Черный легион Сушинский Богдан

26

Едва Штубер успел ознакомиться со своим новым кабинетом, расположенным на втором этаже старинного особняка недалеко от центра Подольска, как на столе его ожил телефон. Звонил начальник местного отделения гестапо оберштурмбаннфюрер[15] Роттенберг.

– Господин Штубер? Ходят слухи, что вы со своими людьми наконец оставили в покое стены и башни старой цитадели и прочно обосновались во вполне цивилизованном особнячке.

– Можете считать, что под вашим крылом. Запоздалое признание, господин оберштурмбаннфюрер. Полагаю, что о моем переходе на «зимние квартиры» вам известно с минуты его замысла.

– Ну уж: «с минуты замысла». Служба гестапо всесильна – спора нет. Но не настолько. Не вам ли знать об этом, Штубер? Кстати, о всезнайстве… Фамилия такая, русская, Рашковский, вам известна?

Просто так фамилии не возникают. Из любопытства о них тоже не спрашивают. Но если назвали – уверены, что знакома. Штубер помолчал время, вполне достаточное для того, чтобы память перемолола сотни известных ему фамилий – тайных агентов, полицаев, партизан, подпольщиков, старост.

«Что за идиотская манера: выдавать фамилию, не привязывая ее к обстоятельствам?!»

– Не имею чести, как говаривали в таких случаях русские дворяне. Какой-нибудь несостоявшийся поручик, из бывших белогвардейцев?..

– Напротив, из бывших красных. Только что прибыл к нам из Ровно, из ставки гаулейтера, с отличной рекомендацией, в звании майора вермахта. На должность начальника областного управления полиции. До этого он уже несколько месяцев был начальником районной полиции.

– Начальниками районных полиций теперь становятся русские майоры вермахта? Что-то новое.

– Не сказал бы, – спокойно, с ленцой возразил Роттенберг. – Вся беда ваша в том, что вы никогда не чувствуете недостатка в информированности. А между тем времена меняются. Многие русские давно стали немецкими офицерами, командуя охранными ротами и батальонами, награждены орденами за службу в зондеркомандах, полиции и далее гестапо. Лично я знаю уже троих русских, которым присвоили чины офицеров СС.

– Вот как? Теперь они политруки СС? – злорадно хохотнул Штубер. – Такой информации мне явно не хватало. Однако вернемся к Масловскому, господин оберштурмбаннфюрер, – жестко предложил он, не опасаясь показаться некорректным.

– Рашковскому, – недовольно уточнил гестаповец.

– Я знаю, что уже пятые сутки подряд вы отказываете себе в удовольствии допросить этого самого Беркута. Хотя и требовали никому не отдавать его, никуда не увозить и даже не переводить в гестапо, а главное – не отправлять на виселицу. Попытаетесь хоть как-то объяснить свою привязанность к партизану?

– Все рассчитано. Беркут ждет встречи со мной. Надеется, что в последний момент его старый знакомый Штубер вмешается и спасет. При этом готовится к моим допросам. Я же, в свою очередь, изматываю Беркута ожиданием и неведением. При этом внимательно слежу за его настроением. Так что пусть ждет моего появления, как второго пришествия Христа.

– Ну да, на харчах рейха, – проворчал Роттенберг. И Штубер не воспринял его слова как шутку. Он знал, что Роттенберг вырос в семье обедневшего многодетного помещика. И «дармоедство» кого бы то ни было воспринимал очень ревностно. Иное дело, что в дармоедстве он склонен был подозревать большую часть мира.

– Ничего, хлеб наш – да окупится, – успокоил его Штубер. – Обрабатывайте Беркута основательно. Только без уродств. И постоянно держите при себе… Он нам еще понадобится, этот горький плод войны.

– Будем надеяться. Но уже сейчас всплывает интересная деталь. Знакомясь с личным делом майора Рашковского, я, к своему удивлению, обнаружил, что в прошлом он, тогда еще старший лейтенант Красной армии, был командиром роты прикрытия тех самых дотов, в одном из которых держал оборону ваш Беркут, то есть лейтенант Громов.

– Что-что?! Командир роты прикрытия? Простите, господин оберштурмбаннфюрер, но… этого просто не может быть.

Роттенберг терпеливо промолчал, однако по его нервному кряхтению Штубер определил, что оберштурмбаннфюрер еле сдерживается, чтобы не одернуть его.

– Но согласитесь, господин оберштурмбаннфюрер, слишком уж это неожиданно.

– Вам приходилось встречаться с ним?

