Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая Хлопецкий Анатолий

Я держу в руках старую, очень старую фотографию. Она наклеена на плотный, помятый по уголкам, картон, и на нижнем поле замысловатой золотой вязью тиснуто название фотоателье: «Салонъ бр. Кузнецовыхъ».

На фотографии миловидная худенькая женщина: волосы уложены пышным валиком по моде начала века; закрытое темное платье с узкой оборочкой по вороту и на рукавах. Кузнецовы усадили ее в плетеное соломенное кресло. Сзади и чуть сбоку на шаткий трехногий столик водрузили подобие греческой амфоры. Наверное, именно памятуя о шаткости столика, женщина таким напряженным движением удерживает у своих колен белобрысого мальчугана в матросском костюмчике. Не иначе как «бр. Кузнецовы» пообещали ему, что из таинственного ящика на треноге, в который мама велела ему смотреть не мигая, вылетит птичка…

Я, вздохнув, откладываю фотографию, в который раз подивившись сохранности изображения, запечатленного такой немыслимо допотопной аппаратурой, и берусь за пожелтевшие, порой едва различимые, снимки военной поры и цветные кадры – произведения современнейшей японской фототехники. На всех этих фотографиях один и тот же человек – Николай Васильевич Мурашов. Между первым и последним снимками – вся его большая, непростая и нелегкая жизнь.

Уже не первый вечер я сижу над большими картонными коробками – архивом Николая Васильевича, который он завещал мне в наследство, оговорив мое право использовать содержимое коробок по моему усмотрению. В коробках письма, записные книжки, дневники, кассеты с магнитофонными записями, книги, фотографии.

Дочь Николая Васильевича, выполняя волю отца, отдала мне все это добро без видимого сожаления, взяв с собой только заботливо упакованный в коробку поменьше хрупкий чайный сервиз из тончайшего японского фарфора. И, словно окончательно расставаясь с отцом, решительно повернула в тяжелой двери опустевшего особняка массивный ключ…

Теперь я разбираю все это наследие, стараясь отвязаться от настойчиво звучащей в сознании строчки: «Это все, что останется после меня…» И вспоминаю ту давнюю встречу с Николаем Васильевичем, которая во многом изменила мою жизнь: позволила как бы пережить заново разные чужие человеческие судьбы, обязала рассказать о них людям, заставила заново осмыслить историю и философию моего любимого единоборства – самбо.

Мы были мало знакомы, когда случайно встретились у подножия Сурагадайского холма в Токио, где он был в то время советником нашего посольства. Я приехал в Японию в составе спортивной делегации и пришел к месту нашей встречи, привлеченный благовестом колокольни собора Воскресения. Японцы до сих пор называют этот собор «Николай-до» – в память о его основателе – святителе Николае Японском, первом епископе Японской православной церкви.

Наше знакомство с Николаем Васильевичем Мурашовым привело меня к встрече с митрополитом Калининградским и Смоленским Кириллом[1]. Он и рассказал мне об удивительной судьбе мальчика со Смоленщины – Вани Касаткина, которому судил Господь стать святителем Николаем Японским и совершить подвиг апостольского служения в далекой чужой стране.

Довелось мне познакомиться с отрывками из дневников и писем святителя Николая, с воспоминаниями о нем его современников. Помню то волнение, с которым я впервые всмотрелся в фотографию с изумительным лицом святителя, исполненным какой-то особенной строгой красоты и одухотворенности. Мне казалось, что взгляд этих глаз читает в моей душе.

Уже только эта необыкновенная жизнь была бы достаточным поводом для того, чтобы взяться за перо и рассказать о ней людям. Но случилась еще более удивительная вещь: жизнь этого современного апостола пересеклась, оказывается, с не менее трагической и высокой судьбой. Я имею в виду судьбу Василия Сергеевича Ощепкова – основоположника спортивного единоборства самбо. Вот что я узнал от Николая Васильевича Мурашова о начале пути этого удивительного человека.

…В самом конце морозного, с пронизывающим ветром, декабря 1892 года в поселке Александровский Пост, на каторжном Сахалине, у крестьянской вдовы Марии Ощепковой родился сын.

По всем канонам тех далеких лет младенца, входящего в жизнь в качестве незаконнорожденного и сына каторжанки, ждала незавидная судьба. В довершение всех своих бед уже в одиннадцать лет мальчик осиротел. Но несколько лет спустя жизненный путь сироты счастливо пересекся со светлой, благородной дорогой замечательного человека – архиепископа Японского, преосвященного Николая.

Не имея достаточных материальных средств, отец Николай все-таки сумел создать в Японии несколько учебных заведений. В одно из них и попал четырнадцатилетний сирота Вася Ощепков.

Семинария дала Василию отличное образование, помогла стать по-настоящему интеллигентным человеком в добрых старых русских традициях. Широта взглядов архиепископа проявилась и в том, что в семинарии для желающих преподавались даже основы борьбы дзюдо, всего лишь двадцать пять лет назад созданной знаменитым теперь педагогом – Дзигоро Кано. Василий с головой окунулся в эту новую для себя увлекательную стихию. Сообразительный и ловкий ученик, быстро постигавший технику японской борьбы, понравился преподавателю, и тот оказал ему одну немаловажную услугу.

Раз в год проводился отбор лучших для обучения в знаменитом институте Кодокан-дзюдо, и учитель под большим секретом сообщил приглянувшемуся ему русскому пареньку необычный принцип этого отбора.

В архивах Кодокана до наших дней сохранилась запись о поступлении туда Василия Ощепкова 29 октября 1911 года. Василий в полном объеме познал всю суровую школу дзюдо тех лет. Даже в наши дни японские специалисты считают, что практикуемая в Японии тренировка дзюдоистов непосильна для европейцев.

Василий не только успешно окончил это весьма свое образное учебное заведение, но и стал после этого претендовать на получение мастерского звания. И всего лишь через полгода после окончания основного курса Кодокана Ощепков завоевал право подпоясать свое кимоно черным мастерским поясом. Японцы необычайно ревностно относились тогда к присуждению мастерских степеней – данов, и особенно иностранцам. Ощепков стал первым русским, заслужившим в те годы первый дан.

