Мадемуазель Шанель Гортнер Кристофер

5

На новую квартиру я переехала, когда сопротивление германских армий тяжелым ударам союзников было сломлено и кайзер обратился к нашему командованию с унизительной просьбой о перемирии. Весь Париж вышел на улицы, на Новом мосту непрерывно хлопали пробки шампанского, люди плясали на столах, дудели в трубы, сигналили в автомобильные рожки, набившись в машины по десять человек и гоняя по Елисейским Полям. Отрезвление придет позже, когда сообщат, что в одной только Франции на войне погибло более двух миллионов человек, что уж говорить о бесчисленных потерях союзников. Северо-восточная часть страны лежала опустошенная и разграбленная. Германия была поставлена на колени, но продолжала бурлить.

Я все это видела и слышала, но жила словно под стеклянным колпаком. В новую квартиру я перевезла только одежду, туалетные принадлежности и коромандельские ширмы. Все остальное оставила в квартире Боя. Мися кудахтала вокруг меня, хлопая крыльями, то есть хлопотала и делала вид, что хочет помочь. Навязывала мне слуг, которые бы заботились обо мне.

— Отправлю-ка я к тебе своего дворецкого Джозефа и его жену Марию, у них такая миленькая девочка Сюзанна. Серт собирается вызвать из Каталонии семью, которую знает с детства. А нам не нужны два дворецких и две служанки.

Я отказалась. Большую часть времени я проводила в ателье, и мне вполне хватало приходящей служанки, чтобы более-менее поддерживать в квартире порядок. И не нужны мне ее соглядатаи, Мися вечно сует свой нос в мои дела. Тогда она приволокла две статуи отвратительных арапов на мраморных постаментах, которые якобы будут украшать вход в квартиру. Я их сразу возненавидела, но ничего не сказала, хотя меня так и подмывало спросить: почему она сама избавилась от своего жуткого Будды, а мою квартиру хочет захламить всяким барахлом, приобретенным на блошиных рынках?

Откровенно говоря, она могла притащить и чучело носорога, которым я всегда дразнила ее, и я бы ни слова не сказала против. Не знаю, откуда взялись во мне силы привести в порядок спальню и еще кое-какую полезную площадь, чтобы можно было сносно жить и ходить на работу в свое ателье, которое я как раз в это время переселяла в другое здание, в дом номер 31 по улице Камбон.

— Да здравствует новая жизнь и прощай старая! — воскликнула Мися.

Она всегда любила звонкие фразы, особенно теперь, когда машина войны сбавила обороты, а потом остановилась совсем. В Париж на мирные конференции съезжались дипломаты, генералы и посланники, а вместе с ними их жены, дочери и любовницы. Все они слышали про мое ателье и толпами устремлялись сюда, чтобы посплетничать, похвастаться достижениями своих мужчин и их наградами, а заодно и скупить все, что я предлагала на продажу.

Снова началась шикарная жизнь, хотя и без прежнего изобилия. Те дни канули в прошлое, унеся с собой жизни множества молодых мужчин. Оставшихся охватило буйное веселье, joie de vivre,[26] породившее искрометные ритмы джаза. Толпы амбициозных писателей, художников и музыкантов, переживших войну, восхищались Парижем и жаждали сделать себе имя в городе, который никогда не спит.

Это было время настоящего процветания, особенно для меня. Смелые силуэты и фасоны моей одежды соответствовали духу эпохи. Женщины больше не признавали никаких ограничений. После тяжелого трудового дня, когда они ухаживали за ранеными с их гноящимися язвами и кормили их жиденькой кашкой, сидели за рулем карет «скорой помощи» или в кабине трамвая, женщины желали свободы в самовыражении и в нарядах. Теперь я демонстрировала свои коллекции на манекенщицах, а манекены отправила на склад. Тем более что мои модели никогда на манекенах хорошо не сидели и их должны были демонстрировать женщины из плоти и крови. И клиентки собственными глазами видели, как ниспадающие с плеч складки позволяют скрыть заломы на ягодицах, как струятся при ходьбе мои пальто, как стильно смотрятся на коротко стриженных волосах мои шляпки. Короткие стрижки, впрочем, как и все остальное, тоже появились в результате войны, поскольку девушкам, работавшим в госпиталях, было некогда ухаживать за длинными волосами.

Всем хотелось получить модель от Шанель: пижамы и кардиганы, трикотажные двойки, блузки и пальто с подкладкой в тон блузки. Мои вечерние платья с расшитым бисером кружевом Шантйи, мои накидки из черного бархата, отороченные страусиными перьями, были на пике моды. Однажды утром я проснулась и обнаружила, что действительно стала знаменитой. Этот оплот моды, Поль Пуаре, вернулся в свое ателье, проведя годы войны за разработкой образцов военной формы. И что? Пуаре снова обратился к своему экстравагантному стилю, предлагая пальто, отделанные мехом леопарда, и платья с эполетами! Но его время уже ушло. Ему так и не удалось попасть в ногу с быстро шагающим вперед миром с его бодростью и энергией, с его пренебрежением даже к малейшему намеку на консерватизм и устарелые принципы. У меня были и другие конкуренты, например известная портниха Мадлен Вионне, чьи изысканные вечерние платья с косым кроем, смоделированные по античным образцам, были подлинными произведениями искусства, но цена таких платьев была высока, их могли себе позволить лишь представители самых высших слоев общества. Я с уважением относилась к ее искусству и со временем трансформировала многие ее идеи для создания своих образцов, но мы безоговорочно держали дистанцию и клиентуру друг у друга не отбивали, исполнившись решимости добиваться успеха, не затрагивая чужих интересов.