– Если это тот самый командир роты, который упустил меня при переправе через Днестр. После неудавшейся операции по захвату моста.

– Ну да, я должен помнить все проваленные вами операции начиная с 1939 года!

Теперь уже помолчал Штубер. Оберштурмбаннфюрер своего шанса не упустил.

– Давно он в наших краях, этот Рашковский?

– Прибыл две недели назад. До сих пор им занималось управление полиции. Мне же просто недосуг было полистать его дело. Знаете, биографии «неофитов рейха» на удивление однотипны: сын бывшего помещика, бывший куркуль, неудавшийся вор-рецидивист, бывший заключенный сталинских концлагерей, жертва большевистских партийных чисток. А тут вдруг изюминка. Я, конечно, сразу же вспомнил о вас. Так что цените дружбу, Штубер, цените.

– Как он вообще оказался в вермахте? Кто его вербовал?

– Знаю, что перешел добровольно, уже где-то под Воронежем. Подробности Рашковский изложит вам лично. Судя по документам, испытан в боях. Прошел подготовку в специальном лагере на территории Белоруссии, причем оказался довольно способным курсантом. Рассматривается как возможный резидент немецкой разведки на территории Правобережной Украины. В случае непредвиденных обстоятельств, естественно…

«А ведь под непредвиденными обстоятельствами он подразумевает отступление войск с Украины, что как раз вполне поддается предвидению», – ухмыльнулся Штубер.

– Предлагаете начать вербовку Беркута через бывшего комроты, друга-фронтовика? Сюжет банальный, но, согласен, довольно часто срабатывает. Очевидно, потому, что в нем есть нужная в таком процессе доля сентиментальности. Только сначала я бы хотел встретиться с Рашковским и присмотреться к нему при свете своей настольной лампы.

– Через полчаса будет у вас. Он находится в управлении полиции и ждет звонка из моего учреждения. Где сейчас Стрелок-Инквизитор? Не ожидал, что он столь удачно выйдет на Беркута.

– Сработала его легенда. В конце концов «летчику» подсказали, где ночует партизан. Буду представлять его к награде и к чину унтер-офицера.

– Считаете, что выводить его из игры еще рано? – Анализ обстоятельств, при которых был взят Беркут, свидетельствует, что Стрелок-Инквизитор не раскрыт. Таких агентов следует использовать до последней возможности. Он получил задание с той же легендой проникнуть в десантную группу, которой, по нашим сведениям, командует некий младший лейтенант.

– И через нее – в отряд Иванюка. Это мне известно.

– Стрелка-Инквизитора спасают холодный, твердый расчет и удивительное чутье на опасность. Если он почувствует, что все его козыри вышли, то попытается уйти или покончит с собой. Этот покончит. Но я понял, что у вас появился интерес к нему.

– Хотелось бы еще раз использовать его в лагере для военнопленных. Нет, не в том, где он в свое время был. В другом. Начальник лагеря подозревает, что там создана подпольная группа, имеющая связь с партизанским отрядом. Конечно, можно было бы основательно почистить лагерь, но его «курортники» работают на заводе. Все специально отобраны, имеют определенную квалификацию. Пускать их в расход нужно расчетливо. И только зачинщиков.

– Но все же будет благоразумнее дать Стрелку-Инквизитору еще две недели. Все равно долго в лагере он задержаться не сможет. Партизаны по рации свяжутся с Москвой, запросят, был ли в одном из недавно сбитых самолетов такой стрелок, и все раскроется. Теперь его задача – установить местонахождение базы, заманить в ловушку или уничтожить командира отряда и рацию. С условием, что в ходе операции он тайно будет истреблять партизан. Любыми способами. Без этого он не мыслит себе никакого задания.

– Хорошая черта для «Рыцаря Черного леса». – К разговору о лагере военнопленных Роттенберг счел возможным не возвращаться. – У меня на примете есть еще двое русских. Думаю, они удачно пополнят вашу группу.

– Благодарю, господин оберштурмбаннфюрер. Только вчера мне прислали троих людей прямо из Берлина, после подготовки в тренировочном лагере под Штутгартом. С рекомендацией Скорцени: использовать в качестве инструкторов для подготовки диверсантов. Насколько я понял, моя группа рассматривается в Берлине как база для создания здесь, на оккупированной территории, учебного лагеря разведчиков и диверсантов, где бы они могли проходить соответствующую практику.

– Значит, все трое прошли через абвер, – голос Роттенберга сразу же стал язвительно-жестким. – Но господин Ранке не счел нужным сообщить мне об этом.

