Будь со мной Петерсон Элис

5

Стены папиного кабинета были увешаны чёрно-белыми набросками его любимых зданий: флорентийский собор Санта-Мария-дельФьоре, собор Святого Павла, здание британского парламента, отель Савой, собор Парижской Богоматери. Хотя окно было открыто, в комнате стоял едкий запах сигаретного дыма. Рядом с телефоном стояла гранитная пепельница, около которой лежала пачка сигарет. Когда я попала под машину, папа снова начал курить. Мама только для порядка делала вид, что это ей не нравилось.

Находясь в его кабинете, я всегда ощущала светлую ностальгическую тоску. Эта комната напоминала мне о школьных годах, проведенных в Лондоне. Папа работал за письменным столом и разрешал мне делать домашнее задание, сидя рядом с ним. Мне нравилось наблюдать, как он сосредоточенно работал за своей чертёжной доской. Тогда он носил длинные волосы и бороду, и мы часто слушали записи его любимой группы – «Роллинг Стоунз»[4]. Потом он доставал щепотку табака из ящика стола и сворачивал самокрутку. Докурив её, он разбрызгивал по комнате освежитель.

– Тольо маме не говори, – заговорщически шептал он.

Я остановилась у его стола и взяла в руки рамку со старой фотографией, сделанной во время отдыха. На ней были запечатлены мы с Джейми: мы стояли по обе стороны от папы и держали его за руки. У меня длинные светлые волосы, розовый костюм и толстенькие ножки.

Рядом с этим фото стояло другое, со свадьбы родителей. Как меня восхищали папины волосы! Они были почти такие же длинные, как у мамы. И он всегда носил кожаные сандалии. В таком виде он был похож на Иисуса. Мама была одета в кружевное свадебное платье, которое она сшила сама.

– Да, я был самым настоящим хиппи, Кас, – говорил он. – Тогда это было модно. И раньше твоя мама шила для нас одежду. Сколько денег мы тогда сэкономили!

Папа заметил, как я рассматривала эту фотографию. Мамины светлые волосы свободно спадали на плечи, платье подчёркивало осиную талию.

– Она была очень красивой, – заметила я.

– Она и сейчас красавица. Ты как две капли воды похожа на неё, Кас.

Да, в этом отношении мне повезло. Мои волосы, хоть и были темно-русыми, но, как и у мамы, отливали золотом, глаза были карими, а рот был такой же широкий, как и у Джейми. Папа часто шутил, что моя широкая улыбка напоминает ему Букингемский дворец.

– Ты что-то хотела? – спросил он, догадавшись, что я пришла не старые фотографии разглядывать.

– Завтра я еду в Лондон.

– В Лондон! – воскликнул он. Затем добавил более спокойно: – Так, хорошо. Значит, Лондон.

– Утром я встречусь с Гаем и Домом, а днём – с Сарой. Ты не мог бы подвезти меня завтра до вокзала?

Папа постучал пальцами по столу, прежде чем протянуть руку к пачке «Мальборо».

– Знаешь что? – Он сделал паузу, чтобы закурить сигарету. – Давай я поеду с тобой?

Он неуверенно почесал затылок, совсем как Джейми.

Я скептически приподняла бровь.

– Как только мы приедем в Лондон, я оставлю тебя одну, обещаю. А сам схожу на выставку.

– Я справлюсь, пап.

Он по-прежнему хмурился, лоб сморщился от беспокойства.

– Папа, я же не единственный инвалид на планете.

Когда я это произнесла, в комнату вошла мама, одетая в летние брюки и кремовую блузу.

– Вот вы где!

Она только что вернулась с работы. Окинув нас взглядом, она сбросила туфли и растёрла ступни.

– Что-то случилось?

– Кас собирается поехать завтра в Лондон, – сообщил ей папа о моей невыполнимой миссии.

– Отличная идея! – Мама присела на подлокотник папиного кожаного кресла. – Ты уже связалась с вокзалом, чтобы тебе предоставили помощь на платформе?

