Парфюмер Будды Роуз М.
– Говоришь, астма? – спросила она.
Он кивнул.
– Если бы у Франсуа была астма, я бы знала. Он бы мне сказал. – Она взглянула на огонек, тлеющий между пальцами. – Я курила в его присутствии.
– Приготовлю чай, – Уильям встал.
– Чай? – Собственный смех показался ей истеричным. Франсуа тоже всегда готовил чай. Вечно с чашкой в руке, особенно в неприятных ситуациях. Чай считается средством от неприятностей во многих культурах. Будто горячий напиток способен излечивать. Кто придумал эту чушь, индусы, китайцы, британцы? Заваренные сушеные листья ничего не могут решить.
Уильям на кухне приступил к ритуалу. Каждый звук: текущая вода, скрип открываемых ящиков, звон фарфоровых чашек на столе – все действовало на нервы. Ей надо было заставить себя успокоиться, заняться медитацией, которой научил ее Франсуа, когда впервые привел в свой дом.
– Почему он разрешал мне курить в его присутствии? – выкрикнула она. – Почему он не сказал, что у него астма?
– Он не хотел, чтобы кто-то знал.
– Даже я? Не верю.
Уильям вышел из кухни с подносом, качая головой. На его лице ей померещилась довольная улыбка. Уильям всегда немного завидовал ее отношениям с его любовником. Она даже подозревала, что он присоединился к триаде только для того, чтобы не выпускать Франсуа из виду. Уильям никогда не был особенно заинтересован делами, братством или тысячелетними традициями. Она и Франсуа были настоящими солдатами, товарищами по оружию. А теперь у нее остался не тот из двоих, кто был ей нужен.
– Он хотел оставаться невидимым, – сказал Уильям.
– Он и был невидимый, – прошептала она.
– Пойдешь в больницу со мной сегодня? – тихо спросил он.
– Куда?
– В больницу. Нельзя, чтобы его тело оставалось незаявленным. Надо почтить память.
Она посмотрела на него, как на сумасшедшего.
– Как можем мы заявить права на его тело? Как мы представимся? – Она заметила, что начала кричать, и подняла руку, извиняясь.
– Ты давала клятву, – сказал Уильям.
С девятнадцатого века все члены давали тридцать шесть клятв. Она выучила их наизусть и помнила до сих пор.
Клянусь помогать своим верным братьям в погребении их родителей и братьев, предложив финансовую и физическую помощь. Да погибну я от удара пяти молний, если нарушу эту клятву.
Уильям был прав, она должна была ему помочь.
– Но не теперь. Франсуа сказал бы, что работа прежде всего. – Пытаясь говорить ровным голосом, Валентина сжала кулаки. Однажды она кое-кого убила, собственными руками зажав ему горло, а Франсуа стоял рядом, давая советы, как и где надо давить.
Она пыталась мысленно связаться с ним.
Что мне делать? Когда тебя нет, к кому обратиться за помощью?
Франсуа учил ее, как вести себя в непредвиденных обстоятельствах.
«Никто из нас не важен настолько, насколько важно наше сообщество, – говорил он. – Если один из нас попадется или даже будет убит, остальные должны остаться и действовать».
Он давал Валентине жесткие приказы и заставлял помнить их так же, как клятвы.
– Если план срывается, создай новый. Не забывай, что при необходимости ты должна действовать без меня. Ты готова. – И он гордо улыбался. – Ты готова. Понимаешь это?
Валентина сломала сигарету, выпила крепкого черного чая, который так любил Франсуа, а ей он казался слишком горьким.
– Надо собрать всю команду, – сказала она. – Перегруппироваться. Надо, чтобы рядом с домом Л’Этуаль находился кто-то с дистанционным микрофоном и выяснил, что там происходит.
– Стоит ли прежде связаться с Пекином?
– При такой игре уже поздно. Они могут прислать кого-то нового присматривать за нами. Мы потеряем шанс, который упускать нельзя.
– Значит, ты назначаешь себя верховным жрецом? – спросил Уильям, намекая на другую клятву, которую все они приносили.
И пусть меня убьют пять молний, если я самовольно присвою власть.