Упрямый русский юноша удостоился теплой похвалы самого сэнсэя Кано, который был не очень-то щедр на подобные вещи. Забегая вперед, следует сказать, что довольно скоро Василий предстал перед строгими экзаменаторами Кодокана, которые единодушно присвоили ему следующую, еще более высокую, мастерскую ступень – второй дан.

Возвратившись на родину, Ощепков, знавший не только японский и китайский, но и английский язык, начал работать военным переводчиком. Совершенно естественно, что, оказавшись снова на родине, именно он стал пионером дзюдо в России.

Обо всем этом я рассказал в первой книге трилогии «И вечный бой…» – «Становление».

Я задумал эту трилогию как повествование, посвященное глубинным истокам, истории и философии одного из истинно русских спортивных единоборств – самбо. Я уверен, что столетие назад святой Николай по Божьей Воле благословил создание этого единоборства на благо и во славу России, а сейчас мы становимся свидетелями воплощения этого великого замысла: президентом Великой России стал человек, верующий в Бога, живущий богатой духовной жизнью, который во многом обязан своим становлением русской национальной борьбе – самбо. Сам он говорит об этом так:

«Самбо – это не только спорт, но и жизненная философия. Это стремление к совершенству и собранность, быстрота реакции и воля, мужество и точность в оценке ситуации. Самбо воспитывает и закаляет характер, все те качества, которые очень нужны не только на спортивной арене, но и в жизни. Человек, овладевший его приемами, уверен в себе, в своих силах. Он знает, что может постоять за себя и защитить другого. В России самбо – по-прежнему один из самых любимых видов спорта».

* * *

Уже с первых страниц книги «И вечный бой…» мне хотелось проследить неразрывную связь русских видов единоборств с традициями былинной богатырской борьбы со злом, напомнить о главных устоях русских богатырей: подчеркнуть их неагрессивность, запрет употреблять свою силу во зло, постоянную готовность постоять за слабых и обиженных, за други своя и, одновременно, проявить милость к падшим; умение, покарав, простить тех, кто понял преподанный урок. Только на этой истинно русской основе могла сформироваться такая яркая личность, как будущий основоположник самбо Василий Сергеевич Ощепков.

Ключевым для меня в повести является и образ святого Николая Японского. Мне хотелось, чтобы как можно больше людей узнало о подвижническом житии святого Николая от рождения до его последних дней.

Особенно важным кажется мне тот исторический факт, что именно святой Николай Японский благословил подростка Васю Ощепкова на путь овладения секретами восточных единоборств, с тем чтобы поставить и эту силу на службу России. Я убежден, что именно благодаря сочетанию исконно русских традиций, обогащенных приемами других национальных видов борьбы, и освоенных с благословения святого Николая древних восточных канонов был создан принципиально новый, важный для России вид спортивного и боевого единоборства – самбо.

Раскрывая во многом неизвестный доселе читателю духовный облик В. С. Ощепкова, рассказывая о закрытых до недавних пор страницах его биографии, я не мог не прийти к выводу, что, создавая самбо, Василий Сергеевич имел в виду нечто большее, чем просто эффективные приемы самообороны. В сущности, рождалась новая идеология жизни, вобравшая в себя и лучшие устои русского православного народа, и моральные традиции, глубинные знания всего человечества. О том, что это именно так, свидетельствует и жизнь самого В. С. Ощепкова, которая является примером подлинного служения своему народу и своей стране.

На примере многих мастеров самбо я убедился, что, начав заниматься этим видом единоборства, человек любого возраста ступает на непростой, но очень важный для собственного становления путь – это кардинальное изменение характера, моральных принципов, образа бытия, взгляда на окружающих людей и собственное место в жизни.

Самбо не только вырабатывает способность максимально сконцентрировать свои усилия в очень короткое время; победить противника, используя его собственную агрессию; интуитивно предвидеть действия противника и предупреждать их. Уверенность в себе, действенное отношение к жизни, спокойная доброта и готовность в любую минуту вступить в борьбу со злом извне и в себе самом, какое бы обличье оно ни приняло, – вот тот облик, которого помогает достичь самбо. Мне хотелось написать книгу о том, как выковываются такие люди.

Об истории до самбо – Василием Сергеевичем Ощепковым – на пороге, пожалуй, самой интригующей и таинственной поры в его богатой на необычные события жизни. Непростой была эта пора и в истории России, которая в муках и крови рождала новый невиданный уклад государства и общества. И особенно трудно происходили ломка старого и строительство нового на самой дальней восточной окраине страны. Теперь наступило время продолжить рассказ об этом.

К сожалению, мой собеседник, мой главный помощник в работе над «Становлением», Николай Васильевич Мурашов, не дожил до этих дней. Однако на протяжении и этой, второй, книги, как и прежде, будет как бы звучать голос Николая Васильевича Мурашова: его воспоминания, письма, дневники, магнитофонные записи последних лет будут моими неоценимыми помощниками.

Вот и теперь мне, прежде чем продолжать свое повествование, сначала захотелось вернуться к тому, чем в первой книге заканчивался рассказ Николая Васильевича о его старшем друге и учителе: это был роковой для России 1917 год. Но в то время как все бурлило в обеих столицах, окраины империи еще пытались жить по-старому: в середине июля 1917 года Владивостокское общество «Спорт» проводило в своем спортивном зале первые международные соревнования по дзюу-дзюцу.

Мне захотелось подробнее рассказать об этом, в общем-то, довольно знаменательном событии в истории русского дзюдо. И, словно откликаясь на этот мой будущий интерес, Николай Васильевич приберег в своем архиве подлинно бесценный пожелтевший листочек: вырезку из 396-го номера владивостокской газеты «Далекая окраина» за 4 июля 1917 года.

Дадим слово тогдашнему спортивному журналисту – думается, он лучше, чем наш пересказ, сумеет передать неповторимый «аромат» той эпохи. Давайте посмотрим, как воспринимались тогда обществом молодое для России искусство дзюдо и его учитель Василий Ощепков.

