Мадемуазель Шанель Гортнер Кристофер

1

Бальсан хотел отвезти меня домой. Но через несколько месяцев после гибели Боя такого места уже не существовало. Я покинула виллу в Сен-Клу, закрыла квартиру на набережной Токио, которую я собиралась в конце концов продать, и купила в Гарше, западном пригороде Парижа, крытый шифером дом с причудливым названием «Бель Респиро». Окруженный стеной с воротами, он стоял посреди парка. На вилле поселились бывшие слуги Миси, чтобы ухаживать за мной. Жозеф Леклерк с женой Мари и дочкой Сюзанной верой и правдой служили в доме общепризнанной эксцентричной чудачки, но служить у меня они, должно быть, считали еще более сложной задачей.

Я приказала задрапировать все стены своей спальни в черное, так как этот цвет поглощает все остальные цвета, но не смогла провести в ней и ночи. Пришлось позвать Жозефа, чтобы он спас меня из этого склепа и устроил мне постель в любой другой комнате. Я почти ничего не ела, хотя Мари пыталась соблазнить меня самыми разнообразными каталонскими национальными блюдами — острыми мясными похлебками, но после трех ложек я неизменно отодвигала тарелку. В ателье персонал шептался, мол, мадемуазель выглядит очень плохо, тает буквально на глазах, а Адриенна ходила вокруг меня на цыпочках, будто я могу взорваться.

И на то были причины. Я превратилась в сущую фурию, на работу являлась раньше всех и, глядя на часы и притопывая ногой, наблюдала, как, торопясь и спотыкаясь, собираются мои работники, а потом выговаривала, что в Доме мод Шанель твердо установленный режим работы и что я не потерплю разгильдяйства. Я знала, как горе одного человека может обернуться благом для другого, разве я сама не нажила состояния благодаря ужасам войны? И я следила за ними, требуя точного исполнения своих обязанностей согласно условиям, по которым я их наняла, придираясь к каждой мелочи. Я дотошно проверяла счета, пока мадам Обер, одна из самых моих верных и добросовестных premires, не заявила, что, если я подозреваю ее в воровстве, она немедленно подаст заявление об уходе. Я приняла ее угрозу к сведению. Никак не могла себе позволить, чтобы она ушла. Мой персонал на улице Камбон разросся: более сотни работниц, а также habilleuses,[28] которые помогали в примерочных комнатах, и vendeuses,[29] работающие за прилавками внизу. Вопреки рекомендациям, что, мол, клиенты обожают, когда их обслуживает сам модельер, я работала лично только с немногими избранными.

А клиенты все шли, бизнес был так же неумолим, как и сама смерть. Кое-кто осмеливался давать мне советы:

— Ужасно, конечно, но нельзя же так отдаваться горю. Подумай о себе.

Ужасно, конечно.

Для них смерть Боя означала только одно: неудачное стечение обстоятельств, как война или эпидемия испанки, от которой уже погибли тысячи людей, словом, нечто такое, что нужно признать, о чем можно жалеть, но это же не конец света. Однажды в порыве ярости, когда Адриенна подсчитывала стоимость покупок, я сжала в пальцах ручку, которую мне очень хотелось вонзить клиенту в глаз, и стала выводить на бумаге каракули: «Кейпел и Коко, Коко и Кейпел, Кейпел и Коко…»

«К» и «К». Латинские «С» и «С». Со временем мне придет в голову развернуть эти буквы в разные стороны и соединить, повернув как бы спиной друг к другу: они независимы, но вместе. Навсегда. Это станет моим символом, моей эмблемой. Так я увековечу его и мое имя.

Из моих личных клиентов только Китти Ротшильд проявила ко мне искреннее сочувствие. Примчалась в ателье со слезами на глазах и, отбросив все приличия, крепко обняла меня:

— О, когда я узнала, то была вне себя! Бедная моя Коко, как тебе, должно быть, сейчас плохо. Я же помню, как он смотрел на тебя, будто, кроме тебя, больше не на что смотреть. Он так любил тебя! Так мало кто любит, особенно в наше время. Если тебе тяжело об этом думать сейчас, вспомни когда-нибудь потом. О, как многие хотели бы получить то, что получила ты от него!

Никогда не забуду ее доброты, благодаря ей на какое-то время исчезла несоизмеримая разница в нашем общественном положении, поскольку в высшем обществе даже теперь меня не воспринимали как равную. Китти очень утешила меня, хотя в то время я не признавалась в этом. Ведь именно она высказала истину, которую не осмелился высказать никто другой: нам с Боем завидовали, поскольку мы друг для друга были всё.

Работа очень поддерживала меня, хотя порой, склоняясь над тканью или отпарывая непослушную манжету от рукава, приходилось глотать слезы. Как бы там ни было, но надо создавать новые модели, шить и продавать их, хотя я решила на время отложить свою так и незавершенную коллекцию вечерних платьев.

Но как только заканчивался рабочий день и я оставалась в своем доме одна со слугами, меня охватывало отчаяние. По ночам я никак не могла уснуть, сон бежал от меня. Ночи напролет я бродила по дому, а где-то там, как призрак, маячила наша кровать. В те ужасные месяцы бывали моменты, когда мне казалось, что я больше не выдержу без него, все вокруг виделось в черном цвете, таком же черном, как и спальня, куда я не в силах была войти. Я вызвала декоратора и приказала переделать эту траурную комнату в будуар, задрапированный розовым атласом. Но даже и тогда, даже на красновато-розовых простынях я никак не могла уснуть.