Моя одежда, напротив, стала как бы мостиком между эксклюзивной и обычной, заурядной. Я часто говорила своим клиенткам о том, что мы ошибаемся, когда роскошь противопоставляем бедности; на самом деле роскошь — противоположность вульгарности.

— Истинная элегантность в простоте, — утверждала я. — Хорошо одетая женщина — это почти обнаженная женщина. Во что она одета, должны заметить только после того, как увидят ее саму.

И все толпами валили ко мне, и казалось, все мне дается легко, успех сам плывет в руки, хотя работала я больше и напряженней, чем всегда, поддерживая иллюзию, будто успех приходит без всяких усилий с моей стороны. Женщина, которая много работает, все еще воспринималась обществом как деклассированная. Понадобится несколько послевоенных лет, чтобы по-настоящему оспорить социальные ограничения, мешающие нам зарабатывать на жизнь самостоятельно в любой области, а не только швейным делом, актерской профессией и проституцией.

Но я больше не обращала внимания на язвительный шепот в свой адрес: «Ну вы же сами понимаете, торговка».

Торговка, которой в моем салоне расточали комплименты, улыбались и льстили, а за спиной порочили и чернили, теперь обладала большим влиянием и была богаче, чем большинство из тех, кого я одевала, и все, в том числе и я сама, прекрасно это понимали.

Старые друзья вернулись ко мне сразу же после того, как мы с Боем расстались. Одним из первых был Бальсан, которого призвали в действующую армию, и он буквально чудом избежал смерти. Бальсан выглядел изможденным, осунувшимся, но говорил, что у него все в порядке, что чувствует он себя прекрасно. С собой Бальсан привел и Эмильену. Ее эпоха тоже ушла в прошлое — эпоха великих куртизанок, которых обессмертил в своем знаменитом романе Дюма, а затем в своей опере Верди. Эмильена вышла замуж за одного из жокеев Бальсана, но быстро развелась, потом у нее было несколько страстных романов, она все так же вела активную светскую жизнь, однако не столь бурную, поскольку ей было уже сорок девять лет. Как и всегда, она была очень ласкова со мной, сразу обняла меня своими пухлыми руками.

— Радость моя, — прошептала она мне на ухо, — какая же ты худенькая. Он оставил тебя ни с чем, этот глупый англичанин.

Мне неприятно было о нем слышать. Я ничего не хотела о нем знать. Он находился во Франции, участвовал в переговорах о заключении мира, я часто слышала его имя, но сама никогда его не произносила. Я даже не обратила внимания на заметку в газетах о его женитьбе. Не прошло и месяца, как Мися, с трудом скрывая торжество, сообщила мне, что его жена Диана беременна.

И снова я воздержалась комментировать эту новость. Вела себя так, словно его не существовало на свете.

Бальсан, почувствовав мой настрой, ни разу не упомянул его имя, а просто вручил мне букет желтых роз, которые, по его словам, срезал в саду Руайо. Я представила Бальсана Мисе и Серту, Кокто, Пикассо и Дягилеву. Им очень понравилось добродушие Бальсана, его непомерные увлечения женщинами и выпивкой, его небрежность, с которой он относился к своему огромному богатству (его родственники, владеющие текстильной промышленностью страны, как, впрочем, и я сама, благодаря войне сколотили неплохое состояние). Бальсан вложил немалые деньги в последний балет Дягилева и посоветовал мне сделать то же самое. Он купил несколько картин Пикассо, а когда услышал, что Стравинский хочет вывезти жену и дочь из охваченной хаосом России, то упросил меня помочь ему организовать фонд. Мне было очень обидно, что человек, которого я никогда не любила, с такой готовностью принят в мир богемы, в то время как человек, которого я обожала, неизменно воспринимался в нем чужим.

Я утешала себя тем, что все это уже в прошлом. Да, я продолжала любить Боя, я отчаянно страдала по ночам от одиночества, но этого человека для меня больше не существовало.

О, как я ошибалась!

6

Конец начался с дезертирства Антуанетты.

Это случилось в 1919 году — в первом после окончания войны году мирной жизни. Весна и лето были наполнены суетливой деловой активностью, я металась между своими ателье в Париже, Довиле и Биаррице. Совсем не было времени видеться с друзьями, и Мися даже пригрозила, что перестанет со мной общаться. Но на первом месте у меня было дело, мне надо было удержаться на плаву. Я готовилась к первому официальному показу коллекции вечерних платьев и ансамблей. Чтобы хоть как-то отдохнуть от настойчивых телефонных звонков Миси, от ее неожиданных появлений, я сняла виллу в Сен-Клу под Парижем, где свежий воздух и множество садов, а также расторопные безымянные слуги могли успокоить мои расстроенные нервы.