– Нет, конечно, нет. На официальное место Пекин может назначить любого, кого захотят. Нам надо лишь закончить работу, начатую Франсуа.
Уильям посмотрел на нее, как на чужую.
– Ты готова вернуться к работе? Валентина, мы должны почтить память Франсуа.
– Сейчас не время. Далай-лама будет в Париже в субботу. У нас четыре дня, чтобы убедиться, что египетские черепки ему не достались.
Она положила руку на плечо Уильяма и посмотрела ему в глаза.
– Обещаю, мы достойно почтим его память, когда все закончится. Теперь для него лучше, чтобы мы сделали ту работу, ради которой он умер.
Франсуа с самого начала настороженно относился к этой работе, но не из-за себя, а из-за нее.
– Одно дело, когда враг неизвестен, – предупредил он всего два дня назад, – когда твоя жертва незнакомец. Но для тебя это будет самая трудная проверка. Тебе придется ожесточить свою душу, Валентина.
Всего двое мужчин на свете были ей небезразличны.
Франсуа Ли, спасший ее, ставший единственным отцом, которого она знала.
И еще Робби Л’Этуаль, который открыл ее сердце и стал единственным любовником, которого она приняла.
Теперь, мстя за смерть одного, ей, возможно, придется убить другого.
Глава 21
Жас схватилась за край парфюмерного органа и попыталась встать. Тело ее дрожало. Комната засветилась, словно залитая светом, источаемым флаконами духов, будто они ожили. Пятясь, Жас сделала первый осторожный шаг, потом второй. Наконец она остановилась в противоположном углу комнаты, прижавшись спиной к двери, готовая убежать.
Орган снова превратился в обычный рабочий стол.
Жас осмотрела неподвижные предметы, убеждаясь, что ничто не движется, ничто не колышется и не мерцает, что все пришло в норму. Только так она могла убедиться, что снова в сознании и страшное видение закончилось.
Согласно черно-белым часам из оникса и алебастра, прошло совсем немного времени. Пять или шесть минут, не больше.
Прошло так много лет с тех пор, как она почувствовала, что знакомый мир ускользнул от нее, и она увидела себя, или некую версию себя, живую и напуганную, в каком-то ином месте и времени. Но ощущение психического припадка незабываемо. Этот же длился дольше и был более детальным, чем те, что она испытывала в детстве. В сравнении с нынешним припадком те видения были отрывочными, словно какие-то провалы.
Жас не могла позволить такому случиться. Не сейчас, когда Робби пропал и полиция снует повсюду, когда она совершенно одна. Жас сползла вниз, села на смятые бумаги и стала колотить кулаком по полу.
Когда она была моложе, галлюцинации были соблазнительными и бессвязными, и когда они заканчивались, она редко помнила детали. Но это видение она запомнила полностью. Ни один из образов не исчез и не растворился. Она видела церковь во всех подробностях, слышала людей, ощущала запахи, и все совершенно отчетливо. Жас помнила, что именно думала та грустная женщина, что именно она видела…
Подожди. У нее было имя. У ее возлюбленного тоже было имя.
У Жас никогда не было галлюцинаций про людей, имена которых она знала. Но в этом видении она видела предка Л’Этуаля.
От грубого стука в дверь ее тело содрогнулось. Она вскочила и обернулась к двери, словно за ней стоял палач.
– Кто там? – отозвалась Жас.
Это оказался один из жандармов с улицы.
Жас открыла дверь.
– Инспектор занес это и велел отдать вам.
Полицейский протянул ей тонкий блокнот в кожаном черном переплете, на обложке которого Жас увидела инициалы РЛЭ, и в груди у нее что-то екнуло. Протянув руку, чтобы забрать блокнот, она заметила, что рука дрожит.
Жас прошептала слова благодарности.
– Вы в порядке? Чем могу помочь? Может быть, позвать кого-нибудь?
– Нет, – она улыбнулась. – Я в порядке. Благодарю.
