Где Цезарь кровью истекал (сборник) Стаут Рекс

Глава 14

На следующее утро в десять часов в осгудовский «седан» погрузилась пёстрая кучка людей. За исключением Ниро Вульфа вид у всех был неважнецкий. О себе ничего сказать не могу. Осгуд был хмур, неразговорчив и пару раз огрызнулся Вульфу. Бронсон вновь облачился в давешний костюмчик светского щёголя. Скула у него с правой стороны распухла, и был он угрюм и молчалив. Нэнси, сидевшая за рулём, казалась ещё бледней, чем вчера, глаза её распухли и покраснели. Машину то и дело дёргало из стороны в сторону, и лицо Ниро Вульфа всякий раз сводила мученическая судорога. Нэнси уже успела съездить на вокзал в Кроуфилд и привезти двух родственников, прибывших на поминки. Похороны назначили на четверг, и основной заезд родных ожидался завтра. Вульф, судя по всему, не слишком спешил успокоить девушку, которая привела его в столь неуёмный восторг, — он не велел мне открыться мисс Осгуд, что расписка её брата уже в наших руках.

За всю получасовую дорогу до Кроуфилда никто не проронил ни слова, исключая Осгуда и Нэнси, которые перебросились парой фраз, уговорившись встретиться днём после завершения всех дел. Первым мы высадили Осгуда — на главной улице, перед скромным заведением с пальмовыми ветвями и папоротниками в витрине и невзрачной вывеской «Похоронные принадлежности». Затем Нэнси остановилась у гостиницы. Бронсон покинул нас посреди всеобщего гнетущего и недружелюбного молчания; впрочем, подобное отношение — неотъемлемая часть издержек ремесла мошенника.

— Теперь в гараж Томпсона? — тихо спросила Нэнси. Я утвердительно замычал, и три минуты спустя она высадила меня у гаража, а сама повезла Вульфа на ярмарку.

Счёт составил шестьдесят шесть долларов двадцать центов, совсем не мало, даже включая буксировку. Торговаться, конечно, смысла не было, поэтому я тщательно осмотрел машину, заправил её маслом и бензином, расплатился и покатил по делам.

Я должен был отыскать Лу Беннета, секретаря гернзейской лиги. Я заскочил в гостиницу, потерял минут двадцать, пытаясь ему дозвониться, но всё-таки выяснил, что он скорее всего на ярмарке. Я поспешил туда, оставил машину на стоянке, выйдя победителем из небольшой битвы за место, и очертя голову ринулся прямо в толпу, решив попытать счастья в дирекции. Там мне сказали, что сегодня как раз день скотоводства и у Беннета по горло забот. Искать его посоветовали в павильонах племенного животноводства, что на противоположном конце территории. Я мысленно выругался, представив, что придётся снова продираться сквозь несметные толпы мужчин, женщин, орущих детей с воздушными шариками, дудками, пищалками, трещотками и кукурузными хлопьями, через весь этот галдящий, пищащий и свистящий бедлам. И не зря — то, что наконец продралось к цели, миновав частокол ног и острых локтей, уже мало походило на прежнего жизнерадостного весельчака Арчи Гудвина.

Эту часть ярмарки я ещё не видел. Здесь рядами громоздились огромные павильоны, каждый длиною ярдов эдак в пятьдесят, а то и больше. Людей здесь было немного. Я заглянул в первый павильон. Пахло коровами, и неудивительно, поскольку они там кишмя кишели. Посередине павильона и во всю его длину тянулась перегородка высотой футов в пять, к которой с обеих сторон был привязан скот. Быки, коровы, телята. Ещё два ряда мычащего рогатого племени было выстроено вдоль стен. Впрочем, при ближайшем рассмотрении ничто не напоминало мне породу, с которой я познакомился благодаря Гикори Цезарю Гриндону. По длинному проходу слонялось несколько случайных посетителей, и я быстрыми шагами обошёл павильон, пока не заметил невысокого парнишку в комбинезоне, усердно расчёсывавшего гребнем спутавшийся кончик коровьего хвоста. Я сказал, что ищу Лу Беннета, секретаря гернзейской лиги.

— Гернзейской? — На лице плюгавого хвосточёса отразилось нескрываемое презрение. — Не знаю. Тут только джерсейцы.

