Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя Синицин Игорь

Кроме финнов, своими хуторами и деревеньками в Восточной Карелии, принадлежавшей до Зимней войны СССР, жили карелы и вепсы, малый народ финно-угорского происхождения. Коренных жителей на огромной территории Восточной Карелии, оккупированной финскими войсками, было всего около 85 тысяч человек. Они относились к финнам как к оккупантам. Часть русского населения, около 20 тысяч человек, были отправлены финнами в концентрационные лагеря для устрашения оставшихся. В финских концлагерях к военнопленным и гражданским заключенным охранники и надсмотрщики относились хуже, чем эсэсовцы в немецких. Жизнь остававшихся на свободе карелов, вепсов и русских в тяжелых природных условиях Севера была голодной. Они ничем не могли помогать партизанам. В этих сложных военных, политических, экономических и психологических условиях стихийного партизанского движения в Карелии практически не существовало.

Но когда бывший комсомольский вождь Карелии Андропов стал генеральным секретарем ЦК КПСС, то холуи из Агитпропа ЦК задумали подготовить книгу об успехах партизанского движения в Карелии и его руководителе, первом секретаре ЦК карельского комсомола Юре Андропове. Подхалимы решили, что надо отличиться чем-то, что было бы аналогом «Малой земли», якобы написанной Брежневым. Узнав об этой «инициативе», Юрий Владимирович в резкой форме запретил даже статейки на эту тему в средствах массовой информации.

Летчик рассказывал мне, что Андропов очень переживал, когда приходил на аэродром отправлять партизанские и разведывательно-диверсионные группы за линию фронта. «Он горбился, как будто физически ощущал тяжесть ответственности, лежащей на нем, — говорил он. — Его глаза почти всегда были печальны, словно он заранее знал, что далеко не все молодые ребята, воспитанники комсомола Карелии, смогут вернуться на Большую землю. Так партизаны называли свой советский тыл…»

Нет сомнений, что Юрий Андропов хорошо запомнил на всю жизнь науку, которую преподавали разведчикам и партизанам профессионалы из НКВД и ГРУ. Он и сам бывал за линией фронта, летая туда на маленьком легком биплане По-2, который почему-то пилоты окрестили «кукурузником».

Я знаю также, что Юрий Владимирович тесно соприкоснулся с деятельностью спецслужб, когда во времена венгерских событий в середине 50-х годов был послом СССР в этой стране. Тогда он вынужден был действовать в полном контакте с личным представителем Хрущева, первым председателем КГБ генералом Иваном Серовым, который много недель проводил в Будапеште, руководя подавлением восстания мадьяр против советского господства. Весьма часто посол общался и с работниками представительства КГБ в Венгрии во время проведения, например, таких специальных операций, как выманивание Имре Надя и некоторых его сотрудников из югославского посольства и депортация их из страны. Мне рассказывали очевидцы, что эта акция проходила трудно. Командовал ею Иван Серов, тогдашний глава КГБ, а исполнителями были сотрудники представительства КГБ, работавшие в Венгрии, и оперативная группа, прибывшая из Центра на подкрепление.

Имре Надь подозревал ловушку и никак не хотел выходить со двора посольства Югославии, пользовавшегося экстерриториальным статусом, чтобы сесть в автобус, который должен был доставить его на другую территорию с таким же статусом. В конце концов он вошел в автобус. Несколько членов мадьярского правительства, укрывшихся у югославов вместе с Надем, уже сидели там. Офицер КГБ, следивший за Надем с улицы, громко постучал жезлом регулировщика по кузову машины, чтобы закрыли дверь и отправлялись. Это был главный условный сигнал операции. Автобус немедленно тронулся и доставил Имре Надя не на свободную территорию, а в заключение на румынской земле, где он через несколько месяцев был судим и расстрелян.

Генерал армии Иван Серов стал в моих глазах первым из предшественников Андропова, о которых я слышал с молодых лет рассказы ветеранов спецслужб, а также моих друзей-журналистов, бывших кагэбэшников, не только знавших самого Серова, но и пострадавших от него. В годы моей работы у Юрия Владимировича многое о привычках бывших до Андропова председателях КГБ дополнили и действующие сотрудники, заходившие иногда ко мне в кабинет познакомиться с новичком на третьем этаже и поболтать. Даже стенографистки из секретариата Юрия Владимировича, с которыми мне было очень легко и приятно работать в силу их интеллигентности и высочайшей квалификации, рассказывали в короткие минуты кофепития в рабочих паузах кое-что о событиях на Лубянке после прихода к власти Хрущева и о прежних шефах КГБ. Особенно злыми словами они вспоминали именно Серова и несносные черты его характера.

Первый председатель КГБ Серов нормальным, но в абсолютной степени подхалимским русским языком общался только со своим хозяином Хрущевым. Как теперь среди чиновников России, так и прежде в сословии функционеров разных уровней в СССР были фантастически развиты низкопоклонство, пресмыкательство и грубый подхалимаж перед вышестоящими начальниками. Лизоблюдов и холуев никогда не смущало даже то, что на их лакейские выкрутасы с осуждением смотрят нормальные люди. Таким был и Серов. Но как только высокопоставленный хам и холуй в звании генерала армии обращался к подчиненным, его речь переходила в смесь визга и нецензурных ругательств. В секретариате Серова были лишь два или три человека, которые способны были переводить злобный визг и хрюканье генерала с нечленораздельных звуков в человеческую речь. Особенно тяжко было даже не генералам и офицерам на совещаниях у Серова, которые потом по крупицам собирали друг у друга то, что указывал и вещал председатель, а стенографисткам. Девушки должны были записывать в форме речи совершенно нечленораздельные звуки и к концу совещания подавать расшифрованную стенограмму на стол шефа. Их спасало только то, что, как правило, рядом с ними садился один из «переводчиков» визга Серова на русский язык и шепотом излагал то, о чем высказывался шеф.

Аналогичный случай произошел в практике Советского государства три десятилетия спустя, когда Горбачев сделал великого комсомольского и партийного оратора Грузии Шеварднадзе министром иностранных дел СССР. Единственное, что отличало в лучшую сторону речь министра-грузина от речи русского чекиста, — это отсутствие матерных слов, насыщавших высказывания Серова. Но министр иностранных дел Советского Союза эпохи Горбачева то ли нарочно, из презрения к государственному языку страны, которую ему было поручено представлять на мировой арене, то ли по неспособности, вытекающей из отсутствия соответствующей части филологического интеллекта или музыкального слуха, выражал свои мысли на заседаниях коллегии МИДа и других совещаниях с таким чудовищным грузинским акцентом и на такой смеси русско-грузинского жаргона, что подчиненные и гости его не понимали и от этого впадали в страх и ужас. На Смоленской площади было так, как если бы в британском Форин офисе министр иностранных дел ее величества общался с дипломатическим персоналом не по-английски, а на смеси уэльского, шотландского языков и кокни. В результате при Шеварднадзе сделали карьеру в ведомстве несколько грузинских мальчиков-дипломатов из близкого окружения Эдуарда Амвросиевича, способных переводить на русский язык синхронно то, что пытался выразить русскоговорящим сотрудникам на своем варварском диалекте министр…

Главным в деятельности Ивана Серова после того, как Хрущев и группа его сторонников в верхушке партии перехитрили Берию и уничтожили его, были превентивный разгром всех спецслужб, созданных при Сталине и возрожденных на короткий срок после его таинственной смерти Берией, и изоляция всех их руководителей, которые когда-либо были так или иначе связаны с «великим вождем и учителем» и его чекистом номер 1. Серов делал это от души, по зову сердца и приказу первого секретаря ЦК КПСС Хрущева. Ему это было также необходимо потому, что тем самым он прятал концы в воду не только от следов массовых и жестоких репрессий, которые проводил Хрущев на Украине с помощью Серова и в Москве, но и собственных кровавых и грязных коррупционных преступлений, совершенных им еще во времена Сталина, когда Серов при Хрущеве был министром внутренних дел в Киеве, а затем карателем НКВД СССР на Северном Кавказе и в Крыму.

Самым интересным в рассказах старых чекистов было то, как Никита Хрущев после прихода к власти начал проведение внутренней политики с того, что стал громить спецслужбы, наследовавшие сталинско-бериевскому МГБ. Мне рассказывали о памятном для всех ветеранов НКВД и МГБ совещании руководящего состава в Центральном клубе имени Дзержинского на Сретенке в феврале 1954 года. Председательствовал на нем первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев. Он представил тогда чекистам их нового шефа — Серова.

Каким образом Серов возглавил главную советскую спецслужбу? Его протолкнул на вершину карательных органов в смутные месяцы острой борьбы за власть после смерти Сталина самый ловкий интриган — Хрущев. Он сумел организовать создание вместо Министерства государственной безопасности, где сидели ставленники Берии и Маленкова, нового государственного органа — Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР, якобы не имевшего ничего общего со своими предшественниками-спецслужбами, перераставшими из одной в другую после Октябрьского переворота 1917 года и до расстрела Берии в 1953-м. Это были Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК); Государственное политическое управление при Народном комиссариате внутренних дел РСФСР (ГПУ); Объединенное государственное политическое управление при Совете народных комиссаров СССР (ОГПУ); Народный комиссариат внутренних дел (НКВД); Народный комиссариат, затем Министерство государственной безопасности (НКГБ — МГБ); снова Министерство внутренних дел (МВД); опять МГБ.

…Первым собранием в первом КГБ руководил сам Хрущев, который выступил с довольно короткой и сумбурной речью. Своими спонтанными негативными высказываниями против чекистов он настроил против себя всех присутствующих. Хотя первый секретарь ЦК и плохо знал работу органов госбезопасности, он стал давать указания, как их надо организовать по-новому, в том числе и внешнюю разведку, в которой абсолютно ничего не понимал, но очень любил читать ее доклады, из которых затем пересказывал своему ближнему окружению международные сплетни о руководителях других государств.

Вместе с тем Хрущев совершенно правильно подчеркнул, что роль контрразведки и других карательных подразделений центрального аппарата неимоверно раздута. Он говорил, что оперативная обстановка не требует таких огромных штатов, отметил, что даже во времена Николая II жандармский аппарат был на несколько порядков меньше, чем теперь, «при социализьме», как он говорил, когда в стране нет уже революционной ситуации. В Нижнем Новгороде, например, ссылался Хрущев на исторические факты, до Октябрьского переворота в жандармском отделении служило не более двух десятков сотрудников, хотя город и считался одним из революционных центров. А в областном управлении МГБ и МВД города Горького, как переименовал Сталин Нижний Новгород в честь пролетарского писателя, трудилось несколько сот офицеров.

Затем Хрущев постарался переложить вину за репрессии на Украине и в Москве, где он занимал посты первого секретаря партийных организаций и где по его приказу энкавэдэшники жестоко расправлялись в сталинские времена с сотнями тысяч людей, на тех руководителей НКВД, которые в те годы и в тех местах служили рядом с ним, выполняя его приказы, и сообщали «заявки» Хрущева Сталину на новые жертвы.

Но он ни словом не помянул подобные грехи генерала Ивана Серова, который, как все присутствовавшие хорошо знали, именно из-за дружеских отношений с Хрущевым был в начале 1954 года назначен председателем КГБ при СМ СССР. Теперь Серов сидел в президиуме собрания рядом с новым «хозяином» Кремля. Зато досталось другому «герою» НКВД на Украине, генералу Савченко, бывшему к февралю 1954 года начальником 1-го Главного управления, то есть внешней разведки. Сразу после того, как Хрущев обругал его с высокой трибуны клуба имени Дзержинского, Савченко освободили от работы в ПГУ и отправили на пенсию…

В мою задачу не входит жизнеописание трех предшественников Юрия Владимировича в кресле лубянского шефа. Я хотел бы остановиться лишь на некоторых деталях биографий и характеров этих деятелей, которые я почерпнул не только из рассказов моих знакомых — работников спецслужб, но и из архивных документов, ставших достоянием историков и гласности только после краха «старого», крючковского КГБ в 1991 году. Начну с первого председателя КГБ, бывшего до этого назначения заместителем министра внутренних дел Берии, генерала Ивана Серова.