Как только он ушел, Жас снова открыла французские двери, впустила свежий воздух и села за стол. Следующие пять минут она листала дневник брата, увлекшись чтением. Она остановилась на странице, написанной две недели назад: годовщина смерти мамы. В тот день Робби улетел в Нью-Йорк. Он был с ней на кладбище, а потом сказал, что у него встреча, но с кем он встречался, брат так и не сказал. Жас и не спрашивала.
Но вот перед ней имя, которое она не ожидала увидеть. Зачем ее брат встречался с Гриффином? Что он делает здесь, в Париже? Почему Гриффин встречался с Робби каждый день почти всю последнюю неделю?
Воспоминание об аромате захватило ее.
Она почувствовала запах Гриффина Норта еще до того, как повстречалась с ним, ей понравился его аромат до того, как она узнала его имя или услышала его голос. Он стоял позади нее на вечеринке. Мгновение она не оборачивалась, не пыталась отыскать его, просто дышала.
Позднее Жас узнала, что его одеколон был создан в тридцатых годах двадцатого века американским парфюмерным домом. Но в шестидесятых годах, еще до рождения Гриффина, его производство закончилось. Он был первым и последним мужчиной, которого она встретила с таким запахом. Когда Жас спросила, откуда у него эти духи, Гриффин признался, что нашел их в пляжном домике, который как-то летом снимали его дед и бабушка. Это был единственный предмет, забытый владельцами в ванной.
– Единственная вещь, которую я украл, – сказал он однажды.
Гриффину аромат не очень понравился, но он увлекся таинственной историей, почему в доме забыли именно эти духи. Потеряли?
Жас тоже подумала, что запах предполагал историю, но не о потере одеколона, а о его создании. Ингредиенты были такие же древние, как Библия: бергамот, лимон, мед, иланг-иланг, ветивер, циветта и мускус. Насыщенные растительные и животные аккорды, сливающиеся и создающие особый запах, который для нее навечно будет ассоциироваться с Гриффином, со временем, когда они были вместе, с удивлением и любовью. С избавлением от одиночества, а потом с гневом и печалью.
Еще долго после их разрыва она искала по блошиным рынкам, интернет-аукционам, покупая даже полупустые флаконы. У себя в спальне, в тайнике старинного шкафа, она хранила восемь флакончиков. Даже запечатанный, даже в темноте, одеколон испарялся, словно мгновения жизни. Со временем детали тускнеют.
Ни одной культуре не удалось создать духи долговечнее, чем египетские. Считалось, что их ароматы со временем только улучшались.
Стоп.
Египет?
Женщина в видении тоже думала о Египте.
Жас попыталась вспомнить, почему.
Ее возлюбленный был там убит.
Теперь боль этой странной женщины эхом отозвалась в сознании и слилась с ее собственной болью. Только возлюбленного Жас не убили, он ее покинул. Но не схоже ли это со смертью?
Как часто бывает, поначалу она восприняла отношения наивно, пока не поняла, что изнанка любви настолько груба, что даже легкое прикосновение к ней клочьями срывает кожу, заставляет тебя кровоточить, вызывая такую глубокую боль, что темнеет в глазах.
Жас только что окончила аспирантуру в Калифорнии. Гриффин защитил диссертацию в Йельском университете и получил завидную работу на престижных египетских раскопках. Команда археологов, спонсируемая Смитсоновским музеем, пользовалась магнитными датчиками для поиска и картографирования основных фараонских объектов в окрестностях Великого Порта в Александрии, Канобе и Гераклионе. Гриффин стал их первым новичком за многие годы.
Перед его отъездом они должны были провести неделю в Нью-Йорке.
Был теплый летний вечер, над озером спускались сумерки, отбрасывая длинные тени. Они зашли так глубоко в Центральный парк, что жужжание насекомых и птичий щебет заглушили городской шум. Они пили холодное белое вино, по озеру скользили лодки, весла лениво погружались в воду и почти не тревожили лебедей и диких уток. Пасторальную сцену украшали стайки бабочек, порхающих над большой поляной диких цветов справа от веранды.
Темой диссертации Жас была символика бабочек в мифологии, и она с удивлением заметила, как много видов и подвидов этих существ обитало в центре Манхэттена. Жас отметила серебристо-серую, почти перламутровую голубянку крушинную и радужную баттус филенор.
