Поющая в репейнике Машкова Анастасия
– А я? Я – жизнь или так, временное явление?
– Ты – мое счастье.
Маня подходит к Павлу, обвивает его руками.
Супин смотрит на нее строго.
– Тогда немедленно хватай сумку и иди за мной в машину. Водитель уже наверняка приехал.
– Ах да, мой повелитель, у вас же теперь личный водитель. Как же я забыла?
– Да, помни, пожалуйста, что у нас теперь СВОЯ жизнь. И твое прошлое к ней не имеет никакого отношения.
– А твое прошлое?
Супин резко отворачивается и идет к двери:
– У меня нет прошлого. Оно забыто, похоронено и даже… Ну, ты готова?
Он вдруг наклоняется и поднимает Манин телефон, который лежит под зеркалом.
– Вот, Маша-растеряша, твой телефон! Едем!
Лишь в машине Маня включает телефон и видит два пропущенных звонка. Необычный, чужой номер, кажется, не московский. Она не слышала вызова, так как телефон был поставлен на бесшумный режим.
– Кто-то мне звонил в семь утра. Странно…
– Кому надо – перезвонит. Но это наверняка ошибка. Все время ошибаются люди! Я никогда не откликаюсь на незнакомые номера, – замечает Супин.
– Да, наверное… – соглашается Маня.
Но лишь успевает она прийти в контору и сесть за рабочий стол, как незнакомый абонент снова звонит.
– Да? – настороженно спрашивает Маня.
– Хех, Это Москва? Мария… хех? – раздается пыхтящий женский голос.
– Да, кто это?
– Вам знаком Трофим, хех, Седов?
– Да, конечно! – поднимается Маня, чувствуя неприятное покалывание в области солнечного сплетения.
– Это медсестра из больницы города Гагарина. Трофим Седов находится у нас в реанимации. Хх-ех.
– Что случилось? – Маня едва удерживает трубку.
– Авария. Ситуация серьезная. Если вы родственница, приезжайте скорее, хех. Если нет, то дайте нам телефон родственников. А то у него в телефоне все ваш да ваш номер.
– Да, я родственница! Я – единственная родственница! – кричит Голубцова…
Через полчаса водитель Супина уже гонит машину по Минской трассе. Но Мане кажется, что едут они страшно медленно, что Трофим не дождется ее, уйдет так же страшно, жестоко, неправильно, как Аля. И снова Маня чувствует вину и непереносимую тяжесть… предательства. Разумные доводы не действуют. Да, у Трофима опасная работа. Да, это могло произойти в любой день и час. Но произошло именно сейчас, когда Манина жизнь стала так круто меняться. Будто незримый хозяин ее судьбы схватил бестолковую девчонку за руку, притащил на место преступления и выкрикнул: «Вот, смотри, что ты делаешь с собой и жизнью близких! Порхаешь в иллюзиях и бросаешь то, что ценно по-настоящему…»
Маня старается отбросить эти неудобные докучные мысли и обращается к водителю:
– Скоро, уже скоро?
Пожилой и надменный дядька недовольно кривится.
– Да. И не нужно так нервничать. Дорога плохая, скользкая. Еще самим в аварию попасть не хватало.
– Да, извините, – бормочет Маня и снова молит лишь о том, чтобы машина ехала быстрее…
Трофим приходит в сознание. Он чувствует саднящую боль в голове, стянутой бинтами, как пыточным колпаком, и со стоном проваливается в забытье. Его преследует навязчивый сон, в котором события текут, как в замедленной съемке. Трофим отчетливо видит лица героев этого странного сна, который оборачивается страшной явью. Или нет, наоборот, светлая действительность превращается в кошмарное видение, и Трофим мучается тем, что не помнит, удалось ли ему хоть немного помочь…
Ему снится эта семья. Молодая стройная мать в короткой дубленочке и трое мальчишек-погодков, которые высыпали из маленького «ситроена», как горошины из стручка. Они затеяли возню на стоянке для большегрузных машин, где ранним утром решил остановиться Трофим: выпить крепкого кофе перед последним отрезком пути до Москвы. Обычно он не гнал фуру ночью. Но в эту ночь спать Седов не мог – маялся, даже сигарет купил, чего не случалось много лет, раскурил одну и бросил. И решил ехать…
Младшего сына мать отвернула к кустам и спустила с него дутые штанишки. Мальчишка вырывался, хохотал, что-то выкрикивал и совершенно не хотел заниматься делом, ради которого мама остановила машину.