Он был, как и сталинский нарком внутренних дел Ежов, человеком маленького роста и мелкого умственного развития. Чтобы казаться выше, носил специально сшитые для него сапоги с толстой подметкой и накладными каблуками. В своей чекистской карьере он негативно проявлял себя везде, где служил, — на Украине с Хрущевым, Северном Кавказе и в Крыму с сатрапами Берии, в оккупационной советской зоне Германии с маршалом Жуковым, как палач, мародер и коррупционер. Характер у него был склочный и драчливый. В частности, он кляузничал Сталину на министра госбезопасности Абакумова как на мародера и разложившегося человека, а тот в ответ поливал грязью за то же самое Серова. При этом оба избегали четкого определения «мародер» в отношении друг к другу и пользовались уклончивым партийно-коммунистическим словечком «самообеспечение».

Сталину была выгодна склока между двумя руководителями спецслужб, ибо тогда они не могли объединиться против вождя. Поэтому оба, хотя и писали доносы Верховному на мародерские привычки друг друга, не были им наказаны за эти явные преступления. В какой-то степени пострадал лично от Сталина за мародерство только самый высокопоставленный грабитель в погонах, которому помогал заниматься грабежом Иван Серов, — маршал Жуков, бывший сразу после войны главноначальствующим советской военной администрацией в Германии…

Верховный главнокомандующий Генералиссимус Советского Союза Иосиф Сталин вообще-то понимал, что армия, стоящая за рубежами своей страны и занимающаяся мародерством, разлагается и теряет дисциплину. Поэтому он издал строгий приказ о наказании мародеров вплоть до расстрела. Известны случаи, когда офицеры спецслужбы Смерш («Смерть шпионам!») расстреливали несчастных советских младших офицеров и солдат в советской зоне оккупации Германии на месте, если бойцы отбирали без возмещения у немецких жителей велосипеды, наручные часы или какой-то домашний скарб. В то же время многие из расстрельщиков-контрразведчиков и генералов разных родов войск безнаказанно грабили население Германии и ее бывших сателлитов, где стояли советские войска.

Чтобы пресечь массовое мародерство, Сталин приказал создать на внешних границах СССР, где проходили потоки разного имущества из захваченных Советским Союзом Германии и ее стран-сателлитов, специальные «трофейные команды», которые отбирали у возвращающихся домой советских офицеров и генералов предметы, которые, мягко говоря, не могли быть ими приобретены за рубежом на законных основаниях. Еще в мои школьные годы, сразу после войны, один из моих друзей рассказал довольно печальную историю о семье своего соседа.

Какой-то армейский генерал-майор, возвращаясь со своей дивизией в СССР, вез в разоренную и нищую тогдашнюю Москву большой багаж, среди которого внимание «трофейной команды» на границе привлек концертный рояль. «Трофейщики» конфисковали музыкальный инструмент у генерала. Военный обиделся и написал заявление Верховному главнокомандующему. В нем он изложил свое дело примерно так: «Дорогой товарищ Сталин! Я всю жизнь мечтал дать дочери музыкальное образование. Ради этого я вез из Германии рояль, но „трофейная команда“ отобрала у меня на границе инструмент. Прошу оставить мне рояль. Генерал-майор такой-то».

Диктатор любил демонстрировать своим соратникам черный юмор, который расходился иногда кругами по партийной, военной и чиновной верхушке страны, пугая будущих нарушителей порядка, установленного верховным «шутником». В тот раз принципиальный вождь, не обращавший внимания на мародерство высших армейских и чекистских начальников в Германии, зачеркнул в подписи на документе слово «генерал» и в углу размашисто начертал резолюцию: «Оставить майору рояль!»…

Но вернемся к Серову, для того чтобы составить представление о моральном облике главного чекиста страны, протеже, друга, соратника и несколько позже, в момент первого кризиса власти Хрущева, спасителя тогдашнего первого секретаря Коммунистической партии страны от партийных друзей — заговорщиков против него. Факты, характеризующие Серова и его ближайших сотрудников по МВД, настолько вопиющи, что мне придется цитировать документы, поскольку если их просто излагать, то большинство людей, привыкших к историческим штампам, просто не поверят в реалии верхушки коммунистической системы [13].

Итак, 6 февраля 1948 года министр госбезопасности Абакумов направил «товарищу Сталину И. В.» короткую записку с грифом «совершенно секретно», которая имела краткую преамбулу: «При этом представляю протокол допроса арестованного генерал-майора СИДНЕВА А.М., бывш. начальника оперативного сектора МВД в Берлине, о мародерстве и грабежах в Германии…»

На стол Председателя Совета министров СССР лег

«ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

арестованного СИДНЕВА Алексея Матвеевича

от 6 февраля 1948 года

ВОПРОС: Какой период времени вы работали в Германии?

ОТВЕТ: С 1945 по 1947 год я работал начальником оперативного сектора МВД гор. Берлина. В ноябре 1947 года я получил новое назначение и из Германии уехал в Казань.

ВОПРОС: После вашего отъезда из Берлина были вскрыты крупные хищения ценных вещей и золота, в которых вы принимали непосредственное участие. Показывайте об этом.

ОТВЕТ: …Как известно, частями Советской Армии, овладевшими Берлином, были захвачены большие трофеи. В разных частях города то и дело обнаруживались хранилища золотых вещей, серебра, бриллиантов и других ценностей. Одновременно было найдено несколько огромных хранилищ, в которых находились дорогостоящие меха, шубы, разные сорта материи, лучшее белье и много другого имущества. О таких вещах, как столовые приборы и сервизы, я уже не говорю, их было бесчисленное множество. Эти ценности и товары различными лицами разворовывались.

Должен прямо сказать, что я принадлежал к тем немногим руководящим работникам, в руках которых находились все возможности к тому, чтобы немедленно организовать охрану и учет всего ценного, что было захвачено советскими войсками на территории Германии. Однако никаких мер к предотвращению грабежей я не предпринял и считаю себя в этом виновным.

ВОПРОС: Вы и сами занимались грабежом?

ОТВЕТ: Я это признаю. Не считаясь с высоким званием советского генерала и занимаемой мною ответственной должностью в МВД, я, находясь в Германии, набросился на легкую добычу и, позабыв об интересах государства, которые мне надлежало охранять, стал обогащаться… Отправляя на свою квартиру в Ленинград это незаконно приобретенное имущество, я, конечно, прихватил немного лишнего.

ВОПРОС: Обыском на вашей квартире в Ленинграде обнаружено около сотни золотых и платиновых изделий, тысячи метров шерстяной и шелковой ткани, около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора и другого добра. Это, по-вашему, «немного лишнего»?

…

ВОПРОС: Вам предъявляются фотоснимки изъятых у вас при обыске 5 уникальных большой ценности гобеленов работы фламандских и французских мастеров XVII и XVIII веков. Где вы утащили эти гобелены?

ОТВЕТ: Гобелены были обнаружены в подвалах германского Рейхсбанка, куда их сдали во время войны на хранение какие-то немецкие богачи…

ВОПРОС: Но этим гобеленам место только в музее. Зачем же они вам понадобились?

ОТВЕТ: По совести сказать, я даже не задумывался над тем, что я ворую. Подвернулись эти гобелены мне под руку, я их и забрал…

ВОПРОС: Шестьсот серебряных ложек, вилок и других столовых предметов вы также украли?

ОТВЕТ: Да, украл.

ВОПРОС: Можно подумать, что к вам ходили сотни гостей. Зачем вы наворовали столько столовых приборов?

ОТВЕТ: На этот вопрос я затрудняюсь ответить…

ВОПРОС: Как получилось, что вы стали мародером?

ОТВЕТ: …В 1944 году, являясь заместителем начальника Управления «СМЕРШ» 1-го Украинского фронта, я на территории Польши встретился с СЕРОВЫМ, являвшимся в то время Уполномоченным НКВД по указанному фронту. Под его руководством я проводил работу в Польше, а затем, когда советские войска захватили Берлин, СЕРОВ добился моего перевода на работу в НКВД и назначил начальником берлинского оперсектора.

На этой работе СЕРОВ приблизил меня к себе, я стал часто бывать у него, и с этого времени началось мое грехопадение.

Полностью сознавая свою вину перед партией и государством за преступления, которые я совершил в Германии, я просил бы только учесть, что надо мной стоял СЕРОВ, который, являясь моим начальником, не только не одернул меня, а, наоборот, поощрял этот грабеж и наживался в значительно большей степени, чем я.

Вряд ли найдется такой человек, который был в Германии и не знал бы, что СЕРОВ являлся, по сути дела, главным воротилой по части присвоения награбленного.

Самолет СЕРОВА постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество, меха, ковры, картины и драгоценности для СЕРОВА. С таким же грузом в Москву СЕРОВ отправлял вагоны и автомашины.

Надо сказать, что СЕРОВ свои жульнические операции проводил очень искусно. Направляя трофейное имущество из Германии в Советский Союз для сдачи в фонд государства, СЕРОВ под прикрытием этого большое количество ценностей и вещей брал себе.

Следуя примеру СЕРОВА, я также занимался хищениями ценностей и вещей, правда, за часть из них я расплачивался деньгами.

ВОПРОС: Но ведь и деньги вами тоже были украдены?

ОТВЕТ: Я денег не крал.

ВОПРОС: Неправда. Арестованный бывш. начальник оперативного сектора МВД Тюрингии БЕЖАНОВ Г.А. на допросе показал, что вы присвоили большие суммы немецких денег, которые использовали для личного обогащения. Правильно показывает БЕЖАНОВ?

ОТВЕТ: Правильно. При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено более 40 миллионов немецких марок.

Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митте (Берлин).

Все эти деньги были перевезены в подвал здания, в котором размещался берлинский оперативный сектор МВД.

ВОПРОС: Но этот подвал с деньгами находился в вашем ведении?

ОТВЕТ: Да, в моем…

ВОПРОС: Какое вы имели право держать у себя такое количество денег, не сдавая их в советский государственный банк?

ОТВЕТ: Хранение такого количества денег, конечно, было незаконным, но сделано это было по указанию СЕРОВА.

Когда я ему доложил об обнаружении в Берлине мешков с немецкими марками, СЕРОВ сказал, что эти деньги будут для нас очень кстати, и приказал их в банк не сдавать, а держать у себя.

ВОПРОС: За счет этих денег вы и обогащались?

ОТВЕТ: Да. Значительная часть захваченных денег пошла на личное обогащение.

ВОПРОС: Кого?

ОТВЕТ: Больше всего поживились за счет этих денег СЕРОВ и я. Попользовались этими деньгами также КЛЕПОВ и БЕЖАНОВ, работавшие начальниками оперативных секторов МВД в Германии.

ВОПРОС: Как вы разворовывали миллионы находившихся у вас немецких денег?

ОТВЕТ: Это делалось очень просто. СЕРОВ присылал мне так называемые заявки начальников оперативных секторов со своими резолюциями о выдаче им денег…

Наряду с этим СЕРОВ раздавал ежеквартально каждому начальнику оперативного сектора так называемые безотчетные суммы, определяемые в несколько десятков тысяч марок, которые в большей части использовались ими на личные нужды…

Таким путем каждый из начальников секторов получил из моего подвала по нескольку миллионов рейхсмарок, а я лично, с разрешения СЕРОВА, взял для расходов по берлинскому сектору более 8 миллионов марок, часть которых использовал на личные нужды, но сколько именно, я сейчас указать не могу…

У моего бухгалтера НОЧВИНА хранились лишь записи на выданные деньги, но и их впоследствии забрал к себе СЕРОВ.

ВОПРОС: В связи с чем?

ОТВЕТ: В связи с передачей оперативной работы в Германии в ведение МГБ СССР. В октябре 1946 года меня вызвал СЕРОВ и предложил отправить ему все имеющиеся записи о расходовании немецких марок, а также сдать остаток имеющихся немецких денег…

Из этого я понял, что СЕРОВ серьезно обеспокоен возможностью вскрытия всех преступлений…

ВОПРОС: Вам известно, где находятся сейчас все записи по расходованию немецких марок?