«Дзюу-дзюцу

16 июня в помещении Владивостокского общества „Спорт“ состоялось весьма интересное состязание по дзюу-дзюцу приехавших из Японии во главе со своим представителем господином Хидетоси Томабеци экскурсантов – воспитанников японского высшего коммерческого училища в Отару и местного кружка дзюу-дзюцу, организованного руководителем – В. С. Ощепковым при личном участии самого г-на Ощепкова, привлекшего массу публики…

Дзюу-дзюцу – характерная японская борьба, насчитывающая в Японии большое количество последователей, для европейцев же мало или, вернее, совсем неизвестная.

Творцом и одним из величайших учителей дзюу-дзюцу является Кано Дзигоро, соединивший воедино все существующие системы этой борьбы, выбрав лучшее из них и написавший учение о дзюу-дзюцу в том виде, в каком оно ныне завоевало себе гражданское существование в Японии. Именем дзюу-дзюцу японцы называют одну из систем своего физического воспитания: в буквальном переводе слово это обозначает „искусство мягкости“, то есть искусство легко и без особого напряжения физических сил победить своего противника. Для дзюу-дзюцу совсем не требуется особой мускульной силы. Для этого лишь нужны долголетняя практика для развития подвижности поясницы и ног, хладнокровие, спокойствие и знание строения человеческого тела: настоящий мастер этого искусства никогда не истощает в борьбе своих сил, он старается истощить силы своего противника, чтобы легче победить его. И в данном случае преимущество противника в мускульном отношении не играет никакой роли: борец системы дзюу-дзюцу проявится тут тем скорее, чем сильнее его противник.

Ловко выворачиваясь от нападения своего противника, он заставляет его делать резкие и сильные движения и, выбрав момент, ловким и расчетливым движением нападает сам так, что никакая сила не может сопротивляться ему: для каждого нападения имеются известные тонкие приемы сопротивления, основанные, как уже сказано, не на мускульной силе, а на ловкости и знании строения человеческого тела.

Строго говоря, знаток дзюу-дзюцу побеждает не нападением, а отступлением, обращая при этом силу противника на него самого. В нашей русской, французской, американской и других системах борьбы всякое сильное движение противника встречает сильное противодействие, а между тем опытный борец системы дзюу-дзюцу ловко и сразу отступает, и противник, не встречая противодействия и повинуясь закону инерции, подается вперед за своим движением, теряя при этом равновесие, чем с выгодой для себя пользуется его партнер.

Но главное преимущество этой системы заключается в том, что из всех известных систем борьбы дзюу-дзюцу практически наиболее применима в целях самозащиты в повседневной жизни обывателя…

…Некоторые приемы самозащиты были продемонстрированы г-ном Ощепковым, причем нападения на него делались не только при встрече лицом к лицу, но и сзади.

Г-н Ощепков, основатель и руководитель местного кружка дзюу-дзюцу, окончил высшую школу в Кодокане, в Японии, и по окончании школы, благодаря своим выдающимся способностям, отмеченным самим основателем школы Кано Дзигоро, чрезвычайно быстро, в шесть месяцев, достиг звания „седан“, то есть учитель первой ступени, и получил отличительный знак „черный пояс“.

Ощепков – первый русский, получивший это почетное звание и пояс, и, чтобы уяснить себе значение этого звания, отметим, что до сего времени звание „седан“ и право ношения черного пояса из европейцев, в большом числе поступающих в школы дзюу-дзюцу, получили всего четыре человека: г-н Ощепков, англичанин Уид, американец Гаррисон, швейцарец Смис. Как мы слышали, г-н Ощепков в недалеком будущем предполагает выступить кандидатом на получение следующей высшей учительской ступени».

Мы видим, что безымянный дальневосточный журналист так увлекся своей задачей растолковать читающей публике сущность нового вида борьбы и отдать должное ее первому российскому мастеру, что даже как-то забыл упомянуть, чем же закончилась эта первая международная встреча для российских дзюдоистов, и не рассказал, произошла ли на этих состязаниях схватка между Ощепковым и японским мастером Хидетоси Томабеци – между прочим, тоже обладателем «черного пояса». Попробуем восполнить этот пробел в его рассказе, пользуясь воспоминаниями очевидцев.

Первые схватки между питомцами Владивостокского спортивного общества и их японскими гостями с первых минут складывались явно не в пользу хозяев. Ученики Ощепкова все-таки были новичками. Японцы же, согласно существующей в их стране системе физического воспитания, занимались дзюдо с ранних лет: для них приемы этого единоборства были такими же естественными, как ходьба, бег или комплекс утренней зарядки.

Василий с огорчением наблюдал, как его воспитанники, взволнованные участием в своих первых международных соревнованиях, словно забывают даже то, что неплохо отрабатывали на тренировках. Разочарованно притихла и публика. Наконец самым опытным из владивостокских дзюдоистов удалось наметить перелом в ходе соревнований – теперь нужна была хотя бы одна убедительная победа, закрепляющая достигнутое.

Василий вызвал на ковер Петра Лукьяненко – молоденького украинца, подмастерья из ремонтного депо, понимая в то же время, что это, в общем-то, не лучший выбор. Сильный и крепкий физически, Петро всегда в глубине души был убежден, что все дело именно в том, кто сильнее. Но выбирать, в общем, было не из кого – остальные были подготовлены так же.

Петро и сейчас начал с напористой силовой атаки. Но увертливый японец не давал втянуть себя в прямое противоборство. Он легко срывал все попытки захватов, постоянно передвигаясь по площадке.

Василий видел, что Петро начинает злиться: его попытки становятся все более непродуманными…

Все понимали, как много зависит от исхода этой схватки. В зале раздавались разноязыкие выкрики, которые сливались в сплошной гул. Василий понимал, что Петро сейчас вряд ли слышит даже половину из того, что ему советуют, и потому не торопился присоединить свой голос к общему хору. Петро и сам, конечно, уже понял, что выбрал неправильную тактику: он начал более осмотрительно продолжать схватку.