«Какое богатство – три сына. Вот ведь богатство какое людям досталось…» – улыбался Трофим, завинчивая крышку термоса. Он наблюдал за детьми, бегающими вокруг его фуры, и думал, что через несколько часов окажется в своей крохотной пустой квартире. И некому ему будет позвонить, чтобы спросить: «Как вы там, мои бесценные?» Это был многолетний ритуал. Звонок, голоса родных женщин, покой на душе… Трофим звонил сначала Але, которая непременно жаловалась на ноги и голову, потом Мане, которая со смешком отговаривалась работой и называла его бесценным занудой.
И это было правильно и хорошо: они ждали его из рейса. Конечно, ждали.
В это холодное утро его никто не ждал. И это было странно и больно. Неправильно это было, нет…
Трофим осторожно вырулил со стоянки, увидев в боковое зеркало, что молодая мать усаживает на заднее сиденье своих «горошков».
«Как она пристегивает их троих, интересно?» – мелькнуло в его голове.
Седов порядком разогнался. Но «ситроен» нагнал его уже через несколько секунд и буквально насел на фуру. «Ладно, мадам, прошу покорно», – хотел моргнуть он поворотником, чтобы маленькая легковушка обошла его слева, но в эту минуту Трофим увидел громаду лесовоза, которого будто сносило на встречную полосу.
– Да ты что, брат, очумел?! – буркнул себе под нос дальнобойщик и понял, что лесовоз через мгновение окажется на его пути. Трофим видел, что успевает проскочить, рванув вправо. Худшее, что может произойти, – встречная машина заденет хвост рефрижератора. И неминуемо встретится с «ситроеном»… Трофим ничего не решал, потому что на принятие решений не было никакого времени. Он просто дернул руль влево, отпустил педаль газа и закрыл глаза.
«Только бы она успела уйти на обочину, только бы…» – мелькнуло в его голове, и после короткой дикой вспышки все стихло и погасло…
В приемный покой больницы города Гагарина прорывается съемочная группа местной телестудии. Им необходимо взять интервью у врачей, наблюдающих водителя Седова. Молодая вертлявая корреспондентка, вооруженная микрофоном, и флегматичный, но упорный парнишка-оператор ни на шаг не отступают с крыльца – линии обороны, которую держит больничный охранник.
– А я вам говорю – не положено! В реанимацию с уличной инфекцией и этими еще, вашими бандурами! – отмахивается от микрофона крохотный тощий охранник, тело которого, кажется, сглодала неистребимая природная ярость.
– Вот, пожалуйста, Игорь Александрович, двери ломают! – жалуется он вышедшему на крыльцо реаниматологу, который, похоже, решил смилостивиться над журналистами.
– Ну, давайте ваши вопросы, – кивает молодой и симпатичный врач корреспондентке, и та с энтузиазмом сует ему под нос мохнатый микрофон:
– Скажите, есть ли шансы у Трофима Седова на выздоровление? Уже сегодня весь город только и говорит об удивительном поступке, даже подвиге этого водителя, принявшего на себя удар лесовоза и загородившего легковушку с женщиной-водителем и тремя ее детьми.
– Про подвиги я ничего не знаю, – морщится реаниматолог, поправляя куртку на плечах и мечтая лишь о тарелке борща и мягкой подушке после дежурства.
– Мое дело – лечить людей. Седов без сознания. Состояние тяжелое. Переломы, ушибы, в том числе внутренних органов. Но главное – повреждение позвоночника. Только когда будет изучена до конца картина с позвоночником, можно будет давать какие-то прогнозы.
– Но он выживет?!
– Мы делаем все возможное. Пока трогать его нельзя, но если состояние улучшится, думаю, родственники перевезут его в специализированную клинику.