ОТВЕТ: Как мне рассказывал НОЧВИН, папки с отчетными материалами об израсходованных немецких марках, собранные со всех секторов, в том числе и записи на выданные мною деньги, были по указанию СЕРОВА сожжены…

ВОПРОС: А куда вы девали отчетность об изъятом золоте и других ценностях, находившихся у вас?

ОТВЕТ: Эта отчетность так же, как и отчетность по немецким маркам, была передана в аппарат СЕРОВА и там сожжена.

ВОПРОС: Вы это сделали для того, чтобы скрыть хищение золота и других ценностей?

ОТВЕТ: Я сдал эти документы СЕРОВУ потому, что он их у меня потребовал.

О расхищении ценностей с моей стороны я уже дал показания. Присваивал ценности также и СЕРОВ, поэтому, очевидно, была необходимость уничтожить эти документы, чтобы спрятать концы в воду.

ВОПРОС: Не отделывайтесь общими фразами, а говорите, что вам известно о расхищении СЕРОВЫМ золота?

ОТВЕТ: Наряду с тем, что основная часть изъятого золота, бриллиантов и других ценностей сдавалась в государственный банк, СЕРОВ приказал мне все лучшие золотые вещи передавать ему непосредственно. Выполняя это указание, я разновременно передал в аппарат СЕРОВА в изделиях примерно 30 килограммов золота и других ценностей… Помимо меня, много золотых вещей давали СЕРОВУ и другие начальники секторов…»

Полагаю, что комментарии нормального вменяемого человека к этой части официального юридического документа излишни. Мародерство, воровство, коррупция названы своими именами. Чтобы не тратить слишком много места на публикацию отрывков из документа, изложу его завершающую часть вкратце своими словами.

Так, из допроса выяснилось, что жена Серова и его секретарь Тужлов неоднократно приезжали на склад берлинского сектора МВД и отбирали в большом количестве ковры, гобелены, лучшее белье, серебряную посуду и столовые приборы, а также другие вещи и увозили их с собой. Секретарь Серова Тужлов и адъютант представителя МВД Хренков разъезжали по Германии и отбирали для своего шефа ценные вещи. Награбленное Серовым имущество отправлялось к нему в Москву, и даже генерал-мародер Сиднев не мог представить себе, где можно было разместить такое огромное количество награбленного.

«Великий» контрразведчик Серов, как оказалось, много своего драгоценного служебного времени потратил в Германии на поиски глубокого старика Зауэра — владельца оружейного завода в городе Зуль. Через тюрингского начальника МВД Бежанова и на награбленные сотни тысяч рейхсмарок он заказал Зауэру более десятка ружей, часть из которых была изготовлена с особой отделкой. Многие охотники знают, что такие ружья, производства Зауэра, обладают не только великолепными стрелковыми качествами, но и несут на своем металле высокохудожественные гравюры с золотой и серебряной резьбой, чернением по серебру и золоту, украшены особым искусством резьбы охотничьих сцен и фауны по драгоценным сортам дерева на прикладах и ложах ружей. Каждое такое охотничье ружье стоило и тогда, стоит и сейчас, как в России, так и на Западе, целого состояния.

По приказу Серова изготовлялись специальные, с уникальными техническими данными, радиолы, на заводе Цейса в Йене заказывались самые совершенные по тем временам фотокамеры, на одной из фарфоровых фабрик в Тюрингии, производившей в весьма ограниченных количествах по музейным моделям и подлинной технологии производства фарфор XVIII–XIX веков, приобретались отделанные золотом сервизы…

Коррупция опасна не только в ограниченном виде. Таковой она никогда не остается. Главное, она разрастается как раковая опухоль и поражает все новые и новые руководящие клетки. Следователь Путинцев, допрашивавший генерала-мародера, закономерно спрашивает его:

«ВОПРОС: Кому СЕРОВ дарил изготовленные им по заказу ружья, радиолы, сервизы и фотоаппараты?

ОТВЕТ: Мне известно, что одну из радиол СЕРОВ подарил маршалу ЖУКОВУ, несколько радиол было отправлено кому-то в Москву. Для кого им были изготовлены ружья, сервизы и фотоаппараты, я не знаю…

…СЕРОВ же, помимо того что занимался устройством своих личных дел, много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым он был тесно связан. Оба они были одинаково нечистоплотны и покрывали друг друга…

…СЕРОВ и ЖУКОВ часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению СЕРОВА передавать на подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные ЖУКОВЫМ для переделки три кинжала, принадлежавшие в прошлом каким-то немецким баронам.

Несколько позже ко мне была прислана от ЖУКОВА корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стека, который ЖУКОВ хотел преподнести своей дочери в день ее рождения».

В этом документе весьма показательно то, что, как только в допросе по уголовному делу по фактам мародерства, воровства и коррупции появился новый, еще более, чем генерал Серов, могущественный фигурант — маршал Жуков, на страшной бумаге появляется предпоследняя запись: «(Допрос прерван)»!

Однако из других исторических документов, которые по неисповедимой случайности остались не сожженными генералом Серовым в бытность его председателем КГБ при Совете министров СССР, вытекает, что такими же беспардонными мародерами в Германии были маршал Жуков и его ближайшее окружение — генерал-лейтенант Телегин, приставленный к Жукову в качестве политкомиссара надзирать за его девственной партийной чистотой; генерал-лейтенант Крюков, также воровавший в Германии добро эшелонами и содержавший в своем кавалерийском корпусе подпольный бордель для начальства в форме советского госпиталя, и его жена — эстрадная певица Русланова, по совместительству скупщица краденого; и любимый адъютант маршала Жукова Минюк, ставший его генералом для поручений.

Мародерствовал в Германии и тогдашний министр госбезопасности Абакумов. Интересно, что пауки на верхушке лубянской банки внимательно следили друг за другом. Так, протокол допроса приближенного Серова Сиднева лег на стол Сталина с сопроводиловкой Абакумова 6 февраля 1948 года. Буквально через два дня, 8 февраля, главный фигурант этого документа Серов направляет «товарищу СТАЛИНУ И.В.» донос на Абакумова, в котором среди прочих политических и деловых обвинений пишет:

«Мне неприятно, товарищ Сталин, вспоминать многочисленные акты самоснабжения АБАКУМОВА во время войны за счет трофеев, но о некоторых из них считаю нужным доложить.

Наверно, АБАКУМОВ не забыл, когда во время Отечественной войны в Москву прибыл эшелон более 20 вагонов с трофейным имуществом, в числе которого ретивые подхалимы АБАКУМОВА из „СМЕРШ“ прислали ему полный вагон, нагруженный имуществом с надписью „АБАКУМОВУ“.

Вероятно, АБАКУМОВ уже забыл, когда в Крыму еще лилась кровь солдат и офицеров Советской Армии, освобождавших Севастополь, а его адъютант КУЗНЕЦОВ (ныне „охраняет“ АБАКУМОВА) прилетел к начальнику Управления контрразведки „СМЕРШ“ и нагрузил полный самолет трофейного имущества… Сейчас АБАКУМОВ свои самолеты, прилетающие из-за границы, на контрольных пунктах в Москве не дает проверять, выставляя солдат МГБ, несмотря на постановление Правительства о досмотре всех без исключения самолетов».

Хорош же был наш вождь, который, прочитав все эти и многие другие следственные документы и описи награбленного высокопоставленными мародерами и ворами имущества, золота, драгоценностей, произведений искусства, оставил трех главных фигурантов — маршала Жукова, генералов Абакумова и Серова, от которых и шло разложение их подчиненных, становившихся банальными уголовниками, — при званиях и должностях. Наверное, Коба, бывший грабитель банков в Тифлисе и организатор бандитских эксов (экспроприаций), продавец за рубеж в 20-х и 30-х годах сокровищ Эрмитажа, других музеев, бриллиантовой кладовой и других российских хранилищ ценностей, только умиленно улыбался в усы и цокал от изумления языком, восхищаясь мародерской ловкостью своего маршала и генералов.

Чуть-чуть Сталин тряхнул только Жукова. Маршал поехал из Москвы командовать Одесским военным округом. И не за мародерство, а за то, что позволил себе приписывать славу главного победителя Германии в Великой Отечественной войне, на которую претендовал сам Верховный главнокомандующий генералиссимус Иосиф Сталин.

Кремлевские игры мародеров продолжились и в начале 50-х годов. В 1951 году, еще при жизни Сталина, был арестован министр госбезопасности Абакумов. В 1953 году арестован с помощью маршала Жукова и расстрелян за то, что слишком много знал о преступлениях других кремлевских сидельцев и некоторых армейских маршалов и генералов, маршал от госбезопасности Берия. В 1954 году за те же грехи был расстрелян генерал Абакумов. Тогда же, в 1954-м, Хрущев сделал председателем КГБ при СМ СССР Ивана Серова. Первым заместителем министра обороны Булганина, а затем и министром обороны Хрущев назначил маршала Жукова. По приказу этого фигуранта мародерских дел конца 40-х годов были немедленно вызволены из тюрем его сообщники-генералы Телегин, Крюков и подельница Крюкова, его жена артистка Русланова.

Жуков и Серов хорошо отблагодарили Никиту Хрущева за покровительство. Они спасли его в 1957 году от свержения во время попытки государственного переворота, которую предприняли высшие партийные иерархи. После этого Жуков еще больше раздулся в своем бонапартизме. Его друг Иван Серов неосторожно начал поддерживать маршала с диктаторскими замашками.

В кремлевской берлоге никогда не было места для двух медведей. В подковерной драке за власть между Хрущевым и Жуковым победил хитрейший, первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев. Он отправил своего соперника, министра обороны маршала Жукова, с визитом далеким кружным путем, на крейсере, в Югославию. Пока Жуков надувал щеки перед маршалом Тито, в Москве был созван Пленум ЦК. Он снял маршала Жукова с поста министра обороны и уволил на пенсию. Этому не смог помешать или хотя бы заранее предупредить дружка-маршала его старый сообщник Иван Серов. Маршалы и генералы, присутствовавшие на Пленуме ЦК 1958 года, выкидывавшие Жукова из состава правительства и ЦК, хорошо полили грязью своего хама-начальника. Хитрый Хрущев имел зуб за поддержку Жукова и на своего бывшего протеже Серова. Поэтому в том же 1958 году генерала Серова сняли с КГБ и в утешение назначили начальником ГРУ генштаба. То есть поставили его под надзор тех маршалов и генералов армии и ее Главного политического управления, которые с таким удовольствием сбросили со своей шеи несостоявшегося бонапартика Жукова.

После директивной речи Хрущева с трибуны Клуба имени Дзержинского в 1954 году Серов начал упразднять райотделы, сокращать городские и областные отделы и управления, чистить центральный аппарат. За два года Серов уволил более 16 тысяч человек, несколько тысяч перевел на работу в милицию, что всегда считалось у обитателей Лубянки серьезным наказанием. Он заменил почти всех руководителей главных управлений, управлений и отделов, получив взамен старых профессионалов и заплечных дел мастеров новое руководящее пополнение из цековских работников среднего звена. Он громил не только внутренние спецслужбы, но и запустил внешнюю разведку.

Серов выполнил еще один заказ Хрущева. В его бытность на Лубянке он провел физическую чистку архивов госбезопасности. Сжигались сотни тысяч архивных дел, особенно по Украине и Москве, связанных с санкциями Хрущева на расстрел и заключение «врагов народа», членов их семей в концлагеря и тюрьмы. Бумаги, компрометирующие соперников Хрущева по верхушке партии, а все его коллеги были такими же преступниками, как и новый вождь, передавались в тайный архив первого секретаря ЦК для последующего воздействия на неугодных.

Худшего времени для архивов, чем во времена Хрущева, в России и Советском Союзе не бывало. Вместе с бумажным пеплом исчезли целые пласты истории советского общества, связанные с репрессиями и спецслужбами.