– Ага, – кивнула я, задаваясь вопросом, будут ли они впадать в истерику каждый раз, когда я соберусь в город.

– Ты не будешь отключать мобильный?

Я заверила их, что телефон будет все время включен.

– Мне только нужно, чтобы меня подвезли до станции.

– Дорогой, ты же подбросишь её до вокзала? – Она обернулась к папе, взглядом заставляя его повиноваться.

Он потушил сигарету и бросил её в пепельницу.

– Кас, почему бы мне не довезти тебя сразу до…

– Папа, – перебила я его. – Я должна сделать это сама.

Я выкатила своё кресло из комнаты, прежде чем он смог возразить и попытаться пошатнуть мою веру в себя.

– Я не возражаю. Кончено, я отвезу ее на вокзал, – донеслись до меня слова папы, когда он решил, что я уже далеко. Я остановилась у двери и прислушалась.

– Дело не в этом, Майкл.

– Я нервничаю.

– А я нет?

– Выглядишь спокойной.

– Ты гонишь!

– Гоню? Маме снова семнадцать? – произнёс папа с лёгкой насмешкой в голосе.

– Ты гонишь, – повторила мама. – Неужели мы будем дёргаться каждый раз, когда она будет выходить из дома? Так и поседеть можно. Надо надеяться на лучшее.

Я услышала, как папа пробормотал что-то про то, что он уже потерял надежду.

– Кас должна поехать одна.

– Знаю, знаю… Я с тобой полностью согласен.

– Для неё это огромный шаг вперёд, Майкл. Кстати, тебе надо бросить курить, – добавила она.

– Я брошу. – Папа глубоко вздохнул. – Когда Кас вернётся из Лондона целая и невредимая.

– Всё это очень тяжело, – наконец призналась мама. – В тот день, когда ты впервые увидел Кас на инвалидном кресле… – Она резко замолчала, было слышно только позвякивание её браслетов. – Нет, это глупо.

– Продолжай.

– Я вспомнила оперу, которую мы смотрели сразу после свадьбы. «Фиделио»[5]. Ту сцену, где заключённых выпускают на прогулку.

– Почему?

– Не знаю. У тебя было такое лицо – грустное и напуганное.

Это случилось через шесть недель после несчастного случая. Папа увидел меня в инвалидном кресле и остановился как вкопанный. Мне дико не нравилось сидеть в этом кресле, но с помощью Пола я научилась неплохо им управлять.

– Смотри! – сказала я папе. С меня ещё не сняли спинную скобу, но я сидела прямо, и это меня радовало.

– Здорово, – пробормотал папа.

Он вёл себя как-то странно: не снял куртку и не сел на стул, чтобы вместе со мной разгадывать кроссворд. Он просто стоял и смотрел на меня.

– Что-то не так?

– Нет, ничего. Почему бы нам не прогуляться и не подышать свежим воздухом? – предложил он, встав сзади и подталкивая моё кресло вперёд.

– Я уже могу катиться сама! – похвасталась я. Мне хотелось, чтобы он гордился моими успехами. – Мне только нужна шерстяная шапка. И свитер.

Он обошёл комнату, повторяя:

– Шапка, шапка, шапка. Свитер, свитер, свитер.

– Они в комоде.

Он нервно рылся в ящике, разбрасывая ненужные вещи в разные стороны.

Когда я, наконец, была готова, папа пошел вслед за мной. Проезжая мимо сестринской, я помахала рукой Джорджине.

– Смотри не замёрзни, Кас, – предупредила она.

– Смотри, мама! – заметила я, когда мы оказались на улице. Она шла нам навстречу.

– Брен, я забыл кое-что в машине.

Когда она протянула ему ключи, я поняла – что-то не так.

– Пап! – позвала я, но он даже не обернулся. – Я-то думала, что он порадуется за меня.

– Он рад, милая. Это, – она указала на меня, сидящую в инвалидном кресле, – большое событие. Ты такая молодец!