Гриффин не отреагировал. Он залпом выпил вино, посмотрел в сторону и голосом таким тихим, что ей пришлось наклониться, чтобы расслышать его, сказал, что не надеялся, что она будет ждать из Египта.
– Ждать чего? – спросила она, не понимая его.
– Ждать меня. Нас.
Черно-белая бабочка порхала так близко, что Жас смогла разглядеть семь круглых оранжевых пятнышек на ее крыльях. Она читала, что пятнышки никогда не соприкасаются и всегда располагаются так, чтобы между ними было расстояние.
– Почему нет? – Слова застряли во рту, словно бумага. Ей показалось, что она их пыталась выплюнуть, а не произнести.
– Ты ждешь от меня так много, а я никогда не смогу соответствовать тому, что ты видишь во мне.
Она его услышала, поняла каждое слово, но не смогла сложить их вместе, чтобы понять смысл.
Возможно, он почувствовал ее смятение.
– Твои большие надежды заставляют меня чувствовать себя ничтожным. Знаю, что всегда буду тебя разочаровывать. Я так жить не хочу. – Голос у него был несчастный.
– Ты это про свою диссертацию?
Жас месяцы ждала шанса прочитать ее. Гриффин постоянно откладывал момент, говоря, что не хочет показывать, пока полностью не закончит. Она это понимала. Жас знала, что у него были проблемы с темой, что исследование было очень интересным и что он не укладывался в сроки. Когда Гриффин перестал жаловаться, Жас подумала, что он закончил диссертацию.
Однажды утром, пока он спал, она прибиралась в гостиничном номере и увидела его диссертацию, торчавшую из рюкзака.
Она открыла первую страницу.
– «Я, Гриффин Норт, заявляю, что источники и имена, содержащиеся в работе «Греческое влияние на образ бабочки в эллинистический период египетской культуры: поиск перехода Гора в Эроса и Купидона и обратно», использованы в моей дис…»
Рядом с ней бабочка села на цветок красно-желтой лантаны и стала пить нектар, к ней присоединилась другая бабочка, черная с красными поперечными полосками и белыми пятнышками, но названия ее Жас не помнила. Воспоминания вдруг стали предельно важны.
– «Я, Гриффин Норт, заявляю, что источники и имена, содержащиеся в работе «Греческое влияние на образ бабочки в эллинистический период египетской культуры: поиск перехода Гора в Эроса и Купидона и обратно», использованы в моей диссертации с указанием на упомянутую работу».
Но все было иначе. Гриффин скопировал, целиком и без изменений, целые страницы того, что написала Жас, даже не упомянув ее имени.
Она постаралась убедить себя не расстраиваться. Его работа вовсе не была идентична ее диссертации. Жас не писала о греческом влиянии на культуру позднего царства Египта. Но он полностью воспользовался ее исследованием образа бабочки в греческой мифологии, чтобы связать этот символ с образом Эроса и Купидона. Гриффин использовал ее методику для своих выводов, что изображения бабочек в гробницах позднего периода были результатом эллинистического наследия.
Если бы он попросил, Жас охотно отдала бы Гриффину свою диссертацию. Без ученой степени ему не удалось бы сохранить место на раскопках, в котором он так нуждался. Его место было не в стенах академии, но в пустыне, среди песков. Аспирантура являлась трудным испытанием для каждого, но к нему она была особо жестока. Профессор, которому он ассистировал, знал, что это место ему нужно и что других мест не было, поэтому он воспользовался его безвыходным положением, навалив на него огромный груз работ.
Сидя на полу, Жас прочла всю диссертацию, пропуская некоторые места, но внимательно вчитываясь в другие. Дело было не в том, что Гриффин это сделал, но в том, что он не сказал ей.
Когда он проснулся, Жас потребовала от него объяснений, но они у него едва нашлись. Гриффин просто обвинил ее в том, что она без разрешения залезла в его бумаги.
– Если кто-нибудь узнает, тебя лишат ученой степени, обвинят в плагиате, – сказала она.
– Никто не узнает, если ты не скажешь. Собираешься это сделать? – выкрикнул он.
Вдруг она увидела перед собой чужого человека.