В Главном разведывательном управлении, куда Серова перевели в 1958 году, генерал армии прослужил только до 1962 года. Он «сгорел» в результате разоблачения одного из крупнейших американских шпионов в спецслужбах Советского Союза, полковника Пеньковского.

Серов покровительствовал Пеньковскому, не позволил выгнать его с военной службы, когда тот проштрафился, будучи сотрудником военного атташата в Турции. За склоки Пеньковского все-таки удалили с оперативной работы в ГРУ, но перевели в так называемый действующий резерв с сохранением воинского звания, зарплаты и других мелких льгот. Как бывшего разведчика, Пеньковского устроили на работу в Управление международных связей Государственного комитета по науке и технике Совета министров СССР.

Слуга двух разведок — американской и английской, Пеньковский сохранил с Серовым личные и семейные связи, которые старательно укреплял, когда Серов стал начальником ГРУ. Как тогда было принято, подчиненные из зарубежных командировок привозили дары своим начальникам и их женам. Надо ли говорить, что, чем щедрее были подношения, тем лучше жены начальников относились к подчиненным своих мужей. А мужья, в свою очередь, помогали карьере дарителей.

Серов был косвенным шефом Пеньковского. Как выяснилось, за счет британской разведки Пеньковский одаривал членов семьи Серова. Когда при расследовании дела Пеньковского стало известно, что начальник ГРУ имел личные отношения с крупным агентом спецслужб противника, который благодаря ему питал эксклюзивной информацией ЦРУ и МИ-5, гневу Хрущева не было предела.

Иван Серов был разжалован из генералов армии в генерал-майоры, его лишили звания Героя Советского Союза, которое ему было дано по особому представлению его друга маршала Жукова, многих орденов и отправили служить помощником командующего провинциальным военным округом в Среднюю Азию. Когда ему исполнилось шестьдесят лет, Серова отправили на генеральскую пенсию. Она и тогда была довольно высокой. Так что Серов пострадал больше морально, чем материально. Он был соседом одного из моих знакомых-профессоров, которому в наследство от отца-маршала достался коттедж в элитном военном поселке под Москвой — Архангельском. Земельные участки были там в полгектара. На участке Серова стоял такой же каменный двухэтажный коттедж, как и тот, куда в гости приехал я. Это был конец 70-х годов, и мой знакомый издалека, через забор, показывал мне бодренького низкорослого старикашку, бывшего жестокого и вороватого главу спецслужб. Часть наворованного он, очевидно, сумел сохранить, поскольку в тот момент руководил строительством дорогостоящей капитальной оранжереи возле своей дачи.

Вместо Серова Хрущев назначил председателем КГБ молодого и энергичного Александра Шелепина. Чекисты любовно называли всегда отца-основателя ВЧК Дзержинского «железным Феликсом». В комсомоле, которым руководил Александр Шелепин, его прозвали по аналогии с Дзержинским «железным Шуриком». Выше я уже писал о том, что Серов и Шелепин создали в советском обществе, и особенно в спецслужбах, культ Феликса Дзержинского. Во времена «железного Шурика» была поставлена в центре площади имени Дзержинского бронзовая фигура Дзержинского. Но если «железный Феликс» всячески укреплял ВЧК и другие спецслужбы, понимая их значение в борьбе за власть, то «железный Шурик» действовал по указанию Хрущева в прямо противоположном направлении. Грубый и резкий по натуре, властный и жесткий по опыту своей работы в ЦК ВЛКСМ, Шелепин продолжал разгром КГБ, начатый было, а затем приостановленный Серовым.

От ветеранов КГБ я никогда не слышал ни одного доброго слова в адрес Шелепина. Однако они ругали его не за то, что он убирал палачей и «костоломов», сформировавшихся в годы сталинщины и бериевщины в органах. Тогда это было бы вполне естественно. Но вместе с ними он выгонял без пенсии и пособия честных профессионалов разведки и контрразведки, не принимавших участия в репрессиях. Шелепин заменял их молодыми выдвиженцами из комсомола. Но новые кадры по своему духу ненамного отличались от старых. Они тоже воспитывались партией в сталинские времена, человеческая личность для них ничего не значила, и ради продвижения в чинах они не только работали по доносам, но и писали доносы друг на друга. Карьеризм комсомольский был ничем не лучше партийно-энкавэдэшного.

Шелепин не только сократил оперативный состав КГБ на много десятков тысяч человек. Он также громил «тылы» главной спецслужбы страны. «Железный Шурик» передавал профсоюзам и разным гражданским ведомствам кагэбэшные санатории и дома отдыха на Черноморском побережье и в других престижных районах СССР, росчерком пера «избавлял» КГБ и его территориальные органы от госпиталей и поликлиник. Особые сельскохозяйственные предприятия — совхозы, которые снабжали по себестоимости столовые и буфеты в зданиях КГБ высококачественной молочной, мясной и овощной продукцией, — были также переданы им из хозяйственного управления КГБ в Министерство сельского хозяйства.

По сути, это было правильно, поскольку всех этих первоклассных объектов медицины, отдыха, питания было непропорционально много на «душу» чекиста по сравнению с потребностями населения страны. Особенно пришелся по душе Хрущеву, который считал себя большим знатоком и покровителем сельскохозяйственного производства для народа и демократом, отказ Шелепина в пользу населения от старых продуктовых привилегий ВЧК, возникших почти сразу после Октябрьского переворота, когда в стране царили голод и разруха. Этим «железный Шурик» заработал новые очки во мнении первого секретаря.

Личность Шелепина была противоречива, а сам он был честный человек. При этом нельзя забывать, что именно он совершил выдающееся благое дело. Шелепин упразднил в КГБ тюремный отдел и сократил число тюрем, которые принадлежали спецслужбе. Впервые стала пустовать внутренняя тюрьма на Лубянке. Количество политических заключенных и осужденных по этим мотивам в годы руководства Шелепина с подачи Комитета госбезопасности несколько снизилось и составило около двух тысяч человек.

Шелепин так понравился Хрущеву своей решительностью в борьбе с кадрами сталинских спецслужб, что менее чем через три года начал стремительный взлет в партийном аппарате. В конце октября 1961 года Пленум ЦК избрал его секретарем ЦК. А еще через три года, в октябре 1964-го, на таком же Пленуме ЦК в результате заговора, душой которого был Шелепин, был снят главный покровитель бывшего комсомольца и чекиста Никита Хрущев. Шелепин и его команда рвались к власти… Вместе с тем кагэбэшные критики Шелепина, как и наследовавшего пост на Лубянке его лучшего друга, руководителя комсомола Семичастного, отмечали личную честность и принципиальность перед другими власть имущими в Кремле этих двух выходцев из ЦК ВЛКСМ. Они не были замешаны в коррупции, хотя протекционизм своим комсомольцам им был не чужд.

Тем не менее Хрущев совершил большую ошибку, когда после выдвижения Шелепина в 1961 году в руководство партии отдал его кресло на Лубянке также молодому и такому же энергичному деятелю второй партийно-комсомольской шеренги Семичастному. Секретарь ЦК Шелепин уже располагал своей командой, занимавшей многие ключевые посты в партии и государстве. Семичастный в этой команде сразу же выдвинулся на одно из главных мест. Внешне он тоже продолжал чистку пятен сталинизма и бериевщины на плаще спецслужбы. Но кинжал он еще не оттачивал, хотя шире привлекал на руководящую и оперативную работу в КГБ выходцев из комсомола. При этом нельзя не отметить, что и оставшиеся в КГБ старые кадры, и новые, «комсомольские» приняли самое активное участие в свержении Хрущева.

Мне рассказывали, что, в отличие от Шелепина, Семичастный все же проявлял некоторое уважение к профессионалам разведки и контрразведки, хотя так же, как и Шелепин, был грубым и властным человеком. Именно во времена Семичастного хрущевская «оттепель» окончилась и началось новое завинчивание гаек, борьба за чистоту идеологии. Именно в бытность Семичастного председателем КГБ произошло восстание рабочих в городе Новочеркасске, во время которого войска стреляли по демонстрации рабочих, несших портрет Ленина. Массовые беспорядки возникли на почве повышения цен на мясо и снижения расценок на производстве для квалифицированного рабочего труда. Однако КГБ и партийным деятелям удалось тогда утаить от страны и всего мира тяжесть этих событий, во время которых погибло двадцать пять человек, среди них и женщины, а около ста пятидесяти демонстрантов были арестованы. Несколько месяцев спустя после неправедного суда организаторы рабочей демонстрации были расстреляны.

Именно при Семичастном началась борьба КГБ под руководством КПСС против художников и писателей, которая приобрела постепенно масштабы массовых судебных наказаний «за особо опасные государственные преступления». Первыми жертвами слежки и суда стали писатели Синявский и Даниэль, начались гонения на Солженицына. Тогда же в СССР стала формироваться и так называемая судебная психиатрия, то есть объявление людей, протестующих против тоталитаризма и несвободы в Советском Союзе, психически больными. Так что это отнюдь не изобретение Андропова, как это иногда пытаются представить его противники.

В 1964 году, при Семичастном, был брошен в психушку вольнодумный генерал Григоренко. Тогда функционировали уже две психиатрические специальные больницы. Карательная идеология этих психушек была проста, и придумал ее сам Хрущев. В одной из своих речей он дал ей почти научное обоснование. «Только сумасшедший может выступать против советской власти!» — заявил первый секретарь ЦК правящей Коммунистической партии… Семичастным и его кадрами это было воспринято как указание.

После октября 1964 года, когда на Пленуме ЦК генеральным секретарем был избран Леонид Ильич Брежнев, многие шелепинцы стали неосторожно говорить в своем кругу о том, что Брежнев — слабая личность и всего лишь промежуточная фигура, что его должен вскоре заменить на посту лидера партии и государства «железный Шурик». Поскольку во главе КГБ стоял друг Шелепина Семичастный, информация о таких разговорах приходила к Брежневу не из спецслужбы на Лубянке, а из других источников. Ведь среди бояр, приближенных к царю, всегда есть любители пошептать на ушко хозяину сплетню про престолонаследников.

Брежнев знал о таких разговорах среди сторонников Шелепина и стал постепенно «отщелкивать» их с влиятельных партийных и государственных постов. Особенно он боялся председателя КГБ и тайных возможностей этой мощной организации. Он долго искал подходящего случая, чтобы снять Семичастного с должности так, чтобы это не выглядело необъективной расправой. Брежнев не хотел, чтобы его считали самоуверенным сатрапом, боялся открытого бунта шелепинцев и всегда ратовал за стабильность в кадровых вопросах.

Случай представился только через три года, когда генсек уже имел прочное большинство в политбюро. Дочь Иосифа Сталина Светлана Аллилуева получила официальное разрешение властей СССР на выезд в Индию для погребения по индийским обычаям праха своего третьего мужа, коммуниста и гражданина Индии, работавшего и умершего в Москве.

Ни советское посольство в Индии, включая посла, ни резидент КГБ и представители советских спецслужб в Индии не оказали дочери диктатора Светлане Аллилуевой достаточного человеческого внимания, хотя именно в те дни, в начале марта, исполнялась очередная годовщина смерти ее отца. Психика Светланы из-за перманентной кампании десталинизации в СССР была в возбуждении. Она выполнила свой долг по отношению к покойному мужу, хотела спокойно пожить в деревне, где было его поместье. Светлана попросила в советском посольстве продления визы на свое пребывание в Индии. Но партийные, кагэбэшные и дипломатические чиновники Страны Советов долго тянули с ответом. Тогда возмущенная хамским молчанием наследников Сталина дочь советского диктатора отправилась просить политического убежища в посольстве страны, которую Сталин считал своим злейшим врагом, — Соединенных Штатов Америки. Такое убежище она получила. Американцы немедленно переправили ее через Швейцарию в США.

В конце 90-х годов в книге «Возле вождей» писателя Сергея Красикова, бывшего офицера Управления правительственной охраны и знавшего много тайн Кремля, был обнародован малоизвестный, но совершенно убийственный факт.