Видимо, приняв эту осмотрительность за нерешительность и, может быть, страх противника, японец явно уверовал в свою победу. Он, уже не думая об обороне, переходит к решающим действиям: захватывает рукав и отворот кимоно Петра сверху и, потянув на себя, делает подворот для броска подхватом изнутри. Но Петро, вовремя среагировав на это движение, отклоняет свой корпус и, захватывая маховую ногу противника за бедро, проводит бросок боковым переворотом, падает сверху на японца и, проводя удержание, лишает противника возможности дальнейшего сопротивления.

Василий привстал на своей тренерской скамье: это была та победа, которой так не хватало. Но откуда взял Петро эту нестандартную комбинацию? Этого нет в классическом наборе приемов дзюдо. Значит, он все-таки научил своих учеников творчески относиться к борьбе!

Видимо, удивлены и японцы. Но результат не позволяет оспаривать победу.

Наблюдая за дальнейшими выступлениями своих ободрившихся учеников, Василий незаметно поглядывал и на тренера своих гостей – господина Хидетоси Томабеци. Он знал, что публика ждет выступления мастеров – обладателей «черных поясов». Однако был в предстоящем выступлении и некоторый скользкий этический момент: Томабеци – гость, ему крайне нежелательно «потерять лицо» в присутствии своих учеников. Но и сам Василий, к которому с таким почтением относились во Владивостоке все мало-мальски причастные к спорту, не мог просто уступить гостю победу… Лучше бы уж не было этой схватки!

Но избежать ее все же не удалось: они заняли друг против друга исходные стойки на татами.

Несколько секунд ушло на взаимное присматривание, ложные выпады, настороженное стремление не спровоцировать соперника на бросок. Наконец Василий почувствовал уверенность, что именно сейчас наступает момент для решительных наступательных действий: он захватил рукав и отворот кимоно японца и бросил противника через спину с колен. Это был решающий бросок. Теперь время работало на Василия: японец просто не успевал провести прием, способный переменить ход схватки. Победа осталась за Ощепковым. Они взаимно раскланялись. Василий отметил, что сегодняшняя встреча была для него также полезным уроком, за что он весьма благодарен своему гостю – господину Томабеци.

Болельщики никак не отпускали победителя, и Василий вызывал к себе то одного, то другого из своих учеников, демонстрируя возможности нового для русских вида спорта.

Об этих соревнованиях еще долго шли разговоры в столице Приморского края.

* * *

А между тем история продолжала писать одну из самых бурных и переменчивых своих страниц. Продолжалось лето, продолжались занятия в «организованном г-ном Ощепковым кружке дзюу-дзюцу».

Летняя погода во Владивостоке изменчива: то палящий жар раскаляет булыжники мостовых, то дочиста отмывают их бурные потоки тропического ливня. Погодой по-хозяйски распоряжается океан, но у горожан есть верная примета: если с рассвета серебристая дымка легкой вуалью прикроет Русский остров, что лежит у самого входа в бухту Золотой Рог, значит, быть ясному, жаркому дню.

В этот день Русский остров чуть виднелся из-за туманной дымки. По Корабельной улице, направляясь к зданию любительского общества «Спорт», не спеша двигался человек. Он то ли размышлял о чем-то своем, то ли просто наслаждался прохладой летнего утра, еще не сменившейся жаром солнечного дня.

Улица жила своей обычной утренней жизнью: громыхали по мостовой ранние извозчики, заканчивали уборку улиц бородатые дворники, ветерок полоскал трехцветные флаги, раскачивал плакаты, призывавшие к войне до победного конца.

Прохожего обогнали двое, шагавшие тяжелой, чуть вразвалку походкой – то ли рыбаки, то ли грузчики из гавани. Один подтолкнул другого: «Гляди, Ощепков!» Оглянулись, дружно поздоровались:

– Доброго утречка, Василий Сергеевич!

И, не останавливаясь, продолжали свой разговор, видимо, горячо интересовавший обоих:

– Вот я и говорю: мы на военной комиссии Совета рабочих и солдатских депутатов решительно выступили против посылки наших парней на фронт. За кого воевать? За «главноуговаривающего» – за Керенского?

– За Рассею! – неторопливо возразил его спутник.

– За Рассею мы и здесь повоюем: слыхал, что создаются вооруженные рабочие отряды Красной гвардии?

– Слыхать-то слыхал, да, говорят, и в самом Совете не все за эти отряды.

– Не все. А кто против? Эсеры да меньшевики. Они еще с пятого года твердят: не надо, мол, браться за оружие.

– Может, оно и верно: в пятом году вот взялись, а что вышло?

– Вышло, вышло!.. Да сейчас-то не пятый год – вся Россия бурлит. Тронулась, матушка, как река в ледоход, – не остановишь!

Ощепков не расслышал, что прозвучало в ответ, – он уже входил в двери спортивного зала. Но невольно услышанный разговор остался в памяти и не позволял сразу включиться в подготовку к тренировке.

Многое было пережито до тех пор, как он два с половиной года назад вернулся на родину, которую покинул еще в детстве. Да и тогда, в детские годы, не довелось ему ни разу побывать на материке. А потом была Япония – чужой народ, чужой язык. И если сберег он в себе русскую душу, за то вечная память и благодарность преосвященному Николаю – главе Православной церкви в Японии.

А теперь вот, не успел Василий Ощепков как следует оглядеться в России, как и впрямь пошла она, матушка, тронулась, ломая зимние оковы, как река в ледоход.

Он еще помнил, как в февральские дни летели на мостовую с фронтонов правительственных зданий вывески с золотыми орлами, как на вокзальной площади многотысячная толпа пела «Варшавянку». Но потом схлынул митинговый запал и перемены, которые вроде бы все навсегда перевернули, оказалось, не коснулись самой сути обывательской жизни. Так же позванивали на центральных улицах трамваи, так же поутру звали новую рабочую смену заводы… Бойко торговали своими и завозными товарами городские рынки…

И вот дожили до лета 1917 года. Продолжалась война. Мобилизации подлежал и Ощепков, но выручило знание иностранных языков – английского, китайского и японского – оставили при штабе переводчиком. Нашло применение и мастерское владение экзотическим для российской глубинки искусством единоборства дзюу-до – он вел занятия в местном спортивном обществе и уже завоевал некоторую известность в городе. Теперь его уважительно величали Василием Сергеевичем, несмотря на то что шел ему в ту пору всего двадцать пятый год.