— О! Прошу прощения. Я-то, сказать по правде, предпочитаю гернзейскую породу. Есть здесь павильон, куда допускают этих провинциалов?

— Конечно. Вон там, за выводным кругом. Кстати, ваш секретарь, должно быть, там. С утра оценивают айрширскую и швицкую породы, а гернзеев будут просматривать в час дня.

Я поблагодарил и отчалил в указанном направлении. Миновав три павильона, я очутился на большой площадке, разделённой натянутыми канатами на несколько прямоугольников. Вокруг канатов толпились зрители, несколько сот человек. Внутри мужчины и юноши держали за верёвки чёрных с белыми поясами коров. Одни зрители пристально разглядывали скотину со всех сторон, качали головами и цокали языками. Другие, вооружённые авторучками и картонными карточками, что-то помечали. Один тип стоял на коленях и с таким интересом всматривался в вымя, словно на том было начертано, кому достанется главный приз. Беннета нигде не было видно.

Я нашёл его в следующем павильоне, который был предоставлен гернзейской породе. Там царило азартное оживление. Работа кипела, куда ни кинь взгляд: чистили шкуры, мыли копыта и морды, расчёсывали хвосты, обсуждали и спорили. Беннет сновал по павильону как челнок. Он меня не узнал, так что пришлось остановить его чуть не борцовским приёмом. Я напомнил, что мы с ним закадычные приятели, и сообщил, что Ниро Вульф жаждет увидеться с ним где угодно, в главном павильоне цветоводства или в любом ином месте, как можно скорее. Срочно.

— Отпадает, — отрезал Беннет со свирепым видом. — Я даже позавтракать не успел. Жюри начинает обсуждение в час.

— Мистер Вульф расследует убийство сына мистера Осгуда. Ему нужны от вас очень важные сведения.

— У меня таких нет.

— Он хочет расспросить вас.

— Сейчас никак не могу. Это просто невозможно. Разве только после часа… когда они приступят… вы говорите, в главном павильоне? Я забегу к нему или дам вам знать.

— Вульф обедает в закусочной у методистов. Постарайтесь не задерживаться. По рукам?

Он пообещал, что постарается.

Пока я добрался до нашего стенда в главном павильоне, настал полдень. Сегодня волновались не только члены гернзейской лиги — в четыре часа намечалось присуждение призов орхидеям. Вульф не отходил от стенда, опрыскивая и прихорашивая свои драгоценные цветы. Опрыскиватель у Вульфа просто шик, изготовленный по личному заказу. Вмещает два галлона жидкости, оборудован камерой сжатия и электрическим моторчиком и при всём том весит всего одиннадцать фунтов. Когда я приблизился к Вульфу, его враг и соперник Шенкс как раз осыпал опрыскиватель комплиментами. Я сказал шефу, что с машиной всё в порядке, назвал стоимость ремонта и описал разговор с Беннетом.

Вульф поморщился:

— Тогда мне придётся ждать здесь до часу дня.

— Вам полезно постоять, это улучшает талию.

— Я не могу ждать — уже среда. У нас совсем нет вещественных доказательств. Я звонил мистеру Уодделлу. Дубинку так и не нашли, а быка полиция не фотографировала. Фу! Воистину можно пожалеть, что нет инспектора Креймера — как раз его педантичных методов нам и не хватает. Мисс Осгуд сказала, что никто из слуг не видел, когда вернулся Бронсон. Наш следующий шаг зависит от Беннета.

— Он сказал, что ничего не знает.

— Знает. Только он не подозревает об этом. А что, если ты вернёшься и объяснишь…

— Только силой. Он уверяет, что даже позавтракать не успел.

Это, конечно, подействовало, и Вульф умолк. Только обескураженно хрюкнул и повернулся к Шенксу.

