Героев не убивают Топильская Елена

Когда Царицын ушел, я спохватилась, что совершенно забыла спросить у Востряковой, откуда она знала родителей погибшей девушки и правда ли, что это она посоветовала им обратиться к Вострякову. Но потом решила, что, поскольку дело об аборте прекращено, смысла в этом вопросе все равно не было.

На следующее утро мне позвонил начальник из Управления по делам несовершеннолетних.

— Мария Сергеевна, вы кой-чего просили, — сказал он, — сейчас я трубочку передам…

— Алло, Мария Сергеевна, — зазвучал в трубке приятный голос женщины, судя по всему, средних лет, — инспектор Ковалева Нина Васильевна. Анатолий Дмитрич сказал, что вас интересовали подростки, которые до оружия сами не свои.

.Был у меня такой парень, долго на учете состоял. Родители приличные, мама — доцент в педагогическом институте, папа в Военно-медицинской академии работал.

Ребенок дома музей артиллерии устроил. Один раз папа с мамой у него под подушкой противотанковую мину нашли, саперов вызвали. Сколько он патронов в костер перебросал, одному Богу известно…

— А травмы у него были из-за этого?

— А как же! Так жалко мальчишку. Разбирал найденную гранату, она у него рванула в руках. Все лицо ему разворотило. Челюсть ему по кусочкам собрали, а пластику не сделать было. Так он и остался со шрамом во всю физиономию, и шрам такой неприятный, багровый, ужас. И кусочки металла въелись, еще и пятна черные по этому шраму.

— А когда это было? — спросила я просто для очистки совести.

— Сейчас скажу, — Ковалева задумалась. — Так, рвануло его семь лет назад, тогда ему было тринадцать. Сейчас уже двадцать ему. Но Пальцевы несколько лет назад переехали, да его и по возрасту с учета сняли…

— Пальцевы? — Я уже все поняла и была разочарована.

— Да, мальчик Феденька Пальцев. Мама — Пальцева Ирина Федоровна, папа — Пальцев Вячеслав Иванович. Другие данные надо?..

— Спасибо, Нина Васильевна. Оставьте их у Анатолия Дмитрича. Я как-нибудь заберу. — Я не стала говорить инспектору Ковалевой, что, к сожалению, мальчик Пальцев нас не интересует, мы уже установили нужного человека. Другого.

— Вы знаете, парень-то, в общем, был неплохой, и семья очень дружная.

Родители его очень любили, и он тоже их любил. Они очень переживали, когда Феденьку ранило.

Машинально я записала имена и мамы, и папы, и мальчика и засунула бумажку в ящик стола. Пусть мальчик Пальцев живет себе спокойно, хотя жалко его, конечно. Тем более что родители такие приличные, и все так друг друга любят.

После обеда приехал Крушенков с видом человека, который сделал невозможное. Он сказал, что подлежит занесению в книгу рекордов Гиннеса в связи с рекордными сроками получения установки на семью Горбунцов.

— Значит, так: папа с мамой живут по месту регистрации. Папа явно зашибает. Мама тоже не первой свежести, работает в торговле. Сын живет отдельно, место пока установить не удалось. Есть еще старшая дочь, живет с мужем в Москве. Сейчас в квартире внучка Горбунцов — дочка дочери, на каникулы приехала, восемь лет. Еще в квартире кошка и две собаки.

— Понятно, почему сынок дома не живет. В таком курятнике — кошки, собаки, племянницы, а у него работа нервная.

— Машины, кстати, никто у них отродясь не видел. За домом наблюдаем.

Как сынок появится, сразу сядем на хвост. Может, и лежбище найдем…

— А там — орудие убийства, — мечтательно сказала я.

— Ага, и три явки с повинной, заверенные у нотариуса. Но знаешь, что самое неприятное? Наши разведчики в парадной у этих Горбунцов наткнулись на типа с хвостиком, ну, с длинными волосами, который делал вид, что мочится в мусоропровод, но долго из парадной не уходил, топтался там.

— А они у него документы не проверили?

— Нет, они сначала решили, что это дружок младшенького Горбунца. А потом один вспомнил, что видел этого парня по телевизору.

— Черт! Трубецкой?

— Да, он. Пинкертон хренов. Что он у нас под ногами путается?

— Проводит журналистское расследование. Он обещал читателям держать их в курсе.

— Молодец. Может, нам еще сводки публиковать в газете тиражом полмиллиона экземпляров? И планы расследования?

— А что, такой случай уже был. Помнишь, когда начальником главка был Оковалко? В области ловили страшного бандита, с говорящей фамилией Аспидов.

