Героев не убивают Топильская Елена

— Это подстава, — заявил на прощание Ленька.

А следующим вечером, когда я одиноко сидела в своем кабинете после окончания рабочего дня, по пустынному коридору прошелестели чьи-то шаги.

Шаги остановились возле моей двери, раздался короткий шепот, дверь без стука открылась, и в кабинет вошли трое мужчин. Они сразу заполнили собой мой небольшой кабинет, причем один — похоже, главный в этой троице — сел на стул перед моим столом, второй прошел через весь кабинет и загородил собой оконный проем, а третий встал, прислонившись к притолоке двери.

— Здравствуйте, Мария Сергеевна, — улыбчиво заговорил сидевший передо мной.

Честно говоря, я испугалась. Сейчас, в пустой прокуратуре, со мной можно сделать все что угодно: убить, изнасиловать, украсть все мои дела, вырезать у меня на спине свастику…

— Я сотрудник Московского Управления ФСБ, — продолжал сидящий. Достав из внутреннего кармана красное удостоверение, он развернул его передо мной, но я от страха плохо рассмотрела, что там написано. — А это мои коллеги, — главный обвел рукой кабинет, указав на мужчину, заслонявшего собой окно, и на второго, закрывавшего дверной проем. — Мы осуществляем оперативное сопровождение дела об убийстве журналиста, которое ведет Главная военная прокуратура. И у нас есть несколько вопросов к вам, поскольку вы работали вместе с Крушенковым. Сглотнув сухой глоткой, я кивнула.

— Не возражаете, если мы поговорим здесь?

— Нет, — прошелестела я.

Я понимала, что следствие будут интересовать подробности конфликта между Крушенковым и Трубецким в день задержания Пальцева, и стала собираться с мыслями, но главный повернул разговор в неожиданную сторону. Он сказал:

— У нас есть данные, что Крушенков, злоупотребляя служебным положением, за крупную взятку добился освобождения опаснейшего преступника Пальцева.

— Что?! — От удивления я привстала со стула, но главный перегнулся через стол и, надавив мне на плечо, усадил назад. Вот это мне уже не понравилось.

— И еще у нас есть данные, что вы соучаствовали в этом преступлении. И мы хотели бы вас допросить по этому поводу.

— В каком качестве? — спросила я, приготовившись к самому худшему.

— Не понял. — Главный недоуменно посмотрел на меня.

— Я интересуюсь, вызывать мне адвоката, или вы будете допрашивать меня в качестве свидетеля?

— Пока — свидетеля, — ответил мне главный, и они переглянулись.

— Вы хотите допрашивать меня здесь?

— Да, — кивнул главный. — Пересядьте, пожалуйста, я сяду за ваш стол.

Я послушно пересела на стул в углу. В кабинете как-то быстро стало темно, а может, мне так показалось.

— Зажгите свет, — предложила я человеку, стоявшему у двери, но главный быстро остановил его:

— Не надо. — И обратился ко мне:

— Ваши документы.

Я привстала, чтобы вытащить из сумочки удостоверение, и стоявший у двери человек как-то нехорошо дернулся в ответ на мое движение.

Достав удостоверение, я протянула его главному. Он раскрыл его и положил перед собой на стол. Из-за пазухи он извлек сложенный в несколько раз бланк протокола допроса свидетеля и расправил перед собой на столе.

— Я не скрою от вас, что если вы не пойдете навстречу следствию, я уполномочен задержать вас на трое суток.

Тут мне стало так плохо от страха, что я на мгновение потеряла способность соображать.

Я обессиленно прислонилась к спинке стула, и главный тут же продолжил:

— Кроме вас, нам надо допросить Пальцева. Вы же понимаете, что его показания могут оказаться решающими…

— Я могу сказать только одно, — начала я слабым голосом, — какие-либо подозрения Крушенкова во взятке — это абсурд…

— Это ваша точка зрения, — прервал меня главный. — Я повторяю, что если вы не пойдете навстречу следствию, то ночевать вы будете в камере. Давайте прямо сейчас поедем к Пальцеву и расставим точки над «и».

Они снова переглянулись, и этот быстрый обмен взглядами вдруг привел меня в чувство. Для начала мне стало чертовски обидно, что меня притащились допрашивать какие-то опера, хоть и из Московского Управления ФСБ. Я следователь прокуратуры или хвост собачий? Если следователь меня может допрашивать только следователь. Вот пусть меня везут к важняку, и пусть он хоть в камеру меня сажает.