Я прислонился к краешку стола с георгинами на другой стороне прохода и широко зевнул. Меня переполняло чувство неудовлетворённости. Я не смог доставить то, за чем меня посылали, — такое случалось редко и раздражало меня. Кошелёк Вульфа полегчал на 66 долларов 20 центов. Ужинать и ночевать нам предстояло в доме, где семья и родственники готовились к похоронам. Вульф заявил, что у нас до сих пор нет вещественных доказательств. Всё это не добавляло настроения. Вульф и Шенкс перемывали друг другу косточки, вспоминая старые обиды и не обращая внимания на посетителей, бродивших по проходу, а я стоял, прислонившись к столу, и даже не пытался бороться с нахлынувшей тоской. Должно быть, я даже задремал, потому что очнулся от того, что почувствовал, как меня тянут за рукав, и услышал воркующий голос:

— Проснись, Эскамильо, и покажи мне орхидеи.

Я продрал глаза.

— Какое счастье, мисс Роуэн. Уйдите, пожалуйста. Я в затворничестве.

— Поцелуй меня.

Я нагнулся и чмокнул её в лоб:

— Вот так. Спасибо, что заглянули. Рад был вас видеть.

— Грубиян!

— Простите, но я не посылал вам приглашения.

Уголки её рта дрогнули.

— Это публичная ярмарка. Я заплатила за вход. Вы — экспонент. Так давайте, экспонируйте. Покажите мне цветы!

— Экспонент, ха! Я здесь только мальчик на побегушках. — Взяв Лили под локоток, я перевёл её через проход. — Мистер Вульф, мисс Роуэн просит показать ей орхидеи.

Вульф галантно поклонился:

— Такому желанию я всегда рад подчиниться.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Я хочу вам понравиться, мистер Вульф. Или хотя бы не внушать вам неприязни. Мистер Гудвин и я, вероятно, станем друзьями. Вы подарите мне орхидею?

— Я редко питаю неприязнь к женщинам, мисс Роуэн, как, впрочем, никогда не испытываю к ним нежных чувств. Что касается орхидей, то здесь у меня только альбиносы. Я смогу подарить вам цветы в пять часов, после присуждения призов. Куда их прислать?

— Я сама приеду за ними.

Кончилось всё это тем, что она увязалась с нами в закусочную.

Народу у методистов было ещё больше, чем вчера. Миссис Миллер, очевидно, обходилась без выходных, поскольку фрикасе с клёцками было столь же восхитительным, как и накануне. Прикинув, что, быть может, в последний раз посещаю сие богоугодное заведение, я вслед за Вульфом заказал себе две порции. Вульф, как всегда за хорошим столом, был общителен и в прекрасном расположении духа. Узнав, что Лили побывала в Египте, он рассказал ей о своей жизни в Каире, и они увлеклись болтовнёй, словно пара верблюдов, бредущих по аравийской пустыне и наслаждающихся своим обществом. Больше говорил Вульф, но и Лили заставила его несколько раз фыркнуть, так что я нашёл, что она, когда захочет, может быть не навязчивой, но даже очень приятной собеседницей.

Когда я покончил с кофе и отставил чашку, Вульф заметил:

— Беннета всё ещё нет. Уже половина второго. Отсюда далеко до павильонов скотоводства?

Я ответил, что не очень.

— Тогда узнай, пожалуйста, где он. Чёрт побери, я должен увидеться с ним. Если он не может сейчас, скажи, что я пробуду здесь до трёх, а потом буду возле орхидей.

— Хорошо.

Я поднялся. Лили тоже встала, заявив, что пришла на ярмарку с Праттом и Каролиной, и они, должно быть, уже ищут её. Мы вышли из закусочной, и я разъяснил Лили, что нахожусь на работе, в ближайшие минуты собираюсь изрядно потолкаться, так что, увы, мне не до наслаждения столь приятным обществом. Она сказала, что до сих пор не нашла ни одной мало-мальски приятной черты в моём характере, что мы встретимся в пять часов, и отбыла в направлении трибун. Я двинулся к скотоводам.

На выводном кругу дела были в полном разгаре. Я с удовлетворением отметил, что гернзеи пользовались большей популярностью, нежели швицы или айрширы, так как народу кругом толпилось в несколько раз больше, чем пару часов назад. Беннета я разглядел в огороженном пространстве вместе с судьями, секретарями, скотиной и сопровождавшими лицами. Моё сердце ёкнуло, когда я увидел быка, который, я готов был поклясться, был Гикори Цезарем Гриндоном; затем я всё же сообразил, что он чуть-чуть светлее, да и белое пятно на морде гораздо меньше. Я пробрался на другую сторону, где толпа была не столь густой, как вдруг меня дёрнули за рукав. Я решил, что Лили Роуэн выследила меня. Но это оказался Дэйв, приодетый, в костюме, в рубашке с галстуком и в блестящей соломенной шляпе.