– А родственники уже здесь? Они знают о случившемся?
– Вроде да, дозвонились, – пожимает плечами врач.
Корреспондентка благодарит его и поворачивается к камере:
– Наш канал принял решение открыть счет, на который можно перечислять деньги на лечение Трофима Седова. Напомню, что водитель большегрузной машины, рискуя собственной жизнью, не раздумывая, перестроился в соседний ряд и принял на себя удар лесовоза, выскочившего на встречную полосу. Тем самым он спас жизни троих детей и их матери, сидящей за рулем малолитражки. Начато следствие, которое должно выяснить, почему груженый лесовоз выехал на встречку. Скорее всего, водитель уснул за рулем. Его жизнь вне опасности – он также находится в этой больнице.
И еще: смотрите в вечернем выпуске программы «Наш город» большой репортаж из дома Аллы Порошиной, которая избежала смертельной опасности и считает, что только благодаря подвигу Трофима Седова может обнять сегодня своих детей. Алла и ее муж Игорь обещают сделать все возможное, чтобы помочь человеку, имя которого никогда не забудут в их семье. Мы же считаем, что имена таких людей, как Трофим Седов, – настоящих героев, должна знать вся страна. Елена Лесная, Петр Заварзин, «Городские новости».
– Ну что, дубль? – спрашивает корреспондентка у оператора и отдувает со лба челку.
– Не, и так нормалек, – отвечает тот, выключая камеру.
– Ну и отлично! В дневные новости успеем! Слушай, не слишком пафосно я про этого Седова?
– Да вроде не… – лениво говорит молоденький оператор, катая во рту жвачку. – Если он и в самом деле лесовоз таранил из-за этой легковушки, то тут уж – респект и уважуха. Но чей-то мне не верится, что такие чудеса возможны. Я бы так не смог. Вот по чесноку, не смог бы. Сам за рулем три года, и тут просто инстинкт срабатывает – уйти от опасности. А тут лесовоз поймать кабиной – это ж офигенски страшно!
– Да, верится с трудом, – скептически кивает головой корреспондентка. – Но какой материал?! А?! Раз в сто лет такая пруха.
– Ага, – оператор выплевывает жвачку и начинает сматывать провод от микрофона. И вдруг он цыкает своей коллеге, копающейся в сумочке:
– Пст, Ленка, атас! Смотри, какая тачка крутая с московскими номерами. Ну, вон, вон, баба вылезает из «тойоты» с перевернутым лицом! Зуб даю – родственница Седова.
Корреспондентка, крикнув: «Врубай камеру!», мчится наперерез Мане, растерянно оглядывающей больничный корпус. У нее бледное испуганное лицо, отекшие от слез глаза и искусанные в кровь губы.
– Здравствуйте, вы родственница Седова?! – радостно вопит журналистка, кидаясь к Голубцовой.
Маня видит странный азарт в глазах девчонки, ловко скачущей к ней на непомерных каблуках по обледенелой тропинке.
– Вы… из больницы, сестра? – настороженно спрашивает Маня.
– Я журналистка, а ваш Седов – герой! Он ведь ваш… муж? Или брат? Если можно, несколько слов для нашего канала.
Журналистка нетерпеливо оглядывается, ища глазами оператора. Тот уже приближается с включенной и нацеленной на Маню камерой.
– Что это? Зачем?! Мне нужно немедленно видеть Трофима и врачей, и… прекратите это! Совесть у вас вообще есть?!
Маня растерянно отступает к машине и вытягивает ладонь в сторону черного и наглого глаза объектива.
Ей на помощь приходит надменный водитель. Он вылезает из-за руля и начальственным тоном гаркает на беспардонных служителей масс-медиа.
– А ну-ка, вон подите со своими камерами! Ишь, воронье! Идите, Мария, к корпусу и не обращайте на этих бесстыжих никакого внимания. Я прослежу за ними и, если что… – он потрясает внушительным кулаком!
Оператор опускает камеру от греха подальше, а стушевавшаяся корреспондентка жалобно пищит в спину Мани:
– Я только хотела узнать, к Седову вы или нет? Неужели так сложно ответить? Мы ведь тоже на работе.