«По мнению экспертов-финансистов, — пишет бывший телохранитель высших лиц Советского Союза, — в одном из швейцарских банков она получила довольно-таки значительную сумму, лежавшую с 1905 года…

Великий конспиратор И. В. Джугашвили-Сталин на всякий случай передал дочери свой партийный банковский шифр, который на этот раз ей очень пригодился. Без уверенности в получении этих денег она вряд ли рискнула бы эмигрировать. Этих денег вполне бы хватило беженке на безбедное существование, не будь она в Америке новичком и по-советски наивно-доверчивой. Большая часть их осела в руках домовладельцев, издателей и адвокатов» [14].

Именно побег Светланы Аллилуевой в США и боязнь членов политбюро того, что дочь диктатора разоблачит самые темные стороны жизни кремлевских обитателей, вызвали отставку молодого председателя КГБ, который не сумел предотвратить бегство. За это Семичастного сослали в Киев, на второстепенную должность заместителя Председателя Совета министров Украины. Брежнев еще долго опасался друга «железного Шурика». За ними обоими велась слежка, их телефонные разговоры прослушивались…

Леонид Ильич Брежнев со времен довоенной партийной работы в Днепропетровске развивал и обострял свой природный инстинкт на людей. Он сразу видел и чувствовал, как относится к нему человек, которого он встретил в первый раз. Затем у него складывалось мнение, которое под влиянием инстинкта самосохранения могло изменяться в широких пределах. Он опирался не только на собственное впечатление, но и на обширную информацию, которую, как высокий руководитель, получал по самым разным каналам. Он сделал безошибочный выбор, назначая Андропова председателем КГБ.

Брежнев точно знал, что Андропов, как секретарь ЦК, не входил в группу партийных и кагэбэшных деятелей, организовавшихся для свержения Хрущева. Но и сам Брежнев довольно долго был в стороне от заговора, колебался и только под сильным давлением Подгорного и других согласился стать новоизбранным лидером вместо Хрущева. Он оценил осторожность Андропова и его нежелание вступать в драку, а затем высокую работоспособность Юрия Владимировича и его организаторские способности, его преданность новому генсеку. Брежнев твердо знал о нежелании Андропова ввязываться в интриги, закрученные теперь Шелепиным и его сторонниками, хотя Юрий Владимирович и был человеком скорее их поколения, чем сверстником старших товарищей из верхушки политбюро. От своих людей в аппарате ЦК генсек получал информацию о личной психологической несовместимости интеллигента без высшего образования Андропова и имевшего диплом блестящего Института филологии и литературы, но хамоватого и агрессивного Шелепина. А так как главной опасностью для Брежнева были теперь Шелепин и Семичастный, их люди на ключевых постах в партии и государстве, то кабинет Семичастного на Лубянке занял Юрий Владимирович Андропов.

По крайней мере, четырнадцать с половиной из своих пятнадцати лет во главе КГБ Юрий Владимирович оставался верен Брежневу.

Как я понимаю, Андропов принял Комитет госбезопасности не в самом лучшем состоянии. Три реорганизации за двенадцать лет и трое председателей, из которых каждый по-своему громил весьма разветвленную спецслужбу, так что ее главный инструмент работы, агентура, сократился с 1951 года до середины 60-х годов в десять раз, привели к плачевным для тоталитарного государства результатам.

Как верный адепт системы, Андропов вынужден был исправлять положение и строить органы госбезопасности по-новому, хотя до начала 70-х годов он не был еще убежден до конца в том, что стране нужна огромная, единая спецслужба, а не несколько отдельных, строго специализированных и самостоятельных подразделений. Когда же он пришел к такому выводу, то со всей своей энергией взялся за восстановление утраченного при Хрущеве государства в государстве — КГБ. После того как в апреле 1973 года Андропов был избран членом политбюро и перед ним открылась сначала гипотетическая, а затем и вполне реальная дорога к вершине власти, процесс укрепления и расширения КГБ принял хотя и скрытый, но масштабный характер.

В конечном итоге к тому моменту, когда Андропов вернулся в ЦК КПСС и вплотную приблизился к заветной цели — креслу генерального секретаря, Комитет государственной безопасности достиг пика своего могущества и численности кадровых и внештатных сотрудников. Как подсчитала в начале 90-х годов Евгения Альбац и другие российские публицисты «демократической» волны, в КГБ служило чуть более полумиллиона сотрудников, из которых 220 тысяч человек составляли пограничные войска. К этой огромной силе следует присовокупить десятки, а может быть, и сотни тысяч офицеров так называемого действующего резерва, сидевших в первых отделах предприятий, научных и учебных институтов, министерств, ведомств, «под крышей» газет, журналов, издательств, внешнеполитических и внешнеторговых учреждений, — одним словом, там, где имелся хоть какой-нибудь завалящий секрет. А поскольку в Советском Союзе почти каждая цифра или факт, научная разработка или иностранные газеты и журналы в библиотеке считались секретными, то все эти сотни тысяч офицеров «оперативного резерва», или, проще говоря, кагэбэшников, «под крышей» имели неплохо оплачиваемую работу.

Кроме чекистов-профессионалов, рассчитала Е. Альбац, на КГБ работало 2,9 миллиона «добровольных помощников», многие из которых, как, например, содержатели явочных квартир или наиболее активные агенты, получали некоторую денежную оплату их услуг. Как это принято во всем мире, штатные работники спецслужб вербовали агентов самыми разнообразными способами. Большинству внушали, что они должны доносить КГБ о всех сомнительных личностях, или высказываниях, или нарушениях режима секретности и т. д. Считалось, что члены партии и беспартийные таким образом должны выполнять свой гражданский долг. Многим помогали в карьере, в переходе на лучше оплачиваемую или интересную работу, разумеется, если новое место службы агента создавало дополнительные возможности в оперативной деятельности КГБ. Иных привлекали к сотрудничеству, поймав на каком-либо криминале или мелких правонарушениях.

Движения человеческой психики поистине неисповедимы! Когда я занял кабинет на руководящем этаже Лубянки, ко мне вдруг стали захаживать без приглашения и без выписывания по их заявкам строго оформлявшихся пропусков в здание КГБ некоторые мои старые знакомые по Совинформбюро, агентству печати «Новости» и другим журналистским и научным организациям. Они бывали «по своим» делам у ведущих их офицеров и генералов и оказались высокопоставленными агентами КГБ, которые хотели «представиться» новому помощнику председателя. Они явно не знали, что я никакого отношения к КГБ не имею, а являюсь формально работником Общего отдела ЦК КПСС. К моему удивлению, среди них были мои приятели и сослуживцы. Я знал, что многие из них регулярно работали с иностранными делегациями, выезжали с журналистскими заданиями за границу, пробивались с низших ступенек к высоким редакционным должностям и гонорарам. Бог им судья, да многие из них и смущались своей тайной ролью, говорили о ней сквозь зубы, как будто я обязательно должен был знать или интересоваться их скрытой жизнью. Но особенно поразила меня одна дама, которую я к тому времени знал лет двадцать, еще со времен Советского информбюро. Она была дочкой высокопоставленных родителей, ей не надо было подличать, чтобы пробиться в жизни. Таких «персон» при всех правителях страны запрещалось вербовать. Она «стучала», видимо, только для удовольствия и от собственного змеиного характера. Естественно, советская система ее очень высоко подняла, и до сих пор ее утомленное жизнью лицо мелькает иногда в каких-то тусовках…

Расширение поля деятельности и кадровых рядов в КГБ при Андропове проявилось и в том, что на спецслужбу пролился дождь генеральских звезд. Многие полковничьи должности стали генеральскими с соответственным звездным восхождением полковников, их занимавших. Даже во времена Сталина в конце победоносной Великой Отечественной войны не было столь щедрой раздачи генеральских званий, которую организовал Юрий Владимирович. Пользуясь хорошими отношениями с Брежневым и любовью вождя к звездам на погонах и на груди, Андропов часто подавал генсеку списки на возведение в генеральское звание. Особенно это коснулось внешней разведки. До Андропова работники ПГУ обижались на то, что в Главном разведывательном управлении Генштаба было значительно больше генеральских должностей при одинаковом примерно объеме закордонной работы. Юрий Владимирович этот недостаток исправил.

Андропов, который в течение первых десяти лет своей деятельности в КГБ негативно относился к погонам и звездам, получил сам, по настоянию Брежнева, сначала звание генерал-полковника, а затем и генерала армии. Такие же звезды легли на бесславные плечи Цинева, Цвигуна и, слава богу, единственного награжденного ими по достоинству начальника Главного управления погранвойск Героя Советского Союза генерала Вадима Александровича Матросова. Вадим Александрович был выдающимся пограничником, который прошел всю трудную пограничную службу от солдата, офицера-начальника погранзаставы до главнокомандующего погранвойсками.

Но рядом с ним за пару лет начальник секретариата председателя КГБ, бывший цековский аппаратчик-канцелярист, без расширения его функций и объема работы, превратился из полковника в генерал-лейтенанта. Еще один бывший чиновник из партаппарата, не нюхавший никогда «оперативного пороха», а промышлявший в секретариате КГБ доносами и интригами, также из полковника за два года превратился в генерал-лейтенанта.

Андропов продолжил линию Серова, Шелепина и Семичастного на мобилизацию партийных и комсомольских работников в Комитет государственной безопасности. При этом те сотрудники спецслужб, которые считали себя профессионалами, проявляли большое недовольство таким методом пополнения их рядов и преимуществами, которые получали по сравнению с ними партийные и комсомольские функционеры.

Так, например, если партийный работник нижнего или среднего звена приходил по партийно-комсомольскому набору в органы безопасности, то получал сразу майорские или подполковничьи погоны и выслугу лет, по числу годов, проведенных им в райкоме или обкоме. В то же время молодые военные или гражданские лица, закончившие высшие и средние учебные заведения КГБ, получали только звания лейтенантов. Им требовалось 12–15 лет, чтобы в возрасте около тридцати пяти лет получить майорские погоны, а уж о звании подполковника или полковника приходилось только мечтать. А их молодые, до тридцати лет, партийно-комсомольские конкуренты, умевшие только говорить с трибун громкие речи и размахивать руками, призывая к движению вперед, к высотам коммунизма, сразу получали фору в должностном и «звездочном» продвижении. Если они оканчивали двухмесячные курсы по своей чекистской специальности, то начинали считать себя профессионалами, получали следующую должность и звездочку на погоны. После этого они еще активнее и злее начинали учить своих коллег и профессии, и политике…

А что же сам Андропов, также пришедший в КГБ по «партийному набору»? Был ли он профессионалом спецслужб или остался только партийным политиком, парторганизатором чекистских масс?

На этот счет есть разные точки зрения, причем диаметрально противоположные. Так, генерал Кеворков, на которого я уже ссылался, утверждает, что Юрий Владимирович отнюдь не был профессионалом спецслужб, а оставался в кресле председателя КГБ лишь политиком. Я не могу согласиться с таким утверждением, тем более что Вячеслав Кеворков в своей книге много страниц уделяет тому, как Юрий Владимирович тонко и совершенно профессионально учил генерала контрразведки, как надо вести тайный канал связи с Вилли Брандтом, и организовал это дело столь изощренно, словно с юношеских лет только и занимался что разведывательной деятельностью.

Полагаю, что и те генералы КГБ, кто в своих мемуарах отмечает уникальный, высочайший профессионализм разведчика и контрразведчика, организатора электронной и нелегальной разведок и антитеррористической группы «Зенит», упорного, но не жестокого борца с диссидентами Юрия Андропова, впадают в другую крайность. Истина, как и полагается, лежит где-то посредине. Андропов был и оставался в качестве председателя КГБ и члена высшего руководства партии политиком, которому равных в послесталинском Советском Союзе не было. И тот же Андропов, начиная со своих партизанских лет, через будапештские события, секретарство и руководство отделом социалистических стран в ЦК, а затем и деятельность во главе спецслужб, все время учился и самосовершенствовался как профессионал в весьма специфической сфере человеческой деятельности, которую иной раз называют в числе первых древнейших профессий.