Опера из кожи вон вылезли, аж на Камчатку ездили, чтобы информацию получить, и вычислили, что он в субботу должен прийти в некое кафе на встречу. Вся разработка на контроле, где только можно, начальству докладывают каждые два часа. А в пятницу Оковалко поперся на телевидение выступать, и ему там задали вопрос о ходе раскрытия страшного преступления. Ну он и ляпнул на всю Россию: все под контролем, преступник установлен, завтра он должен в четыре часа встретиться со своим соучастником в кафе по такому-то адресу, где и будет задержан. И сидит, очень собой довольный. И журналист тоже доволен.

— Вот уроды! Оперативники-то Оковалко не застрелили?

— Они чуть сами не застрелились. Между прочим, Аспидов до сих пор бегает. Сережа, а сколько времени будут наблюдать за Горбунцами?

— Пять дней постоят.

— А если он так и не придет за это время? Ну-ка, дай мне полные данные на родителей.

Сергей подвинул ко мне бумагу, и я, пробежав ее глазами, быстро нашла то, что нужно.

— Ну что, некоторые шансы у нас есть, нам повезло. Вот смотри, у мамы в субботу день рождения. Может, сын придет поздравить?

— Будем надеяться. Я тоже об этом думал. Но пока не лезем туда, да? Не допрашиваем, в прокуратуру не вызываем, сыном не интересуемся, так?

— Конечно, — я кивнула. — Только как бы этого юриста-журналиста шугануть? Чтобы он нам всю музыку не испортил. Ладно, он сейчас на лестнице дежурит, хотя тоже ничего хорошего — спугнет нам клиента запросто, а вот если он будет под ногами болтаться, когда начнем брать?

— Да, это проблема. Я подумаю. Открылась дверь, и появилась Зоя с чрезвычайно деловым видом.

— Маша, распишись. — Она шлепнула передо мной на стол бумагу.

— Что это?

— Приказ прокурора города.

— О чем?

— О том, что Сидор Сидорыч написал свой УПК[5], — встрял неслышно вошедший вслед за Зоей Горчаков.

Я подвинула к себе бумагу с гербом Российской Федерации и прочитала, что отныне обыски, проведенные в рабочее время без санкции прокурора, объявляются незаконными. Подпись С. С. Дремов. Прочитав, я подняла растерянные глаза на Горчакова. Зоя с интересом переводила глаза с него на меня.

— Леша, как это понимать?

Горчаков посмотрел на меня с состраданием:

— Это понимать надо так: что Сидор Сидорыч в отдельно взятом городе Санкт-Петербурге отменяет статью УПК о неотложном обыске, который проводится без санкции прокурора, но о котором следователь обязан доложить прокурору в течение суток. Ну что ты глаза таращишь, Машка? Помнишь, у меня стажер был, Миша Петухов? Он мне принес как-то формулу обвинения согласовывать. Я ему и говорю:

«Миша, ты не правильно диспозицию статьи в постановлении изложил». А он мне: «Я знаю, Алексей Евгеньевич. Просто мне не нравится, как диспозиция этой статьи изложена в законе, я ее улучшил».

— Понятно. А это что? — спросила я, поскольку Зоя хлопнула передо мной на стол еще одну бумажку, и сердце у меня заныло от неприятного предчувствия.

— А это приказ о наказании тебя за незаконный отказ в возбуждении уголовного дела по факту похищения Масловской и за обыски, проведенные без санкции прокурора.

— Что?! Я же закон не нарушала, проводила обыски без санкции только в безотлагательных случаях и прокурору сообщала в течение суток…

— Это ты нам объясняешь? — спросил Горчаков.

— А ты вообще молчи, — разозлилась я. — По совести-то, это твое взыскание.

— Да? — Лешка решил защищаться. — А я, между прочим, у тебя спрашивал, не возражаешь ли ты, если я вынесу постановление от твоего имени? Ты сказала — делай что хочешь.

— Ладно, я поняла, что кругом виновата, — резко сказала я и, выпихнув всех из кабинета, ушла в тюрьму.

С Крушенковым мы договорились, что в субботу я с утра подъеду к ним в Управление, чтобы держать руку на пульсе, если вдруг придет в гости к маме сынок Горбунец.

В следственном изоляторе, как всегда, было столпотворение. Все сегодня было не в масть, все меня бесило, из-за этого дурацкого наказания мне было тошно и хотелось плакать. Потеряв надежду пообщаться со своим клиентом, я попросила пропуск в оперчасть, решив зайти к знакомому оперативнику, Леше Симанову, который когда-то работал в нашем районе и всегда помогал мне с кабинетом. Может, на завтра договорюсь.