– Вчера вы были в отъезде. Очевидно, только поэтому, – Штуберу очень не хотелось оказываться сейчас между двух огней. Пусть свои рыцарские турниры местные отделения абвера и гестапо проводят без его участия.

27

Ольбрихт выждал ровно месяц. Через тридцать суток, час в час, он явился в кабинет генерала Фромма и напомнил ему о сроке, который тот определил для основательного разговора с ним и генералом Беком.

– А по какому делу? – как ни в чем не бывало поинтересовался командующий армией резерва, набирая чей-то номер телефона. – Связано со службой – да, нет?

Ольбрихт плотно сжал зубы и внимательно всмотрелся в почти квадратное, загрубелое лицо Фромма. Некрасивое, вечно шелушащееся, с грубыми, незавершенными чертами, оно выдавало в генерале человека, лишенного каких бы то ни было комплексов, не говоря уже о способности к угрызению совести. Армию он обожал только за то, что мог вести себя в ее сферах как индийский слон на лесоповале.

Начальник Общеармейского управления выждал, пока Фромм убедится, что номер, который он набрал, не отвечает.

– Вы сами назначили эту дату. В связи с нашим разговором месячной давности.

– Насколько я помню, никаких обязанностей перед генералом Беком у нас не было. Неоплатных долгов тоже – да, нет?

«Да ведь он провоцирует меня, – мысленно вскипел Ольбрихт. – По-садистски требует, чтобы я сформулировал тему беседы, твердо зная при этом, что не решусь, да не в этом суть, просто физически не смогу сформулировать ее. Не могу же я сказать: «Примите нас по делу о заговоре против фюрера. Если помните, мы давно собирались обсудить, как получше свергнуть Гитлера и захватить власть в Германии»!

И все же Ольбрихту не оставалось ничего иного, как вежливо улыбнуться.

– Ни у вас, ни у вермахта в целом никаких особых обязательств и долгов перед бывшим начальником Генерального штаба нет. С вашего позволения, мы обсудим некоторые аспекты операции «Валькирия».

– Ах, «Валькирия»…

«Слава Богу, что хоть не спросил, что это за операция», – облегченно вздохнул Ольбрихт.

– Считаете, что в этом еще существует какая-то необходимость? – вновь, как ни в чем не бывало, спросил Фромм, оставив наконец, после третьей попытки, в покое телефонный аппарат.

«И хоть бы сыграл при этом удивление. Или попытался «припомнить».

– Существует.

– План при вас?

– Так точно.

– А генерал Бек?

– Ждет в приемной.

– Ну что ж, раз уж пришло время. Сюда его, «валькириста».

От этого фельдфебельского «сюда его» Ольбрихта покоробило. Но сейчас ему было не до этикета. Он опасался, как бы Фромм не перенес срок встречи еще на месяц. Хотел бы он знать, зачем ему вообще понадобились эти тридцать суток? Выждать, не начнутся ли аресты «валькиристов»? Сориентироваться в том, кто привержен идеям группы Бека? Элементарно набить себе цену? Ведь Фромм понимал, что без его участия превратить штаб командования армией резерва в штаб армейского бунта невозможно. Как и поднять части армии резерва.

«Интересно, какой пост он потребует за участие в операции? – размышлял Ольбрихт, направляясь к себе. – Каждый раз, когда дело доходит до вербовки очередного генерала, с ужасом думаешь о том, какую цену он запросит. И не окажется ли пост, на который он метит, занятым. Делаем святое дело, балансируем на грани гибели, как канатоходцы над Ниагарским водопадом, а все равно без дележа портфелей не обходится. Уже сейчас. Что будет потом?!»

Бека командующий принял вежливо. Даже отдал ему честь, вытянувшись по стойке «смирно». В прошлый раз будущий президент явился к Ольбрихту в гражданском, и сразу стало ясно, что вид у него не президентский. Не говоря уже о генеральском. Худощавое, с запавшими щеками лицо, темно-коричневые «почечные» круги под глазами, высокая сутулящаяся фигура…

Разговаривая с ним вчера по телефону, Ольбрихт попросил, нет, потребовал, чтобы сегодня он явился в мундире генерал-полковника. Иначе его здесь не станут воспринимать всерьез даже обер-лейтенанты. И Бек подчинился. Теперь Фромм видел перед собой бывшего начальника штаба вермахта. В недалеком прошлом – своего непосредственного начальника. Это срабатывало. Правда, о том, что Беку предначертана роль президента новой Германии, Фромму еще не было известно. И, возможно, это к лучшему. Еще не ясно, как он отнесется к такому назначению.