По правде говоря, виллу я решила снять еще и потому, что хотела избежать любой возможности случайно встретиться с Боем, особенно после того, как однажды мы с ним неожиданно столкнулись в ресторане. Он поймал меня, когда я вышла из дамской туалетной комнаты, в то время как его хорошенькая беременная жена сидела за столиком в обществе своих английских друзей. Бой бесцеремонно схватил меня за руку и увлек в укромный уголок:

— Ты что, теперь всегда будешь избегать меня? Я думал, эта фантазия у тебя скоро пройдет, мы снова сойдемся и все будет как прежде.

Я бросила ледяной взгляд на его руку и не сказала ни слова до тех пор, пока он не убрал ее. Выглядел Бой плохо. Пополнел, а ведь я привыкла видеть его сухощавым и подтянутым, на коже пятна, глаза красные, воспаленные. Его взгляд рассеянно блуждал, от прежней уверенности, что так всегда влекла меня к нему, не осталось и следа.

— Как прежде, больше не будет никогда, — твердо сказала я, чтобы у него не осталось никаких сомнений. — У тебя теперь есть жена. И скоро родится ребенок. А моя, как ты ее называешь, фантазия не пройдет, так что мой тебе совет: образумься, и как можно скорее. По твоему виду этого что-то не видно.

— Коко, прошу тебя… — Голос его осекся. Он смотрел на меня, в глазах его было такое страдание, что мне показалось, он сейчас заплачет. — Что ты со мной делаешь? Я же люблю тебя. И всегда буду любить. Мне пришлось жениться ради семьи, все родственники ждали от меня этого, настаивали. Если бы я знал, что потеряю тебя, то никогда бы этого не сделал. Клянусь, я бы женился на тебе!

Я и не подозревала, что дело обернется еще хуже. Как бы ни было мне больно, я считала, что самое страшное уже позади, хотя это было и слабым утешением. У меня есть моя работа, мои друзья, у меня своя полная и насыщенная жизнь. Но когда он произнес эти слова, я вспомнила и другие, о том, что гордыня принесет мне много страданий, и я захотела расхохотаться ему в лицо и крикнуть, мол, если бы он раньше потрудился хотя бы раз попросить меня об этом, может быть, я ответила бы согласием. Может быть, вышла бы за него и нарожала бы ему детей.

Но сейчас с моих губ сорвался лишь смех, жестокий и издевательский, услышав котрый он побелел как мел.

— Ты что, серьезно думаешь, будто я очень хотела выйти за тебя? Думаешь, мне хочется принадлежать тебе, стать твоей собственностью, твоим имуществом, супругой, которая обязана таскаться с тобой на разные приемы и сборища и украшать собой твой дом, в то время как ты будешь шляться неизвестно где и заниматься неизвестно чем? Нет уж, лучше я буду жить, как живу. Так у меня есть хоть прекрасные воспоминания, которые никто не может отобрать, даже ты. Возвращайся туда, где от тебя вечно чего-то ждут. Я тебя больше не люблю.

Я протиснулась мимо него и гордо пошла прочь, схватила со стула меховую накидку, а Мися и Кокто, с которыми я обедала, увидев мое состояние, швырнули на чек деньги и поспешили за мной. Вихрем покидая ресторан, я прошла мимо столика, за которым сидела жена Боя. Она бросила на меня полный сочувствия взгляд, и я разозлилась еще больше. Понятно, она прекрасно знала, кто я такая.

— Там был он, это правда? — спросила Мися, когда я махала рукой, подзывая свою машину. — Я же видела, как он пошел за тобой, когда ты выходила в туалет. Он хочет, чтобы ты вернулась к нему. Умоляет дать ему еще один шанс.

— Мися, прекрати, — пробормотал Кокто. — Ты же видишь, как она расстроилась.

— Еще бы не расстроилась! Это он расстроил ее. Коко, дорогая, успокойся. Давай мы…

Мой шофер уже подогнал машину, и я резко обернулась к ней.

— Оставь меня в покое, — ледяным голосом произнесла я, и она мгновенно побледнела. — Все вы, черт вас побери!

Вот вскоре после этого я и сняла виллу. Мися умоляла простить ее — с ней такое бывало крайне редко, и это лишь доказывало, что она действительно меня любит. Нечто подобное сказал мне и Кокто, когда явился с визитом. Мы сидели на веранде и пили кофе, вот тогда Кокто и поведал мне тайну Миси.

— Она жестока и вероломна, особенно когда видит, что человек уже у нее в руках, — вещал Кокто, — но ваш разрыв приводит ее в отчаяние, я это точно знаю. Да и здоровье у нее не ахти. Уже не один год.

— Здоровье? — фыркнула я. — Я знаю, у нее кое-что побаливает, но она сама виновата. Поменьше надо есть. Они со своим Сертом жрут в три горла.

Кокто захихикал, он всегда был готов самоутвердиться за чужой счет.