Мои любимые Пита и Поппи были единственными существами, не дававшими мне сойти с ума. Им ведь была нужна моя любовь, с ними нужно было гулять, ласкать их перед сном. Они прижимались ко мне, как бессловесные детишки, которые понимали, какой удар мне пришлось перенести, они так шумно протестовали по утрам, когда я одевалась на работу, что я стала брать их с собой в ателье. А когда мадам Обер заявила, что накануне они с Адриенной весь день очищали выставленные образцы одежды от собачьей шерсти, я свирепо посмотрела на нее:

— Вас никто здесь не держит. Но мои собаки останутся.

Эти теплые и живые существа были последним подарком Боя, больше у меня от него ничего не осталось. Ради них я была готова разогнать весь свой штат.

На похороны я не пошла, хотя там были многие важные господа, в том числе и мои друзья. Потом я узнала, что и жены его тоже не было, она была так потрясена его гибелью, что у нее чуть не случился выкидыш. В январе огласили его завещание, и я получила от его лондонского поверенного письмо. Бой завещал мне 40 000 фунтов стерлингов, что составляло полную стоимость моего заведения в Биаррице, долг за которое я вернула ему с процентами. Вместе с письмом принсли и небольшой пакет от Берты. Когда в конце концов я заставила себя открыть его, то увидела наручные часы Боя, все еще показывающие точное время.

В тот день я не вставала с постели.

Шло время, но раны мои, вопреки общепринятому мнению, все не заживали. Горе только углублялось, разъедая душу, где непрерывно горело пламя воспоминаний.

Но время все-таки текло, принося с собой некоторое облегчение. Постоянно надоедала Мися, умоляя сходить с ней куда-нибудь — к друзьям, в театр, на балет. Каждую неделю она являлась в ателье, чтобы вытянуть меня в «Риц» пообедать. Звонила по вечерам, когда я была еще на работе (я стала оставаться в ателье за полночь, чтобы как можно меньше бывать в своем заброшенном доме), и приглашала пойти куда-нибудь втроем с Сертом, но я неизменно отказывалась, ссылаясь на долгую обратную дорогу. Наконец она предложила либо отремонтировать пустующую квартиру над ателье, либо снять номер в «Рице», чтобы можно было чаще видеться.

Обе идеи звучали вполне разумно. И хотя ни одна мне не понравилась, я все же поддалась уговорам, пригласила дизайнера посмотреть, что можно сделать с квартирой, и сняла апартаменты в «Рице», с окнами на Вандомскую площадь, и теперь я имела удовольствие по ночам наблюдать за прогуливающимися влюбленными парочками.

— Ну и видок у тебя, страшнее смерти, — проворчала Мися, когда пришла за мной, чтобы забрать на какой-то праздник в имении графа де Громона и его жены, кстати моих клиентов.

Мы, по сути дела, собирались прорваться на эту вечеринку, как говорят американцы. Единственное приглашение на этот знаменитый весенний прием, где Громоны наряжаются в маскарадные костюмы, где смешиваются представители haute monde и avant-garde, было только у Серта, который расписывал там декорации. Мися была вне себя от ярости, когда узнала, что в списке приглашенных меня нет.

— Ты же одеваешь графиню! Как они смеют так к тебе относиться?

Она заявила, что, если я не пойду, не пойдет и она. Ей таки удалось вытащить меня из добровольного заточения, хотя идти к Громонам мне совсем не хотелось.

— У меня бессонница, я плохо сплю по ночам, — пожаловалась я ей.

— Плохо спишь? Да ты вообще не спишь, моя дорогая! Вон какие мешки под глазами, хоть выставляй на продажу в твоем магазине. Так больше не может продолжаться. И я не допущу, чтобы ты схоронила себя заживо.

Услышав это, Серт загоготал.

В машине я сидела зажатая между Мисей и Сертом, словно сэндвич.

— Уж она не допустит, наша Тоша, это точно, — промычал он, назвав ее прозвищем, которое дали ему самому. — Если надо, силком станет кормить тебя паштетами и будет спать на полу возле твоей кровати.

Праздник мне очень не понравился. Не было никакого настроения слушать завывание саксофонов, танцевать с кем попало, прижавшись к чужой щеке, и выслушивать сплетни, но Громон был в восторге, что мы явились без приглашения, и с ходу предложил мне заказ на костюмы к следующему празднику.

Серт с Мисей проводили меня обратно в гостиницу. Прощаясь, Мися открыла вышитую бисером сумочку, в которой таскала всякую всячину, и сунула мне в руки маленький синий пузырек:

— Десять капель перед сном. Будешь спать как младенец. И чтобы я больше не слышала про твою бессонницу. Ты будешь хорошо питаться, работать и отдыхать. Или я перееду жить к тебе.