У Василия было уже около полусотни учеников. Сейчас, когда все больше становилось ясным, что общественная ломка не обойдется без жестокой схватки, в тренировочный зал общества «Спорт» стали заглядывать не только любители размяться и поиграть мускулами. Тренировались милиционеры, сменившие прежнюю полицию. Среди них попадались люди прелюбопытные.

Вот и сегодня, поручив наиболее опытным своим ученикам проводить схватки с новичками, Василий увидел в одной такой паре смуглого черноволосого паренька, который вышел на татами в одних шароварах, поверх которых был накручен широкий, как свернутое полотенце, пояс. Это было явным нарушением привычных Василию канонов дзюу-до, и он немедленно остановил схватку.

– Но у нас именно так борются, – настаивал на своем новичок, поглядывая на тренера миндалевидными черными глазами. – Эта тряпка, – он с презрением отодвинул кимоно, – только стесняет мои движения.

– Где это «у нас»? – поинтересовался Василий.

– Бухара, – лаконично ответил паренек.

– Василий Сергеевич, он, правда из этих – из бухарцев. Здорово борется! – зашумели милиционеры. – Только не совсем так, как вы показываете.

– Ну хорошо, показывай, что ты умеешь, – усмехнулся Василий, уверенный, что новичку не устоять против одного из лучших его учеников. – Выйди к нему, Семен.

Борцы долго примеривались друг к другу. Наконец Семен сделал попытку захватить противника за пояс сзади, но новичок ушел от захвата. Он сам предпринимал попытки атаки: хватал Семена за отвороты кимоно, но тут же отпускал.

«Не знает, как использовать захват кимоно», – догадался Василий.

Все собравшиеся в зале затаили дыхание. Болели явно за новенького, но никто не осмеливался ни подать реплику, ни выкрикнуть совет.

Между тем Семен ухватил-таки бухарца за пояс, но тот вдруг, используя движение противника, неожиданным рывком бросил Семена на татами.

В зале одобрительно зашумели.

– Ну-ка еще раз, – удивился Василий. – Так… А теперь покажи медленно, как ты это делаешь.

Оказалось, бухарец провел зашагивание за спину, притянул Семена к своему животу и прогибом назад бросил его через грудь, что не предусматривалось методикой Кодокана.

– Где ты этому научился? – поинтересовался Василий.

– У нас на праздниках часто выступают борцы и приглашают всех желающих из публики. Это всегда собирает много людей. Все болеют за кого-нибудь из своих. Тот, кто хочет остаться победителем, должен одолевать все новых и новых противников. Они меняются, а он стоит против них, пока хватает сил или пока не победит всех, кто хотел с ним бороться.

«Интересно, что еще умеют борцы в Бухаре?» – подумал Василий. И снова, в который раз, борьба показалась ему чем-то живым, что постоянно развивается и обогащается. Но впервые каноны Кодокана, о нерушимости и чистоте которых ему твердили столько лет, дали в его сознании трещину – жизнь вносила в них очень интересные и перспективные поправки.

Вот, например, спортивная одежда: бухарец отбросил кимоно, как что-то мешающее ему… Не значит ли это, что нужна другая форма спортивной одежды, которая не мешала бы борцу, ощущалась бы им буквально как собственная кожа?

И еще одну интересную мысль, сам того не ведая, подбросил ему новичок из Бухары: человек лучше всего овладевает тем, что как бы уже живет у него в крови. Нет, определенно не простое перенесение на российскую почву чужого, пусть очень эффективного, единоборства имел в виду владыка Николай, благословляя его на занятия в Кодокане. Речь должна идти о большем…

Эта идея показалась ему самому дерзкой, но по всему выходило: придется создавать совершенно новое, русское единоборство…

«И не только русское, – вела дальше мысль, – вон сколько народов и народностей в России. И у всех, поди, есть свои борцы, свои приемы национальной борьбы…»

Думалось и о другом: почему именно единоборства без оружия выбрал для своей семинарии владыка Николай? Ведь оружие давно стало неотъемлемой частью повседневной жизни всего человечества, не говоря уже о войнах. Вот и теперь от него, Василия, все чаще требуется научить, как обезоружить противника, отразить вооруженное нападение.

И вдруг неожиданная мысль пришла ему в голову: ведь человек, взявший в руки оружие, невольно становится как бы его заложником – вред, который он может причинить, теперь во много раз больше, а достигается это гораздо меньшими усилиями. Стоит только нажать на курок… Оружие – орудие убийства. А как же быть с Божьей Заповедью: «Не убий»?

В сущности, он возвращался к тому детскому вопросу, который задал когда-то владыке Николаю: как же быть с этой заповедью, если сам святой старец Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву, а владыка Николай не раз во время Русско-японской войны воссылал молитвы о даровании победы над супротивными?

Помнится, владыка Николай тогда ответил на этот вопрос, а мысли об этом приходят снова и снова…

* * *

Но день шел и не позволял углубляться в эти раздумья. Продолжались тренировки. Приходили записываться в борцовский кружок, солдаты из местного гарнизона, докеры из гавани, рабочие. Они приносили с собой напряжение тревожного времени, разговоры недомолвками, ощущение заряженного электричеством предгрозья.

Те, кто собирался на фронт, просили обучить приемам, которые могут пригодиться в рукопашной схватке, и Ощепков показывал им, как защититься от укола штыком, отбив ствол ружья противника в сторону, зацепив врага стопой в подколенный сгиб. А затем можно и вовсе обезоружить его, наложив ладонь ему на лицо и опрокинув противника к своим ногам.

– Важно! – радовались будущие новобранцы. – Значитцца, Ванька, хриц на тебя с ружжом, а ты его пяткой за ногу, в морду и оземь!

– А если он попробует ударить тебя прикладом, – толковал Василий, – хватай его за винтовку, а он на себя ее тянет, и бросай на землю задней подножкой. Показываю: вот так!