Голубцова, едва поворачивая голову, бросает:
– Да, к Седову.
– Супруга? – издает последний вопль надежды журналистка.
– А… нет, сестра…
Маня увеличивает шаг и через несколько мгновений оказывается в мрачноватом вестибюле корпуса больницы, куда свирепый охранник ее беспрепятственно пропускает, услышав фамилию – Седов…
Трофим открывает глаза и видит склоненную русую голову.
«Маня не любит свои кудри. Почему? Это ведь так красиво…» – думает Седов, любуясь пышными волосами, блестящими под холодным светом больничных ламп, и закрывает глаза. Все это ему лишь снится. Сквозь сон прорывается боль в голове и груди – тупая, неотвязная боль. Нет уж, лучше забытье. Пусть эти мальчишки бегают вокруг его фуры. Трофим не хочет знать, что для них все кончено, так же, как и для него самого. Наверное, нужно подождать чуть-чуть, и Аля встретит его, она ведь должна быть где-то рядом?
Он чувствует около лица быстрое движение, слышит шепот. И это ему мешает. К чему суета? Больно даже думать о суете, усилии, жизни.
– Тосик… Тосик…
Вот те и на! Голос Мани. Кто еще будет так звать неуклюжего водилу?
Трофим приоткрывает глаза. Маня наклоняется к нему, едва касается губами щеки. Правая сторона его лица пострадала не так сильно от осколков, лишь два глубоких пореза. Если бы Маня могла облегчить прикосновениями боль, вылечить раны – она бы не отходила от Трофима ни на секунду! Жалость… Конечно, она жалеет его, страдает, как за родного человека, за брата. Ну да, брата… Так Маня привыкла думать и говорить. Но так ли это?! Сейчас, сидя у больничной койки, она осознает, что ничего важнее спасения Трофима в ее жизни не существует. Страсти по Супину, любовная горячка, которая завладела ею, как дурманящая зависимость, кажутся сейчас такими ненастоящими, далекими. Будто все то, что она придумала про Полкана, из чужой иллюзорной жизни. Или из сна? За которым следует пробуждение…
– Тосик, милый, ты слышишь меня?
Он открывает и закрывает глаза. Свет режет, мешает ему. Маня рядом. Это странно.
– Трофим, родной, я рядом. Я с тобой. Все будет хорошо…
Да, это хорошо. Хорошо, что она рядом. Пусть и в небытие.
Он снова открывает глаза, но вместо милого и заплаканного лица Мани видит острый мужской профиль. И голос – резкий, властный. Зачем снова суета и движение? «Не хочу», – думает Трофим и проваливается в пустоту.
Маню медсестра просит выйти из палаты: пациенту нужно ставить новую капельницу, делать перевязку.
Мария выходит из палаты следом за врачом, который не нравится ей своей молодостью и надменной красотой. Она обращается к нему, заискивая, пряча глаза и злясь на себя за то, что не может вести себя с достоинством и твердостью. На ее вопрошающий лепет реаниматолог раздраженно морщится.
– Я же говорю вам, что ближайшие сутки выявят какую-то динамику. Пока – все тяжело. Мягкие ткани – ерунда. Это поправимо. И кости срастутся. Остальное – не в наших руках.
– А в чьих руках, в чьих? – выкрикивает Маня, хватая вдруг врача за пуговицу халата.
Он руку ее стряхивает, трет нетерпеливо лоб.
– Мы делаем все возможное. Организм у вашего брата крепкий, судя по всему, но… тут уж как Бог даст. Единственное, что скажу определенно, – нижняя часть тела обездвижена, бесчувственна. Решение об операции на позвоночнике не нам принимать.
– Господи, да мне-то что делать?!
– Ждать! Пока это – все, – припечатывает врач и отходит от Мани.
Она садится на банкетку, нащупывает в кармане телефон, набирает номер.
– Паша? Да, это я. Все плохо. Если Тосик… выживет, его надо переводить в другую клинику. Где могут оперировать позвоночник?