— Еда тут ни при чем, ее убивает другое. — Он наклонился ко мне ближе. — Она лотофаг, пожиратель лотоса… С тех самых пор, как стала музой Лотрека. Это он подсадил ее на лотос. Он употреблял эту штуку, чтобы уменьшить боли в ногах.

Где-то я уже слышала подобное выражение.

— Она что, принимает лауданум? — недоверчиво спросила я.

Я еще ни разу не видела Мисю под действием наркотика, хотя могла и не заметить. Я не очень в этом разбиралась.

Кокто кивнул, явно довольный тем, что у нас есть теперь общая тайна.

— Да, и лауданум тоже, если нет ничего другого под рукой. А так опиум или морфин, когда сможет достать. Спасибо войне, помогла. При ампутациях он шел бочками. И сейчас на черном рынке его можно приобрести почти даром. Она принимает его только дома или если идет на какой-нибудь прием, где будут люди, которых она не выносит. Когда вы в первый раз приходили к ней, она была под кайфом. Неужели вы не поняли? — Он закатил глаза и посмотрел на меня так, словно я свалилась с луны. — Коко, неужели вы такая наивная? Это же обычное дело, все художники и писатели употребляют. А как, вы думаете, ее обожаемый Пабло сочинял свои кошмарные декорации для Дягилева?

— И вы тоже? — спросила я, хотя уже знала, каков будет ответ.

— Время от времени — да, когда есть настроение. Но с этим надо быть осторожнее. Лотос надо уважать. И держаться от него подальше. Как и от Миси! — засмеялся он.

Больше я ничего не стала спрашивать. Пожалуй, он единственный человек, которого я еще могла выносить, он, по крайней мере, проявил ко мне чуткость после моей неожиданной встречи с Боем, но после этого разговора я не хотела больше встречаться ни с ним, ни с Мисей, да и вообще ни с кем, без крайней необходимости. А Мисю мне было все-таки жаль. Любая зависимость, кроме работы, пугала меня, я и так все время преодолевала трудности. Кроме того, от меня зависели сотни людей, которым я платила зарплату, поэтому я установила для себя жесткий график, отодвинув все остальное в сторону, но в голове постоянно звучали слова Боя: «Гордыня твоя принесет тебе много страданий».

Когда после изнурительной поездки в Биарриц я появилась в салоне на улице Камбон, меня уже поджидали Адриенна и моя сестра Антуанетта, которая с вызовом заявила, что обручилась и скоро выходит замуж за некоего Оскара Флеминга.

— За кого, за кого? — Я пыталась отыскать в памяти это имя. — А-а, не тот ли это канадский летчик? Но ты же с ним познакомилась всего несколько месяцев назад. Черт побери, Антуанетта, ты хоть знаешь, где находится Канада?!

— Он любит меня. — Она выставила вперед челюсть и чем-то неуловимо-тревожным стала похожа на меня. — Он хочет, чтобы я стала его женой и уехала с ним в Онтарио. Он говорит, у него прекрасная семья, и если я захочу, то могу открыть салон и там продавать твои платья.

Я отбросила пальто и полезла в дорожную сумку за сигаретами. Щелкнула новенькой золотой зажигалкой от Картье — роскошь, которую я позволила себе в Биаррице, — прикурила и пустила струю дыма прямо в лицо Антуанетты, так что она закашлялась.

— Ты с ума сошла! Ты в курсе, сколько этих иностранных летчиков и прочих военных делали подобные предложения глупеньким французским девушкам, как только закончилась война? Готова поспорить, у твоего мистера Флеминга в нашем городе наберется с десяток таких, как ты, и все они собирают приданое, чтобы отправиться в Онтарио или еще куда.

Антуанетта сделала шаг назад, подальше от облака дыма. Было видно, что мой насмешливый тон ее очень задел.

— Все равно я выйду за него, хочешь ты этого или нет. Если твой Бой не женился на тебе и теперь ты вся такая несчастная, это не значит, что и все остальные рядом с тобой должны быть несчастными! — Она побежала наверх, оставив нас с Адриенной одних.

— Габриэль, ей уже тридцать лет, — начала Адриенна. — Это, может, ее последний шанс получить мужа и детей. Разве ты не считаешь, что она заслужила…

Нетерпеливо махнув рукой и погасив окурок о подошву, я прервала ее:

— Ладно, хватит, не начинай! Хочет ехать в Онтарио? Пусть едет. Хочет стать женой иностранца? Прекрасно! — Я посмотрела Адриенне прямо в глаза, и она потупилась. — Боже мой, Адриенна! Что ты смотришь на меня так, будто настал конец света? Война, слава богу, закончилась, мы остались живы. И принеси сюда хоть одну пепельницу, прошу тебя. — Я швырнула окурок на прилавок. — В наше время женщины могут курить открыто. Где прикажешь нашим клиенткам гасить окурки? В моих шляпках?

Громко топая, я спустилась в главное рабочее помещение — в моем новом заведении на улице Камбон, где я разрабатывала и показывала свои новые коллекции, было несколько этажей — и отругала обеих premires, Анжелу и мадам Обер, за то, что они так долго возятся с моделями вечерних нарядов.