– А ежели вдруг он тебя конвоирует безоружного? – не без задней мысли интересовался кто-то с завода Эгершельда.

– Уходи вот так с линии выстрела, – показывал Василий, приспособив вместо предполагаемого ружья палку. – Захватывай оружие отбивом руки и используй его движения – бросай противника на землю, он от тебя такого финта никак не ждет.

Эта сосредоточенность на только что окончившихся тренировках заставила Василия как бы на время забыть и собственные сомнения, и нечаянно услышанный утром на улице разговор. Но уже после занятий, стоя под душем, он невольно вернулся мыслями и к своим раздумьям, и к случаю с новичком из Бухары.

Он так ушел в свои размышления, что только вопрос, заданный из соседней кабинки низким голосом, который перекрыл шум льющейся воды, заставил его очнуться.

– Не возьмите в обиду, Василий Сергеевич, – спрашивал сосед. – А вот не скажете ли, из каких вы будете? Ребята разное говорят…

– И что же говорят ребята? – вопросом на вопрос ответил Василий, отвлекаясь от своих раздумий.

– Да разное… – замялся сосед.

– Ну а сами-то вы как думаете? – усмехнулся Василий.

– Дак ведь как взять… Ежели по одеже, по манерам, по разговору – из господ. Однако вот помыться вместе с нами не брезгуете. И потолковать с вами за жизнь можно – без насмешки вы к рабочему человеку, без снисхождения к нему, значит…

– Ну вот мы с вами здесь без одежи, – засмеялся Василий, – вроде, значит, равные… А откуда мне знать, вы-то сами кто?

– Да вы, Василий Сергеевич, не сумлевайтесь, – обиделся собеседник, – нешто я из шпиков каких! Из депо я, мастеровые мы. Ремонтники паровозные, значит. Не опасайтесь.

– Да мне вроде незачем опасаться, – простовато заметил Василий, закручивая краны. – Чудной у нас с вами какой-то разговор получается. А на вопрос ваш у меня ответ простой: из людей я. Человек. Русский.

– А говорили, вроде японец… – также переходя на нарочито простецкий тон, откликнулся сосед, тоже покидая кабинку. -

Только обличьем не схожи и крест, вот гляжу, на вас православный.

– Так японцы тоже православные бывают, – не раздумывая откликнулся Василий, и разговор окончательно запутался. Сосед замолк и вроде обиделся. Но не рассказывать же первому встречному про свою биографию – кто бы ему, Василию, про себя такое рассказал – ей-богу, не сразу бы поверил.

* * *

«А в самом деле – не такой уж это, оказывается, простой вопрос: кто я такой, – размышлял Василий, выходя из спортивного зала. – И, наверное, не только этот рабочий из душевой кабинки себе его задает…»

В этом он был совершенно прав. По меньшей мере в трех разных концах города в эту самую минуту вышеупомянутый вопрос обсуждался с самым живейшим интересом.

На Полтавской, дом № 3, в одном из кабинетов контрразведки, человек неприметной наружности вел негромкий разговор с хозяином кабинета.

– Напрасно беспокоиться изволите, господин полковник: Ощепков еще в Японии и по трапу нашего парохода подняться не успел, а мы, военная разведка, уже о нем все сведения имели – кто таков, с чем прибудет. Да и по прибытии ни в каких незапланированных контактах замечен не был. А уж после дополнительного наблюдения я сам лично с ним на сближение пошел. И, уверен, не напрасно. В нашем деле такие, как он, – алмаз чистой воды, смею заметить.

– Алмаз-то алмаз, да огранки-то японской, не забудьте.

– Не только, господин полковник, не только. По крови, по духу – из русских русский. К тому же наставничество покойного Его Высокопреосвященства…

– По крови ваш «алмаз», капитан, из каторжной породы. Что до Его Высокопреосвященства, так ведь он святой: его дело было – грехи отпускать, а у нас орган жандармский, карательный, и допрежь Божьих Заповедей у нас интересы государственные. Ладно, возможные делишки с японцами – это по вашей части, вам и ответ держать в случае чего. А вот с чего бы солдатики и матросня из порта в означенное общество «Спорт» зачастили?

– Так ведь война, господин полковник. Мобилизации никто не отменял. А о жизни своей всякому позаботиться охота.

– О жизни, капитан, они в окопах с трехлинейками заботиться будут. Японские рукопашные приемы им там ни к чему. А вот не учатся ли они там еще чему-нибудь кроме?

– Чему, например, господин полковник?

– Бунту, капитан, бунту-с! Не послать ли еще своего человечка и в спортзал, и в казармы на Русский остров? Пусть понюхает, чем там народец дышит.

* * *

А в это самое время в казармах, духом которых был так озабочен господин полковник, о том же самом человеке, что и на Полтавской, шел примерно такой разговор:

– Наш он, Лексеич, нутром чувствую, что наш, – горячился молодой усатый солдат, ожесточенно надраивая для вида оловянные пуговицы, все еще с царскими орлами, на гимнастерке. – Но, однако, доказать не могу. Вот ты говоришь: прощупать надо. Пробовали деповские, так ведь он скользкий, как морская капуста: промеж пальцев выскальзывает. Ни тебе да, ни тебе нет.

– Вот видишь – сам говоришь, что скользкий… – гнул свое седоватый Лексеич. – Такому как довериться?

– Да разве я в этом смысле?! – возмутился усатый. – Стережется он, видать, к себе сразу не подпускает. Может, с ним в открытую поговорить?

– Ну да – ты ему в открытую: «Вы, мол, Василий Сергеич, за большевиков али за кадетов?» А он тебя приемом японским в скулу да в полицию сдаст. Ты там давно не был?

– Ну был… Так ведь ничего не доказали про листовки. Дали пару тычков в зубы и «пшел вон».

– Ага. И на заметочку взяли на всякий случай. С фотографией анфас и в профиль.

– Это как – анфас?

– Это вот как ты на меня сейчас вылупился.

– Ну-у…

– Вот те и «ну»! Погодить надо с этим японским борцом. Приглядеться.