Не знаю, подействовала ли эта угроза или сама вечеринка, на которой я чувствовала себя одинокой, словно выброшенная на берег рыба, но, поднимаясь по лестнице в свои апартаменты и слыша, как за дверью лаем меня встречают Пита и Поппи, я крепко сжимала пузырек в руке.

Я поставила его на ночной столик и повела собак на прогулку. На приеме я почти ничего не ела, несмотря на множество предложенных закусок, но голода не чувствовала. Усталости тоже. Если уж говорить точнее, я была за пределами всякого утомления, в состоянии вечного изнеможения. Сознание мое было как бы окутано неким облаком, в котором смешались осколки воспоминаний о прошлом и страх перед будущим.

Лотос надо уважать. Но очень близко не подпускать…

Открутив крышечку со стеклянной пипеткой, я накапала десять капель горькой мутной жидкости на язык. Потом, повернувшись к собакам, которые уже развалились на кровати и спокойно спали, как делают обычно все здоровые животные, капнула еще пять.

Я ни о чем не думала. И ни в чем не сомневалась.

Мися оказалась права. В первый раз после того, как я потеряла Боя, я спала, как невинный ребенок.

2

— Спрашивают, нет ли у нас в продаже духов, — сказала Адриенна, поднявшись в квартиру, где я осматривала работу декоратора.

Надо было одобрить новую меблировку, осмотреть objets d’art[30] и прочее, чтобы квартира наконец стала тем местом, где иногда можно жить. В первый раз в жизни передо мной было не полностью меблированное и устроенное кем-то пространство, а как бы чистое полотно, с которым я могла делать все, что придет в голову. Это будет мое особое обиталище, где можно будет укрыться от треволнений, связанных с работой, жизненных передряг, и, честно говоря, слушала я ее вполуха.

— Там пришли американцы, — повторила Адриенна, — скупают у нас все, что есть, и спрашивают, почему у нас нет в продаже духов.

Я поморщилась, перелистывая образчики обоев:

— Потому что у нас не сувенирный киоск. В Париже сотни магазинов, где продаются тысячи вариантов самых ужасных духов, такие американцам очень нравятся. Отправь их туда. — (Адриенна повернулась и пошла.) — И не давай им никакого кредита. Пусть платят сразу, наличными. Если нет в Париже постоянного адреса, никакого кредита. Иначе не выставить счет, уедет — и поминай как звали. Поняла?

— Да, Габриэль.

Она ушла, скорбно опустив уголки губ, как часто с ней бывало в последнее время; надежда выйти за Нексона, как и прежде, все никак не сбывалась, и Адриенна постоянно хандрила.

Я закурила и подошла к окнам, которые недавно расширили. Здесь было довольно уютно, и места, казалось, не намного больше, чем в моих апартаментах в «Рице». Смогу ли я здесь спать — это уже другой вопрос. Размышляя об этом, я бросила взгляд на сумочку, лежащую на одном из кресел в стиле ампир, которое оставил мне дизайнер для пробы.

Нет. Я отвернулась. Днем ни в коем случае, тем более на работе.

Эликсир Миси стал моим талисманом. Регулярный сон восстановился, не столь глубокий, как до гибели Боя, но уже гораздо лучше. Я даже стала немного злоупотреблять, с первоначальных пятнадцати капель поднявшись до двадцати, потом до двадцати пяти, и это приводило меня в состояние оцепенения. Я погружалась в какую-то темную пропасть, без снов, без видений. Просыпалась я вялая, еще несколько часов ходила, пошатываясь, как хмельная; в конце концов я смирилась с таким распорядком и являлась в ателье только в полдень — к великой радости для всех работников, разумеется.

Вспомнив про американцев, сметающих внизу все с моих полок, я усмехнулась. После войны они буквально наводнили Париж; куда ни глянешь, всюду слышится их противная, скрипучая, гнусавая речь, я уж не говорю о жутких попытках говорить на ломаном французском. Они колонизировали почти каждый район города: Латинский квартал, Монмартр, Сен-Жермен, они пожирали бесконечное количество бифштексов и pomme frites,[31] они швыряли свои доллары направо и налево, словно выращивали эту зелень у себя на полях. Деньги, деньги, деньги… У них были бесконечные ресурсы, у них были преимущества во всем: в строительстве, в автомобильной промышленности, в сталелитейной и железнодорожной индустрии, да и во всем остальном, что можно было разрабатывать и использовать, они превратили свою огромную страну в бездонные золотые копи. Вспомнив, как Бой частенько говорил, что Америка — это проститутка, ради доллара готовая на все, я громко рассмеялась. Что ж, это меня вполне устраивает. Благодаря им мои и без того уже доходные заведения и мою репутацию игнорировать больше нельзя.

Спрашивают, нет ли у нас в продаже духов…

Я фыркнула, погасила сигарету и кликнула собак, которые тут же прибежали из других комнат. Духов, значит. Будто они в этом понимают, будто способны оценить приличный, тонкий запах. Небось думают, что eau de toilette,[32] которую продают в местных аптеках, — это и есть духи!

Тем не менее, спустившись вниз, чтобы взглянуть, сколько выручки принесли мне сегодня американцы, я все никак не могла избавиться от этой мысли.

Parfum от Шанель. А что, может быть, в этом что-то есть?