— Я что, должна все делать сама? — Вытаскивая рулоны лионского белого атласа, я резко махнула рукой в сторону манекенщицы, стоявшей в одном белье. — Вот вы. Подойдите сюда. Встаньте и не двигайтесь. Похоже, если я захочу представить эту коллекцию перед Рождеством, придется все шить своими руками.

В тот вечер шофер отвез меня в заброшенную квартиру на набережной Токио, поскольку я слишком устала, чтобы ехать в Сен-Клу. В воздухе стояла осенняя прохлада. Роясь в своих многочисленных сумках в поисках ключей и жалея о том, что отказалась от предложенного Мисей дворецкого, я услышала неподалеку возбужденное тявканье. Наверное, кто-нибудь из соседей прогуливает собаку, подумала я. Недавно появился новый аксессуар: пушистые маленькие собачки, которых женщины носили при себе как муфты. «Это чтобы собирать блох», — саркастически ухмылялась Мися. Я по ней очень соскучилась. Соскучилась по ее острому язычку, по ее здоровому цинизму. Надо обязательно позвонить ей, договориться о встрече, заказать столик в «Рице», пообедать вдвоем, посмеятьс.

А лай все приближался. И, уже доставая ключи, я вдруг почувствовала, как что-то влажное и холодное тычется мне в лодыжки. Я резко повернулась и увидела Боя, держащего на поводке двух терьеров; у них была короткая жесткая шерсть светло-коричневого окраса и живые, блестящие, как пуговицы, глаза; они запрыгали вокруг меня, угрожая изорвать в клочья мои чулки.

Я стояла столбом, и только ключи в руке тихо позвякивали. Сегодня Бой выглядел гораздо лучше, его бледное лицо было спокойным, зеленые глаза смотрели светло и ясно.

— Чего… чего тебе надо? — спросила я.

— Это тебе подарок. Их зовут Пита и Поппи. Я подумал, если уж ты меня больше не любишь и хочешь жить одна, тебе не помешает хоть какое-то общество.

— Что? — Я отвернулась и сунула ключ в замочную скважину. — Они не понравились твоей жене? А я думала, английские леди с тремя именами обожают собак.

— Коко… — Он произнес мое имя так нежно, без тени упрека, совсем как тогда, когда мы с ним были в постели и он брал мое лицо в ладони, заставляя меня признаться в том, в чем я признаться не могла.

— Это невозможно, — вопреки своей воле прошептала я, машинально протянула руку, взяла поводки и намотала на пальцы, а собаки встали на задние лапы и стали скрестись в дверь.

Пока я возилась с ключами, Бой стоял неподвижно. Наконец мне удалось справиться с замком, и я распахнула дверь ногой. Собаки рванули в квартиру, прямо к арапам Миси.

— Сейчас описают, — сказал Бой.

Он стоял за моей спиной, губы его шевелились рядом с моим ухом. Я захлебнулась внезапным приступом смеха. Он обнял меня.

И тогда все слова, которые я хотела ему сказать, куда-то пропали. Да и что тут можно было сказать?

Как ни крути, от него уже никуда не сбежишь.

7

Бой был несчастен. По нашему молчаливому уговору он ничего не сказал, но все было ясно без слов по тому, как он быстро размяк рядом со мной и почти сразу уснул; судя по его одрябшим мускулам, в поло он не играл очень давно. Почти всю эту ночь я не спала, лежала тесно к нему прижавшись. К утру в голове у меня все встало на свои места, и я приняла это как неизбежное: так оно и должно быть. Впереди еще будут сомнения и испытания, будет время, и я пожалею о своей слабости, когда он долгие месяцы будет пропадать в Лондоне, у своих родственников, а я останусь одна. Я буду ненавидеть его и проклинать, но вынесу все. Других вариантов перед собой я не видела, разве что снова изгнать его из своей жизни, а этого сделать у меня уже не было сил. Один раз попробовала — ничего не вышло. Казалось, будто между нами ничего не произошло и ничего не изменилось.

Я была единственной женщиной, которую он любил по-настоящему.

Мися учуяла это сразу, как только я уселась за столик в «Рице», где она меня поджидала. Один только взгляд — и ей все стало ясно.

— Значит, вот оно как. Ты приняла его обратно. Я с самого начала знала, что так и будет.

Я напряглась в ожидании лавины ее предостережений, что он разрушит мой душевный покой. Я собиралась сказать ей, как, впрочем, и любому другому, кто осмелится задавать лишние вопросы, что это мое личное дело. К счастью, продолжила она на удивление мягко:

— Ну конечно, как не принять, ведь он ходил за тобой, как влюбленный мальчишка, а тебе, если честно, тоже без него плохо. — Она махнула в мою сторону чайной ложечкой. — Нет-нет! И не говори, что это не так! Это же видно невооруженным глазом. Ты же нас терпеть не могла только потому, что мы — это не он. Кокто рассказал мне, как ужасно ты выглядела, когда он приезжал к тебе на виллу… Я уж не говорю о том, как расстроилась, когда ты пригласила не меня, а этого хорька. Он сказал, что ты была похожа на привидение.

Интересно, подумала я, признался ли Кокто ей, что выдал мне ее тайную страсть. Почему-то я очень в этом сомневалась.