— А у вас есть отдельное поручение?

— Отдельное поручение? — переспросил он и оглянулся на своих спутников.

И в этот момент зазвонил телефон. Он уже потянулся к трубке, но я схватила ее первая. Это был шеф.

— Какого черта… — начал он, видимо, решив узнать, какого черта я болтаюсь в прокуратуре так поздно.

— Владимир Иванович, — закричала я, — меня допрашивают и будут задерживать… Приезжайте!

Главный выхватил у меня трубку и нервно прижал ее к телефону. После чего забрал со стола протокол, встал и жестом скомандовал остальным — на выход.

Я ошеломленно наблюдала за их молчаливым уходом, после чего на дрожащих ногах проковыляла к двери и заперлась изнутри.

Двадцать минут я просидела, запершись и дрожа, пока в прокуратуру не приехал такой же испуганный шеф.

После того, как я все рассказала ему, он облегченно вздохнул:

— Версии есть? Понятно, что это не бригада Генеральной…

— Есть, — сказала я. — Им нужен Пальцев. И это те же люди, которые подставили Крушенкова. Владимир Иванович, я должна поставить в известность следователя, у которого в производстве дело об убийстве Трубецкого

Глава 24

Следователь из Генеральной прокуратуры оказался грузным добродушным дядечкой. Казенная обстановка гостиничного номера, где он меня принимал, была слегка скрашена фотографией пожилой женщины в рамке, выставленной на прикроватную тумбочку. На шкафу висела вешалка с военной полковничьей формой.

— Жена, — сказал следователь, кивнув на. фотографию. — Я ж все время в командировках, хоть на родное лицо изредка взглянуть…

Я поразилась его трогательной супружеской верности, и у меня затеплилась надежда, что человек с такой тонкой душевной организацией поймет то, о чем я хочу ему рассказать.

Протянув ему бумаги, я объяснила, что я записала в бланк протокола допроса то, что произошло со мной в прокуратуре, с подробными приметами самозванцев. Он поблагодарил, внимательно прочитал то, что я написала, и отложил протокол в сторону.

— Ну что, голубушка, — ласково спросил он, открывая коробку печенья и раскладывая печенюшки передо мной на гостиничной тарелке, — за коллегу пришли хлопотать?

— Пришла, — кивнула я. — Серафим Михайлович, выслушайте меня. Крушенков не убийца, его подставили…

Следователь бросил в рот печенье и шумно вздохнул:

— О-хо-хо, хо-хо…

— Серафим Михайлович, — взмолилась я, — не отмахивайтесь от того, что я вам скажу. В ваших руках судьба человека, вы — очень опытный следователь, неужели вы можете так, с ходу, поверить, что умный, грамотный подполковник ФСБ в пьяном угаре пойдет мочить журналиста из своего табельного пистолета?

— О-хо-хо, хо-хо… — снова завздыхал Серафим Михайлович. — Ты с ним спишь, что ли, красавица? — заглянул он мне в глаза.

— Нет, — растерянно ответила я, не успев даже обидеться.

— Да ладно, я никому не скажу. Спишь ведь, а то что бы ты тут распиналась, чтобы его выгородить?

— Я уверена, что он не совершал убийства, поэтому и распинаюсь, как вы изволили выразиться.

Мысленно я обозвала себя самыми страшными словами за то, что начала злиться. Мне нельзя восстанавливать против себя следователя, иначе я ничего не добьюсь и только напорчу Крушенкову.

— Серафим Михайлович! Выслушайте меня!

— Да я тебя слушаю, — кивнул мне следователь.

— Серафим Михайлович! Сергей Крушенков — очень умный и опытный чекист, оперативник. Да у него вообще характер такой — он даже говорить плохо о людях не может, не то что поднять руку на кого-то… — Я осеклась и вспомнила, как Сергей врезал Трубецкому. Судя по всему, следователь уже. обладал этой информацией, потому что покачал головой. — В общем, и напиваться в кабинете, и устраивать пьяные разборки — это не в его духе. Он вообще мало пьет…

— Вот с непривычки в голову-то и ударило, — добродушно отозвался следователь. — Еще что?

— Еще я хочу вас попросить взглянуть на дело с другой точки зрения.

Допустите, что его подставили, потому что он мешал кому-то. Его уже пытался уволить наш самый крупный преступный авторитет, Хорьков.