А потом она подняла глаза, чтобы посмотреть вслед уходящему мужу.

Я наклонилась поближе к двери, чтобы лучше расслышать их разговор.

– Мы должны побороть страх. Если мы будем трусами, что подумает о нас Кас? – сказала мама.

– Она же моя маленькая кареглазая девочка…

– Я знаю. Но, Майкл, она впервые за много недель подумала о встрече со своими друзьями, хочет поговорить с Сарой. Разве это плохо? Тебя не пугало, что Кас отгораживалась от мира?

– Да, конечно, ты права.

– Я всегда права.

Папа негромко засмеялся в ответ.

– Налить тебе виски с содовой?

– Да, пожалуйста. И налей виски побольше.

6

Проводник в тёмно-синей форме долго суетился вокруг моего кресла, прежде чем вкатить меня в вагон по специальному пандусу. Он устанавливал кресло в специальном месте для инвалидов, а я чувствовала на себе любопытные взгляды других пассажиров.

Когда поезд тронулся, я заметила, что папина машина всё ещё стояла на парковке, хотя я и просила его не ждать отправления. Глядя, как неподвижный автомобиль исчезает на горизонте, я наконец-то ощутила вкус свободы.

Я прокрутила в голове план на день. Сначала я должна была встретиться с Гаем и Домом в торговом центре Вестфилд в районе Шепердс-Буш. Когда мы договаривались о встрече, Дом сказал, что терпеть не может торговые центры, но лёгкая доступность стала решающим аргументом в пользу этого места для встречи.

Мы сдружились с Домом сразу после того, как меня перевели в реабилитационное отделение. Он был добрым и приветливым. Он часто подъезжал на своём кресле к моей кровати, чтобы поболтать. До инвалидности он работал в туристическом агентстве, которое занималось организацией отдыха для пенсионеров.

– Конечно, это звучит не очень увлекательно, но дело очень прибыльное. Кроме нас, практически никто этим не занимается, – сказал он, поблескивая глазами. – Мы сотрудничаем с туристическии базами по всей Европе.

Он по-прежнему работал в своём агентстве, потому что там его любили и ценили его оптимизм и неиссякаемую энергию.

С Гаем всё было совсем иначе. Дом сказал мне, что раньше он работал брокером в Сити. Гай постоянно пребывал в дурном настроении, не хотел делать зарядку и кричал на медсестёр. Своё нежелание что-либо делать он объяснял тем, что его долбаная жизнь окончена, так что на кой чёрт нужны ему эти сраные зарядки. Но каждый раз, выругавшись, он извинялся передо мной, а я улыбалась ему в ответ, надеясь, что наше общение этим и ограничится.

Дом был единственным пациентом нашей палаты, кто не махнул на Гая рукой и не отставал от него ни на минуту.

– Все мы в одной лодке, – говорил он, хотя это было не совсем так. У Гая была травма уровня С6, намного серьёзнее, чем у нас.

Но Дом никогда не сдавался. И Гай наконец не выдержал. Когда Дом во весь голос распевал песню «Всегда ищи в жизни лучшее» из Монти Пайтона[6], Гай воскликнул:

– Ну и сраный же ты шустрик, чёрт бы тебя побрал!

В палате повисла долгая тяжёлая пауза, которая была нарушена взрывом всеобщего хохота. Даже Гай рассмеялся. Так за Домом закрепилась кличка Шустрик.

После этого случая в Гае что-то изменилось, словно кто-то вновь осветил светом его душу. Как-то раз он решил с нами поужинать. Сначала разговаривали только мы с Домом, но Гай ловил каждое наше слово. Хотя ему было не до приятных бесед: он с трудом управлялся с ножом и вилкой, поэтому ему частенько приходилось есть тушёные бобы столовой ложкой.