Ольбрихт сразу же дал понять, что беседу поведет генерал-полковник Бек. Он всего лишь присутствует.

– Я рад, что вы с пониманием отнеслись к тем патриотическим порывам, которые собирают нас вокруг идеи спасения Германии, – пожал руку Фромма будущий президент. – Уже ни у кого из мыслящих генералов не осталось сомнения, что рейх находится на той крайней черте, за которой наступает крах.

Садясь без разрешения хозяина кабинета, Бек вежливым жестом указал Фромму на его кресло. Но у командующего хватило такта выйти из-за своего рабочего стола и сесть в кресло напротив Бека.

– Господин командующий еще не посвящен в детали операции «Валькирия», – напомнил «президенту» Ольбрихт, устраиваясь чуть поодаль, за столом для совещаний.

Бек сделал удивленное лицо.

– Но почему?! Впрочем, исправить это несложно. Главное – не план операции. Мы-то с вами, генерал, штабисты, отлично знаем, как быстро могут меняться самые надежно отработанные планы. Главное – чувство ответственности перед Германией.

В приемной зазвонил телефон. Еще через минуту в двери появился адъютант Фромма, но командующий приказал в течение получаса никого не пропускать к нему. Адъютант исчез так же молча, как и появился.

Фромм выжидающе перевел взгляд на Ольбрихта – тяжелый взгляд человека, у которого нет решительно никакого желания выслушивать назидательные речи. Единственное, что он приемлет, – абсолютная ясность в том, к чему его пытаются склонить.

– Ситуация на фронтах и в самой Германии такова, – продолжил Бек, – что необходимы самые решительные меры, чтобы изменить ход событий. Мы восстановили против себя всю Европу, весь Запад.

– И каким же образом вы намерены изменить ход событий? – бесцеремонно прервал его Фромм. – Потребовать от фюрера изменить свои взгляды на политику в отношении Англии – да, нет?

– Изменить взгляды – этого уже мало. К тому же не ясно еще, согласится ли изменить их сама Англия. В общих чертах план возрождения Германии выглядит так. Мы меняем руководство…

– Но каким образом? – упорствовал Фромм.

– Позвольте об этом чуть позже. Когда речь зайдет об операции «Валькирия». Так вот, сменив руководство, мы заключаем перемирие с Америкой и Англией. Решаем проблему Франции, причем таким образом, чтобы, учитывая интересы французов, не ущемлять интересы Германии.

Фромм по-лошадиному мотнул головой в знак согласия. С Францией у него была полная ясность.

– Мы заявим англо-американцам, что готовы полностью отвести свои войска к западным границам рейха, при их обязательстве прекратить авианалеты на германские города и вообще прекратить какие-либо враждебные действия. После чего можно будет вести переговоры о конструктивном мире в рамках Соединенных Штатов Европы.

– Американцам такое определение – Соединенные Штаты Европы – может, и понравится. Но только не англичанам, а тем более – не французам.

– Но это довольно далекая перспектива, генерал, – с укоризной объяснил командующему Бек. – Вопрос не одного года. Пока же речь пойдет о мире на Западе, который бы позволил сосредоточить силы германских войск против главного и общего врага – российских коммунистов-азиатов и жидо-большевиков. Но и здесь, на Востоке, нам уже не следовало бы продолжать активные наступательные операции, а определиться с границами интересов рейха.

– В этом есть смысл, – согласился Фромм.

Бек поднялся, подошел к висевшей на стене огромной карте и, одернув френч, уверенно прошелся по ней дрожащим указательным пальцем.

– Все еще удерживая существующие ныне позиции, мы, силами резервных частей, пленных и трудовых батальонов из местного населения, могли бы подготовить укрепленную линию, пролегающую от Мемеля на севере, по реке Висле через Карпаты и вплоть до устья Дуная. Таким образом подготовили бы запасной рубеж, на котором окончательно смогли бы удерживать линию фронта. Режимы, пришедшие к власти в возрожденных Франции, Дании, Бельгии и Голландии, не говоря уже о наших восточных союзниках, вынуждены будут – при хотя бы моральной поддержке американцев и англичан – подтянуть свои войсковые соединения к этому славянскому валу.

– Из-за которого, приведя в надлежащий порядок тылы и резервы, перегруппировав войска, уже к лету следующего года могли бы начать новое решительное наступление по всей линии фронта, – неожиданно завершил его прожект генерал Фромм.

– Если позволит ситуация, – дипломатично согласился Бек.