— А чем он Хорькову-то так мешал? — взглянул на меня следователь сквозь полуопущенные веки.

— Да у них давние отношения… — Я просто не знала, что можно говорить следователю, а о чем пока лучше помолчать.

— Милая моя, а что, кроме твоих слов, есть по этой версии? — Похоже, следователю уже надоел этот разговор, и он мечтал скорее его закончить и выпроводить меня.

— Но вы же расследуете дело, установите…

— А-а! А теперь послушай меня, милая. — Серафим Михайлович потянулся вперед и похлопал меня своей пухлой рукой по коленке. — Завтра я тебя допрошу, и ты мне скажешь, что в твоем присутствии Крушенков угрожал Трусову пистолетом и заявлял, что убьет его.

— Но не так же было…

— Скажи, как?

— Он просто так сказал, в запальчивости… — К сожалению, я и сама понимала, что неосторожно сказанные слова следствие может интерпретировать только в одном смысле — как угрозу, реализованную впоследствии.

— Пусть суд потом решает, просто — так он сказал или нет, — махнул рукой следователь. — Дальше поехали. Есть люди, которые видели Крушенкова пьяным незадолго до убийства.

— Ну и что? Это ничего не доказывает…

— Ну да? Очень даже доказывает. Говорю, дальше поехали. Что ты возразишь против такого веского доказательства, как заключение баллистов о том, что пуля, изъятая из тела Трусова, выстрелена из пистолета, закрепленного за подполковником Крушенковым?

— Что я скажу? Скажу, что пистолет мог в момент убийства быть в руках у кого угодно.

— Хорошо, дорогая, тебя не переспоришь. — Следователь усмехнулся. — А что ты скажешь насчет показаний сотрудников Трусова? Двое мне сказали, что в день убийства в редакцию звонил человек, представившийся подполковником Крушенковым, искал Трусова и грязно ругался в его адрес. Им показалось, что Крушенков был пьян.

— Серафим Михайлович! — Я схватила его за руку, и он удивленно посмотрел на меня. — Вот именно: звонил человек, представившийся Крушенковым.

Мог от его имени позвонить кто угодно.

— Ты мне лучше скажи, милая, — следователь высвободился из моей цепкой хватки и сам взял меня за руку. — Не слишком ли сложно его подставили? Кому-то надо было целый спектакль устраивать, звонить голосом Крушенкова, а главное — как-то завладеть его пистолетом. Вот на это что ты скажешь?

— А что он сам говорит?

— Вот то-то и оно. Колол я его битый день; если ты не совершал, говорю, каким образом из твоего пистолета этого Трусова хлопнули? Вот скажи.

— И что он сказал?

— Что он сказал? Не знаю, говорит, ума не приложу. Пистолет все время был при мне.

— Хорошо, а что он делал во время убийства?

— Убивал, милая, — усмехнулся следователь. — Да ты так ноздри-то не раздувай. Я думал над этим. Значит, так. Он говорит, что выпил на работе вместе со своим напарником майором Царицыным. Опьянел, почувствовал себя плохо, попросил Царицына проводить его до дому. Царицын его проводил. Подполковник Крушенков дома заперся, предварительно положив оружие в домашний сейф, и уснул.

— Ну вот, видите? Значит, у него алиби!

— Ох, милая моя! Это не алиби, а всего лишь показания. Живет он один, подтвердить его алиби некому. Да и Царицын не то говорит.

— Как это? А что он говорит?

— Ну вот, все свои секреты тебе сдал. Майор Царицын говорит, что не провожал его.

— Что?!

— А вот то! Говорит, вышли мы с ним вместе из главка, я его еще спросил, мол, до дому доберешься? Тот Ответил — доберусь и не пошел бы ты на хрен? И майор Царицын уехал к себе домой. Вот это точно установлено, все его домочадцы подтверждают, что он прибыл домой в восемнадцать сорок.

— Так. — Я была озадачена. — А может, Царицын по каким-то причинам врет?

— Да я и очную ставку им проводил.

— И что?!

— А ничего. Крушенков к нему взывал, а майор говорит — извини, мол, Сережа, врать следствию не буду. Я тебя из главка вывел, ты меня послал, и я поехал домой, а уж куда ты поехал — вот полковнику известно. Мне, то есть.

— Серафим Михайлович, все равно я не верю.

— Ну, это твое право, девочка. Все? Ко мне вопросы исчерпаны?