– Как ты мог сказать мне это?
Гриффин убежал в ванную, принял душ, оделся и ушел, не сказав больше ни слова, оставив ее с чувством вины за то, что она сделала. Ее поразило его стремление манипулировать, никогда прежде он ничего такого не делал.
Он позвонил в четыре часа и попросил о встрече в парке, в лодочном домике.
Жас ожидала, что он покается и извинится, и готова была простить ему все. Но бросить ее, вместо того чтобы исправить то, что натворил?
На следующее утро она выбралась из постели и помчалась в аэропорт. Она спряталась в доме бабушки на юге Франции, вспомнив только об этом месте. Первую неделю она каждый день ждала, что Гриффин позвонит или свяжется с ней по электронной почте. Каждую ночь Жас ложилась в постель и плакала в подушку в полном отчаянии. Засыпала она, только убедив себя, что завтра он позвонит, обязательно позвонит.
По утрам она просыпалась, злая на себя за то, что так в нем нуждалась, за то, что все еще ждала мужчину, такого слабого и не желающего даже побороться за нее. Вставала с мыслью, что откажется говорить с ним, если он позвонит. Если он пришлет ей письмо по электронной почте, она его удалит, не открывая.
Но потом она снова начинала ждать.
К концу августа решительность Жас ослабела, и с истерзанным сердцем она вернулась в Нью-Йорк.
В конце лета, когда бы Жас ни приходилось напоминать себе, что совершила смертельную ошибку, открывшись, доверившись кому-то, она исполняла придуманный ритуал.
Взяв один флакончик из своего тайника, она выключала свет, зашторивала окна и садилась на край кровати. Задержав дыхание, Жас наносила немного драгоценных духов на кончики пальцев, душила край воротника с обеих сторон шеи, потом проводила пальцами по одной руке вниз, по другой вверх, подносила руки к лицу и вдыхала аромат, позволяя ему проникать глубоко и ранить ее.
Могущественный аромат обволакивал и топил ее, убаюкивал и заставлял верить, что она все еще с Гриффином, что она снова нашла по-настоящему родную душу.
Потом Жас открывала глаза, оглядывала спальню, красивые шторы из дамасского шелка, рельефы старинных роз на стенах и дюжины мерцающих флаконов Л’Этуаль на туалетном столике. В зеркале она не видела себя, лишь пустоту позади, где на мгновение воображала Гриффина.
Этот ритуал был наказанием, и чтобы вечно помнить, как глупо верить в мечты, она позволяла себе вспомнить больше. Первое свидание в бабушкиной спальне. Спускались сумерки, и, утомленная любовью, она слушала его рассказ о платоновских половинках, которые ищут друг друга по свету.
«Мы эти половинки…» – сказал он.
– Ames soeurs, – повторила она по-французски.
– Ты была слишком ранима, когда повстречалась с ним, – сказала бабушка, пытаясь утешить ее. – Ты индивидуалистка и слишком впечатлительная, слишком молодая. Он чересчур глубоко проник тебе в душу. Чтобы от него избавиться, тебе придется постараться. Но со временем ты справишься.
Жас постаралась. Гриффин стал для нее пройденным уроком, картой опасных жизненных ситуаций.
Но как бы ни была она счастлива в отношениях с другими мужчинами, глубокая связь с Гриффином преследовала ее.
И вот он в Париже. Почему? В дневнике Робби напротив его имени стоял телефонный номер. Жас заколебалась. Позвонить ему спустя десять лет? Услышать его голос? Почему это имеет для нее значение? Их связь друг с другом закончилась давно, очень давно. Испарилась. Пропал Робби, и прежде всего ее должно волновать именно это, а не прошлое.
Жас набрала номер.
– Алло?
От звука его голоса она оцепенела. Ее унес поток головокружительных чувств. Она попыталась вынырнуть на поверхность, сказать что-то, снова обрести голос над ревом воображаемого бушующего океана. Прошло так много лет после их разговора. Вдруг она вспомнила его спину, когда он уходил от нее в последний раз.
– Гриффин, – произнесла она. – Это Жас.