Он говорил недолго, но достаточно вдохновенно. Чувствовалось, что не военно-политическое обоснование к плану «Валькирия» он цитирует, а выговаривает то, что давно тревожит душу.

– Так вы хотите предложить этот план фюреру – да, нет? – чары, основательно подействовавшие на Ольбрихта, генерала Фромма совершенно не коснулись. Он нависал над столом, оставаясь невозмутимым, как заледенелая скала над фьордом.

– Нет. Уже хотя бы потому, что это бессмысленно, – парировал Бек. – Мне хорошо известно, что нечто подобное ему уже не раз предлагали другие высшие чины рейха.

– Он и сам мог бы додуматься до такого решения, будь у него голова на плечах, – добавил Ольбрихт, чувствуя своим долгом прийти на помощь соратнику.

– Не вы первые вынашиваете подобные идеи, – мрачно заметил Фромм, словно не расслышал, что именно в этом Бек ему только что сознался. – Прекратить войну на западе, перебросив войска на восток. Избавиться от нескольких врагов, чтобы достойно выступить против того, кто действительно является врагом. И не только рейха. Это же так просто.

– Настолько просто, – подхватил Бек, – что потомки нам не простят, если не вмешаемся в ход событий и не спасем Германию от краха.

– Мне наплевать на то, что скажут потомки, – как бы про себя проворчал Фромм. – Для меня куда важнее, что думаю по этому поводу я сам – да, нет? Возможно, ваш план и ваша операция «Валькирия» чего-то и будут стоить. Но лишь после того, как будет выполнено одно предварительное условие.

Командующий в упор посмотрел на своего заместителя и на генерала Бека.

Оба молча ожидали, что он скажет.

– Я что, должен назвать вам это «предварительное условие»? – повысил голос Фромм. Хотя в этом не было никакой необходимости. Он и так звучал до вульгарного требовательно и даже грубо.

Бек и Ольбрихт переглянулись.

– Считаю, что было бы справедливо, если бы вы все же назвали его, – молвил Бек.

Глаза Фромма наливаются кровью. Он почти уверен, что Бек отлично понимает, какое именно условие имеется в виду. Но при этом умышленно провоцирует его, заставляет произнести вслух то, что произносить никак не хотелось бы. Тем более что и так все ясно.

– Что вам непонятно из сказанного мною? – почти рычит Фромм. И его громадная фигура, приподнимаясь, зависает уже не только над столом, но, кажется, над всем кабинетом. – По-моему, я очень четко выразился, что ваш план мог бы быть – подчеркиваю: мог бы быть – вполне приемлемым, но лишь при одном известном вам условии. Благодаря которому мы должны стать свободными в своих действиях.

Ольбрихту вдруг показалось, что Фромм вот-вот поднимется и выйдет из кабинета. Или же выставит их, поскольку хозяин все же он. В любом случае переговоры, которых Ольбрихт столько ждал и на которые они с Беком так рассчитывали, сейчас, буквально через минуту, будут сорваны.

– Генерал-полковник Фромм имеет в виду, – как можно спокойнее, почти беззаботно, объясняет Ольбрихт будущему президенту Германии, – что план «Валькирия» осуществим лишь в том случае, когда будет устранен фюрер. – Он взглянул на все еще багровое лицо Фромма и машинально уточнил. – То есть устранен от власти.

При этом Ольбрихт даже не заметил, что слово «устранен» не совсем увязывается со смыслом фразы. Это не одно и то же, что «отстранен».

– Теперь ясно, – иронично признает Бек.

– Я верно определил ваше условие, господин Фромм? – поинтересовался Ольбрихт, сохраняя вполне дипломатичную мину.

– Я всего лишь имел в виду предварительное условие, – уточнил Фромм, окончательно поставив в тупик обоих генералов. – Которое непременно должно быть выполнено. А уж вы сами подумайте, каким образом оно может быть выполнено – да, нет?

«Если бы Фромм знал, что мы так до сих пор ни разу и не заговорили о физическом устранении фюрера, – прощающе подумал Ольбрихт, – что между нами еще ни слова не произнесено о покушении на того, кто привел страну к катастрофе, сведя на нет усилия миллионов немцев по возрождению Германии из пепла Первой мировой, он бы, конечно, простил нас».

– Само собой разумеется, – поддержал он Фромма, спасая ситуацию. – Высказанное вами условие, господин командующий, является непременным основанием для начала операции «Валькирия». О наших возможных действиях мы немедленно проинформируем вас.