— Говорил же я, что вы всегда там, где что-то происходит, — проквакал он. — Вы видели, как эти болваны, чтоб им пусто было, отобрали первое место у Беллы Грасслей ради этой Сильвервилль? А ведь она больше смахивает на козу, чем на корову!

— Какой ужас! — я всплеснул руками. — Чудовищная несправедливость! А вон и наш друг Монт Мак-Миллан.

— Ага, я привёз его утром. — Дэйв потряс головой. — Бедняга Монт, ему приходится начинать почти на пустом месте. Хочет прикупить несколько коров, если сторгуется. Надо заводить новое стадо, ничего не попишешь. А ведь год назад никто и не подумал бы…

Остальное я прослушал, поскольку залез под канат и устремился к Беннету, который на мгновенье отстал от остальных, чтобы утереть со лба пот. Он поморгал на меня, жмурясь от солнца, и извинился, что не смог прийти. Я принял извинения и вежливо попросил забежать в методистскую закусочную, желательно сразу же. Беннет ответил, что это невозможно, так как сейчас судят племенной молодняк. К тому же ему всё равно нечего сказать Ниро Вульфу.

На этот случай у меня уже было заготовлено выступление. Я начал тоном, не допускающим возражений:

— Вульф расследует убийство и утверждает, что, пока не увидится с вами, руки у него связаны. Решайте, кто вы — честный гражданин и друг Фреда Осгуда или погоняла на коровьем трибунале? Или правосудие важнее для коров, чем?..

Беннет ответил, что не слишком дружен с Осгудом, а лишь знаком с ним как с членом лиги, но так и быть, придёт в закусочную через полчаса.

Я снова пролез под канаты, но вместо того, чтобы уйти, решил подождать Беннета. Понаблюдал несколько минут за работой судей, но из-за скопления народа видно было плохо, и я вышел прогуляться. Перед павильоном никого не было, так как все сгрудились вокруг выводного круга, поэтому я сразу заметил одинокую девушку, тем более что узнал её. Нэнси Осгуд, а это была она, прежде чем войти в один из павильонов, украдкой оглянулась по сторонам. Либо она хотела остаться незамеченной, либо у меня взыграла фантазия. Если она и действовала инкогнито, я не обязан был совать нос не в своё дело, но профессиональное любопытство взяло верх, и я осторожно подошёл к павильону и проскользнул внутрь.

Нэнси я не увидел. В павильоне было полно коров, на сей раз чёрно-белых, в конце прохода стояло несколько посетителей, но Нэнси исчезла. Я неспешно зашагал между двумя рядами коровьих хвостов. Посередине павильона с левой стороны было отгорожено стойло, в котором коров не оказалось. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Нэнси Осгуд находится там. Рядом с ней стоял Джимми Пратт, а на полу громоздилась изрядная куча соломы, из которой торчали вилы. Я хотел было пройти дальше, но меня заметили. Голос Джимми звучал угрюмо и неприветливо:

— В чём дело?

— Ничего, всё в порядке. Надеюсь, у вас тоже. — Я двинулся дальше, но Джимми остановил меня ещё менее приветливо:

— Что ж, оставайтесь, посмотрите, послушайте. Чем больше узнаете, тем больше донесёте.

— Не надо, Джимми! — Голос у Нэнси был очень расстроенный, она повернулась ко мне, и я увидел, что глаза у неё воспалены ещё больше, чем утром. — Вы следили за мной, мистер Гудвин? Зачем?

Кое-кто из посетителей стал проявлять нездоровое любопытство, я вошёл в стойло, чтобы не привлекать ненужного внимания.

— Следил, — признался я. — Целых сорок секунд. Случайно заметил, что вы с заговорщическим видом входите в павильон, и решил разнюхать, в чём дело. — Я окинул взглядом молодого Пратта. — Какая удача, что вы учитесь на архитектора, а не на дипломата. Вам недостаёт обходительности. Вот, например, у вас тайное свидание, и вы подозреваете, что я могу донести, тогда меня следует умасливать, а не раздражать.