— Но не важно, — сказала она тоном судьи, оглашающего приговор. — Ты опять выглядишь как прежде, снова похожа на себя, а это самое главное. Если он делает тебя счастливой, я только рада. — Она замолчала, разглядывая меня из-под полей шляпы — моей, которую она изуродовала, добавив пучок подсолнухов из шелка, словно хотела стать ходячей рекламой одной из картин Ван Гога. — Ты же знаешь, я хочу только одного: чтобы ты была счастлива, дорогая моя. Я бы просто не перенесла, если бы ты считала меня хоть как-то повинной в твоих страданиях.

— Да, — отозвалась я, потянулась через стол и взяла ее пухлую ладошку. — Я знаю. И мне жаль, что так все случилось. Я была не права, не надо было так с тобой поступать.

Надо же, подумалось мне, я прошу прощения. Чудеса, да и только. Влияние Боя на мой нрав оказалось поистине целительным.

Она умиротворенно улыбнулась:

— Что он такого сделал, чем он тебя купил, что ты вернулась к нему? Присылал розы дюжинами, дарил меха и дорогие украшения? Нет, вряд ли ты на это купишься. Тебе на все такое всегда было наплевать. Тогда что? Ну рассказывай… рассказывай все.

— Вообще-то, — ответила я, прикуривая и подзывая официанта, — он подарил мне собак. — (Она уставилась на меня, раскрыв рот.) — Ну да, собак, Питу и Поппи. Очаровашки, честное слово.

— Это что, неужели…

— Нет-нет, не муфты, это настоящие, живые собачки. Правда… Прости, что я говорю тебе это… но они помочились на твои статуи.

Она захохотала во все горло, тряся животом и закинув голову, весело и искренне, а вслед за ней и я, мы с ней обе перегнулись пополам над столиком, так что жеманные и чопорные дамы, сидевшие в ресторане отеля «Риц», разом повернулись в нашу сторону и удостоили нас долгими взглядами.

— Собаки… — задыхаясь, прохрипела она, вытирая с глаз слезы. — Ну кто бы мог подумать, что так легко завоевать сердце неприступной Коко Шанель?

Бой проводил время со мной в Сен-Клу. Я отложила показ коллекции вечерней одежды; шелк оказался таким трудным для шитья материалом, что я решила вместо него заказать шелковое джерси разных оттенков, а также крепдешин, чтобы посмотреть, не будет ли лучше. Пока ткали и доставляли материал, у меня образовалось несколько свободных дней, чтобы как следует отдохнуть.

До полудня мы спали, завтракали на террасе, играли в теннис, отправлялись в долгие поездки на его новой машине — быстрой ярко-синей «бугатти» с откидным верхом, на которой мы мчались через холмы в сторону Парижа. Останавливались перекусить в бистро, гуляли, взявшись за руки, по набережным Сены, и скоро по городу пошел слух, хотя мы старались не афишировать наши отношения, что мы с Боем снова вместе, но нас это не волновало.

Думала ли я о том, что в Англии его жена сейчас нянчится с новорожденным младенцем? Нет, не думала, разве что жалела ее, но чувство было мимолетным, как и у нее в ту ночь в ресторане. Может быть, она идеальная жена, о которой мечтает каждый мужчина, пусть так, но сердце Боя она так и не завоевала. И хотя он, скорее всего, никогда с ней не разведется, жена она ему только по названию, как мать его детей.

Мне пришла в голову злорадная мысль — я даже из озорства высказала ее вслух, — не послать ли ей посылочку с моими последними моделями юбок и свитеров из шотландской шерсти, идеальный наряд, чтобы коротать долгие зимние вечера где-нибудь в поместье.

Бой сидел на террасе в плетеном кресле, закинув ногу на ногу. Он поднял голову и посмотрел на меня поверх газеты:

— Ты настоящий бесенок, Коко. Она ни за что этого не примет.

— Почему? Если верить последнему номеру журнала «Vogue», я лучший дизайнер одежды в Париже.

— Не выйдет, — сказал он. — Я уже пробовал. Заказал для нее в Биаррице все твои летние образцы. Она даже не взглянула. Все отдала сестре.

— Правда? — пораженно воскликнула я.

Да, такой женщиной можно было восхищаться, и еще мне очень импонировало то, что она чувствует во мне угрозу. А это значило, что беспокоиться мне нечего, ни в малейшей степени.

В октябре, на свадьбе Антуанетты и ее канадца, Бой был свидетелем. Подвенечное платье я сшила ей из не использованного для коллекции шелка, а чтобы шелк не провисал, скомбинировала его с кружевом. Антуанетта была вне себя от радости, она думала, что я благословляю ее. Но, увы, это было не так. Мне ее офицер показался угрюмым субъектом, а в его утверждениях, что он происходит из прекрасной семьи, я заподозрила наглый обман, но кто я такая, чтобы возмущаться? Антуанетта твердо стояла на своем, и кто бы что бы ни говорил, кто бы что бы ни предпринимал, уже ничего нельзя было изменить. Более того, к моему недовольству и раздражению, Адриенна, которая все еще жаждала узаконить свои отношения с Нексоном и пропускала сомнительные мечты моей сестренки через свои собственные, ее полностью поддерживала. Все кругом словно сговорились поскорее выдать Антуанетту замуж.