Она услышала, как у него перехватило дыхание, и ей это очень понравилось. Хотя бы так.
Глава 22
Ветер стих до легкого бриза, и две пары велосипедистов из Лондона, путешествующие вместе, наслаждались передышкой и полдником на берегу реки. Последние три дня исследования по берегу сорокакилометровой дельты реки, усыпанной островами и обрамленной болотами. Здесь было все, что обещал им турагент: просто рай для наблюдения за птицами, превосходная рыбалка, а когда они слезали со своих велосипедов, то посмотреть в старинных городках тоже было на что. У Сильви была ученая степень по французской истории, и она развлекала всех анекдотами, всегда приправленными сальными или страшными подробностями. Ее муж Боб шутил, что она была ходячим архивом темных сторон истории.
– Во время Французской революции, – рассказывала она теперь, – в 1793 году здесь победили якобинцы, что было очень важно, но прославились эти места сотнями тысяч сыгранных здесь свадеб.
– Почему у меня такое ощущение, что все не так просто, как свадьба между Бушем и Чени? – произнесла Оливия.
Все рассмеялись, и Сильви продолжила:
– Так якобинцы называли метод казни. Революционеры, выступавшие против религии, связывали мужчин и женщин, в основном священников и монашек, а потом ставили их в лодку, вывозили на середину реки и крестили их одновременно, бросая в воду, где они тонули.
Когда она замолчала, все посмотрели на сильное течение реки, устремившейся на север, в направлении моря.
– Название «Террор» возникло неспроста. – Наклонившись, Сильви опустила пальцы в воду, словно омывая их после своего рассказа. На камушке в воде заиграло солнце… Она присмотрелась: неужели из-под него торчит кредитная карточка? Нет, это не камень, это промокший бумажник.
– Что там у тебя? – спросил Боб, подойдя к ней.
– У кого-то большие неприятности, – сказала она, показав находку.
– Когда вернемся в город, надо занести его в полицию.
– Тут для полиции есть кое-что еще, – послышался голос Джона неподалеку. – Посмотрите.
Он держал в руке черный мокасин.
– Не обязательно, чтобы этот ботинок имел отношение к бумажнику, – сказала его жена Оливия. – Ты такой подозрительный.
Боб обследовал бумажник.
– В ботинке есть этикетка?
– Да. Д.М. Уэстон.
– Клянусь, эти вещи принадлежат одному человеку.
– Но ботинки Уэстон может купить каждый. Мы же во Франции, – сказала Оливия.
Сильви встала на защиту мужа.
– Дорогие ботинки, дорогой бумажник, – заметила она. – Выброшенные на берег Луары на расстоянии четырех футов друг от друга.
– В бумажнике есть имя? – спросил Джон. – Кажется, в ботинке под язычком есть инициалы. Насколько надо быть богатым, чтобы иметь ботинки с собственными инициалами?
– Достаточно богатым, чтобы жить в одном из самых престижных районов Парижа, – сказал Боб. – Инициалы РЛЭ?
Джон удивленно поднял брови.
– Значит, это один и тот же парень, – наконец произнес он. – Думаю, нам лучше найти полицейского.
Глава 23
Когда он вошел в кафе, Жас увидела его раньше, чем он ее. Легкая походка осталась неизменной, она помнила, как грациозно он двигался, несмотря на рост. Губы Гриффина были сомкнуты в тонкую линию, а серо-голубые глаза отливали цветом взволнованного моря. Но когда он ее заметил, то улыбнулся все той же знакомой ей странной улыбкой, когда правый уголок губ поднимался выше левого. Волосы его, пронизанные серебряными прядями, все еще были густы и волной спадали на лоб. Он слегка склонил голову влево, а брови едва заметно приподнялись. Одним этим движением он выразил свои чувства к ней, и она вспомнила ощущение их принадлежности друг другу.
За последние несколько часов, представляя себе, как это будет, Жас не думала, что он без слов обнимет ее. И вот, без каких-либо колебаний, она в его крепких объятиях.
Она вдохнула его запах, невероятно, его прежний запах.
– Я так сожалею, – сказал он, отпустив ее. – Мы его найдем, я точно знаю.