Павел что-то долго и с жаром говорит. Маня кивает.
– Да, я поняла. Да, мы поможем ему. Спасибо… Нет, я не могу уехать. Деньги? Да, ты ведь что-то дал мне. Хорошо, буду звонить.
Она сидит, обхватив себя руками, и смотрит на истертый линолеум на полу. Ждать, надеяться, отчаиваться и снова надеяться. Сколько времени и сил потребуется ей на это изматывающее ожидание? «Ждать и догонять – хуже нет!» – говорила Аля. Нет, есть… Пустота после ухода близкого человека и еще понимание: ну, вот и все – конец, безнадежность… И потому Голубцова должна, собрав все силы, терпеть и верить. И быть рядом с человеком, у которого никого, кроме «сестры» Мани, на свете нет.
Глава двенадцатая
Эта зима превращается для нее в один бесконечный серый день, наполненный больничными хлопотами вокруг Трофима, который и мучается, и радуется тому, что Маня бестрепетно ухаживает за ним. Трофим уже может сидеть, с аппетитом ест все, что приносит из дома Голубцова, читает взахлеб сложные и скучные в Манином представлении тома классиков и подолгу смотрит в окно на белый больничный двор, в котором происходят едва заметные, но неумолимые изменения. Преддверие весны угадывается и в нависающих над окнами узловатых сосульках, и в черной змейке первой проталины, и в яркости и высоте клубящегося голубого неба.
Маня наводит порядок в тумбочке и украдкой бросает взгляды на Трофима, созерцающего светлый квадрат окна. Она подмечает, что бледность на его запавших щеках сменяется слабым румянцем, а в огромных глазах, кажется, не стоит привычная безысходность. В последние дни Трофим все больше сосредоточенно размышляет о чем-то, а не оплакивает себя.
– Ну, Тосик, ты готов к полету за океан?
Маня с улыбкой подходит к «брату».
– Перестань, Манюнь. Пустое… – без всякого выражения спокойно отвечает Трофим.
– Да почему же пустое? Павел все узнал, дело верное. Как можно отказываться от такого шанса? Тосик, ты у меня не только ходить, ты бегать будешь!
Он мотает головой, поджимает губы. Маня обнимает его за плечи:
– Знаешь что, дорогой, с таким настроением, конечно, ничего не получится!
– Дело не в настроении, а в несентиментальной реальности… У меня нет денег на поездку и операцию. От мнимого самаритянина – твоего жениха я деньги не приму. Это так же очевидно, как то, что эта сосулька, сколько бы она ни росла, в конечном итоге растает. Непреложный закон.
Трофим указывает пальцем на окно.
– Так, ты делаешь попытки обобщать и философствовать. Уже хлеб! – заключает Маня, заправляя прядь буйных волос за ухо.
– Ну ладно, Бог с ним, с Павлом! Таких средств, я думаю, и у него не найдется. Но у нас же есть две квартиры! Огромное богатство! Куда его и тратить, как не на здоровье? А, Трофим, ну, если ситуация так сложилась?
– Я ни за что не посягну на твою квартиру! Ты что же, сестрица, подонком меня выставляешь? – отшатывается от Мани Седов.
Он откатывает коляску от окна, подвозит к кровати.
– Нет, я сам! – категорично выбрасывает руку, запрещая Мане себе помогать. Когда он грузно перекатывается на кровать, Голубцова, подтыкая под его ноги одеяло, начинает лепетать:
– Трофим, деньги от твоей проданной фуры не бесконечны. Нужно как-то выкарабкиваться. Я ведь… живу у Павла. Зачем мне Алина квартира, которая летом станет по закону твоей?
– Да, жена должна жить с мужем. При условии, что муж надежен и не выгонит ее на улицу при изменении направления судьбоносных ветров, – изрекает Трофим, отворачивая лицо к стене.
– Ты о чем?! – выпрямляется Маня, пыша праведным гневом.
– Я о том, что твоя, подчеркиваю, твоя квартира неприкосновенна.
– Нет, начал говорить о Павле, так договаривай!