Мы рассказывали друг другу, как попали в больницу. Этой темы невозможно было избежать, поскольку она постоянно витала в воздухе. Однажды, после работы, Дом сел на свой мотоцикл и в следующее мгновение уже лежал лицом на асфальте шоссе.

– Задняя шина моего мотоцикла взорвалась. Я все время думаю: а если бы я притормозил на повороте, и не мчался, как сумасшедший? Если бы да кабы…

Я в свою очередь рассказала им о судьбоносном утре с Шоном. Я тогда всего лишь вышла за продуктами и ни о чём другом не думала. Одна ошибка – и я в инвалидном кресле.

– Зато больше никто не пострадал, – заверила я ребят.

Я также поведала им о моих студенческих буднях в Королевском колледже и о письме Шона. Они не вымолвили ни слова. Шестое чувство подсказало мне, что Гай скорее всего думал о том, что он тоже бросил бы меня. А Дом чувствовал себя виноватым, потому что Миранда и глазом не моргнула, когда он стал инвалидом. Казалось, она любила его даже больше, чем прежде.

– Я помню, как очнулся в машине, – вдруг сказал Гай. От неожиданности мы с Домом чуть не подавились супом. – У меня страшно болела шея.

И Гая уже было не остановить – он рассказал, как поздно ночью возвращался после вечеринки и, потеряв управление, врезался в дерево. Спасателям понадобилось шесть часов, чтобы извлечь его из обломков. Пришлось срезать крышу машины. А первые несколько месяцев в больнице он был беззащитнее младенца, ничего не мог делать самостоятельно.

Когда Гай рассказывал об этом, его голос дрожал. Мне было тяжело видеть в его глазах боль, но я все же была рада, что он все-таки заговорил. Этот психологический прорыв был заслугой Дома. Создавалось впечатление, будто после аварии тело и разум Гая полностью отключились, и только сейчас к нему начала возвращаться жизнь.

– Медперсонал здесь с нами не церемонится, – заметил Дом как-то вечером.

– Все врачи уроды, – откликнулся Гай. – Ну, почти все.

– Не могу представить тебя среди них, Кас, – добавил Дом. – Я, конечно, здорово взбесился, когда мне сообщили, что я больше не смогу ходить.

– Сильно взбесился! Ах, посмотрите, какой сударь, – начал поддразнивать его Гай. – Я, блин, чуть с ума на фиг не сошёл. Извини, принцесса.

– Ничего страшного, – сказала я, предлагая друзьям принесённые папой пирожные.

– Я-то думал, что если сломаешь шею, то умрёшь, – продолжал Гай. – Я думал, что инвалиды в колясках уже такими рождаются. Да твою налево – прости, Кас, – я даже подумать не мог, что стану овощем! Доктор говорит: «Вы никогда не сможете ходить. Вам придётся смириться с этим и жить дальше». С того момента, как я здесь оказался, мне только и говорят о том, чего я больше не смогу делать. Не смогу полноценно работать руками.

Я спрятала свои руки под одеяло.

– Не смогу самостоятельно одеваться. Не смогу потеть или вздрагивать от холода, потому что мои нервы отказали, и поэтому я могу умереть от переохлаждения. Не смогу ничего делать или чувствовать. Не смогу даже в носу поковыряться, блин.

На этот раз он не извинился.

– Самое страшное, – продолжил Гай после небольшой паузы, – что мне придётся вернуться в родительский дом. Я обожал свою лондонскую квартиру с видом на Темзу. Я работал как проклятый, чтобы купить её. Теперь мне тридцать пять, и я буду жить с родителями, – заключил он, окидывая нас с Домом внимательным взглядом. – А они уже старички. Вы же их видели.

Отец Гая был высоким худым мужчиной с редеющими седыми волосами. Когда они с женой пришли навестить сына, он молча сидел у больничной койки, понуро свесив голову. Он был похож на раненое животное.

– Я ушёл из дома, когда мне было восемнадцать, и отправился в Сити сколачивать состояние. Я был брокером, по выходным играл в гольф. Что я буду делать теперь? Вязать? Ах, нет, подождите, я даже этого не могу.