Они сели. Несмотря на перелет, на шок от известия, что Робби пропал, и на то, что полиция нашла в мастерской неопознанный труп, у нее внутри что-то всколыхнулось. Гриффин рядом с ней, не отпускающий ее своим пристальным взглядом. Почему он так тянется к ней? Словно не было всех этих лет. Когда он ее бросил, Жас так растерялась, так разозлилась, что никогда больше не хотела его видеть. Теперь он здесь, и она нуждается в его помощи.
Подошел официант, и они заказали кофе.
– Я сожалею, – снова произнес Гриффин.
– Почему ты извиняешься? Неужели ты мог как-то предотвратить то, что случилось?
Он пожал плечами:
– Нет, возможно, нет, но я там был, только что ушел. – Он не отводил от нее взгляда.
– Как долго ты в Париже? – спросила Жас.
– Несколько дней. – Он положил руки на стол.
Годы работы с камнем и песком оставили свои следы, и она представила, каким жестким будет его прикосновение к ее коже.
– По делам?
– В некотором роде. Когда Робби узнал, что мы с женой разошлись, то попросил меня приехать и помочь кое в чем.
– Вы с Робби по-прежнему друзья? Он никогда о тебе не упоминал.
– Мы поддерживаем отношения. Я за тобой тоже следил. – Снова улыбка, теперь слегка печальная.
– В чем ты ему помогал?
– Он кое-что нашел и хотел, чтобы я помог ему выяснить, что это.
– Хватит загадок. Ты так скуп на подробности. – Вспомнив эту его особенность и то, как это ее злило, она почти улыбнулась, но тревога взяла верх. – В чем надо было ему помогать?
– А он тебе не сказал?
Она помолчала, вспоминая последнюю встречу с братом и их разговор в склепе мамы.
– Кажется, он пытался, но мы снова поссорились.
– Он мне и об этом рассказал.
– Неужели?
– С четверга мы проводили вместе по двенадцать-четырнадцать часов. Много говорили.
– Тогда тебе известно, в каком состоянии Дом Л’Этуаль?
Официант принес кофе, и, выпив свой слишком быстро, Жас обожгла язык. Боль показалась ей благодатным спасением от переживаний.
– Он надеялся, что его находка покроет часть долга.
– О чем мы разговариваем? Что он нашел? Христа ради, скажи мне.
– Когда Робби принял дела после отца, в мастерской был полный беспорядок. Ты это видела?
Она кивнула.
– Он сказал, что все выглядело так, словно отец пытался что-то вспомнить и разбросал все, чтобы найти это. В одной куче он отыскал маленькую коробочку с керамическими черепками. Он провел некоторое расследование и выяснил, что они из Древнего Египта. Тогда Робби приехал ко мне в Нью-Йорк, и я согласился помочь. Я смог понять, что прежде это был маленький круглый флакон, относящийся к династии Птолемеев, наполненный густым веществом. Флакон был украшен иероглифами, рассказывающими историю влюбленных, которые пользовались его содержимым, чтобы вспомнить свои прошлые жизни и найти свои ба, свои… – Он произнес египетское слово.
– Родственные души, – закончила она за него, вспомнив историю, рассказанную отцом им с Робби о древней книге рецептов и о духах, найденных в Египте двести лет тому назад. Потерянное сокровище Л’Этуаль.
– Жас, семейная легенда не выдумка. Робби отыскал доказательство.
– Доказательство чего? – Она пальцем обвела край чашки, почувствовав ее гладкую овальность. – Подделки приносили большой доход даже в восемнадцатом веке. Под такую историю можно было продать очень много духов. Не существует ароматов, способных вызывать…
Она замолчала, вспомнив то, что случилось с ней в мастерской.
Некоторые врачи выдвигали теорию, что определенные запахи способны вызывать психические приступы. Ученые в Бликсер Рат проводили испытания на ней, но обонятельной реакции не обнаружили.
Гриффин взглянул на нее с беспокойством. Он всегда понимал ее очень глубоко и быстро реагировал на изменение настроения и мыслей. И то, что он до сих пор был способен на это, сильно удивило ее.
– В чем дело, Жас?