Теперь, спустя два десятилетия после его смерти, можно легко подсчитывать его ошибки и как политика, и как профессионала спецслужб. Они стали историей, тесно переплетаются и составляют с ней единую ткань. Но в 70-х и в середине 80-х годов все это было не так очевидно. И виноват в них был не только он один, но и его товарищи по политбюро, члены триумвирата Андропов — Громыко — Устинов, руководители подразделений КГБ, которых он выбрал и которым полностью доверял. Среди этих последних я поставил бы на первое место в качестве главного источника фатальных ошибок Юрия Владимировича начальника его секретариата, а затем внешней разведки, ставшего впоследствии заместителем председателя и председателем КГБ Владимира Александровича Крючкова. Несколько ниже я подробнее поясню эту мысль. А сейчас только напомню оценку бесспорным и обладающим энциклопедическими знаниями и опытом в сфере тайных войн крупнейшим профессионалом спецслужб генералом Судоплатовым деятельности, в частности, простого канцеляриста Крючкова, воздевшего на свои плечи тяжелые погоны генерала армии. Я полностью с ним согласен и пришел к такой же оценке независимо от признанного патриарха советской госбезопасности: «Феномен ГКЧП явился результатом того, что на этапе исторического перелома органы госбезопасности, силовые структуры возглавлялись людьми, не прошедшими настоящей школы политической деятельности, не приученными принимать самостоятельно ответственные решения. Почти все гэкачеписты, будто специально отобранные Горбачевым на роль опереточных путчистов, пришли на высокие должности из помощников и референтов, из категории аппаратных руководителей. В руководстве КГБ появился Крючков, введенный в политическую игру лично Горбачевым. Возможно, этого требовали обстоятельства».

Добавить к этому можно лишь то, что Крючкова ввел «в политическую игру», как и другого разрушителя Системы — Горбачева, сам Андропов.

Теперь же мне хотелось вспомнить некоторых других персон из состава коллегии КГБ в те времена, когда я работал рядом с Юрием Владимировичем, и хотя бы вкратце высказать те впечатления, которые каждый из них у меня оставил. Я встречал этих людей на заседаниях коллегии КГБ, в приемной и секретариате председателя, на совещаниях и в кинозале, перебрасывался словом в коридорах при встречах.

Все они вместе и каждый по-своему оказывали влияние на Андропова и подвергались воздействию его личности. Сумма этих влияний и сделала Андропова таким, каким он был к концу 70-х годов, — твердокаменным большевиком снаружи и не всегда уверенным в своей правоте либералом глубоко внутри. Повторюсь, но замечу еще раз, что Андропов, по моему мнению, до середины 1977 года был совсем другим человеком и деятелем, после этого рубежа он стал другим…

Первым заместителем председателя КГБ не только по должности, но и по положению в ведомстве был генерал-полковник, затем генерал армии Георгий Карпович Цинев. Цинев слыл большим профессионалом военной контрразведки, еще до Андропова возглавлял в КГБ 3-е управление, занимавшееся контршпионажем и охраной секретов в Вооруженных силах. Он был неглупым и волевым человеком, хорошо понимавшим и охотно показывавшим на людях свое главное достоинство — родственную связь с генеральным секретарем. Но в отношениях с сотрудниками КГБ, даже в генеральских званиях, он был жесток и груб. Его жена была родной сестрой супруги Брежнева. Родственники часто встречались домами. Леонид Ильич со свойственным ему добродушием любил не только свояка, но и его дочь, свою племянницу. Естественно, что зять Цинева, так сказать, племянник генсека по маме своей жены, работавший в ПГУ, очень быстро получил генеральскую звезду.

Цинев был главным «государевым оком» в КГБ, присматривал за Андроповым и довольно нахально вел себя в присутствии Юрия Владимировича. Он часто, не сообщая об этом председателю, как следовало бы по субординации, заходил к Леониду Ильичу или созванивался с ним по прямому телефону. Было известно, что Цинев стремился «обскакать» председателя КГБ и доложить свояку генсеку какие-либо «жареные факты» раньше, чем это сделает в более достойной форме Андропов. Цинев предлагал Брежневу многие решения и не соглашался с мнением Юрия Владимировича нарочно, в пику председателю. Первый зампред КГБ по военной контрразведке был в весьма близких и дружеских отношениях с министром внутренних дел Щелоковым. Цинев с удовольствием кляузничал своему родственнику на Юрия Владимировича, хотя, что уж там можно было «стучать» на Андропова генсеку, я и представить себе не могу — настолько преданным Леониду Ильичу был Юрий Владимирович. Однако оба раза, когда над головой Юрия Владимировича сгущались тучи — первый раз в 1977 году и во второй раз — в 1982-м, — и когда Андропов был на грани удаления из политбюро, возникали разговоры о причастности воеводы Георгия, верного слуги и ока государева, к опале на «ближнего боярина» Юрия. Во всяком случае, весной 1982 года, когда Андропова перевели на работу в ЦК просто секретарем, но не вторым, как некоторые деятели хотели это представить, место председателя КГБ осталось вакантным всего на несколько часов. Цинев в резкой форме отверг мысль Брежнева и Черненко о назначении Чебрикова, которого предлагал себе в преемники Андропов, и посадил на это место давнего приятеля, тогдашнего председателя КГБ Украины Федорчука.

Я связываю все неприятности, возникшие у Андропова весной 1982 года, именно с тем, что Юрий Владимирович дал в 1981 году команду расследовать по полной программе многие коррупционные дела. Его сближение с Сусловым, возникшее на основе борьбы с коррумпированностью московской верхушки, напугало и Цинева, и московского первого секретаря, члена политбюро Гришина, и Председателя Совета министров старца Тихонова, и насквозь коррумпированного шефа МВД Щелокова, и Черненко, претендовавшего на роль второго секретаря. Суслов был по характеру таким же аскетом, как и Юрий Владимирович, а генсек и его клеврет Цинев не могли простить обоим, Суслову и Андропову, расследование делишек клана Брежнева. Хотя Суслов и выступал иногда покровителем некоторых партийных коррупционеров, вроде Медунова, первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС, но и он, видимо, больше не мог терпеть разложение, грозившее серьезной общественной компрометацией его идола и кумира — правящей Коммунистической партии Советского Союза.

Я тогда уже не работал у Андропова, но складывающейся ситуацией, естественно, весьма интересовался. До меня доходили сведения из надежных источников, что Федорчук не лучшим образом относился к Андропову и попытался начать с помощью Цинева серьезную чистку КГБ от андроповских кадров. Но они не успели. В ноябре Брежнев умер, а Андропов стал генеральным секретарем. Буквально на следующий день Федорчук вылетел с Лубянки и приземлился на улице Огарева, 6, где находился главный кабинет министра внутренних дел. Он появился в нем вместо Щелокова, который также был снят в одночасье.

В то же утро Виктор Михайлович Чебриков занял кабинет шефа КГБ. Вместе с Федорчуком ушел в МВД, заместителем министра по кадрам, генерал Лежепеков, главный кадровик КГБ. Лежепеков не принадлежал к числу врагов Андропова в ведомстве на Лубянке. Более того, этот внешне довольно мрачный и раздражительный из-за своих желудочных болезней человек явно получил персональное задание от нового генсека Андропова в тандеме с Федорчуком устроить в руководстве органов внутренних дел подлинное побоище кадров, приведенных туда и воспитанных Щелоковым. Федорчук, видимо, хотел реабилитировать себя перед Андроповым за те несколько месяцев, которые он провел на Лубянке. Он и Лежепеков уволили кого за злоупотребление служебным положением, кого якобы по несоответствию занимаемой должности на пенсию, а многих прямо на улицу. Всего пострадало от нового министра и его зама по кадрам несколько десятков тысяч сотрудников органов внутренних дел. Некоторые исследователи даже называют цифру в 200 тысяч человек.

Это было похоже на разгром НКВД, который проводил с сентября 1936 года по ноябрь 1938-го назначенный после Генриха Ягоды наркомом внутренних дел Николай Ежов. Правда, никого не расстреливали. Среди уволенных при генсеке Андропове милиционеров было немало коррумпированных «стражей порядка», однако большинство офицеров внутренних дел честно несли свою службу. И не их вина, а беда в том, что Брежнев шестнадцать лет держал во главе Министерства внутренних дел и ограждал от всякой критики своего приятеля Щелокова, насквозь фальшивого и коррумпированного человека. Как я уже писал выше, надсмотрщик за Андроповым в КГБ Цинев был большим другом Щелокова. Вполне вероятно, что министр внутренних дел поставлял ему какой-то липовый компромат на Андропова, его сторонников в политбюро и руководстве КГБ, полученный или сконструированный в недрах МВД.

Цинев оказывал, по моему мнению, своим консервативным напором негативное влияние на Андропова. Через него также действовал самым реакционным образом друг его и Леонида Ильича начальник Главного политического управления Министерства обороны генерал армии Епишев. Господь Бог не дал Епишеву ума, а потому начальник Главпура демонстрировал грубость и напористость. Говорили, что именно Епишев, будучи советским послом в Румынии, завел в полный тупик межпартийные и межгосударственные отношения СССР с этой страной, грубо указывая румынскому руководству, что именно ему следует делать, чтобы понравиться Епишеву и политбюро ЦК КПСС.

Вторым, более ласковым по отношению к Андропову, чем Цинев, «глазом» Брежнева в КГБ был генерал-полковник, затем генерал армии Семен Кузьмич Цвигун. Рослый, обширный мужчина, он заметно полысел и пополнел за 70-е годы, когда я регулярно встречал Семена Кузьмича в коридорах и на совещаниях. На губах Цвигуна часто можно было видеть добродушную улыбку, он охотно выполнял личные просьбы своих подчиненных. Семен Кузьмич писал романы о партизанах и консультировал художественные и публицистические фильмы о КГБ под псевдонимом генерал Мишин. В частности, он был главным консультантом создателей замечательного фильма «Семнадцать мгновений весны» и некоторых других лент о чекистах. Он очень помогал съемочным группам в организации их бесперебойной работы. Вся его творческая деятельность создала ему не только широкую литературную славу в узких кругах верхушки КГБ и правления Союза писателей, падкого на связи с высокими кагэбэшными чинами, но и мнение о нем среди читателей как о выдающемся партизане и разведчике Великой Отечественной войны. Эта слава широко культивировалась в окололитературных кругах, а чекисты только посмеивались. Они-то знали, что Семен Кузьмич не имел отношения к партизанским делам во время войны. «Наш писатель!» — беззлобно иронизировали даже те, которые, вроде Героя Советского Союза генерала Прудникова, были настоящими героями-партизанами Великой Отечественной войны и написали об этом интересные книги. Пожалуй, более способным литератором была супруга Цвигуна, женщина исключительной красоты и обаяния. Она публиковала, также под псевдонимом, свои рассказы в журнале «Огонек» и держала великосветский литературный салон.

Семен Кузьмич служил в Молдавии в бытность там первым секретарем ЦК Компартии республики Леонида Ильича Брежнева. Несмотря на довольно большую разницу в возрасте, они дружили домами. Оттуда, видимо, и идет легенда о том, что Брежнев и Цвигун женаты на сестрах. На самом деле они не родственники. Когда Брежнев стал генсеком, Цвигун уже был председателем КГБ Молдавии. При назначении Андропова шефом Лубянки Брежнев не усомнился в том, что вторым хорошим его наблюдателем в КГБ станет генерал Цвигун. Я думаю, что Семен Кузьмич, в отличие от Цинева, не причинял много вреда Андропову.