Мы проводили Антуанетту с ее новоиспеченным мужем и семнадцатью огромными чемоданами на пароход, идущий в Канаду. Перед тем как подняться на борт, сестра крепко обняла меня и заплакала, пообещав написать, как только прибудет и присмотрит в Онтарио подходящее место для Дома мод Шанель.

— Да-да, — отвечала я, вытирая ее слезы. — Береги себя. Говорят, в Канаде много медведей.

Мне тогда казалось, что я никогда ее больше не увижу. Вряд ли я когда-нибудь поеду к ней. А что касается ателье или магазина, который она собиралась открыть, я этот проект считала маловероятным. Муж ее не производил на меня впечатления человека, который позволит жене работать где-то вне дома.

Адриенна ходила как в воду опущенная. Я не сомневалась, что, отправившись вечером к бедняге Морису, она принялась безжалостно пилить его по поводу тупика, в который зашли их отношения. Если раньше Нексон не был готов капитулировать, сказала я Бою, то теперь он окажется в весьма непростом положении, узнав, что младшая моя сестра вышла замуж и уехала.

Стоял декабрь. В Париже выпал снег. Бой ненадолго отправился в Англию. Я вернулась к себе в ателье, чтобы закончить коллекцию вечерней одежды. Я надеялась представить ее на весеннем показе 5 февраля — дата, которую я установила для своих премьерных презентаций, — и пригласить наиболее престижных клиентов, в том числе баронессу Ротшильд и Сесиль Сорель. Они каждый день приставали ко мне, чтобы я позволила им хоть одним глазком посмотреть на мои образцы моделей, до того как я покажу их публике. В конце концов я сдалась и даже разрешила каждой примерить одно из четырех подготовленных мною платьев. Китти совсем потеряла голову, впала в экстаз и умоляла позволить ей сразу купить платье. Я отказалась. Оно еще нуждалось в улучшении, но я заверила ее, что, достигнув желаемого результата, я предоставлю ей право первого выбора.

20 декабря, за три дня до кануна Рождества, в Сен-Клу должен был вернуться Бой. Мися весь день таскала меня по Парижу в поисках кораллов, чтобы украсить китайское рождественское дерево. Я про такие прежде не слышала и предполагала, что это должно быть нечто крайне вульгарное и пошлое.

— Но они очень даже в стиле твоей квартиры, — ныла она. — У тебя же там вся обстановка la Orient.

Конечно, Мися была права. Парижскую квартиру надо было полностью переделать, хотя я успела оценить наконец эти странные, выкрашенные черным лаком потолки, эти зеркала и уже подумывала в том же духе перестроить лестницу между мастерской и салоном в ателье на улице Камбон.

Мне удалось убедить Мисю в том, что я должна срочно возвращаться на виллу, ведь там меня уже поджидал Бой, а ей надо остаться дома, на улице Риволи. Она недовольно хмыкала. Хотела, чтобы рождественские каникулы мы провели с ней и Сертом, а для меня это было бы катастрофой, которую я любой ценой пыталась избежать. Мися снова стала навязывать мне своего чертова дворецкого вместе с его семейством.

— К Новому году уже приезжают каталонцы, и Жожо готов начать работать у тебя. Ты что, хочешь, чтобы я выгнала собственных слуг на улицу, после того как они столько лет мне преданно служили?

Как всегда, свои проблемы она взвалила на меня. Я торопливо кивнула и поцеловала ее в щеку:

— Да-да, после Нового года, пусть приходят на набережную Токио. Там будет ремонт, понадобится помощь. Joyeux Noel,[27] моя дорогая Мися!

Выкрикнув поздравление, я кубарем скатилась по лестнице, подбежала к машине, уселась на холодное как лед сиденье и закуталась в норковое манто.

Господи, поскорей бы увидеть Боя!

— Она снова беременна. — (Обнявшись и потягивая коньяк, мы полулежали перед камином в огромной гостиной.) — Как только приехал, сразу обрадовала меня.

— Похоже на непорочное зачатие, — пробормотала я. — Тебя же там почти не было.

Во мне шевельнулось раздражение. Что она, кошка, что ли, если беременеет от первой же струи семени? Я старалась не думать о том, что Бой все-таки с ней спит, а ведь это факт, с которым не поспоришь, жена как-никак. Приличные английские леди с тремя именами любовников не берут, по крайней мере, я об этом ничего не слышала; со мной он на всякий случай всегда пользовался презервативами.

— И что ты собираешься делать? — спросила я.

Наматывая на палец прядь моих волос, он вздохнул:

— Она хочет, чтоб новогодние праздники мы с ней провели в Каннах. Говорит, что в Англии зимы слишком суровые, что им с дочкой нужно переменить обстановку.

«Скорее всего, ей просто необходимо разрушить наши с тобой планы», — чуть не брякнула я. Бальсан пригласил нас в Руайо, чтобы отметить начало нового десятилетия.

— Так, значит, до тысяча девятьсот двадцатого года мы не увидимся, — саркастически заметила я.