Так и с пропуском в оперчасть в изолятор было не пройти; шлюз контрольно-пропускного пункта был забит родственниками арестованных, пришедших на свидание. А поскольку вход в изолятор один, для следователей и для прочих, пришлось битый час топтаться перед дверью. Наконец нас впустили, но выйти из шлюза оказалось не так-то просто, какой-то милиционер, вошедший вместе со мной, полчаса возился, сдавая постовому свой пистолет и пейджер. Сначала он долго не мог понять, чего от него хотят, потом, когда наконец понял, что оружие и средства связи надо сдать, стал спорить:

— Да я не в следственные кабинеты иду, а в спецчасть, зачем сдавать?

— Я человек маленький, — бесстрастно отвечал постовой, — хоть в туалет.

Есть приказ, извольте сдать.

Этот скандальный милиционер у меня уже. сидел в печенках. Я подумала, что сейчас разоружу его сама, но он наконец сломался и стал вытаскивать из кобуры пистолет, а из чехла — пейджер. И еще добрых десять минут они с постовым базарили, чтобы он пистолет разрядил, а пейджер выключил…

— Что ж ты, мать, заранее не предупредила? — посочувствовал Леша Симанов, наливая мне чай. — Ты же видишь, какой сумасшедший дом в следственных.

Давай я тебе на завтра кабинет займу.

— Давай, — согласилась я.

— Черт побери, — пробормотал Симанов, роясь в ящиках стола, потом поднялся и стал рыться в сейфе. — Маш, извини, сахара нет, кончился. Опять Григорец упер. И попросить не у кого, сегодня с обеда никого нет, я один в лавке остался.

— Да брось суетиться, Леша, я пью без сахара.

— Ага, все вы пьете без сахара, а он потом кончается. Горчаков ваш тут заходил чаю попить, положил пять ложек. Я ему говорю — не боишься, что кишки слипнутся? А он отвечает — а я не размешиваю, чтобы несладко было.

В тесный оперской кабинетик заглянула женщина в белом халате.

— Алексей Степанович, вот справка по Кулибабе. — Она бросила на стол бумагу и удалилась.

Симанов уткнулся в справку и хмыкнул:

— Вот как хочешь, так и понимай. Этот Кулибаба, сидючи в камере, просил присвоить ему группу инвалидности, ему отказали, и он в знак протеста объявил голодовку. Вот медицинская справка: вес при поступлении — шестьдесят один килограмм, вес после голодовки — шестьдесят три килограмма.

— Напрашивается версия, что он от голода распух, — грустно сказала я, вертя ложечкой в стакане.

— Скорей всего. А ты чего такая кислая? Проблемы?

— Наказали меня, теперь до Нового года без денег буду сидеть.

— Выговор? — понимающе спросил Симанов.

Я кивнула.

— Ну и плюнь. Ничего смертельного. Ты же знаешь: ну, накажут, но ведь не уволят. Ну, уволят, но ведь не посадят. Ну, посадят, но ведь не расстреляют.

У нас мораторий.

Поболтав с Симановым и несколько развеявшись, я отметила пропуск и пошла к выходу. На последнем КПП опять стояла очередь, человек в двадцать. Я пристроилась в хвост и стала вспоминать про семинар в Англии, лениво разглядывая тех везунчиков, кто стоял впереди, имея шансы покинуть пределы изолятора в ближайшее время. И среди везунчиков заметила мужественную спину, оперуполномоченного ФСБ Юрия Андреевича Царицына. Подивившись, что это он делает в обычном изоляторе, когда у них есть свой, я уже хотела подойти к нему, но тут двери шлюза открылись, запустили очередную пятерку выходящих, куда попал и Царицын, что отрезало мне всякую возможность с ним пообщаться. А когда, пройдя через КПП, я вышла на улицу, Царицын, наверное, уже подъезжал к главку.

Время до субботы пролетело незаметно. Идя утром на троллейбусную остановку, я изнывала от нетерпения и от противоречивых чувств: с одной стороны, мне страстно хотелось, чтобы блудный сын пришел наконец в наблюдаемый адрес, а с другой стороны, если он придет и его зацепят, есть вероятность, что воскресенье будет загублено напрочь, придется работать, и я не попаду в лагерь к Хрюндику, которого не видела уже неделю.

С собой я тащила несколько неотписанных постановлений, в тайной надежде, что сработает старая примета — если на дежурство берешь работу, то поработать не удастся, придется всю смену ездить. Может, и сегодня писанине помешает удачное стечение обстоятельств, и мы зацепим обожженного киллера, а может, все сложится так хорошо, что и задержать можно будет сразу…

Оба чекиста уже ждали меня, на совесть подготовившись к моему приходу.