— Мне пришла в голову одна мысль, — сказала я через несколько недель, сидя за обеденным столом с Мисей и Жожо. — А что, если создать собственные духи? Под своим именем?

Я снова стала посещать непринужденные сборища, где бывали все те же сомнительные личности: Кокто, Пикассо, его жена Ольга, ну и целая толпа других периодически сменяющихся лиц; они сидели на диванах, бродили по дому, выпивали и спорили об искусстве. У нас образовался тесный кружок, членов которого связывал бунтарский дух и любовь к искусству. Лично для меня все это было окрашено в синий, кремовый и коралловый. Вечера у Сертов никогда не были скучными или слишком эстетскими. После обычных споров о ценности и смысле искусства и о том, насколько оно способно преобразить мир, разговоры не поднимались выше таких проблем, как арендная плата за мастерскую или способ проникнуть в наиболее модный ночной клуб; горячо обсуждали также, кто с кем спит и кто угощает самым вкусным коктейлем.

Мне очень нравилась естественность и непринужденность наших встреч. Мне так хотелось, чтобы все проходило легко, доставляло удовольствие и так же легко забывалось. Чем меньше я думала, тем реже возвращалась мыслями к Бою. Конечно, мысли о нем никуда не делись, он всегда был со мной, образ его таился в укромных уголках моей души. Но я хотя бы не видела его в каждом встречном, перестала, затаив дыхание и с бьющимся сердцем, оборачиваться на людной улице или в ресторане, мельком увидев высокую фигуру мужчины с темными волосами. Были дни, когда я даже почти не плакала. Состояние мое достигло той стадии, когда память о Бое словно впиталась под кожу, как татуировка, стала такой частью моего существа, которая всегда хранится в закоулках памяти. Но меня все еще преследовал стойкий, невыветривающийся запах его тела, он исходил от его пуловера, который я сохранила у себя, и простыней, на которых мы с ним спали в последний раз; они так и остались нестираными. Это был тонкий аромат мыла и кожи, мускусного запаха, слегка окрашенного лимоном, он уже становился как бы тенью духа, который я тщетно пыталась вызвать.

Запах, аромат. Вот он снова здесь. Почему это вдруг я решила заняться чем-то столь неуловимым?

— Духи, — пропищал Кокто. — L’eau de Coco![33] — Тут он увидел мою недовольную гримасу и ухмыльнулся. — Нет-нет, ты, пожалуй, права. Пошловатое название. А как бы ты сама назвала их?

Он всегда проявлял интерес к тому, что я говорю. Мозги у него были как у сороки. Недавно он увлекся радикальными теориями психоанализа Фрейда, а вместе с ними поэзией Рембо. Хотя его ядовитый язычок частенько безжалостно жалил Мисю, Кокто нравился мне все больше: из всех завсегдатаев Сертов он был один из немногих, кто серьезно интересовался модой.

— Еще не знаю, — ответила я. — Пока это так, мечты.

— Кажется, Пуаре продавал духи, не помните? — сказал Кокто. — «Nuit de Chin», «Lucreze Borgia» и еще какие-то. Помню, он устроил грандиозную презентацию первых своих духов. Не думаю, что он много заработал на них, но для его клиентов они стали чем-то вроде de rigueur.[34]

— Да-да, от них так несло… — Я даже содрогнулась.

Великий мастер по части лести своим клиенткам, Пуаре переживал последнюю стадию упадка. Потеря клиентуры довела его до ручки. У него осталась жалкая горстка напудренных дам, золотые деньки которых далеко в прошлом. Эти дамы все еще были верны его излюбленному изречению: чем роскошней и дороже наряд, тем состоятельней ты выглядишь. Однако молодое поколение — дочери и внучки его клиенток — почти все сбежало ко мне.

— Чистой прибыли духи дают мало, это верно, — согласилась я, — да и конкурентов много. Может, и правда идея так себе.

Так это или не так, Мисе, видимо, было все равно, она уже зевала.

— Не слишком увлекайся новыми прожектами, дорогая, я хочу, чтобы ты сшила мне подвенечное платье. И в наше свадебное путешествие в Италию ты поедешь с нами, правда, Жожо?

Я вздрогнула, повернулась, чтобы посмотреть на Серта, полулежащего на диване рядом со мной и попыхивающего сигариллой. Он был толстым маленьким гномом, покрытым черной жесткой растительностью, даже на тыльной стороне его заляпанных краской ладоней, за исключением абсолютно лысой головы. Я обожала его. Он был воплощением родной почвы, земли, где он родился, грубой и простой, и в то же время удивительно эрудированным, причем без малейшего стремления демонстрировать это. И очень терпеливый и настойчивый. Еще бы, куда он денется, если живет с Мисей.

— Значит, ты в конце концов попросил ее руки, — сказала я.

Мися доставала его уже много месяцев, хотела официально оформить их отношения — и вовсе не потому, как я подозревала, что ее заботили эти формальности. Смерть Боя так потрясла ее, что она задумалась о своем будущем. Поскольку, в отличие от меня, сама она не умела заработать себе на жизнь, при отсутствии завещания или бумаги о полюбовном урегулировании отношений она рисковала остаться ни с чем. Серт зарабатывал деньги заказами, и приглашение американского миллионера Рокфеллера поработать в Нью-Йорке еще оставалось в силе.