Бой поцеловал меня в кончик носа:

— Зато Рождество мы с тобой проведем вместе. Я сказал ей, что у меня в Париже важные дела, а она будет праздновать с родственниками. Потом я поеду в Лондон и отвезу ее в Канны. Оттуда всего девять часов на «бугатти», так что я буду приезжать так часто, как смогу. Диана хочет, чтобы с нами поехали ее сестры, моя сестра Берта и ее свекровь. На самом деле Берта и леди Мичелхэм уже в Каннах, остановились в «Гранд-отеле». На мой вкус, многовато женщин на один дом. И мне от них нужен отдых. Довольно часто.

Ну вот, пришло то, чего я всегда боялась: приходилось смиряться с капризами его жены.

Я вымученно улыбнулась:

— Ладно, что поделаешь. Когда едешь?

— Думаю, завтра. Рано утром. Еду на машине в Канны, прихожу с визитом к Берте, подыскиваю подходящий дом и на следующий день возвращаюсь к тебе, поедем смотреть твою… Как ты его назвала?

— Китайское рождественское дерево, — сказала я и ткнула локтем ему в ребра. — Мися считает, что в квартире, устроенной в восточном стиле, я смотрюсь прекрасно.

— Ну да, рядом с носорогом и арапами. — Он взял меня за подбородок. — Зато я, — прошептал он, приближая губы к моим, — вручу тебе рождественский подарок прямо сейчас…

Бой уехал на рассвете. По холодному небу ползли бледно-лиловые тучи. Я лежала, закутавшись в покрывало, еще сонная и непротрезвевшая до конца после выпитого накануне коньяка; у ног моих посапывали собаки.

— До завтра, — прошептал он, погладив мне волосы. — Жди.

8

Резкий звонок в дверь, и Пита и Поппи, валявшиеся на кровати, с громким лаем рванули из спальни к выходу. Напрасно прождав весь день звонка от Боя, я с горя выпила еще коньяка, а потому нетвердо держалась на ногах. Когда я в конце концов догадалась проверить телефон, то оказалось, что из-за непогоды что-то случилось на линии. Сейчас я пыталась нащупать шлепанцы, но безуспешно. Выскочила в коридор босиком и услышала в холле чьи-то голоса.

Отчаянный лай собак стих. Внизу зажгли свет, и я, спускаясь по лестнице, заморгала и, прищурившись, увидела в холле Бальсана; шляпа и пальто его были запорошены снегом. Он что-то тихо говорил дворецкому, который открыл ему дверь. Рядом с Бальсаном стоял его друг Леон де Лаборд, который как мог пытался успокоить собак. Надо было надеть халат, запоздало подумала я, пятерней приглаживая спутанные волосы. Но делать нечего — я уже стояла перед ними, в пижаме и босиком

— Поздновато гуляете, — прохрипела я осипшим от непрерывного курения голосом. — Даже в Рождество. Лучше места не нашли, чтобы проспаться?

Лаборд поднял на меня глаза. Встретив его взгляд, я почему-то похолодела. Бальсан шагнул вперед, снимая шляпу. Лицо его было мертвенно-бледным.

— Коко, случилась неприятная вещь… В общем, несчастный случай… — Он замолчал. Я тоже не говорила ни слова. — Понимаешь, Бой… У него по дороге лопнула шина. Его сестра пыталась до тебя дозвониться.

— Да-да… телефон… — произнесла я, запинаясь, одеревенелыми губами. — Он не работает.

— Тогда они позвонили Мисе. Она перезвонила мне. Она бы приехала сама, только…

Ну да, подумала я, она приняла дозу и была под кайфом. Не могла.

— Коко… — Бальсан сделал ко мне еще один шаг.

Я подавила желание вскинуть руки, как это делают суеверные крестьянки, чтобы защититься, не дать ему продолжать. Если не услышу, значит как бы ничего и не было. Это происходит не наяву, это кошмарный сон, он сейчас закончится, и все будет по-прежнему, надо только проснуться.

— Машина перевернулась, — продолжал он. — Бой серьезно ранен.

Губы стоящего позади него Лаборда зашевелились.

— Скажи ей правду, Этьен. Она уже все поняла.

Бальсан встретился со мной взглядом:

— Машина загорелась… — Голос его осекся. — Мне очень жаль, Коко.

Я кивнула. Не говоря ни слова, пошла наверх, собаки поплелись за мной, словно чувствовали мое горе. Запрыгнули на кровать и, положив морды на лапы, стали смотреть, как я складываю в дорожную сумку одежду, даже не глядя, что кладу.

Спустившись в холл, я увидела, что Бальсан успел снять пальто и стоял, прислонившись к Лаборду.

— Твой дворецкий пошел приготовить чай, — невнятно произнес он. — Давай присядем и…

— Нет, — сказала я жутко спокойным голосом. — Я должна туда поехать. Немедленно. Вы отвезете меня?

Бальсан колебался.

— Возьми мою машину, — предложил Лаборд. — А я останусь с собаками. — Он повернулся ко мне. — Мы сделаем все, что потребуется, Коко. Я серьезно. Все, что угодно, только скажи.