* * *

Того же мнения были и в японской миссии.

– Вам, должно быть, известно распоряжение высокого императорского правительства, господин консул, что накануне близкой высадки наших доблестных императорских войск здесь, в городе, должны быть подготовлены люди из местных обывателей, в том числе русских, готовые помогать нашим контактам с местным населением.

Собеседник консула наклонился к нему и конфиденциально произнес:

– Конечно, мы предпочли бы вообще получить город без населения, но сами понимаете… Значит, понадобятся переводчики, конторские служащие, владеющие обоими языками. Но надежные, проверенные. Времени не так уж много. Могли бы вы уже сейчас назвать хотя бы одного такого русского, не считая тех, кто уже давно негласно состоит у нас на жалованье?

Консул помедлил с ответом и наконец раздумчиво произнес:

– Мне кажется, подошел бы, например, некто Василий Ощепков – он с детства воспитывался и долгое время жил в нашей стране, прошел обучение в Кодокане… Сейчас военный переводчик и тренер по дзюдо.

– А, из питомцев доктора Кано! Мне о нем говорили мои люди. Но тут есть одна загвоздка, господин консул: он православный христианин и, кажется, готовился стать священником. Кто знает, что заложили в него в Русской православной миссии… Вы бы за него поручились? С кем он близок здесь?

– Мы не вели специального наблюдения, но, кажется, он еще чувствует себя здесь чужим…

– Это существенная подробность… И все же я бы не советовал пока делать ему какие-либо предложения, господин консул: надо присмотреться. А придет со временем сам, то и проверить… нашими способами. Вы понимаете?

– Разумеется, господин капитан.

Здесь, в японской миссии, всерьез готовились к тому, что считали уже совсем не далеким будущим, – к полному хозяйствованию на этой земле…

* * *

А герой всех этих разговоров между тем лежал, вытянувшись на кровати, в душноватом гостиничном номере и задавал себе тот же самый вопрос: «Из каких же вы, господин Ощепков?»

Да, в самом начале был каторжный Александровск, босоногое детство. Особой лаской не баловали и дома, а уж на улице… Казалось, вся жизнь сводится к тому, как извернуться и выжить.

Но и тогда ведь было и иное: рассказы отца о дедах и прадедах и книги… Пусть нечитаные и даже в глаза не виданные, но существовавшие как наяву: толстые, в тяжелых кожаных переплетах, закапанные свечным воском, начертанные строгим старославянским шрифтом полууставом… Мама учила простым и вечным молитвам на ночь, в начале дня, перед едой и после нее.

Были годы учения: старинные глобусы в полукружиях астрономических сфер, увесистые труды русских и иноземных богословов, Священное Писание и подробное толкование библейских текстов: это надо было не просто выучить – понять и поверить настолько, чтобы суметь объяснить другим, убедить неверующих еще, сомневающихся, порой открыто враждебных.

Была в семинарии и светская литература: Тургенев, Толстой, Гоголь, Достоевский… А разве не оставили следа в сердце Диккенс, Бальзак, захватывающие романы Гюго?

Разве все это не изменило его, не вылепило из него совсем другого человека, чем его родители?

И наконец самое главное: преосвященный Николай – больше чем отец: духовный наставник, Учитель… Как недостает его сейчас! Даже не видеться, не беседовать – просто бы знать, что живет, что, может, когда и помянет в своих строгих, святых молитвах.

А Кодокан и учение доктора Кано? Где его место, его доля в душе? Разве мало дали ему все часы, проведенные на татами: долгие тренировки, углубленные минуты сосредоточенности, стремительные секунды схваток… Он научился преодолевать боль, полностью владеть своим телом, чутко предугадывать, откуда придет опасность.

И самый мучительный для него сейчас вопрос: как понять, что делается на родине? Когда идет разлом, раскол в народе, он не может не проходить через каждое сердце. А как жить с расколотым сердцем?

Мне кажется, что не могло не быть этих раздумий, сомнений, поисков прежде всего себя – своего места в мире, а отсюда и размышлений о сущности человека вообще, о его предназначении, о том, как соотносятся воля и разум человеческие с волей и предначертаниями Господними. Эти размышления, искания и были тем, что основой ложилось в философию будущего русского единоборства.

* * *

Василий закрыл глаза и вдруг услышал знакомый медленный и размеренный колокольный звон.

Это не был торжественный благовест звонницы токийского собора Воскресения: небольшая местная церквушка рядом с отелем звала к вечерне. Он не раз уже бывал там и теперь вскочил, наскоро оделся и вышел на улицу.

Церковка в переулке и впрямь была небольшой, и народа собралось тоже как всегда немного, преимущественно люди немолодые: кто еще в смутные нынешние времена ищет опоры в привычных с детства словах Святого Евангелия?…

Старенький священник служил неторопливо, с искренним, казалось, чувством произнося знакомые молитвы. И Василий поймал себя на том, что шепотом повторяет за ним всю службу.

Благостно пахло ладаном. Брали за душу высокие голоса певчих – от их сладкоголосия на глаза навертывались непрошеные слезы. Словно снова стал мальчишкой, и самый родной для сироты человек – преосвященный Николай – дотрагивается до плеча сильной и доброй рукой. Подумалось: «А может, в этом и есть истинное мое призвание – маленькая полупустая церквушка, потемневшие от времени, намоленные иконы, синеватый дымок от кадила…»

Он подошел под благословение и попросил об исповеди. Священник не раз замечал этого господина среди молящихся, но нечасто в последнее время обращались к нему с подобными просьбами.

Василий встал на колени перед священником, склонил голову и торопливо заговорил:

– Батюшка, мне надо, чтобы вы меня выслушали: смута у меня на сердце и не вижу я пути своего…

Он говорил так, как исповедовался бы преосвященному Николаю, не задумываясь, поймет ли его этот незнакомый человек.

Закончив свою не слишком связную исповедь и получив обычное отпущение грехов, он уже поднялся было уходить, когда на его руку легла горячая сухонькая ладонь священника и негромкий участливый голос произнес:

– Мне кажется, нам не помешало бы продолжить нашу беседу. Хотите ли вы послушать мое мнение?