— Ну, в таком случае… — Он полез в карман.

Я не мешал ему. Он извлёк скудную стопку купюр, из которой выдернул десятку, протянул мне, криво улыбнулся и спросил:

— Этого хватит?

— Премного благодарен. Очень щедро с вашей стороны. — Я собрался было сунуть деньги в карман жакета Нэнси и сказать, чтобы она купила себе чулки, но в этот миг к нашей троице присоединился долговязый малый в комбинезоне и с вилами. Едва удостоив нас взглядом, он принялся перетаскивать солому. Я прервал его деятельность, помахав перед его носом праттовской десяткой.

— Слушай, приятель. Я из дирекции. Мы там решили, что вы слишком много вкалываете. Прими это в знак признательности.

— Чего-чего? — вылупился он.

— Не пытайся понять, бери, раз дают. Перераспределение богатства. Разновидность коммунизма.

— От дирекции?

— От неё самой.

— Чтоб мне провалиться! Они, видать, с ума там все посходили. — Он взял бумажку, осмотрел с двух сторон и положил в карман. — Что ж, спасибо.

— Не стоит благодарности. — Я великодушно махнул рукой. Долговязый подцепил на вилы чуть ли не четверть всей соломы и потащил куда-то.

— Вы же сами сказали — умаслить, — обиженно произнёс Джимми Пратт. — Кто знал, что вы строите из себя Робин Гуда? — Он повернулся к Нэнси: — Всё равно он знает и о Бронсоне, и о расписке Клайда. А если твой отец узнает, что мы встречались…

Я был крайне рад, что он обернулся к Нэнси, поскольку это предоставило мне возможность проверить то, что мучило меня последнюю минуту. Конечно, я не лишён самообладания, но всё же я не деревянный истукан, так что до сих пор удивляюсь, что в тот миг ничто на моём лице не выдало меня. Дело в том, что, когда детина в комбинезоне уволок кипу соломы, моим глазам кое-что открылось. Незаметно пошевелив ногой, я дотронулся носком ботинка до предмета, который был явно не соломенный, и, осторожно взглянув вниз, я понял, что это такое. Из-под соломы выглядывал сделанный на заказ коричневый полуботинок и полоска носка.

Итак, как я уже сказал, я был рад, что Джимми обернулся к Нэнси, поскольку это позволило мне как бы невзначай шаркнуть ногой и снова прикрыть ботинок соломой.

Нэнси обратилась ко мне:

— Наверное, мне не следовало так поступать после того, как мистер Вульф обещал помочь, но сегодня утром я встретилась с Джимми, и мы… поговорили… Я сказала ему о расписке и о том, что она всё ещё у Бронсона… Он хотел что-нибудь предпринять, но я сказала, что ничего не надо делать, не посоветовавшись сперва с мистером Вульфом… Мы решили встретиться здесь в два часа и обсудить…

Я незаметно пододвинулся к месту, откуда мог достать рукоятку вил, торчавших из середины соломенной кучи. Не спуская глаз с Нэнси и предупредительно кивая, я одной рукой начал как бы невзначай перебирать солому. Наконец кончиками ногтей двух пальцев — это не оставляло отпечатков — я провёл вдоль одного из зубцов и упёрся во что-то. Несколько секунд я аккуратно ощупывал встретившуюся преграду, потом медленно убрал руку.

— Зачем вы водите её за нос? — не выдержал Джимми. — Либо вы и ваш Вульф будете вести честную игру, как он обещал…

— Водим за нос? — Я ухмыльнулся. — Ни в коей мере. Не знаю, как насчёт честности, но мы с Вульфом всегда выполняем то, что он обещает. Только вы, ребята, осложните нам дело, если будете вести себя так неосторожно. С Осгудом и так хватает хлопот. Ради бога, отложите примирение на день-другой. Вас же все здесь знают, а вы стоите тут вдвоём для всеобщего обозрения. Если послушаетесь меня, то гарантирую, что мы с Вульфом будем немы как рыбы, а мистер Осгуд никогда не увидит расписки.

— Что вам от нас нужно? — хмуро спросил Джимми.

— Разойдитесь. Разлучитесь. Немедленно. Джимми пойдёт в одну сторону, а мы с Нэнси в другую.