— Она достала меня, — добродушно ответил Серт. — Моя Тоша не понимает слова «нет» и никогда не могла понять. — Он лукаво улыбнулся. — Ну вот, теперь и ты это знаешь. Так что пакуй чемоданы, едем в Венецию.

— Да, но когда же свадьба? Я до сих пор про нее ничего не слышал! — вскричал Кокто.

Никто из остальных, сидящих в комнате, не обратил на новость никакого внимания. Пикассо был увлечен разговором с каким-то танцором из «Русского балета», его жена Ольга уселась к нему так близко, что легко можно было подумать, она сидит у него на коленях, — очень забавная картина. А у ее по-мужски привлекательного Пабло глаза были как у блудливого кота.

— Я и тебя собиралась пригласить, — сказала Мися. — На свадьбу. Не в Италию.

Кокто недовольно надул губы:

— Я же маленький. Легко помещусь в чемодане.

Но Мися уже смотрела на меня:

— Мы женимся в июне, а потом почти сразу поедем в Италию. Тебе это удобно, дорогая?

Перспектива создавать для нее платье меня мало устраивала, даже захотелось сказать, что я совсем не умею шить. Серт тоже это понимал. Он оскалился, демонстрируя желтые от табака зубы.

— В июне я никак не могу, — сказала я, стараясь говорить примирительным тоном, хотя на душе у меня стало несколько легче. — Я должна быть в Биаррице, уже запланировала поездку. Давно там не была, надо присмотреть за своим maison, и Марта Давелли хочет там со мной встретиться. Пробуду до конца июля.

Мися бросила на меня сердитый взгляд. Ее раздражало любое упоминание о других моих друзьях.

— Но ты мне ничего об этом не говорила.

— Выскочило из головы. Прости, Мися. Но все равно я смогу сшить тебе платье.

— Нет-нет. — Она махнула рукой, брякая многочисленными браслетами. — Мы подождем.

— Чего подождете? — Я снова посмотрела на Серта.

— Пока ты не сможешь, — объяснил он. Потом наклонился ко мне ближе. — Ей бы надо выйти не за меня, а за тебя. Если тебя нет рядом, я для нее ноль без палочки.

Он произнес эти слова добродушно, без малейшего недовольства. Я рассмеялась и потянулась за сигаретами, а он вскинул брови и самодовольно откинулся назад.

На следующий день я позвонила Марте и подтвердила, что к концу месяца буду в Биаррице.

3

Мое заведение в Биаррице для меня лично оказалось золотым дном. Моя premire мадам Дерэ встретила меня с улыбкой, хотя улыбалась она редко, и проводила через безукоризненно чистый салон в рабочие помещения, где из дорогих тканей шили разработанную мной спортивную одежду и одежду для досуга, чтобы предложить приехавшей на курорт и знающей в этом толк клиентуре.

Я сделала несколько замечаний, распорядилась внести кое-какие, самые минимальные изменения, лишь бы поддержать свой авторитет, и все остальное время проводила с Мартой Давелли, которая в свое время и подсказала мне открыть в Биаррице maison. Марта, очень эмоционально выразив мне свои соболезнования по поводу гибели Боя, видимо, решила отвлечь меня от мрачных дум в вихре увеселений: по утрам мы ходили на пляж, завтракали поздно, обедали уже вечером, а там азартные игры, вечеринки с джазом и шампанским, ночные клубы, снова казино, и так до самого рассвета.

Она успела бросить Константина Сэ, потерявшего свое состояние во время войны. Но поскольку ее собственная карьера всеми признанного сопрано достигла апогея, она могла позволить себе выбирать любовников, невзирая на их материальное положение. Последним, как она сообщила мне, был бежавший из своей страны Романов.

Тут не было ничего удивительного. Русская революция, убийство последнего царя побудили к бегству из страны всех, кого можно было хоть в малейшей степени подозревать в принадлежности к аристократии. Потерявшие гражданство князья и княгини, графы и графини вместе со слугами и без них бежали из неблагодарной отчизны, захватив с собой только то, что могли унести, то есть зачастую просто ни с чем.

На одной из вечеринок Марта познакомила меня со своим любовником:

— Дорогая, разреши представить тебе великого князя Дмитрия Павловича, сына великого князя Павла Александровича и двоюродного брата царя Николая Второго.

Хотя нет никакой необходимости упоминать о его достоинствах, попытаться все же стоит. Можно много говорить о династии Романовых, об их непростительном невнимании к нуждам голодающих крестьян и прочее, но мужчины у них в роду всегда были великолепны. В частности, и склонившийся к моей руке с поцелуем.

— Enchant,[35] мадемуазель.

Ну прямо живой пример романтического представления о том, каков должен быть настоящий князь, принц крови. Высокий, стройный как кипарис, светло-каштановые волосы, смазанные бриллиантином, красивая голова, прекрасно слепленный орлиный нос, полные губы. Он не отрывал от меня глубоко посаженных, живых глаз янтарного оттенка, и я было подумала, не ждет ли он, чтобы я присела перед ним в реверансе.

— Дмитрий, — сказала Марта, — будь умницей, принеси Коко чего-нибудь выпить. Смотри, бокал у нее уже пустой.