— Серафим Михайлович, я очень на вас надеюсь. Вы должны доказать, что Крушенков не виноват.

— О-хо-хо, хо-хо… Никому я ничего не должен.. Вина подполковника Крушенкова установлена с достаточной очевидностью, и продлеваться я даже не буду, по окончании расследования дело будет направлено в суд. Все. — Он достаточно легко для своей грузной комплекции поднялся. — Иди, девочка, домой. И не влюбляйся ты в оперов, не стоит.

— А в кого ж еще влюбляться? — машинально спросила я, думая о том, что мне сказал следователь. — На танцы я не хожу…

— Ну вот, я же говорил.

— Что? — Я очнулась. — Да не влюблялась я в него! Просто он мой друг, и я считаю, что он не убивал, и хочу ему помочь.

— Есть такие ситуации, когда помочь нельзя. Все, иди домой.

— Это — не та ситуация.

— О-о! Я тебя не убедил?

— Нет.

— Ну ладно, иди. Если чего придумаешь, приходи, но торопись, я скоро дело заканчиваю. Материал по самозванцам выделю.

— Серафим Михайлович, дайте мне с ним встретиться.

— Тю! Ты обалдела, что ли? Я и так тебе слишком много позволил. Все, иди.

Ушла я совершенно разбитая; медленно бредя по улицам, я снова и снова вспоминала разговор со следователем. Хоть он и работает всю сознательную жизнь в Главной военной прокуратуре, но дослужился только до полковника. Интересно, почему? Плохо работал? С начальством ссорился? Это обнадеживает. Поскольку за версту видно, что он не злоупотребляет спиртным (иначе в командировке, да еще один в гостинице, он бы не просыхал; да и мне он выпить не предложил), значит, до генерала не дослужился из-за некоторой нестандартности. Возражал небось начальству. А раз так, можно попробовать его все-таки убедить. В общем, мне надо срочно повидаться с Крушенковым. Не может быть все так гладко. А может, это патологическое опьянение?.. Тут я споткнулась и даже остановилась посреди проезжей части. Впервые я, хоть и подсознательно, в глубине души, и на одну долю секунды, но усомнилась в том, что Крушенков не виноват. Да, конечно, патологическое опьянение многое объясняет. Сергей действительно злился на Трубецкого (кстати, следователь упорно называл его Трусовым — так, как записано в паспорте). И если представить, что он в тот день выпил, отчего наступило патологическое опьянение… Насколько я помню из курса судебной психиатрии, патологическое опьянение может наступить и у человека, который не злоупотребляет спиртным; и от крошечной дозы, буквально — от рюмки сухого вина.

И это состояние расценивается как расстройство психической деятельности, душевное заболевание, исключающее ответственность. Короче, это невменяемость.

Интересно, адвокат Крушенкова думал о таком варианте? Но тут же я себя пристыдила. Для начала нужно проверить версию о подставе. Если это подстава, то должна быть какая-то несостыковка. Если нам пытаются навязать версию о том, что человек был в определенном месте и совершал определенные действия, а на самом деле человек там не был и этих действий не совершал, — значит, где-то должно быть слабое место в доказательствах, где-то концы не должны сходиться друг с другом.

В общем, мне нужно срочно повидаться с Сергеем. Но только как это сделать? Если бы это был обычный, гуиновский, изолятор, я бы что-нибудь придумала. Упала бы в ножки к операм, они бы привели Серегу к себе в кабинет, и я бы могла поговорить с ним; условилась бы с адвокатом, и он вызвал бы Сергея на беседу как раз в то время, когда я работала бы в соседнем кабинете, вот и зашла бы в другой кабинет под благовидным предлогом, и мы повидались бы. А так — он сидит в комитетовском изоляторе, где случайные встречи заключенных с кем-либо исключены. Тебя провожают в следственный кабинет по пустому коридору и запирают там. Потом к тебе, так же по пустому коридору, приводят подследственного, а к адвокатам — подзащитного, и закончив работу, ты не ведешь клиента к контролерам сам, как это происходит во всех обычных изоляторах, а звонишь по местному телефону с сообщением о том, что человека можно уводить.

Так что придется забыть про свидание с Крушенковым и начинать думать самостоятельно, не уповая на то, что бы он мне сказал. Думай, Машка, думай.

Что у нас есть такого, что не может быть истолковано двусмысленно? Что установлено с жесткой очевидностью? Это место убийства — квартира Трубецкого.