— Он прав, Джимми. Мы и впрямь сваляли дурака, но ты настаивал…

— Хватит, пошли. За последние три минуты человек десять останавливалось поглазеть на нас.

— Но я должен знать…

— Чёрт побери, делайте, что вам говорят!

— Прошу тебя, Джимми!..

Он взял её за руку, посмотрел в глаза и два раза произнёс её имя с таким видом, словно оставлял девушку связанной на рельсах перед приближающимся поездом. Наконец мне удалось увести Нэнси. Мы вышли с ней в проход и повернули направо к той двери, через которую я вошёл. Снаружи я взял её за локоть и начал отчитывать:

— Вы вели себя сумасбродно. Конечно, эмоции есть эмоции, но и голова на плечах должна быть. Примчаться за помощью к Джимми Пратту, когда у вас есть сам Ниро Вульф! Уходите отсюда. Кажется, вы договаривались встретиться с отцом. Идите туда, ждите его и думайте. Это иногда не лишнее.

— Но я не… вы говорите, словно я…

— Ничего подобного. Всё нормально. Извините, я спешу по делам.

Я оставил её в толпе и заработал локтями, пробиваясь против течения туда, где можно было попытаться собраться с мыслями и не поддаться панике. Минут через пять я добрался до методистской закусочной. Вульф всё ещё сидел за столиком на складном стуле, вид у него был пренесчастный. Пожалуй, никогда ему ещё не приходилось переваривать приличный обед в такой тяжёлой обстановке.

Увидев меня, он нахмурился:

— Ну? Как Беннет?

Я сел, почтительно кивнул и заговорил сдержанным тоном:

— Я должен сделать краткий, но томительный доклад. Пункт первый: Беннет будет здесь минут через десять. Так он сказал. Пункт второй: в павильоне со скотом я выследил Нэнси Осгуд, обсуждавшую с Джимми Праттом, как заполучить бумагу, которая лежит у меня в кармане. Пункт третий: в этом же павильоне под кучей соломы я обнаружил Бронсона, мёртвого, с воткнутыми в сердце вилами. О последнем пункте, кроме меня, никто не знает… Или не знал, когда я уходил.

Вульф слегка приоткрыл глаза и тяжело вздохнул.

— Глупец. Я же говорил ему, что он глупец.

Глава 15

— Угу, — я кивнул, — вы ещё сказали, что подозреваете, будто он собирается совершить тяжкую ошибку, быть может, даже роковую. Мадам Шастэ здесь, на ярмарке, называет это предсказанием будущего и берёт десять центов. — Я выудил из кармана две мелкие монетки и всучил их Вульфу. — Падаю перед вами ниц. Как вам это удаётся?

Он даже не взглянул на честно заработанный гонорар.

— Проклятье, — буркнул он, — опять опоздали. Вчера вечером надо было позвонить Солу или Фреду, чтобы один из них приехал ночным поездом. Мы не должны были упускать его из виду. Если бы нам удалось его расколоть, мы бы имели все доказательства, которых нам так не хватает. Я себя не узнаю, Арчи. Да и как можно оставаться самим собой, когда приходится без конца носиться с места на место в этом дьявольском столпотворении? И всё из-за этого проходимца Шенкса. Ну что ж, — он тяжело вздохнул, — говоришь, ещё никто об этом не знает?

— Точно. Кроме убийцы, конечно. Я дожидался Беннета, слонялся вокруг, заметил, как Нэнси прокралась в павильон, и последовал за ней. Она встретилась с Джимми Праттом в коровьем стойле, где коровы не было, но лежала куча соломы. Я присоединился к компании, и мы завели разговор по душам, но пришёл скотник и унёс часть соломы. При этом обнажился ботинок и кусок брючины. Кроме меня, никто этого не заметил, и я исхитрился подгрести ногой солому и прикрыть ботинок. Из кучи торчали вилы, я незаметно пошарил рукой и нащупал, что вилы воткнуты прямо в грудь. В области сердца. Я спешно обвинил Ромео и Джульетту в неосторожности, разогнал в разные стороны и припустил сюда.

— Значит, его найдут, как только снова придут за соломой.

— Да. Возможно, это уже случилось, а возможно, не случится и до завтра.