Он взял у меня фужер, легко при этом скользнув ладонью по моим пальцам. У него были прекрасные руки, узкие и белые; и в прежней жизни наверняка ничего тяжелее парадной сабли, которую надо было повесить на пояс перед торжественным выходом, он не поднимал.

— Ну разве он не прекрасен? — прошептала Марта, когда я провожала взглядом его широкую, удаляющуюся в сторону бара спину.

А я вдруг почувствовала в груди некий толчок и поняла… Сама не знаю, что поняла. Впрочем, ничего сверхъестественного… Ну да, ничего похожего на то чувство, которое охватило меня, когда я впервые увидела Боя. Хотя кое-что шевельнулось, и я не удержалась от улыбки:

— И не говори. Роковой мужчина.

— Он очень хотел с тобой познакомиться. Стоило мне произнести твое имя, как он только об этом меня и просил. Знаешь, ведь он участвовал в убийстве Распутина. Если почувствуешь взаимное влечение, забирай его себе. Мне он слишком дорого обходится.

И я затащила его в постель. Другого способа познакомиться поближе не существует.

Остаток ночи он не отходил от меня, во всех подробностях рассказывая печальную и, надо сказать, скучноватую историю своих несчастий, начиная с убийства любимца царицы и кончая ссылкой в Сибирь. После войны ему удалось бежать сначала в Италию, потом в Испанию и, наконец, во Францию, где его тетушка, великая княгиня Мария Павловна, тоже изгнанница, живущая в Париже, познакомила его с Мартой. История эта действительно показалась мне довольно нудной — я не испытывала особой жалости к аристократам, — но его интерес, очевидно, выходил за рамки простого общения, о чем он ясно дал понять к концу ночи, когда оргия на вечеринке достигла своего апогея и я уже собиралась отправиться домой.

— Вы разрешите нанести вам завтра визит, мадемуазель Шанель? — прошептал он с такой старомодной чопорностью, что я чуть было не рассмеялась.

Вокруг нас кружились пьяные и обкуренные парочки, Марта визгливо хохотала, когда двое мускулистых чернокожих из оркестра подняли ее себе на плечи, продолжая дудеть в свои тромбоны.

— А чего ждать? — спросила я, достала из сумочки запасной ключ от своего номера и вручила Дмитрию. — Номер двадцать пять. Прихватите шампанского.

И зашагала к выходу, не дожидаясь ответа, не думая, что увижу его еще раз. Я сделала это по наитию, подчиняясь мгновенному импульсу. Я рассуждала так: этот человек, рожденный и воспитанный в строгих правилах, посчитает меня совсем простушкой, слишком современной на свой утонченный вкус.

Через час раздался стук в дверь. Он не воспользовался ключом. И когда я, облаченная в пеньюар, открыла, причем собаки лаяли как сумасшедшие, пока я на них не прикрикнула, он вошел с бутылкой «Боланже». Поставил ее на туалетный столик и с пылающими щеками повернулся ко мне.

— Дорогая бутылочка, — заметила я, глянув на шампанское. — Полагаю, вы записали ее на счет моего номера?

И снова я не ждала ответа. Стояла и глядела на него, а он тем временем протянул свои длинные, слегка дрожащие руки и стал расстегивать пуговицы на своем темно-сером, видавшем лучшие времена костюме.

Но у него ничего не получалось. Руки дрожали так сильно, что я не выдержала и подошла к нему ближе:

— Позвольте мне.

Я сняла с него пиджак и рубашку, и он стоял передо мной голый по пояс, не столь мускулистый, как Бой, но весь такой изысканный в своей строгой мраморной чистоте.

— А вы красивы, — только и произнесла я.

Теперь, когда он стоял здесь передо мной, я уже сожалела о своей импульсивности. Прошло чуть больше года со дня смерти Боя. При мысли о том, что ко мне может прикоснуться другой мужчина, все мое существо запротестовало.

Но он не позволил мне высказать вслух свои сомнения. Он быстро подошел ко мне, поднял на руки, тонкие, но поразительно сильные, и прижался губами к моим губам с такой страстью, которая могла соперничать с самыми горячими поцелуями в моих любимых романах. Можно было бы посмеяться над нелепостью происходящего: скорбящая любовница погибшего мужчины ведет себя как шлюха с обнищавшим русским князем, который скоро станет обдирать ее как липку, но я снова почувствовала в душе трепет, тот самый, только более сильный, более настойчивый, и ответила ему с животной страстью.

Целуя меня в шею, он что-то бормотал по-русски, какие-то непонятные слова, которые казались мне удивительно эротичными. Я закрыла глаза, и он понес меня к кровати.

В кои-то веки я ни о чем не думала.

На этот раз мне хотелось испытывать только такие чувства, которые ничего для меня не значили.

Дмитрий стал моим любовником. Вернувшись в Париж, я поселила его в своем доме в Гарше. Жозеф с Мари и бровью не повели, когда я объявила им, что мой гость будет жить в одной из свободных комнат. Долго ли — там посмотрим. Внешние приличия должны быть соблюдены, хотя каждую ночь он приходил ко мне в постель. Мы встречались также за обеденным столом после работы, он сопровождал меня в театр и в гости к Сертам.