28

На небольшой станции неподалеку от Читы Курбатов остановил неуклюжего, истощенного с виду солдатика, спешившего с двумя котелками кипятка к воинскому эшелону. Паровоз уже стоял под парами, и солдату, очевидно, боясь опоздать, тем не менее застигнутый врасплох окриком капитана, остановился и, сжавшись от страха, замер прямо посреди колеи, словно пойманный дезертир.

– Вы из этого эшелона?

– Так точно, – едва слышно пролепетал он побледневшими губами. Перед ним стояли два офицера и несколько рослых крепких солдат. Холеные и суровые, они, возможно, показались рядовому особистами или смершевцами.

– Почему не представились?

– Красноармеец Кичин.

Курбатов прошелся взглядом по обвисшей форме солдата с полупротертыми локтями и коленками, запыленным, давно не знавшим крема, сапогам. Отчего Кичин окончательно сник и словно бы врос в землю вместе со шпалой, на которой стоял.

– Охраной командует лейтенант Слоненков? – назвал Курбатов первую пришедшую на ум фамилию.

– Никак нет, младший лейтенант Цуганов.

– А, ну да, правильно: Слоненков – это ведь помощник военного коменданта станции, – спокойно продолжал провоцировать его Курбатов. – Вас там семнадцать человек?

– Двадцать два.

– Целый взвод? Теперь станет еще больше. Посланы на подкрепление. К фронту будем двигаться вместе.

– Так я пойду предупрежу младшего лейтенанта, – обрадовался Кичин возможности поскорее ускользнуть – страх перед офицерами у него уступал разве что страху перед смертью.

– Предупредите. Мы же подождем своего бойца.

Кичин поднырнул под один из трех стоящих на запасном пути вагонов и исчез.

– Думаете, он ничего не заподозрил? – осторожно поинтересовался Тирбах, присел и еще какое-то время пытался проследить путь красноармейца.

– Когда операцию приходится разрабатывать на ходу, экспромтом, случается всякое. Главное, не дать младшему лейтенанту времени на размышления.

– Их втрое больше, – заметил Реутов. – Тем почетнее будет победа – это ясно. И все же…

Они обошли пустые вагоны и увидели, что под свист паровозного гудка эшелон отходит. Мигом окинув взглядом платформы с техникой и теплушки, Курбатов определил, что состав действительно важный и отправляется, конечно же, на фронт. Убедившись, что японцы нападать не собираются, красные решили перебросить бездействующую технику поближе к Волге. Резонно. Генерал Семенов прав: отказавшись от активных действий, японцы по существу стали союзниками большевиков.

А еще Курбатов успел заметить, что охрана рассредоточена по трем теплушкам, расположенным в голове, хвосте и посередине эшелона.

– В последний садитесь, товарищ капитан, – выручил их выглянувший из среднего вагона Кичин. – В последний, а то отстанете! Я доложил!

«Сам Бог тебя послал, солдатик», – мысленно поблагодарил рядового Курбатов.

Именно его крик привел в замешательство вскочивших на ступеньку последними часового и старшего этой теплушки, младшего сержанта. Появление группы капитана Курбатова – по документам все они оставались под своими фамилиями – эти двое восприняли как должное, решив, что все делается с позволения командира взвода.

В вагоне оказалось шестеро солдат, которые, как только эшелон тронулся, улеглись: кто на нары, кто на тюки с солдатскими одеялами и обмундированием. Еще один красноармеец стоял на посту в заднем тамбуре. Командир этого отделения младший сержант Тамтосов – худощавый широкоскулый якут – встретил появление капитана и его группы с полнейшим безразличием. Офицерские знаки различия абсолютно никакого впечатления на него не производили, а чувство предосторожности, похоже, напрочь отсутствовало.

– Старшим охраны эшелона назначен я, капитан Курбатов, – сразу же уведомил его князь, дабы упредить любые недоразумения. – Младший лейтенант Цуганов поступает в мое распоряжение.

– Плохо будет младшому, – покачал головой якут. – Очень любит быть командира, да…

– Думаете, станет возражать?

– От Хабаровска идем. Хозяин эшелона – как хозяин тайги.

Усевшись напротив двери, где побольше света, он аккуратно расстелил возле себя какую-то промасленную тряпицу и начал не спеша разбирать и смазывать станковый пулемет.

– Третий раз по винтику разбираем, сержант, – напомнил ему парень, из-под расстегнутой гимнастерки которого выглядывал застиранный выцветший тельник. – На износ работаем. Сочтут за диверсию.