В свое время, после того как в конце января 1982 года генерал Цвигун якобы застрелился на заснеженной дорожке у себя на даче, ходило много версий этой трагедии. Особенное внимание досужих комментаторов вызывали те обстоятельства, что генсек Брежнев не подписался под некрологом Семена Кузьмича, а буквально через несколько дней после смерти Цвигуна скончался второй человек в КПСС, главный идеолог и секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов. Сразу же пошли слухи о том, что смерти Цвигуна и Суслова произошли после того, как Семен Кузьмич был приглашен к Суслову и у них вышел крупный разговор. Темой разговора якобы была Галина Брежнева, дочь генсека, и так называемое «бриллиантовое дело», которое как раз в то время начало разворачиваться и принимать очень громкий характер. Суслов, как говорили некоторые, пенял Цвигуну на то, что тот допустил вовлечение дочери генсека в громкое дело. Другие шли дальше и утверждали, что Цвигун вел какое-то собственное расследование крупных коррупционных дел и вышел на Галину Брежневу. «Бриллиантовое дело» висело над ним, ему запрещено было им заниматься, и он из-за этого пустил пулю себе в голову.

Генерал Бобков высказал версию о том, что Семен Кузьмич был болен раком мозга, не операбелен, страдал от сильных болей и в минуту депрессии покончил с собой. Но чистыми фактами является только то, что Семен Кузьмич погиб в январе 1982 года, а Суслов умер в кремлевской больнице «после тяжелой и продолжительной болезни» в феврале того же года.

Я много лет собирал книжные и газетные материалы о 1982 годе, как об одном из определяющих повороты в истории СССР, беседовал с разными политиками, функционерами, дипломатами, работниками спецслужб, журналистами… И только к марту 2003 года, когда подходило к концу редактирование второго варианта рукописи этой книги, анализ всей суммы фактов, версий и высказываний вдруг дал довольно неожиданную гипотезу. Это, разумеется, не истина в конечной инстанции, но кое-какую пищу для размышлений историков она может дать. Вкратце моя версия такова.

В конце 1981 — начале 1982 года экономический и политический кризис советской Системы вызвал острейший пароксизм борьбы за власть в Кремле. Брежнев уже преступил окончательно черту, за которой фатально усиливались его дряхлость, болезни и распад личности. Перед ним и его «днепропетровской мафией» остро встал вопрос о выборе наследника на кремлевский трон, который сохранил бы полную «стабильность» брежневских кадров, то есть неприкосновенность его друзей-коррупционеров, дальнейшее замещение всех ключевых постов в партии и государстве ставленниками черненковско-щелоковской группировки во власти. Андропов по своим деловым и личным качествам, непримиримому отношению к коррупции вообще не вписывался в число наследников Брежнева на посту генсека. Претендентов было навалом из ближнего окружения и Брежнева, и Черненко.

Хотя в конце 1981 года, в связи с некоторым усилением оперативных мероприятий андроповского КГБ против коррупции, и стали распространяться глухие слухи о том, что Андропов якобы бурно включился в борьбу за власть, это было чистейшей дезинформацией, пущенной из черненковско-щелоковского окружения. На самом деле Брежнев в минуты просветления мозгов стал называть кандидатуры лишь двух своих преемников — Черненко и Щербицкого, первого секретаря ЦК Компартии Украины и члена политбюро КПСС и КПУ, поскольку Украина оставалась единственной из республик СССР, где функционировало наряду с московским украинское политбюро. При этом кандидатуру Черненко, такого же старого и больного человека, Брежнев называл явно для того, чтобы «друг Костя» не снижал своих усилий в его поддержку и еще активнее противодействовал в интригах всем врагам генсека.

Андропов для кремлевских старцев был абсолютно неприемлем. Антиандроповские силы стали запускать в общество различные дурацкие слухи. Например, о том, что жена Щелокова Светлана, жившая в том же московском доме на Кутузовском проспекте, что и Андропов, стреляла из дамского пистолетика в председателя КГБ, но промахнулась. На самом деле и Андропов, и Щелоков только были прописаны в этом доме, а жили круглый год на дачах. Андропов — по Рублевскому шоссе, а Щелоков — в Серебряном Бору. Затем пошел слух о том, что якобы на том же Кутузовском проспекте произошла перестрелка между бравым спецназом МВД под командованием генерал-полковника и первого заместителя министра внутренних дел Юрия Чурбанова и охраной-спецназом Андропова. Причина — якобы генсек Брежнев отдал приказ своему зятю Юрию арестовать другого Юрия — Андропова, но бравые чекисты одолели милиционеров и отбили своего шефа.

Конечно, в этих слухах как-то отражались настроения в кремлевской верхушке против Андропова. Вся брежневская рать была уверена, что Андропов, если только его пропустят к власти, немедленно выгонит их с теплых и насиженных мест. Единственный, кто мог его поддержать, был принципиальный второй секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов. К числу тех членов политбюро, которые наверняка выступили бы в нужный момент за кандидатуру Андропова на высший пост, были, пожалуй, только могущественный министр обороны Устинов и министр иностранных дел Громыко. Но весь этот расклад сил был чисто условным и довольно проблематичным. Андропов явно не числился в фаворитах гонки за первый приз. Западные кремленологи также никогда не включали Андропова в число деятелей, могущих претендовать в КПСС на главный пост в СССР, в силу того что глава спецслужбы был всегда персона нон грата для правящей партийной верхушки.

Полагаю, что эта гонка «с выбыванием», причем физическим, началась в 1978 году. В одной из предыдущих глав я писал о неожиданной и загадочной гибели энергичного, активного, блестящего организатора, секретаря ЦК и члена политбюро Кулакова. У меня зрела тогда версия о том, что Кулаков, вероятно, в тесном кругу своих сторонников проговорился о том, что хочет организовать смещение Брежнева по аналогии с отставкой Хрущева в 1964 году. У него было очень много сторонников в верхушке партии, и в местных партийных органах Кулакова любили. Пожалуй, даже больше, чем Брежнева. Поэтому Кулаков стал крайне опасен для генсека. Он мог пойти на смещение Брежнева, становившегося помехой для развития страны. Кстати, Андропову такой исход дела в тот момент был совершенно невыгоден, и он никак не мог принимать участие в заговоре против Брежнева.

Но генеральный секретарь получил от кого-то очень острую и опасную информацию о настроениях Кулакова. Вполне возможно, что Черненко передал ее Брежневу не только от какого-либо супервысокопоставленного «стукача» из окружения Кулакова, но и от спецслужбы Щелокова, которая наверняка располагала возможностями прослушки и агентурно-оперативной работы не меньшими, чем Лубянка. В итоге того раунда борьбы за власть Кулаков был найден на даче мертвым, с пулей в голове…

…Откроем снова книгу энциклопедиста в делах советских спецслужб, генерала Судоплатова. И что мы читаем?

«Только совсем недавно стало документально известно о существовании с 30-х годов в недрах политбюро комиссии по судебным вопросам. Репрессивные мероприятия, проводимые спецслужбами, а также нацеленные против самих органов госбезопасности и их номинальных руководителей, направлялись не узкой группой кураторов секретных служб, а всем политбюро. Но последнее слово всегда принадлежало Хозяину — Сталину, Хрущеву, Брежневу, Горбачеву» [15].

Исторический подход к проблеме, высказанный генералом Судоплатовым, который очень хорошо понимал толк в подобных делах, наводит на мысль о том, что в особенно близком окружении Брежнева, например, Константином Устиновичем Черненко и Щелоковым или еще кем-то, но не Андроповым, было принято в конце 1981 года решение, направленное… против Андропова, становившегося опасным для брежневского клана, поскольку КГБ и генеральная прокуратура начали расследовать крупные коррупционные дела.

В рамках заговора против Андропова Цвигун мог получить от Черненко или самого Брежнева такой же намек на физическое устранение Юрия Владимировича, какой Брежнев сделал в 1964 году Семичастному относительно убийства Хрущева. Семен Кузьмич оказался, как и Семичастный, порядочным человеком и, возможно, предупредил об опасности Юрия Владимировича. Эта «измена» хозяину вызвала такой гнев Брежнева и Черненко, что они приказали ликвидировать ослушника. При этом генсек нарушил все партийные приличия и не подписал некролог своего старого друга. Не подписали траурный документ также Суслов и Кириленко. Отсутствие их подписей сигнализировало общественности о том, что хозяин и два следующих за ним партийных босса недовольны покойным и, вполне вероятно, шефом ведомства, где ему позволили так нелепо распорядиться своей жизнью. Разумеется, мнимое или действительное «самоубийство» Цвигуна бросало тень на председателя КГБ. Даже таким подлым образом черненковцы уже начали готовить уход Андропова с Лубянки, где он был пока чрезвычайно могущественным и опасным соперником Щербицкому или промежуточной фигуре — Черненко, которым Брежнев хотел отдать власть.

Совершенно неожиданно в апреле 2003 года я получил косвенное подтверждение гипотезы о не случайной и совершенно не связанной с расследованиями громких дел Андроповым гибели Семена Кузьмича Цвигуна.

За пару недель до Пасхи 2003 года в Москву приехал на побывку из США мой старый приятель, посол Олег Гриневский. Мы с ним в 1949 году поступили в МГИМО и учились на одном факультете. Олег с блеском окончил это элитарное высшее учебное заведение, благодаря талантам и трудолюбию попал на близкую к Хрущеву дипломатическую орбиту, затем сделал высокую карьеру в МИДе, побывав в кресле заведующего отделом стран Ближнего Востока, членом и руководителем некоторых важных советских делегаций, послом по особым поручениям. Несколько лет Гриневский прослужил чрезвычайным и полномочным послом Российской Федерации в Швеции. Когда он вышел на пенсию, Стэнфордский университет в Калифорнии пригласил его, как известного советского дипломата, в свой Институт проблем войны и мира, избрав его профессором-исследователем.

Только за последние годы Олег издал несколько историко-публицистических книг, среди которых в 2000 году внимание публики привлек его труд «Тайны советской дипломатии». В 2002 году вышла новая книга Гриневского «Сценарий для третьей мировой войны».

Приехав в Москву, Олег позвонил нам, и мы с женой пригласили его в гости. За столом мы обсуждали, среди прочего, разные творческие дела, в том числе и его свежевышедший «Сценарий для третьей мировой войны». Я рассказывал ему о том, как идет редактура этой книги об Андропове, и, поскольку был увлечен только что пришедшей мне на ум новой версией гибели в 1978 году секретаря ЦК Кулакова, поделился с ним некоторыми мыслями из своей версии о существовании в недрах узкой верхушки ЦК КПСС подразделения, которое Судоплатов назвал «комиссией по судебным вопросам» (см. чуть выше).

Гриневский высказал свои сомнения, поспорил, отстаивая в отношении смерти Цвигуна общепринятую точку зрения о связи трагической истории Семена Кузьмича с «бриллиантовым делом» и неприличным поведением в нем Галины Брежневой. Он повторил мне известные версии гибели Цвигуна, происшедшей якобы после крупного разговора первого зампреда КГБ со вторым человеком в СССР — Михаилом Сусловым и последовавшей через три дня загадочной смерти второго секретаря ЦК партии Михаила Андреевича Суслова. Олег рассказал, что его осведомленность о Цвигуне, которую он изложил в «Сценарии…», основана на том, что в то время, когда происходили все эти события, он возглавлял в МИДе ближневосточный отдел. А в этом отделе под его руководством как раз в январе 1982 года работал сын Семена Кузьмича Миша, скромный и трудолюбивый молодой дипломат.

В тот день мы просидели втроем несколько часов, наслаждаясь беседой и обсудив, как говорят дипломаты, «широкий спектр вопросов» — от семейных и культурологических до международных и внутриполитических. Когда Олег распрощался и уехал домой, я открыл его книгу, чтобы еще раз прочитать страницы с его аргументацией версий гибели Семена Кузьмича Цвигуна, к которому мы с женой относились с большим уважением. Буквально на второй странице главы восьмой книги «Сценарий для третьей мировой войны» я прочитал абзац, который полностью подтверждал мою гипотезу и опровергал все дезинформировавшие общественность слухи о «самоубийстве» Цвигуна. Вот что произошло 19 февраля неподалеку от Москвы, в поселке Калчуга по Рублевскому шоссе:

«Примерно в пять часов вечера сына Цвигуна Михаила, который трудился в отделе стран Ближнего Востока МИДа, срочно вызвали на дачу. Там он обнаружил мертвое тело отца, над которым тщетно трудились врачи. Через несколько часов, как рассказывал М. С. Цвигун, подъехал Ю. В. Андропов. Он был в мрачном расположении духа и только пробормотал загадочную фразу:

— Этого я им никогда не прощу…»

К этому можно добавить еще один реальный факт: Цвигун никак не мог встречаться с Сусловым во второй декаде февраля и крупно поговорить с ним о Галине Брежневой и бриллиантах хотя бы потому, что две недели до своей смерти второй секретарь ЦК находился в зимнем отпуске и пребывал на диспансеризации в Центральной клинической больнице на улице Грановского. Разумеется, во время пребывания в больнице второго человека в партии к нему никакого Цвигуна, да еще с неприятным, волнующим докладом, никогда бы не пустили.