Поначалу Мися растерялась. Никогда прежде, ни потом я не видела, чтобы она не знала, как реагировать в такой ситуации. После обеда Жожо принялся потчевать Дмитрия разговорами о своем искусстве, а Мися потащила меня в гостиную.

— Ты что, любишь его? — прошипела она.

Я только рассмеялась:

— Не болтай глупостей.— А что я такого сказала? Он довольно молодой. Кстати, а сколько ему лет?

— Тридцать, — ответила я и подняла руку, чтобы остановить поток вопросов. — Я прекрасно понимаю, что он на восемь лет моложе меня и что у него ни гроша за душой. Мне все равно. Он как раз то, что мне сейчас нужно.

— Что тебе нужно? А ты не думала, что будет скандал? Он же член царской семьи! Многие считают, что если в России будет восстановлена монархия, то он наследует трон Романовых. — Она вдруг замолчала на минуту, прищурившись. — Может, ты нарочно все это затеяла? Хочешь попасть в высшее общество, думаешь, тебя примут, если будешь таскаться с ним? Впрочем, у него ничего нет, кроме того, что на нем, и все это купила ты. Однако каждая матрона с голубой кровью в жилах готова на смертоубийство, лишь бы только заполучить его. Все буквально помешались, все наперебой зазывают этих изгнанных русских к себе на чай.

— А когда меня заботили подобные вещи? — (За спиной послышался размеренный, сдержанный смех Дмитрия: это Серт опять, как всегда, непристойно острил.) — Я сошлась с ним, потому что он меня забавляет. А что там делают или говорят твои матроны с голубой кровью в жилах, мне наплевать.

— Расскажи это кому-нибудь другому, — хмыкнула Мися. — Не забывай, с кем говоришь, дорогая. Я-то знаю, как ты жаждешь быть принятой в высшем свете, а еще я знаю, как этого добиться, не таская всюду с собой твоего красавца Романова.

— Думай что хочешь. Он мой любовник, и ничего больше. И еще, — добавила я, — он будет со мной на твоей свадьбе и поедет со мной в Италию. Его сестра, великая княгиня Мария, сейчас в Венеции, отдыхает с нашим другом Дягилевым. И он хочет познакомить меня с ней.

И я пошла прочь, не дожидаясь ее бурных протестов. Мися, конечно, очень проницательная женщина, но сейчас она взяла ложный след. Еще когда мы с Дмитрием были в Биаррице, я рассказала ему, как основала свое дело, не упоминая при этом Боя и Бальсана, а еще о своей задумке создать авторские духи. Я знала, что все Романовы от хороших духов с ума сходят, как, впрочем, от всего, что попахивает богатством и роскошью. Дмитрий упомянул, что любимые духи царицы Александры были созданы французской парфюмерной компанией «Ралле», основанной в Москве под покровительством самого Романова.

— Такой изысканный аромат, — с тоской сказал Дмитрий, и глаза его подернулись влажной дымкой, а взгляд стал отсутствующим, как и всегда, когда он вспоминал прошлое. — Я до сих пор помню этот запах: смесь розы, жасмина и чего-то еще неопределенного; он всех заставлял останавливаться. Александра никому больше не позволяла душиться этими духами. Формулу изобрел Эрнест Бо, а выпустила фирма «Ралле» ко дню празднования юбилея дома Романовых, но для всех, кроме нее, они оказались слишком дорогими и роскошными.

— А у тебя нет образчика? Или, может, знаешь, где искать этого Бо? — жадно спросила я.

Дмитрий вздохнул:

— Духи, должно быть, утеряны, как и все остальное. Во время войны Бо служил в армии, и я не знаю, где он сейчас. Может, в Грасе? У Ралле там свои поля. Может, моя сестра Мария знает?

Грас — место известное на юге Франции, здесь такие прославленные дома, как «Коти» и «Герлен» выращивали особые гибриды трав для своих духов. Мне захотелось отправиться туда немедленно, отыскать этого таинственного Бо, но приближающаяся свадьба Миси не позволила осуществить это желание. И я решила не торопиться, дождалась, когда она позвонит и сообщит, что они с Сертом женятся в августе и к этому времени ждут меня в Париже.

Кройка, шитье и примерка ее платья были для меня сущей мукой. Мися была упряма как ослица, отказывалась надеть что-либо, хоть капельку выходящее за рамки традиций, и в конце концов мы сошлись на простом шелковом платье с кружевами. Впрочем, свадьба прошла скромно; и в самый разгар августа мы покинули Париж, сели на яхту и отправились в месячное турне вокруг Италии.

4

Италия очаровала меня. Прежде за границей я не бывала, а тут меня вдруг занесло в этот город, в медленно разрушающуюся, пестрящую своим великолепием Венецию с ее запутанным лабиринтом каналов. Мы остановились на острове Лидо, каменистые пляжи которого омывались лазурными водами лагуны.

Во время путешествия Серт оказался идеальным товарищем. Сведения сыпались из него как из рога изобилия. Серт сразу повел нас на площадь Сан-Марко посмотреть на трофейных византийских коней, потом по музеям, полюбоваться полотнами Тициана и других знаменитых художников, после этого узенькими, кривыми проулками потащил на поиски никому не известных ресторанчиков, где подают жареных воробьев, завернутых в прошутто. Наконец мы с Мисей совсем выдохлись, но он был неутомим.

