

Пепел обернулся. «Ай да Василиса Премудрая!», – мелькнуло в голове.

– Какие дети?

– Не знаю, какие, но, судя по размеру кеда, лет тринадцати, – Таня протянула Пеплу желтый кед с изрисованной хоккейными клюшками подметкой, – если, конечно, это не какие-нибудь дикие акселераты – знаешь, сейчас так модно.

– Спасибо за комментарий. Идем.

Таня поспешила к выходу.

– Патефон-то возьми, – напомнил он.

Брошенный, но не забытый китаец-охранник честно выполнял настойчивую просьбу Пепла и лежал, но при виде вернувшейся парочки зашевелился. Впрочем, крайне осторожно. Подойдя, Пепел помахал перед его носом найденным кедом.

– Чей?

– Не знаю, – ответил китаец, и в его глазах читалась неподдельная честность и самая безмятежная искренность.

– По-моему, не врет, – расстроилась Таня.

– А если поставить вопрос по-другому, – попробовал Пепел, – где дети?

– Нету.

– А, значит, были?

Китаец хмуро скосил глаза и не ответил, из его разкуроченного бедра натекла приличная лужа юшки, но браток держался огурцом.

– Где они?

Молчок.

– Повезли куда, я спрашиваю?