– Я не начинал, это ты все время мне тычешь им в лицо. Супин – то, Супин – это. Ладно, спасибо Супину за все. За терпение и благородство. Но на этом – все. Не вмешивай его в мою жизнь.
– Но у нас с ним – общая жизнь, Трофим. Да, как бы тяжело это для тебя ни звучало! Я должна отрезать его даже мысленно, входя в эту палату? Как ты себе это представляешь? Нет, ты повернись, повернись и ответь!
Трофим поворачивает к ней осунувшееся лицо, залитое слезами.
– Мань, прости ты меня и не мучай. Оставьте вы мою душу в покое! Трудно тебе, противно – не приходи. Совсем! Санитарка Роза поможет мне, ведь на это даже моих жалких копеек хватит! Хватит!
Трофим вскидывает руки, прижимает сжатые кулаки к лицу.
– Я… работать буду. Колл-центром на дому, репетитором по химии для семиклассников, сексом по телефону, черт его возьми! Или… придумаю что-нибудь поэффективней и надежней… Простое и быстрое решение.
Трофима душат рыдания, он пытается спрятать от Мани искаженное лицо, мечется под ее пристальным и странным взглядом.
– Тосик! – вдруг жестко хватает она его руки. – Я. Никогда. Тебя. Не брошу. И если ты еще раз посмеешь намекнуть на свое самоубийство, я буду считать тебя не только самым слабым, но и самым подлым человеком! Да. Сдаться после всего того, что мы перенесли вместе, после всех моих мучений и надежд, – это не просто подлость, это поступок, который… который не имеет названия! Не смей так со мной поступать, слышишь?
Маню подводит голос, который вдруг становится хриплым и низким. Спазм душит горло, кровь бросается в лицо, и Маня хочет отойти от Трофима, но его сильная рука сжимает ее запястье. Голос Седова звучит полновесно и искренне.
– Маша, я клянусь тебе, что больше никогда… Никогда! Маша! Я, конечно, безногий, но небездушный человечишка. Я никогда не причиню тебе боль. Ты веришь мне?
Маня смотрит в горящие глаза Трофима, полные раскаяния и любви, и с улыбкой кивает…
Придя домой, в квартиру Павла, она мечтает лишь об одном – о полной неподвижности и сне. Маня скидывает сапожки, проходит к дивану и в изнеможении валится на подушки.
«Нет, разлеживаться времени нет. Супин придет через полчаса. Быть может, раньше. Скорее кинуть котлеты, купленные на ходу, на сковородку и сварить рис. Что там, интересно, в холодильнике?»
Маня поднимает себя рывком, шлепает на кухню. Да-а, паршивая она, оказывается, жена. Ни овощей, ни любимых Павлом творожков. Снова придется выслушивать упреки и сдерживать натиск ревности: «Конечно, Тосику протертый супчик с курочкой успела сварганить, а любимому мужчине – шиш, котлеты из кулинарии!»
Господи, конечно, он прав: Маня совершенно забросила их общее хозяйство. И Павлу, наверное, уделяет слишком мало времени. Что это, вообще, за любовница, которая засыпает, едва коснувшись подушки?
Но как ей разорваться, все успеть? Супин помогает, чем может, – вон, в хорошую клинику Трофима поместил, полтора месяца с охотой давал деньги на больничную няньку, которая дежурила с Седовым ночами, когда он был еще в тяжелом состоянии. Правда, Трофим деньги вернул, как только его знакомый по автокомбинату продал несчастную фуру. Но дело ведь не в деньгах, а в отношении! Трофим для Павла – совершенно чужой и даже не слишком симпатичный мужик. Однако же он не просто терпит, но проявляет снисходительность, понимание…
В замке поворачивается ключ, и Голубцова кидается к входной двери.
– Пашенька, я только сковородку ставлю, милый. Подождешь чуть-чуть ужин? – винится она.
Супин целует ее в макушку и нос, снисходительно улыбается.
– Расслабься, несознательная женщина. Я роллы притащил.
– Горяченькие, в обсыпочке?! – с восторгом пищит Маня.
– Ага, как ты любишь. Говорят, никакого отношения к японской кухне эти твои «в обсыпочке» не имеют.