Чем больше Гай говорил, тем меньше я его боялась. Я обожала Дома за оптимизм, но и циничность Гая находила отклик в моём сердце. И тот факт, что они оба были намного старше меня, не имел абсолютно никакого значения.

Мне пришло новое сообщение на телефон.

«С нетерпением жду встречи, принцесса. Надеюсь, в ресторане подают тушёные бобы. Гай».

Я улыбнулась, вспомнив один забавный разговор за ужином в палате.

– Сегодня снова будешь есть свои бобы? – спросила я Гая.

– Тебя же должно от них, это… пучить, – заметил Дом.

– А я думаю, что за запах странный в палате, – сказала я.

Гай недовольно взглянул не меня.

– Даже не думай говорить плохо о моих оранжевых друзьях, принцесса.

– Одна дама пришла на светский ужин в Лондоне, – начал одну из своих занимательных историй Дом. – На приём был также приглашён американец. В самом начале трапезы хозяйка дома крайне некстати начинает пускать ветры.

Гай загоготал от восторга.

– Но джентльмен, сидящий по левую руку от неё, говорит: «Прошу простить меня, господа». Ужин продолжается, но через несколько минут хозяйка дома вновь пускает газы. Но теперь извиняется джентльмен, сидящий по правую руку от неё. Американский гость, конечно, шокирован увиденным. Через несколько минут дама вновь портит воздух. На этот раз потрясённый американец наклоняется к ней и говорит: «А этот запишите на мой счёт, мадам!»

В вагон вошёл проводник и попросил мой билет, возвращая меня к реальности. Думая о Гае и Доме, всю дорогу до Паддингтона я улыбалась. Их я хотела увидеть ещё больше, чем Сару.

Пассажиры начали собирать свои сумки, портфели, ноутбуки, газеты и журналы. Я выглянула из окна и осмотрела всю платформу. На ней не было никого, кто мог бы помочь мне сойти с поезда. «Без паники, Кас!» – сказала я себе. На нашем вокзале меня заверили, что меня обязательно встретят в конечном пункте моего путешествия. Я наблюдала, как люди выходили из вагонов и проходили сквозь заграждения.

Вагон опустел. Я открыла автоматические двери и расположилась перед самым выходом. К счастью рядом с кабиной машиниста я заметила металлический пандус, и на платформе как раз появились люди в синей униформе.

– Извините! – окликнула я их.

– Да? – отозвался сотрудник, пивший чай из картонного стаканчика.

– Не могли бы вы мне помочь, пожалуйста? Мне нужен этот пандус, – объяснила я, указывая на необходимый мне предмет.

В этот момент в вагон начали заходить пассажиры.

Мужчины в униформе вернулись к обсуждению вчерашнего матча.

– Не могли бы вы установить пандус, чтобы я сошла? – спросила я, стараясь не кричать и не привлекать к себе внимание пассажиров. – Или перенести меня на платформу?

– Вы, вроде, молодая. Что, совсем не ходите? – спросил меня один из них.

Я отрицательно покачала головой.

– Извините, дорогуша, но мы не имеем на это права. Техника безопасности, всё такое.

Меня охватила паника. В это время в вагон заходила пожилая пара, и я откатила кресло назад, уступая им дорогу. Но вместо того, чтобы отправиться на свои места, они остановились рядом со мной.

– Может быть, мы вам чем-то можем помочь? – спросил меня мужчина. Его волосы уже заметно поредели, зрение явно было слабовато, и я сомневалась, что он сможет поднять газету со стола. Его спутница была одета в цветастое летнее платье и лёгкие сандалии.

– Я первый раз путешествую на поезде, – пояснила я. – Начало не очень хорошее.

– Возьмёшь кресло? – обратился мужчина к своей спутнице, поднимая меня на руки. Он оказался на удивление сильным.