Юрий Владимирович, очевидно, сразу понял, от какого выстрела и почему погиб Семен Кузьмич…

…В недрах КГБ у Брежнева был еще один личный надзиратель за председателями главной спецслужбы страны. Это был старый партийный аппаратчик с Украины генерал Виктор Иванович Алидин. Он пришел в органы госбезопасности в 1951 году и занимал ключевые должности на Лубянке до 1986 года. Во времена Хрущева и Семичастного Алидин был начальником Седьмого управления, ведшего слежку за объектами разработки, так называемое «наружное наблюдение», или, на профессиональном жаргоне, «наружка». Как выходец с Украины, Алидин был близок и к Хрущеву, и к Брежневу. Но его партийная принципиальность не помешала ему принять участие в заговоре против Хрущева в 1964 году, о чем он сам вскользь пишет в своих мемуарах. С удивительным простодушием этот генерал-чекист пишет и о том, что в 1967 году, уже после прихода Андропова в КГБ, Виктор Иванович в обход своего председателя напросился на прием к старому знакомому Брежневу. Леонид Ильич с удовольствием провел с Алидиным инструктивную беседу, в которой, не называя фамилий, рассказал о своих сложных отношениях с некоторыми членами политбюро. Виктор Иванович, конечно, прекрасно знал, о ком говорит Брежнев. Внял он и призыву генсека, довольно ясно выраженному:

— Виктор Иванович, если что понадобится, звони, приходи ко мне. Всегда помогу, чем могу.

В 1971 году Алидин был назначен начальником Управления КГБ по Москве и Московской области. Московское управление, по сути дела, было по структуре повторением КГБ в миниатюре на просторах Московии. В нем были отделы и внешней разведки, и контрразведки, и «пятой», «седьмой», и других служб комитета. Кладезь его информации был неисчерпаем, тем более что московская парторганизация, то есть вся верхушка СССР, во главе с членом политбюро Гришиным, оперативно «обслуживалась» Московским управлением. А по долгу службы Алидин «дружил» не только с членами коллегии КГБ, но и с членом политбюро Гришиным. По сути, Виктор Иванович был не менее острым «оком государевым» из-за спины Андропова, чем Цинев и Цвигун. Причем не только в Москве и области, но и на всех этажах Лубянки.

К чести Виктора Ивановича следует сказать, что он был и остался верным и надежным союзником Юрия Владимировича в борьбе против коррупции и персонально против Щелокова. Это было особенно ценно, когда в 1981 году Черненко, Гришин, Щелоков и другие близкие к Брежневу деятели ужесточили борьбу за власть и вытеснение Андропова с его мощных позиций. Поддержка Андропова Алидиным сыграла далеко не последнюю роль в противостоянии Юрия Владимировича со Щелоковым, коррумпированными брежневцами и гришинцами.

Еще одним представителем «днепропетровской мафии», как называли приближенных к Брежневу деятелей с берегов Днепра, был Виктор Михайлович Чебриков. Секретаря Днепропетровского обкома КПУ назначили, почти одновременно с Андроповым, на ключевую для всякого генсека должность начальника Управления кадров госбезопасности.

Чебрикова за его манеру говорить редко и осторожно кагэбэшники окрестили «молчуном». Но он был исполнительным и четким работником. Всем на удивление, Виктор Михайлович не стал злым «оком государевым» в КГБ, а занял вполне дружественную и верную позицию по отношению к Андропову. Таким он и оставался все пятнадцать лет председательствования Андропова и еще несколько лет после него, уже шефом Лубянки. Однако ушлый интриган Крючков подсидел Чебрикова, будучи его заместителем, накляузничав Горбачеву о якобы нелояльности к нему Чебрикова. Дело в том, что не очень расторопный Чебриков признал своим хозяином после смерти Андропова нового генерального секретаря Черненко, хотя тот был тяжело болен и ему оставалось «лежать» у руля государства меньше года. Но дисциплинированный Виктор Михайлович продолжал поставлять Черненко всю полноту информации, собираемой комитетом.

В то же время расторопный первый заместитель председателя КГБ Крючков сделал ставку на растущего демагога и интригана Горбачева. Крючков стал носить второму секретарю ЦК КПСС не весь массив информации, которая иногда бывала и неперевариваема, а лишь самые интересные документы, особенно добытый КГБ из «прослушки», от агентуры и другими оперативными методами компромат на членов политбюро, секретарей ЦК и вообще всех сколько-нибудь значительных деятелей СССР. У помощника Горбачева Болдина целый сейф был набит этим компроматом, который частенько требовал на просмотр Михаил Сергеевич.

Из-за болезней Черненко все более отходил от дел, а Чебриков, как нормальный человек консервативных привычек, не отступал от своей традиции передавать всю информацию в главный кабинет страны. Крючков набирал все больше очков в закулисной схватке с председателем КГБ. Чебрикову почему-то не смог открыть глаза и помочь против двух высоких интриганов другой первый заместитель председателя КГБ, генерал армии Филипп Бобков.

В результате тихой подковерной борьбы злопамятный и мстительный Горбачев, когда был избран после смерти Черненко генеральным секретарем не без помощи Чебрикова, очень быстро снял Виктора Михайловича с его поста на Лубянке и так же, как Брежнев Андропова, сделал «простым» секретарем ЦК. На освободившееся место новый генсек, обожавший подхалимаж, выбрал из двух первых замов председателя КГБ не настоящего профессионала и тонкого политика Филиппа Бобкова, а хитрого и неверного льстеца Владимира Крючкова. Новый шеф Лубянки в конце концов и показал Горбачеву свое истинное лицо, сколотив против него наспех собранную из безвольных политических недоумков, как и он сам, команду ГКЧП. Крючков останется в истории как единственный из всесильных глав спецслужб обладавший неограниченной властью, но не сумевший подготовить и провести примитивный дворцовый переворот…

Я познакомился с этим человеком на одном из закрытых банкетов в ресторане «Прага» в 1969 году. Он был тогда начальником секретариата Андропова. Но до этого слышал о нем много как о любимом сотруднике Юрия Владимировича еще со времен антикоммунистического восстания в Будапеште. После завершения дипломатической службы в Венгрии Крючков был взят Андроповым в отдел социалистических стран ЦК КПСС и стал первым помощником заведующего отделом, а затем секретаря ЦК КПСС. Когда в 1967 году Андропов пришел на Лубянку, то Крючков снова стал его первым помощником по КГБ. В 1972 году Юрий Владимирович перевел его во внешнюю разведку, ЛГУ, первым заместителем ее начальника, бывшего крупного функционера ЦК Федора Константиновича Мортина. Мортин не был человеком Андропова, не стал он и профессионалом разведки. Он был мягкотел, боялся телефонных звонков с самого «верха», мог невольно повредить председателю КГБ. Он сам знал, что не вполне соответствует своей должности, и чувствовал себя неуютно в кресле начальника ЛГУ. Поэтому Юрий Владимирович и «подсадил» под него Крючкова, чтобы в кратчайший срок сделать своего любимца начальником внешней разведки — одного из двух главных направлений в деятельности КГБ.

По характеру Крючков был совсем другим человеком, чем генерал Федор Мортин, даже своей речью производивший впечатление деревенского простака 30-х годов. Во внешней разведке Мортин был человек случайный и казался беспомощным, особенно после своего предшественника Александра Михайловича Сахаровского. Он также длительное время работал начальником внешней разведки, и я слышал о нем положительные отзывы с юношеских лет. Александр Михайлович сначала тоже не был профессионалом зарубежного шпионажа. Он пришел на свой пост из территориальных органов КГБ в 1956 году. Но руководил Сахаровский советской разведкой пятнадцать долгих и успешных лет — до 1972-го. После 1973 года я иногда заходил побеседовать с ним в его кабинет на седьмом этаже лубянского здания — Александр Михайлович еще долгое время оставался на должности консультанта председателя. Но старый человек, Сахаровский так и не смог преодолеть пагубного влияния на Андропова и деятельность советской разведки со стороны упертого партийного чиновника Крючкова.

Сам Сахаровский в бытность начальником ПГУ не связывал руки активным разведчикам-aгентуристам. При нем советская политическая разведка действовала наступательно, проводила много вербовок зарубежных деятелей, завела из числа иностранцев, симпатизирующих СССР, большое число источников информации и агентов влияния. ПГУ стало считаться чуть ли не сильнейшей разведкой в мире.

Фактический шеф политической разведки с 1972 года, Владимир Александрович Крючков, в противовес Мортину, просидевшему в кресле формального руководителя шпионажа всего два года, был хитер, коварен, искушен в партийных и кагэбэшных интригах, но труслив и непрофессионален даже после десятка лет пребывания на посту главы ПГУ. При нем советская разведка потеряла бойцовские, наступательные качества и превратилась в чиновно-партийную службу. Во время генеральских застолий, на которых он любил присутствовать, Крючков подпаивал своих соседей по столу и провоцировал на негативные высказывания об Андропове, чтобы тут же доложить их шефу. Он любил выделять своих фаворитов и подхалимов, одаривал их должностями, выгодными командировками и наградами не по делам и разуму. К сожалению, он не был творческой личностью, хотя хотел казаться таковой. Он часто ходил в театр, свободно знал трудный для изучения мадьярский язык и любил сообщать каждому новому собеседнику о том, что читает венгерского поэта Шандора Петефи в подлиннике.

Крючков очень заботился о своем здоровье. Так, например, в плавательном бассейне, имевшемся в новом административном и штабном городке ПГУ в Ясеневе, за Московской кольцевой автодорогой, определенные часы рано утром отводились только для Крючкова, и никто не смел входить туда во время разминок начальника. Чтобы вести здоровый образ жизни и ночевать только в чистой загородной атмосфере, Крючков приказал построить поблизости от городка ПГУ специальный дачный поселок для руководителей своего управления. Стоимость круглогодичной аренды этих дач для генералов была смехотворно низкой. Для начальника ПГУ, кроме экологии, было еще одно неоспоримое достоинство такого сожительства: генералы и их жены и в неслужебное время оставались под наблюдением и «прослушкой».

Ветераны разведки, которые составляют ее славу, говорили мне, что Крючков своим приходом в ПГУ развалил внешнюю разведку. Он принес чиновничий аппаратный дух, когда лучше не проявлять инициативу, если она сопряжена с риском. Крючков создал такую атмосферу в спецслужбе, когда разведчик, направляемый на оперативную работу за границу, старался мирно и тихо просидеть за рубежом, набить чемоданы и вернуться домой спокойно, без риска засветиться на острых вербовках или других серьезных делах. Тогда он получал повышение в должности, и его посылали в следующую заграничную командировку, тоже с повышением. Если он засвечивался в какой-либо острой зарубежной операции, то его безжалостно выгоняли из ПГУ, в лучшем случае «под крышу», где он хотя бы мог применить свои знания иностранного языка. Впрочем, эти мои наблюдения и впечатления касаются только службы легальной разведки, то есть работников, действовавших под прикрытием советских заграничных учреждений и корпунктов за рубежом. Они, вероятно, далеко не полны. Я думаю, что значительно больше критических деталей уже много раз сообщали в книгах многие беглые советские шпионы типа Гордиевского или Лялина.