– Ружия, – поучительно объяснил Тамтосов, поднимая вверх искореженный указательный палец. – Шибкое ружия, да…

– С пулеметом пока отставить, товарищ младший сержант, – властно распорядился Курбатов. – Сначала разберемся с постами.

– С постами у нас шибко хорошо. Сам младший лейтенант разбирался, да… – продолжал возиться с пулеметом якут. И это его дикарское непослушание вызвало у Курбатова не раздражение, а презрительную улыбку. Кому могло прийти в голову давать этому аборигену звание младшего сержанта? Назначать командиром отделения?

Цуганов не стал дожидаться следующей станции – добрался до их теплушки по платформам и крышам. Это был невысокого роста, широкоплечий, коренастый сибиряк, в чертах лица которого просматривалось не меньше азиатского, чем в чертах якута Тамтосова.

– Мне сообщили, что вы назначены старшим эшелона? – с ходу перешел он в наступление.

– Отставить, младший лейтенант, – осадил его Курбатов. – Представьтесь как положено. Этому вас в училище не учили?

– А меня в училище ничему не учили. Безучилищным на фронт возвращаюсь, – довольно спокойно объяснил взводный. – Звание на фронте получил. Вместе со второй медалью «За отвагу».

Только сейчас Курбатов обратил внимание на небрежно разбросанные по груди четыре медали фронтовика.

– Но представиться – пожалуйста, – вскинул тот руку к козырьку. – Младший лейтенант Цуганов. Из недавних фронтовых старшин. Так что тут все по-штабному. Вопрос к вам: предписание на принятие командования эшелоном имеется?

– Что? Предписание? – переспросил Курбатов лишь для того, чтобы немного потянуть время. Краем глаза он видел, как Тирбах незаметно переместился ближе к Цуганову. Как Чолданов склонился над Тамтосовым, готовый в любое мгновение вышвырнуть его из вагона. Остальные бойцы рассредоточились, незаметно разбирая между собой красноармейцев и готовясь к рукопашной схватке. – Ты что, младшой? Какое может быть предписание в военное время? – беззаботно рассмеялся князь. – Тут и группа, вон, была сформирована за час до приказа, который получили, считай, в последние минуты. А в охранники попали только потому, что отправляемся на фронт.

– Что-то я впервые вижу, чтобы на фронт отправляли такими небольшими группами, – недоверчиво обвел их взглядом Цуганов.

– Потому что прежде, чем попасть туда, мы окажемся в запасном полку в Самаре. У вас еще будут вопросы?

– Да, – вдруг «вспомнил» Кульчицкий, – комендант сказал, что письменный приказ получим уже в Иркутске. Его направят телеграфом.

– Что ж вы мне не сказали об этом, лейтенант? – возмутился Курбатов. – Это когда я получал аттестаты на довольствие?

– Так точно.

Цуганов вновь обвел всю группу диверсантов недоверчивым взглядом, и Курбатов понял, что ему стоит большого труда поверить им. Однако иного выхода у младшего лейтенанта не было.

– Как видите, передавать вам, собственно, нечего, – хозяином прошелся по вагону Курбатов. Ткнул носком сапога в один тюк, другой. – Вагоны на месте. Орудия не разворовали.

– Не успели, – проворчал Цуганов.

– Что вас смущает? Отстранили от командования? Считайте, что меня нет. Я буду отсыпаться. Командуйте, как командовали.

– Да странно все как-то. Само появление ваше…

– Странно, что старшего по званию назначают старшим охраны эшелона? Может, вы еще документы потребуете, младший лейтенант? Нет, вы потребуйте, потребуйте.

– Какой в этом прок? Документы-то у вас в любом случае в порядке.

«Его нужно убирать. Немедленно, – сказал себе Курбатов. – Первым. Пока бацилла недоверия не распространилась на всю охрану. Потом будет сложнее».

– На паровозе часовой выставлен? – спросил он, пытаясь выяснить расположение постов.

– Нет. Зачем? До фронта далеко. Мои солдаты в первом вагоне. Часовой в тамбуре.

– Вам виднее, младшой. Тирбах, Реутов, Власевич – со мной. Остальные остаетесь с лейтенантом Кульчицким. – Он вопросительно взглянул на младшего лейтенанта Цуганова. – Пройдемся по эшелону. Покажете посты в штабном вагоне.

В глазах фронтовика отразились страх и растерянность. Он предчувствовал беду, предчувствовал. Но не знал, как отвернуть. Подозревал в словах капитана ложь, однако не умел доказать ее.