– Тоже мне, техника безопасности, – пробормотал он себе под нос. – Тони Блэр должен ответить за такое.

– Как прошёл день? – тут же спросила мама, как только я пересекла порог дома в тот вечер. Я заметила, что папа подавал ей знаки, что, очевидно, не всё так уж радужно. – Как поездка?

– Нормально.

– Тебе кто-нибудь помог на вокзале?

Я кивнула.

– Мам, я очень устала. Я, наверное, лягу спать.

Но сначала я заехала на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Мама последовала за мной.

– Ты хорошо провела время с Домом и Гаем? Как дела у Сары? Должно быть, здорово было поболтать с друзьями?

– Ага, – ответила я, едва сдерживая слёзы.

Конечно, с одной стороны, я была рада снова увидеть Дома и Гая. Но, с другой стороны, мне было мучительно больно возвращаться в город, где я жила и училась, веселилась, сходила с ума от любви и свободы, где я была независимой и счастливой. Раньше это был мой дом.

Я сидела в своей спальне, затаив дыхание и сжимая в руках скальпель, который стащила из папиного кабинета. Моя встреча с Сарой началась с неловкого молчания, как это обычно бывает после долгой разлуки. Она спросила меня, какой столик мне больше нравится и не надо ли помочь мне повесить куртку на вешалку. Потом она суетилась вокруг стола, отодвигая лишний стул, чтобы освободить место для моего инвалидного кресла.

Я еще сильнее сжала ручку скальпеля.

Пока мы ждали заказанные напитки, мы не знали, что сказать друг другу, разговор явно не клеился. Раньше такие неловкие паузы у нас не возникали. Днём мы с Сарой были ботанами. Попивая чёрный кофе, мы обсуждали молекулы и генетику, научные открытия и разные части тела. А ночью мы становились завсегдатаями вечеринок в студенческом клубе «Туту», названном в честь Десмонда Туту[7], который некогда учился в Королевском колледже. Мы танцевали до упаду, а потом в три часа ночи возвращались домой, еле переставляя ноги, с пустыми бутылками водки в руках. Утром, едва продрав глаза, ползли на практику в больницу.

Сегодня мы разговаривали о моей поездке в Лондон и о меню, потратив целую вечность на выбор блюд и напитков. Сара спросила о моих родителях. А когда я попросила рассказать о предстоящей поездке на Гибралтар, она только и ответила, что в этом не было ничего особенного и что она просто хочет получить свидетельство о прохождении практики.

– А так, ничего интересного не происходит, – выпалила она, избегая моего взгляда.

Сара была самым счастливым и жизнерадостным человеком из всех, кого я знала. Мы с Шоном обожали ее за живость и непосредственность. Единственное, что меня раздражало, это когда она по утрам пела в душе.

Но сегодня мне было нелегко находиться с ней рядом. Я не чувствовала никакой связи со своей старой подругой и хотела поскорее встретиться с Гаем и Домом. Мы понимали друг друга, могли вместе посмеяться и не испытывать неловкость в присутствии друг друга.

А потом Сара сказала, теребя ремешок своей сумочки:

– Я даже не знаю, как тебе сказать… Ах, Кас. – Она залпом допила оставшееся в её бокале вино. – Шон…

Мне стало дурно. Вечер был окончательно испорчен.

– Шон встретил… он встречается с другой девушкой.

Сара подлила нам в бокалы вино из бутылки. Я была настолько шокирована, что не могла выдавить из себя ни слова. Конечно, рано или поздно он бы нашёл себе другую девушку, но я не думала, что это случится так скоро.

– Кас, скажи что-нибудь.

– Кто она? – просипела я, ощущая в душе разрастающуюся пустоту.

– Ты её не знаешь. Она на год младше.

Ну что ж, хотя бы выбрал себе пассию не из общих знакомых. И на том спасибо.