Стол ломился. Конфеты, бутерброды с колбасой, фрукты. Чай, кофе, лимонад.

Обозрев все это великолепие, я сказала:

— Да-а, «вы мне чашечку кофе налейте, я у вас тут долго сидеть буду…»

Достойно ответить мне не успели, зазвонил телефон. Царицын схватил трубку, выслушал то, что ему говорили, и нажал на кнопку громкой связи, чтобы мы тоже слышали разговор. Докладывали сотрудники наружной службы: все в порядке, они под адресом, в квартире все, кроме объекта, завтракают, едят яичницу, на хозяйке шелковый халат, хозяин в пижаме, ребенок в спортивном костюме, животные в доме, кота зовут Барсик, собак Джек и Майя.

— Ребята, все это хорошо, — шепотом сказала я, — а черный ход в квартире есть?

Царицын повторил мой вопрос, возникла пауза, после чего прозвучал неуверенный ответ: «Наверное, нет, вопрос уточняется». Положив трубку, Царицын развел руки;

— Бывает…

— А добровольная народная дружина у нас сегодня на дежурство не вышла?

— спросила я.

Царицын непонимающе на меня уставился, а Крушенков объяснил:

— Имеется в виду журналист Трубецкой, который по собственной инициативе осуществляет наружное наблюдение за нашими фигурантами. Нет, я ребят предупредил. Говорят, что с того раза его не было.

— Вот козел! — в сердцах сказал Царицын.

— А мне вот интересно, откуда он черпает информацию? — заговорила я. — Смотрите как бы там ни было, что бы он мне ни пел на допросах, Скачкову про похищение сказал он. В статьях его все время обнаруживается поразительная осведомленность, наконец, он топчется под адресом, который мы сами только что узнали. Откуда?..

Опять зазвонил телефон. Оператор докладывал, что, по сообщению разведчиков, из адреса вышел «сам», то есть хозяин. Направился в ближайший продуктовый магазин. Странно, ведь мамаша работает в торговле, неужели сама ко дню рождения затариться не могла?

Хозяин вернулся, увешанный сумками со спиртным. Некоторое время связь молчала, потом поступило сообщение — вышла «половинка», то есть жена. Дальше прозвучала загадочная фраза — «вместе с четвертинкой».

— С бутылкой, что ли? — спросил Крушенков.

Первым догадался Царицын — хозяйка вышла с внучкой.

До следующего сообщения мы успели съесть все фрукты и рассказать полсотни анекдотов, Следующее сообщение было еще загадочнее: «половинка с четвертинкой» зашли в адрес, но вышел «сам» с тремя «осьмушками».

— Господи, а это кто? Соседи, что ли? — изумился Крушенков.

— Вообще не люди, — был ответ. Мы захихикали и достаточно быстро, для следователя и оперуполномоченных, догадались, что хозяин вывел погулять собак и, видимо, кошку, раз «осьмушек» три.

— А что, по-человечески нельзя сказать? — поинтересовалась я.

— Ты что! — Царицын сделал страшное лицо. — Конспирация!

Нам подтвердили, что кот Барсик тоже выведен на прогулку на поводке.

Гуляют перед домом, обзор с точки, занятой наблюдателями, удобный.

— Юра, — сказала я Царицыну, — я тебя вчера видела в следственном изоляторе, но ты ускользнул.

— А! Да, — откликнулся Царицын, разворачивая конфетку и засовывая в рот. — Был я там, к операм заходил.

Спрашивать, что он делал у оперов, было, конечно, неприлично с точки зрения профессиональной этики. Только вот у оперов его не было, это я знала точно. Высказаться на эту тему я не успела. Поступило новое сообщение, заставившее нас всех напрячься: появился объект.

Сердце мое бешено заколотилось. А наш невидимый телефонный собеседник докладывал — появился объект…

— На машине? — приник к трубке Крушенков.

— Нет, пешком. Видим его со спины. Машет отцу, подходит, садится на корточки, гладит собак, берет на руки кота Барсика…

— Лицо повреждено? — кричал в трубку Сергей, но еще до того, как ему ответили, я поняла, что на этот раз нам не повезло, осечка.

— Это не он, Сережа, — тихо сказала я, и тут же раздался голос разведчика:

— Лицо чистое, без повреждений.

— Поехали, — сказал Крушенков, кладя трубку. — Быстро, пока он не свалил, надо его допрашивать.