Это орудие убийства — табельный пистолет Крушенкова. Значит, под эти параметры подгонялось все остальное.

А время убийства? Нет, время пока забудем. Время убийства устанавливается хоть и достаточно точно, но все-таки дает определенный люфт плюс-минус сколько-то часов или минут. Люфт, как раз достаточный для организации подставы. Ага, уже тепло. Могло ведь такое быть, что убийство совершено на два-три часа раньше или позже того времени, которое известно следствию, как время совершения преступления? Могло, вполне. Труп обнаружили только на следующий день. А если на месте происшествия как-то меняли условия — температуру воздуха, положение трупа — это могло повлиять на точность установления времени смерти. Следствие пока что считает временем убийства тот час, когда Крушенков имел возможность убить журналиста, и под это время подтягивает свои выводы, коль скоро это не противоречит судебно-медицинской экспертизе трупа.

Так, что еще? Вместо Крушенкова коллегам Трубецкого вполне мог звонить тот, кто организовывал подставу. Именно за тем, чтобы журналисты потом подтвердили — да, звонил Крушенков, разыскивал Трубецкого, был пьян и грозился.

Вопрос в другом: как убийце удалось на время завладеть оружием Крушенкова, чтобы грохнуть Трубецкого именно из этого пистолета? Мне нужно точно, до минуты, знать, что делал Крушенков в день убийства.

На дрожащих ногах я принеслась домой и стала разыскивать адвоката, защищающего Крушенкова.

Адвокат Берман, на мое счастье, был дома, иначе я взорвалась бы от переполнявших меня эмоций.

— Михаил Соломонович, здравствуйте, вас беспокоит следователь Швецова.

— Здравствуйте, — удивленно протянул он. — У меня вроде бы нет подзащитных в вашей епархии…

— Есть, мой друг Сергей Крушенков.

— О-о! Ну что я могу вам сказать? Ситуация очень сложная, почти безвыходная. Я уговариваю вашего друга признать патологическое опьянение, но он упорно сопротивляется.

— Михаил Соломонович, пока рано. Мы всегда успеем этот факт признать, давайте лучше докажем невиновность Крушенкова.

— Я бы и рад… Напомните ваше имя-отчество?

— Мария Сергеевна.

— Да, я бы и рад, Мария Сергеевна, но здесь не тот случай. Здесь надо бороться за приговор. Если удастся несколько лет скостить, это будет удача.

— Михаил Соломонович, давайте попытаемся.

— Ну что ж, — терпеливо вздохнул умудренный жизнью Михаил Соломонович, — давайте попытаемся, но учтите, что времени у нас не так уж много. Что от меня требуется?

— Я вас умоляю, сходите к нему как можно скорее и выспросите, буквально по минутам, что он делал в день убийства. Прямо с раннего утра, подробнейшим образом. Уповаю на вашу дотошность, уважаемый Михаил Соломонович.

Берман, повздыхав, обязался выполнить мое поручение.

— Не думаю, что это как-то поможет, но если это в интересах моего подзащитного, я обязан это сделать.

Вечером следующего дня мы встретились в консультации у старика Бермана.

Он протянул мне листок, исписанный с двух сторон почерком Крушенкова.

— Вот, с риском для жизни пронес из комитетского узилища. Поможет это?

— Пока не знаю. Я завтра позвоню вам.

Не утерпев, я начала изучать выданный мне Берманом листочек еще в транспорте по дороге домой. Добросовестный Крушенков упомянул даже такие подробности своего бытия, как чистка зубов и принятие душа в утренние часы, особо отметив, что при этом он находился в квартире один, дверь была заперта на замок и цепочку. Описывая свой распорядок, он одновременно отмечал, где был его пистолет в это время, видел ли он свое оружие. Приход на работу; ехал в своей машине, пистолет был в кобуре. Заполнял бумаги за столом, пистолет в кобуре, кобуру не снимал. Уехал в следственный изолятор, добирался на машине, пистолет был при нем. Сдал пистолет в следственном изоляторе. Выйдя из следственного изолятора, около восемнадцати часов вернулся на работу, на своей машине, пистолет был в кобуре. Не обедал. На работе выпил; пил в кабинете, запершись изнутри, пистолет был при нем. Отпер дверь Царицыну в восемнадцать тридцать, вышел вместе с ним, Царицын проводил его домой, довез на своей машине, пистолет при этом был у Крушенкова в кобуре, и Царицын не делал никаких попыток им завладеть. Придя домой, Крушенков заперся, проверил наличие удостоверения и оружия, убрал пистолет в домашний маленький сейф и лег спать. Дверь была закрыта изнутри, в том числе и на цепочку. На окнах решетки, так что проникновение в квартиру через окно исключается. Замок сейфа повреждений не имел, пистолет Крушенков на следующее утро достал оттуда же, куда положил его накануне.