— Боюсь, что нет. Ты ушёл, чтобы избежать шума?

— Нет. Чтобы известить вас. И сказать про Беннета. И ещё уберечь Нэнси от неприятностей, которые её ждали, если бы Осгуд застал её с Джимми Праттом, а полицейские — с трупом Бронсона.

— Человек, который приходил за соломой, видел всех вас?

— Конечно. И многие другие. Может, мне вернуться и случайно обнаружить тело?

— Это не поможет. — Вульф покачал головой. — Никогда бы не подумал, что Бронсон окажется таким идиотом и предоставит ему столь удобную возможность. Впрочем, они должны были где-то встретиться. Теперь тем более необходимо поговорить с… О, слава богу! Добрый день, сэр.

Рядом с нашим столиком появился запыхавшийся Лу Беннет, всё ещё в рубашке с закатанными рукавами, и отрывисто ответил на приветствие.

— Вы хотели меня видеть? Худшего времени и придумать нельзя. Я страшно занят.

— Да, мистер Гудвин доложил мне. Очень жаль, но выхода у нас нет. Присядьте, сэр. Кофе?

— Я лучше постою. Если уж я сяду… Что вы от меня хотите?

— Вы обедали?

— Нет.

— Какое безрассудство! — Вульф укоризненно покачал головой. — Я никогда не забываю о еде, даже когда ломаю голову над самыми трудными и запутанными делами. Пустой желудок разжижает кровь и нарушает мозговую деятельность. Арчи, закажи порцию фрикасе. Ради бога, сэр, присаживайтесь.

Мне кажется, не красноречие Вульфа, а скорее аромат еды повлиял на Беннета. Ноздри его задрожали. Он помедлил, потом сдался и плюхнулся на стул. Я подозвал методистку и попросил принести фрикасе с двойной порцией клёцек.

— Вот так-то лучше, — сказал Вульф. — Итак, как вам известно, мистер Осгуд нанял меня, чтобы расследовать убийство, и мне нужно кое-что узнать. Если вам покажется, что мои вопросы не имеют отношения к делу или даже абсурдны, то не заблуждайтесь. Мой единственный серьёзный недостаток — это апатичность, поэтому я терплю при себе мистера Гудвина и даже плачу ему, чтобы он помог мне преодолевать её. Сорок восемь часов назад, в понедельник, вы заявили на террасе Пратту, что в Кроуфилде вас ждёт дюжина членов лиги. И когда они услышат, что вы расскажете, то придумают такое, что Пратт горько пожалеет. Вы заявили это с полной убеждённостью. Что вы имели в виду?

Беннет внимательно посмотрел на него.

— Только не убийство, — быстро сказал он. — Какое это имеет…

— Ради бога, — Вульф погрозил пальцем, — я же предупредил вас насчёт вопросов. Я не осёл. Я задал вам простой конкретный вопрос. Неужели нельзя так же конкретно ответить? Я понимаю, что тогда вы вспылили. И всё же: что вы имели в виду?

— Ничего.

— Вообще ничего?

— Ничего конкретно. Я был страшно зол. Мы все прямо кипели. Эта безобразная затея — просто оскорбление…

— Знаю. Вполне с вами согласен. Но разве вы не обсуждали, каким образом можно помешать этому плану? Не предлагал ли кто-нибудь подменить Гикори Цезаря Гриндона другим быком?

Беннет начал было говорить, но умолк и с подозрением взглянул на Вульфа.

— Нет, — сухо сказал он.

— Жаль. — вздохнул Вульф. — Неужели вы не можете понять, что я расследую убийство, а не сговор с целью обмана. Клёцки нужно есть горячими. Давайте подождём, пока вы поедите.

— Нет, нет. Я спешу.

— Хорошо. Я не спрашиваю, подменял ли кто-то из вас быка на самом деле или пытался сделать это, я просто интересуюсь, не выдвигалось ли такое предложение в пылу негодования? Я просто хочу выяснить, осуществим ли подобный замысел?

— Замысел подмены быка? — Беннет проглотил кусок курицы. — Но это же преступление! В юридическом смысле.

— Конечно, но я прошу вас подумать серьёзно: мог бы такой замысел увенчаться успехом?