– Ефрейтор Корневой, рядовой Кропань, – обратился он к двум своим бойцам, – сопровождаете меня. Вы, Тамтосов, усильте бдительность. Особенно на остановках. Въезжаем в тайгу, дело идет к ночи.

Тамтосов на минутку оторвался от пулемета и безмятежно посмотрел на командира.

– Шибко хороший ружия, да… – похлопал по стволу «максима». – Жаль, белку стрелять нельзя: мех испортишь, да…

29

Ему снились толпы. Снились огромные, невесть что орущие и невесть куда несущиеся массы людей.

Он так и не понял, что они орали, до сознания его не пробилось ни единого слова. И все же генерал осознавал, что они выкрикивают что-то очень важное и злое. Широко раскрыв рты, с высоко поднятыми над головой руками, они шли и шли прямо на него, угрожая затоптать, поглотить, растворить в своей серой обезличенной массе.

Чего хотели от него эти люди? К кому взывали и к чему призывали его – этого генерал Власов так и не понял. Как не понял и тогда, когда во время недавней поездки по территории, занятой войсками группы армий «Север», оказался в основательно разрушенном городке Луге, где толпы обрадовавшихся появлению русского генерала-освободителя людей прорвали полицейский кордон, пытаясь поднять его на руки, чтобы пронести через весь город, через испепеленные руины. И лишь с большим трудом ему удалось избавить себя от этого триумфального шествия – шествия сдавшегося в плен русского генерала, по захваченной врагом русской земле, через голодные, сотни раз прочесанные облавами полуразрушенные кварталы старинного русского городка.

Уже проснувшись, Власов какое-то время неподвижно лежал с закрытыми глазами. Он все еще чувствовал себя поглощенным огромным людским потоком, который неизвестно где зарождался, непонятно куда двигался и неизвестно на что надеялся.

Получив приглашение фельдмаршала фон Кюхлера посетить гарнизоны его группы армий, Власов вначале отказался от поездки. Отказался решительно и категорично, чем поставил опекавшего его немецкого полковника Мартина из подчиненной Геббельсу «Вермахт-Пропаганды» в крайне идиотское положение. Ведь именно Мартину принадлежала идея той, первой, поездки, на Смоленщину, во время которой Власов смог также посетить Могилев, Бобруйск и Шклов – городок, в котором в то время базировался антипартизанский батальон «Волга».

Замысел полковника Мартина был почти гениальным. Он исходил из того, что распространяемая на оккупированной территории «Смоленская декларация»[16] уже основательно подготовила население к восприятию идей возглавляемого Власовым Русского освободительного движения. Следовательно, ему пора встретиться с самим вождем. Ибо народ, пусть даже оказавшийся на оккупированной территории, должен знать своих вождей.

Хотя декларация была поддержана министром Остминистериума В. Розенбергом, однако Гитлером, Гиммлером, Кейтелем и другими руководителями Германии и вермахта она воспринималась без особого энтузиазма. Русских они по-прежнему рассматривали как «унтерменшей».

От той поездки генерал тоже вначале отказался, однако доводы полковника Мартина и главного покровителя Русского освободительного движения в «Вермахт-Пропаганде» капитана фон Гроте оказались сильнее доводов, выдвигаемых окружением Власова. А оно исходило из того, что, пока их движение не будет признано и поддержано фюрером и Гиммлером, Риббентропом и Розенбергом, вояж командующего Русской освободительной армией, тоже существующей, кстати, пока что лишь теоретически, не имеет смысла. О чем Власов может говорить с народом? Что обещать, не имея хоть какой-то надежды, что эти обещания могут быть выполненными?

Да и сам Власов опасался, что поездка может завершиться его пропагандистским поражением, после которого восстановить свой авторитет не только на оккупированных территориях, но и здесь, в Германии, в среде эмиграции и освободительного воинства, уже вряд ли удастся.

– Господин командующий, – заглянул в спальню Власова его адъютант полковник Сахаров. – Вы уже изволили проснуться?

– Изволил, – с некоторой иронией объявил Власов.

В отличие от остального близкого окружения командующего РОА, Сахаров принадлежал к старой русской, белогвардейской эмиграции. Он обращался к Власову только так: «господин командующий» и вообще демонстрировал дореволюционное чинопочитание. Если бы Власов был более искренен с собой, то признал бы, что ему это нравится. Однако генерала хватало лишь на то, чтобы время от времени, про себя или вслух, подтрунивать над великолепно вышколенным полковником.

– Позвольте напомнить, что сегодня в полночь начинается срок вашего домашнего ареста.

– Я-то думаю, почему сразу после полуночи мне начали сниться всяческие кошмары?