– Ну и плевать! – хватает Маня из рук Павла пакет.
Когда они наедаются и Супин по новой привычке закуривает тонкую душистую сигарету, Маня решается завести с ним разговор о Трофиме. Она укладывается под бочок к расслабленному Павлу и начинает вкрадчиво:
– Тосик отчаивается. Нет, он, конечно, пытается держаться, но я вижу, как ему тяжело. Ты когда планируешь проконсультироваться с этим звездным врачом относительно операции?
Павел снимает руку с Маниного плеча, гасит в пепельнице сигарету и тянется к портфелю, стоящему у дивана.
– Вот! Заключение звездного врача. Я второй день не решаюсь тебе его показать.
На колени Мани пикирует тонкая папка с рентгеновскими снимками и какими-то справками. Она достает бумаги, пытается вчитаться.
– Я ничего не понимаю! Каракули и латынь. Что, впрочем, одно и то же, – трясет головой Маня.
Супин вырывает из ее рук справки, кидает их на столик.
– Я тоже ни хрена не понимаю во врачебных каракулях. Но врачи еще и разговаривать умеют. Этот врач категорично утверждает, что Трофим Седов никогда… никогда, Маша, не сможет ходить.
Он смотрит на Маню прямо, безжалостно и сжимает с силой ее руку.
– Жестоко, наверное, так вот резко вываливать все это на тебя, но лучше жесткая правда, чем аморфная и бесполезная ложь.
Маня испытующе, с недоверием смотрит в стальные глаза Супина.
– Я н-не верю этому врачу. В больнице нас обнадежили, давали какие-то телефоны специалистов. У меня они целы, я попробую обратиться к этим врачам. Недаром же существуют консилиумы!
Павел раздраженно отмахивается от нее, встает с дивана. Ему хочется выпить. Ему отчаянно, вот уже который день хочется напиться. С тех пор, как он подкупил профессора и тот написал липовое невразумительное заключение. Решение с подкупом пришло, когда Маня трещала по телефону. Она и перед сном умудрялась заниматься чертовым Тосиком – давала ему указания относительно аутотренинга, про который начиталась в Интернете. Вот тогда Супин окончательно понял, что Трофим не должен встать с инвалидного кресла. Никогда! А эта Манина блажь – ухаживать за больным, проявляя чудеса милосердия, быстро пройдет. Особенно если появится ребенок. Да, ребенок – тоже обуза, забота, и Маня снова забросит Супина. Но она будет рядом, и она, жена, будет обязана ему служить!
– Что ты ищешь, Паша, вон же вино твое любимое? – спрашивает Маня, видя, что Супин долго копается в баре.
– Водка оставалась. Ты не переставляла бутылку?
– В холодильник поставила. Водка хороша холодной.
– Вот это ты умница!
Павел достает внушительный фужер.
– Не велика ли тара под водку? – хмыкает Маня.
– В самый раз.
Он наливает полный фужер и залпом выпивает.
Маня с изумлением смотрит на Павла, который вновь берется за бутылку.
– Паша, что с тобой?
– Со мной?! – выкрикивает он, неприятно ухмыляясь. – Лучше скажи мне, что с тобой? Почему ты, моя женщина, предпочитаешь здоровому, обеспеченному, надежному мужику инвалида-нытика?
– Я… не предпочитаю. Но зачем ты так говоришь о Трофиме? Он благородный человек. Да он просто… герой!
Маня в волнении встает и начинает ходить по комнате.
– Ему бы орден за мужество дать при всем честном народе в Кремле, а не только операцию оплатить!
– Вот-вот, – хихикает Супин и выпивает еще один фужер водки. – Пусть президент в Георгиевском зале вручит Тосику пару миллионов рублей. А лучше – пяток. Да, думаю, на все – про все пять лямов понадобится. Готов помочь с составлением петиции на самый верх. Это уж мне не столь накладно выйдет.
Он осекается, видя, что Маня, замерев, смотрит на него, как на привидение.