– Да, с благодарностью.

– Если у вас нет других планов, давайте пройдемся. Жара, кажется, уже спала – ветерком потянуло с океана. Да, для знакомства: зовут меня отцом Алексием. Если вам удобнее – Алексеем Ивановичем. Я здешнего храма настоятель.

– Василий Сергеевич Ощепков.

– Вот как? Наслышан, однако. О вас тут слава идет.

– Интересно. И что же слышали? Хороша слава ярмарочного силача – нас ведь, единоборцев, на одной доске с цирковыми борцами держат.

Отец Алексий с интересом взглянул на него:

– Любопытно, однако: вы в самом деле думаете, что о вас такое мнение? Или это в вас тщеславие некое говорит – знаете, как в известной оперетке про цирк герой поет: «Да, я шут, я циркач – так что же»…

Теперь настала очередь Василия с удивлением взглянуть на своего собеседника: странный какой-то батюшка – оперетку цитирует… А за намек на тщеславие и обидеться бы можно… Но не захотелось обижаться, и он без прежней задиристости грустно отозвался:

– Так ведь смотрите, что вокруг делается: война вон идет, а я, на взгляд многих, пустяковым делом занимаюсь – любителей на татами разминаю… Мне и самому порой кажется, что не тем я занят по нынешним временам.

Отец Алексий рассмеялся:

– Это в вас силушка применения не находит. Настоящей драки захотелось? Вот когда почувствуете, что за настоящее дело, на настоящего супостата сердце выступить требует, не сдержать себя – тогда и придет ваш час. А насчет славы своей вы зря – уважительно о вас говорят. И цирк тоже не торопитесь хаять – цирковой борьбой очень стоящие личности всерьез занимаются: слыхали такого писателя известного – Куприна Александра Ивановича? А еще «дядя Гиляй» – очеркист московский. Вот тот силач – подковы и гвозди железные гнет голыми руками.

Они помолчали, неторопливо шагая бок о бок, не доходя до оживленной набережной, свернули снова в малолюдный переулок. Их сокровенному разговору не нужны были праздные наблюдатели.

– Я смотрю на людей, которые приходят сейчас ко мне в спортивный зал, и мне трудно с ними, батюшка, – признался Василий. – Они ведь не защите хотят учиться, не в силе состязаться идут – они хотят, чтобы я научил их убивать. Где правда, отец Алексий? И разве правду добывают насилием, ненавистью, кровью? А я чувствую – будет большая кровь. Вы понимаете, я не о войне говорю: там кровь уже льется.

– Вот это разговор серьезный. А то говорили: цирк, ярмарка, – упрекнул отец Алексий. – Что значит ваша известность и то, какая она, есть она или нет, перед главным: как вам в эти времена себя не потерять? Я вам так скажу, по своему человеческому, не пастырскому, а просто стариковскому разумению: прежнего не воротить – нельзя дважды ступить в одну и ту же воду. И для бегущей реки времени это также верно. Сейчас к власти разные силы рвутся. И Россию все за собой удержать хотят. Но те, которые иноземную силу не посовестятся на нее призвать, чтобы удержаться, – за ними не может быть правды. Простые люди – мужики, солдаты, рабочие – это хорошо чувствуют. А за кем правда – с тем и Господь.

Они снова замолчали.

«В самом деле – как верно и как просто», – удивился Василий.

– А что касается единоборства, борьбы, – прервал его размышления отец Алексий, – то, судя по тому, что вы мне успели рассказать, да и по здешним отзывам, она – призвание ваше. К тому же сам владыка Николай вас на это благословил. Так что это, сударь, от Бога. И разве можно ставить призвание, судьбу в зависимость от переменчивых обстоятельств? Да это и не получится у вас, помяните мое слово: даже если на время придется оставить это занятие, вы к нему вернетесь как к главному делу вашей жизни.

– Я не умею вам объяснить, – продолжал отец Алексий, – но даже в той горечи, с какой вы нынче говорите о вашем деле, чувствуется, что для вас оно не просто физические упражнения. Вы душу в это вложили, вот что. И тревожитесь, что сейчас не идет вам та отдача, которую вы бессознательно ждете. Ведь вы большой отдачи ждете, душу-то вкладывая?

– Да, да! – горячо подтвердил Василий, не сводя глаз со своего собеседника.

Отец Алексий вздохнул:

– На все воля Господа. Он один знает все пути и времена всех свершений…

Василий приостановился – слова преосвященного Николая, сказанные ему, еще совсем мальчику, в Киото, вспыхнули в его памяти: «В свое время Господь укажет, сын мой. Неисповедима Милость Господня. Молись и слушай сердце свое. Там и найдешь ответ, если будет Бог в твоей душе. На Него одного уповай».

– Вас Бог мне послал, отец Алексий, – убежденно сказал он. – Спасибо вам великое за беседу и особенно за эти последние слова.

Он замолчал, вдруг испугавшись, что священник не примет эту благодарность или ответит какими-то расхожими словами о своем пастырском долге, но отец Алексий в ответ лишь молча склонил свою седую голову.

* * *

Признаюсь, меня самого долго мучил вопрос, как определял для себя место в тогдашней российской смуте Василий Сергеевич Ощепков: какую роль в его решениях играли происхождение, воспитание; как он сам и окружавшие его люди рассматривали его социальное положение?

Строить предположения было сложновато: слишком уж много было противоречивых вводных.

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Данное учебное пособие предназначено для подготовки студентов экономических вузов к сдаче экзаменов....
Главный материал июньского номера журнала – обзор «Графические адаптеры: шейдеров много не бывает». ...
Настоящее издание стихотворений «Под сенью осени» является третьим сборником стихов Сергеевой Людмил...
Всего только шаг – и ты в другом мире!Здесь живут звери, драконы, оборотни, фейри… все, кто угодно, ...
Данное учебное пособие представляет собой курс лекций и предназначено для студентов, сдающих экзамен...
Мечта стала явью. И обернулась кошмаром.Человечество, преодолев множество препятствий, в конце концо...