Внизу второй страницы был нарисован маленький черно-белый котенок и сделана приписка: «Машенька! Даже если это не поможет, все равно спасибо.

Всегда твой, Серега». У меня сжалось сердце от этой приписки. Я вспомнила котенка, который недолго был нашим спутником, вспомнила Крушенкова, сидящего на корточках перед безжизненным черно-белым тельцем вспомнила, как он катал меня на машине, терпеливо ожидая, когда я высплюсь…

Что ж, единственное место, где Крушенков в тот день расставался с пистолетом, был следственный изолятор.

Пробежав еще раз глазами по обеим сторонам бумажного листка, я позвонила Горчакову и попросила отметить меня завтра в журнале ухода: я с утра поеду в тюрьму. Я уже ложилась спать, когда раздался телефонный звонок — это был адвокат Берман, который долго извинялся и сообщил, что забыл передать мне кое-что на словах.

— Сережа сказал, дословно: запросы он сделал и нашел их потом в ящике в своем кабинете.

— В ящике? Своем или чужом?

— Я и не спросил, — оправдывался старенький Берман.

Утром в следственном изоляторе, как всегда, было столпотворение. Я уверенно протолкалась к окошечку, где выдавали пропуска, и под ревнивыми взглядами стоящих в очереди попросила выписать мне пропуск в оперчасть.

На пути к оперативным кабинетам, там, где всегда вывешивают поздравления сотрудникам — с днем рождения, с наградами или победой на профессиональных конкурсах и объявления о культмассовых мероприятиях, я увидела большое объявление в траурной рамке.

Под фотографией черные буквы с прискорбием извещали, что похороны трагически погибшего Виталия Усвященко состоятся завтра в девять часов. Фамилия покойного мне ничего не сказала; поднявшись к операм, я спросила у Леши Симанова, кто такой Усвященко.

— У вас что, опять захват заложников?

— Нет, какой захват. Виталик Усвященко контролером стоял, внизу на КПП.

Ты что, его не помнишь?

— Признаться, нет. А что с ним случилось?

— Да машина сбила. Вышел с дежурства и стал дорогу перебегать.

— Сразу Насмерть, что ли?

— Всмятку.

— А водителя задержали?

— Куда там! Унесся. Ты же знаешь, какое тут движение.

— Надо же, кошмар какой.

Мы немного посплетничали, и когда я высказала операм свою просьбу, они только покали плечами.

— Запрос сделаешь? Чтоб все было официально? — спросил Симанов.

— Сделаю, — на секунду задумавшись, ответила я.

— Ну посиди, чайку попей. Я сейчас. Чаек мне в глотку не лез, меня трясла нервная дрожь. Я с трудом дождалась возвращения Симанова, с тревогой думая, как мне подступиться к человеку, фамилию которого сейчас мне назовут.

Пойти к начальнику изолятора рассказать о своих подозрениях и попросить помощи?

Мои раздумья, прервал вошедший в кабинет Симанов.

— На. — Он положил передо мной на стол график. — В тот день дежурил Усвященко, пусть земля ему будет пухом. Не знаю, Маша, обрадовал я тебя или огорчил. А зачем тебе это надо, если не секрет?

— Надо, — с трудом ответила я. — Скажи мне, Симанов, что он был за человек?

— Кто? Усвященко? Да я его мало знал. Нормальный парень.

— Леша, — у меня зуб на зуб не попадали — найди мне тех, кто его хорошо знал.

— Найду, — пожал плечами Симанов. — Да что с тобой, Машка? Ты сама не своя.

— Да не спрашивай меня, Симанов.

Я вытащила из сумки бланк прокуратуры и быстро написала на нем запрос начальнику следственного изолятора: «В связи с расследованием уголовного дела прошу сообщить, в какое время посещал ваше учреждение сотрудник ФСБ Крушенков С. Б.».