— Ну все, хватит с нас давно умерших мастеров! — объявила Мися и повела меня по антикварным магазинам, где продавали золоченые маски, масляные иконы и благоухающие ладаном реликвии и сувениры.

Душевное состояние у меня было уже гораздо лучше, чем в первое время после гибели Боя. Думала я о нем часто, но не было уже той печали, от которой перехватывало дыхание и которая до недавнего времени сопровождала меня постоянно, осталась лишь легкая грусть о том, что его нет рядом со мной и я не могу вместе с ним восхищаться этим погружающимся в воду городом, который называли Серениссима. Чудесный эликсир Миси теперь мне был практически не нужен, плеск воды здесь укачивал лучше, чем вещество, от которого мертвели все чувства. А возникшая здесь любовь к свободным и коротким, выше щиколотки, штанам, как у гондольеров, пуловерам в морском стиле и сандалиям на пробковой подошве со временем породила международный тренд.

Но вот Дмитрий стал для меня камнем на шее. Он бродил со скорбным лицом, давая всем понять, что окружающая красота лишь напоминает ему о той красоте, которую он потерял. Очень скоро я стала дико уставать и от его унылого настроения, и от кашля по ночам, обострившегося в сыром воздухе, и от его непрерывного пьянства, и от лишенных всякого воображения занятий любовью.

Мися, почувствовав мое раздражение, буквально всадила мне нож в спину:

— Говорят, он был безумно влюблен в своего кузена Феликса Юсупова, с которым убивал Распутина. После революции даже потащился за ним в Лондон, не хотел с Феликсом разлучаться, но они поссорились, потому что Феликс направо и налево похвалялся, что активно участвовал в свержении царя. Дмитрий обвинил кузена в том, что тот подрывает его надежды на трон в случае реставрации. — Она замолчала, изучая мое лицо, но я сделала вид, что ее слова никак меня не задели. — Надеюсь, ты принимаешь меры предосторожности. Эти мужчины, которые путаются с другими мужчинами… От них можно подхватить все, что угодно. Ты же не хочешь лечиться ртутью от гонореи — это может нарушить все твои дальнейшие планы.

Я лишь закатила глаза к потолку. Но не стала говорить, что в последние дни Дмитрий проявляет интерес только к водке. Единственный раз он оживился, когда мы отправились в палаццо на Гранд-канале. Великая княгиня Мария была в гостях у жены одного известного итальянского аристократа — как и в Париже, итальянские аристократы охотно принимали лишенных родины русских князей, не считаясь ни с какими расходами.

Дягилев был очень рад нас видеть. Я еще никогда не общалась с ним вне приемов, устраиваемых для участников «Русского балета», где он неизменно напивался и обращал внимание только на своего очередного du jour[36] фаворита из танцовщиков. Я увидела, что он искренне, хотя и с некоторой настороженностью привязан к Мисе, которая на этот раз не пыталась, как обычно, доминировать в разговоре, когда он жаловался на финансовые трудности, мешающие возродить постановку «Весны священной» Стравинского. Сам композитор, желая излечиться от приступов брюшного тифа, переехал жить в Швейцарию, но его продолжали преследовать неудачи.

— Сейчас его семья с ним, но у его жены Кати чахотка, и он едва сводит концы с концами, — сказал Дягилев. — Я хочу снова привезти его в Париж и еще раз представить миру его гений. Времена теперь изменились. Я уверен, что нас ждет полный успех.

Если он надеялся на поддержку от Миси, то напрасно. Она была нема как могила, ее интересовало только собственное будущее. А я была поражена заинтересованностью Дягилева в моих делах. Разглядывая меня через монокль, он буквально бомбардировал вопросами о моих заведениях, о планах разработать свою марку духов. Дородный, с двойным подбородком, с огромной головой, сидящей, казалось, прямо на плечах, с седыми прядями в черных как смоль волосах. Одет он был довольно ярко, но без всякого стиля; темно-красный бархатный жакет изобиловал вышивкой и украшениями, пальцы на больших руках были унизаны перстнями, а на розовый галстук он нацепил черную жемчужину.

— Таковы все русские, — заявил он, экспансивно повернувшись к великой княгине. — Не правда ли, ваше высочество? Француз может изготовить изысканные духи, самые модные, но только мы знаем, как надо ими пользоваться. Вспомните аромат публики на балете в Москве, у каждого был свой букет, как у мужчин, так и у женщин, в театре пахло как в саду в самый разгар лета. О, это было великолепно — так пахнет в храме самой Афродиты. Можно было умереть от наслаждения, которое нам дает обоняние.

Великая княгиня Мария улыбнулась. Еще один превосходный экземпляр породы Романовых: длинные и густые ресницы, симметричные черты лица, нежный цвет кожи, не знавшей солнечных лучей, в отличие, скажем, от меня, потому что я часто загорала на пляже и лицо у меня был коричневое, как у индианки. Я также обратила внимание на ее тонкие пальцы: они были в мелких порезах, кожа грубая и шероховатая, как у швеи.