Беннет подумал, пережёвывая хлеб с маслом.

— Нет. Монт Мак-Миллан сторожил быка.

— А не будь там Монта Мак-Миллана? Или окажись он соучастником сговора?

— Тогда другое дело.

— То есть вполне возможно подменить Цезаря похожим быком, чтобы подмену не смогли заметить люди, которые не очень хорошо знали Цезаря?

— Да.

— Но Цезарь был чемпионом породы. — Вульф поморщился и поёрзал на стульчике. — Разве он не был уникален?

— Конечно же, нет! Хороших быков очень много, да и чемпионов не так уж мало. И разница между ними порой чертовски незначительна. В прошлом году в Индианаполисе Цезарь набрал девяносто шесть очков, а Порчестер Комптон — девяносто пять. Иное дело, конечно, их потомство. Данные регистрации их дочерей и сыновей. Цезарь зачал пятьдесят одну чистопородную дочь…

— И девять чистопородных сыновей. Слышал. Но я всё же не удовлетворён. Допустим… предположим, что, скажем, Клайд Осгуд собрался подменить Цезаря другим быком. Мог ли обычный, сравнительно недорогой бык сойти за чемпиона?

— Вполне мог. С расстояния ярдов в сто. Это зависит от того, кто смотрит.

— По какой системе присуждают очки быкам?

— Мы судим по шкале из двадцати двух показателей. — Беннет запнулся и проглотил клёцку. — Идеал — сто очков, но такого, конечно, не случается. Внешний вид и симметрия оцениваются в десять очков. Голова — шесть, рога — одно, шея — три, холка — три, заплечье — два, грудь — четыре, спина — восемь, поясница — три, ляжки — два, крестец — шесть, ноздри — два, живот — десять и так далее. Самое большое количество очков — двадцать — может присуждаться за «выделения, указывающие на цвет продукта». Это определяется по пигментации шкуры, которая должна быть тёмно-жёлтой с оранжевым оттенком, особенно заметным в ушах, на копчике, вокруг глаз и носа, на мошонке и у основания рогов. Рога и копыта должны быть жёлтыми. Существует тесная взаимосвязь между окрасом шкуры и цветом внутреннего жира, а также молока и масла. Таким образом, один этот показатель стоит двадцать очков из ста, а определить его можно лишь при тщательном осмотре. Что касается стоимости, то для быка гораздо важнее качество его потомства, чем внешние показатели. На прошлогодних аукционах, например, средняя цена чистопородного быка не превышала двух тысяч долларов. Средняя цена быков ещё не племенных, но от чистопородных коров, составила 533 доллара. Обычные быки шли по полторы сотни. А вот, например, Лэнгуотера Ревеллера продали за десять тысяч.

— Понятно. — Вульф кивнул. — Дело, как всегда, в тонкостях. Это проливает свет на цены и вопрос о внешнем сходстве. Следующий пункт… Вы меня очень удивили вчера, когда я позвонил вам от Осгуда. Я думал, что каждый породистый телёнок при рождении получает какую-нибудь несмываемую метку. Вы же сказали, что метят — клеймом на ухе — только целиком одноцветных телят, без белых пятен.

— Правильно.

— Значит, если Цезаря подменили другим быком, обнаружить это по отсутствию отличительной метки не удалось бы?

— Нет. Это можно сделать, только если сравнить расположение пятен на шкуре этого быка с зарисовкой на регистрационной карте Цезаря.

— Совершенно верно. Вы говорили мне о зарисовках и фотографиях. Как они делаются?

— Их делает сам владелец при рождении телёнка или, во всяком случае, пока тому не исполнилось шесть месяцев. На обратной стороне регистрационного формуляра напечатаны контуры быка или коровы, два в профиль и один в фас. Скотовод раскрашивает эти контуры, выделяя белый цвет, три разновидности желтовато-коричневого (светлый, тёмный и с красноватым оттенком), коричневый и коричневатые полоски. Эти формуляры хранятся в нашей конторе в Фернборо, и по ним можно опознать любого быка или корову в течение всей жизни. Копии зарисовок делаются и на регистрационной карте. Если вы покупаете быка и хотите убедиться, что он тот, за кого вы платите, вы сравниваете его окрас с зарисовками на документах.