— А чего номер дела не поставила? — спросил Симанов, принимая из моих рук запрос.

Немного поколебавшись, я вписала в запрос номер дела по похищению Масловской. Через полчаса мне выдали справку о посещении Крушенковым следственного изолятора в интересующий меня день: с шестнадцати до семнадцати тридцати. Я положила ее в сумку и ушла, лихорадочно соображая, что мне делать: отнести ее важняку из Генеральной или довести дело до конца самой. И если самой, с кем вместе мне совершать должностное преступление — со старым хрычом Горчаковым или Кораблева взять в состав организованной преступной группы?

Подумав немного, я остановилась на Кораблеве: все-таки он опер, а мастерство не пропьешь, и во-вторых, у него есть оружие, без которого у нас ничего не получится.

Переехав мост, я вышла из троллейбуса и позвонила Кораблеву из автомата, назначив срочную встречу в том кафе, где мы когда-то общались втроем, с Крушенковым.

Кораблев прилетел молниеносно и сразу побежал к стойке. Подождав, пока он насытится тошнотворными изделиями местной кухни, я разложила на столе имевшиеся в моем распоряжении документы и рассказала Кораблеву, что нам предстоит. Вообще-то я ожидала любой реакции, вплоть до того, что Ленька наденет на меня наручники и потащит либо в милицию, либо в психушку. Но Ленька задумчиво побарабанил пальцами по столу, похмыкал и спросил:

— Когда?

— Что «когда»?

— Когда приступаем?

— Леня, ты согласен? — решила я убедиться в его согласии окончательно.

— Я ж говорю, согласен.

— А ты хорошо понимаешь последствия? Если что-то у нас не получится, мы тоже окажемся в тюрьме. Я хочу, чтобы ты отчетливо представлял последствия.

— Исключено, — Ленька сыто потянулся. — У нас все получится. И последствия могут быть только одни — Серегу выпустят. Когда приступаем?

— Ладно, — я вздохнула. — Надо еще место найти, где мы осуществим свой преступный замысел. Нужны видеокамера, наручники и место. Какие предложения?

— Камера, наручники — не проблема, — отмахнулся Кораблев, — вот над местом стоит подумать. Что-нибудь найдем.

— Приступать можно, как только найдем место. Леня, ты понял, что никаких параллелей не должно быть между местом и нами? Очень надеюсь, что нам не придется идти до конца, но если все-таки получится, что я его грохну, в тюрьму не хотелось бы.

— Я не ребенок, — веско сказал Кораблев. — Поехал думать. Позвоню.

Он позвонил в восемь вечера и сказал, что сейчас заедет — отправляемся смотреть место.

Место оказалось хорошим: строящаяся гостиница на берегу Финского залива. Стройка заморожена, поэтому рабочих там нет; гостиница на отшибе, грибники там не ходят, от шоссе стройку отгораживает высокий бетонный забор.

Голосов с территории не услышать ни при каких обстоятельствах. Я прошлась по территории и осталась довольна.

— Отлично, Леня. Подъезжать удобно, идти к зданию удобно, подвал хороший, есть к чему наручники пристегнуть. А камера от батареи пусть работает.

Она к нашему приезду уже должна стоять…

Утром я красилась так тщательно, как будто меня ждет свидание с женихом. Я должна выглядеть соблазнительно, пусть это усыпит его бдительность.

Придя на работу, я позвонила Царицыну.

— Юра, как хорошо, что ты у себя. Я забегу?

В принципе это было немного неосторожно, но приходилось рисковать. Я во что бы то ни стало должна была уговорить его поехать. По телефону это могло не получиться.

Через двадцать минут я уже входила в его кабинет.

— Господи, как хорошо, что я тебя застала! Кораблева нет на месте, а у меня срочное дело…

— Машуня, ты сегодня сногсшибательна, — перебил меня Царицын, вставая из-за стола и целуя мне руку. — С тобой — куда угодно. Я даже не спрашиваю — куда?

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Подумать хотелось....
«Чем крепче нервы, тем ближе цель. С этим изречением я познакомился в девятнадцать лет: прочитал тат...
«…Записную книжку, черненькую, дешевую, я поднял из-под ног в толкотне аэропорта. Оглянулся, помахав...
«…Человек взрослеет, и ускользающее движение лет все стремительней под растущим грузом насущных дел,...
«Ему был свойствен тот неподдельный романтизм, который заставляет с восхищением – порой тайным, бесс...