– Слушай, он сволочь, и я ненавижу его за то, как он с тобой обошёлся. Мне даже смотреть на него противно. Ходит, как будто ничего не случилось. Я чувствую себя такой виноватой перед тобой, Кас. Я не хочу общаться с ним в последний год нашей учёбы. То есть моей учёбы… О, господи. Ты поняла, что я имею в виду. – Сара начала путаться в словах. – Мне так тебя не хватает! Без тебя всё совсем по-другому.

– Не надо. – Я схватила её за руку. – Ты ни в чём не виновата. Мне тебя тоже страшно не хватает.

У меня было такое ощущение, что мы прощаемся навсегда.

Я приставила лезвие скальпеля к своему бедру и сделала глубокий продолговатый надрез. Я смотрела, как моя кровь струится по бледной коже. Мне хотелось знать, как глубоко я должна погрузить скальпель в свою плоть, чтобы хоть что-нибудь почувствовать. Всё лучше, чем полное отсутствие чувств и пустота. Я услышала стук в дверь – это папа пришёл пожелать мне спокойной ночи.

– Кас! – Он бросился ко мне и выхватил скальпель из моих рук. – Что ты, чёрт возьми, делаешь?

Он выбежал из моей комнаты. Я слышала, как он распахивал дверцы шкафчика в ванной. Баночки с таблетками посыпались на пол.

– Брен! – закричал он.

Мама стремительно взбежала по лестнице и влетела в мою комнату. Увидев кровь, она пошатнулась, но немедленно взяла себя в руки. Папа забежал в комнату с аптечкой в руках. Я наблюдала, как трясущимися руками они пытались остановить кровотечение. Потом мама дезинфицировала рану, и папа приподнял мою ногу, чтобы наложить повязку на бедро.

– Ножницы, – скомандовала мама. Папа передал ей их, и она быстро отрезала необходимое количество бинта. И через секунду она уже перевязывала моё бедро, натягивая каждый следующий слой повязки туже, чем предыдущий.

– Остановитесь, не надо! Я хочу умереть, – взмолилась я.

Мама бросила перевязку и, ничего не сказав, вышла из комнаты.

– Как мы можем тебе помочь, Кас? – спросил папа. – Скажи, что нам сделать.

И только тогда он заметил ворох изрезанной бумаги на полу – фотографии Шона, почти превращённые в пыль минувших дней.

Было одиннадцать часов вечера. После случившегося прошло два часа. С лестницы я могла видеть родителей, они сидели на кухне у окна. Папа обнимал маму и укачивал её, как ребёнка.

Прошёл ещё один час, но я никак не могла заснуть. Вдруг дверь моей спальни распахнулась. Растерявшись, я включила свет.

– Можно войти? – спросила мама. На ней был старый синий халат, который я помню с детства. Она осторожно присела на кровать. Я хотела извиниться. Мне было стыдно за то, что я так сильно расстроила их с папой.

– Я больше никогда не услышу твои шаги, – сказала мама. – Никогда не увижу, как ты стоишь. Сколько грации было в твоей осанке.

Я не плачу. Свою боль я старалась спрятать как можно глубже. Вместо того, чтобы прослезиться, я взяла маму за руку.

– Я кричу на тебя, я хочу, чтобы ты выбралась из постели, потому что иначе я чувствую себя виноватой в том, что ты сидишь дома. Я хочу, чтобы ты жила своей жизнью.

– Я знаю.

– Пожалуйста, Кас, не делай больше глупостей. Я же так сильно тебя люблю, ты даже не представляешь. – Она старалась дышать глубоко и размеренно. – И чем старше ты становишься, тем сильнее я тебя люблю.

– Прости меня, – сказала я, прижимая её руку к своей груди. – Сегодня был ужасный день.

Мама кивнула.

– Да, твой отец рассказал мне о Шоне. Не грусти. Ты найдёшь человека, который будет гораздо храбрее и сильнее, и который полюбит тебя такой, какая ты есть. Ты талантливая и красивая девочка.

– Ах, мама, – выдохнула я, чувствуя, как к горлу подступают слёзы.