– Подожди, так все-таки операция возможна? Просто ты не хочешь помочь в поиске средств? Или… жалеешь денег, которые я готова тебе вернуть, продав Алину квартиру?! Ты ведь знаешь, что она оставила мне дарственную! Да ты просто… знаешь, кто ты? – Голубцова сжимает в отчаянии кулачки.
– Мань, я сейчас тебя ударю, если ты не замолчишь, – Супин подходит к ней, резко замахиваясь.
Она, не шелохнувшись, с насмешкой и вызовом смотрит ему в глаза.
– Ты можешь меня ударить?
– Нет, конечно, нет! – порывисто обнимает ее Павел, принимается осыпать поцелуями лицо. Хмель мгновенно слетает с него.
– Это я от отчаяния, от ревности. Я измотан не меньше тебя. Маша, давай поженимся, давай начнем, наконец, жить как настоящая семья! Трофим не может быть вечным нашим подопечным. Это ненормально! У него будет лучшая сиделка, у него будут деньги, я обещаю! Он не пропадет, Маша. Ведь он головастый и рукастый мужик. Найдет надомную работу, сможет выезжать на прогулки на самой навороченной коляске из возможных, которую мы купим…
Маня касается рукой его губ:
– Нет, Паша. Я не брошу Трофима. В память об Але хотя бы не брошу.
И тут Полкан взрывается. Он кричит, оттолкнув Маню и тыча в нее длинным острым пальцем – совершенной, аристократической, как придумалось когда-то Мане, формы.
– Я не могу больше слушать эти сопливые отговорки! Я не верю тебе совершенно! Если ты любишь его, наслаждаешься выносом горшков за ненаглядным – то что ж?! Это твой выбор, дорогая моя! Твой!
Он вдруг бледнеет, срывает с лица очки, подходит вплотную к Марии, испытующе глядя ей в глаза:
– А может, ты спала с ним? Вернее, и не переставала спать? И… сейчас тоже? Он ведь уже вполне себе ничего, сам с коляской инвалидной управля…
Павел не успевает договорить, так как на его щеку обрушивается хлесткий удар Маниной ладони. Он закрывается руками, а когда отнимает их от лица, то видит, что Маня, накинув пальто, уже открывает входную дверь.
– Маша, не делай этого, я умоляю! Я заклинаю тебя, не уходи!! Я ляпнул дикую глупость! Я кругом виноват, Маша!
– Прекрати орать, Павел.
Маня поворачивает к нему усталое, но спокойное лицо. Лицо человека, смирившегося с неизбежным.
– Мы так оба устали, что, думаю, будет лучше пожить пока врозь. Свой липовый больничный я продлю на очередную неделю. Да, и еще. Ни за что не выйду замуж за алкаша. Прости.
Маня выходит и тихо прикрывает за собой дверь.
Супин кидается к столику с водкой, но вдруг зажмуривается и, облокотившись на стол, роняет голову на руки. Он видит перед собой милое Алино лицо. Она улыбается и кротко говорит: «Если вы обидите мою Манечку, вам стыдно будет». Да, она говорила это тогда, на кухне с жутким воющим холодильником. И она была права… Такого стыда и боли Супин не испытывал еще никогда. Он рывком наливает водку в бокал и судорожно, сквозь спазм в глотке, заставляет себя пить…
Маня выбегает из подъезда, кусая губы, сдерживая рвущийся наружу вопль. Она не в силах нести боль молча, в себе, и потому хватается за телефон. Услышав напевный голос подруги, Маня припадочно кричит, не обращая внимания на двух долговязых подростков, кидающих на нее заинтересованные и скептичные взгляды:
– Ритуся, я ушла от Супина! Он хотел меня ударить, но ударила его я сама. Я просто в отчаянии, Ритка!
– Ясно. Этого следовало ожидать, – говорит бестрепетная Кашина. – Все мужики – собственники. Ты что, думала вечно между Тосиком и Полканом разрываться? Ты вообще, Мань, разберись в себе. Вот по чесноку разберись! Любишь Супина – будь примерной его бабой. Любишь Трофима – так и признай это. И не мучай никого.
Читать бесплатно другие книги:
