Славы жаждут дураки Дышев Андрей
Ко мне подскочил очень озабоченный, но предельно вежливый молодой человек с имиджем положительного студента. Кажется, это был помреж, правда, ни фамилии, ни имени его я не помнил.
– Я вас не узнал! – чистосердечно признался он, вытирая платком пот со лба. – Богатым будете!
– На все воля божья! – покорным голосом ответил я и перекрестил «студента».
– Молодец! У вас все получится! – похвалил меня помреж. – А где ваш друг? Где Рыцарь?
– У гримера, – ответил я, чувствуя, как стремительно вливаюсь в круг киношной богемы, совсем недавно казавшейся мне недосягаемой, и знаю уже почти всю съемочную группу, и уже совсем не путаюсь в должностях и даже могу умно ответить на вопрос помощника режиссера. И чувство гордости за себя теплой волной согрело мне душу.
А ведь интересно здесь у них, подумал я, глядя, как помреж исчезает под навесом.
Оператор уже занял свое место на крутящемся стульчике перед кинокамерой. Браз, стоя на ящике с мегафоном в руке, вытянул вперед руку и стал похож на памятник вождю.
– Кирилл! – услышал я за своей спиной, обернулся и увидел, что помреж, безостановочно снимая и надевая очки, морщит лоб и покусывает губы.
Путаясь в полах рясы, я подошел к нему.
– Идите сюда! – кивнул он и исчез за ширмой. Следом за ним и я зашел в гримерную.
Изменившийся до неузнаваемости Гера меня потряс, и я издал возглас восторга. С длинными серебристыми волосами, опускающимися на плечи, в кольчуге с короткими рукавами, подчеркивающими мощь его бицепсов, в белой накидке, закрепленной на плече бронзовой брошью, он действительно напоминал благородного рыцаря. Вот только с лицом, по-моему, гример переусердствовала. Она накрасила ему ресницы, обвела черным карандашом глаза, подвела брови, оттенила скулы и, вдобавок ко всему, соорудила на его щеке косой шрам с запекшейся черной кровью.
– Узнал? – спросил меня Гера. Он был очень доволен собой.
Помреж стоял между нами и продолжал покусывать губы. Я проследил за его взглядом, пытаясь догадаться, что его так обеспокоило. Он смотрел на левый бицепс Геры с большой синей татуировкой, изображающей орла с «калашниковым» в когтях и контур карты Афганистана, опоясанный широкой надписью: «СПЕЦНАЗ. КАНДАГАР. 1986».
– Ну и что будем делать? – спросил помреж у Танюши. – Никак нельзя убрать?
– Я пробовала наложить толстый слой тонального крема, но тогда теряется рельеф руки.
Помреж повернул Геру другим боком. На правой руке красовалась большая черная роза, овитая колючей проволокой.
– Черт возьми! – выругался помреж. – Что ж делать?
На мужественное лицо Геры легла тень грусти. Он косился на свои татуировки, тихонько царапал их ногтями, словно хотел стереть. Над его артистической карьерой нависла смертельная угроза.
– Хорошо, что сейчас обратили внимание, – сказал помреж. – А если бы отсняли? Браз утопил бы всех нас в море. – Он скользнул по мне взглядом. – А ну-ка снимите рясу!
– Да я уже в роль вошел! – сказал я, нерешительно хватаясь за веревку, которой был подпоясан.
– Как вошли, так и выйдете!
Пришлось подчиниться. Помреж рассмотрел меня с ног до головы, пощупал бицепс, постучал по груди. Я на всякий случай показал ему зубы.
– И чего мы голову ломаем? Вот вам готовый Рыцарь! – сказал помреж Танюше. – Быстренько разукрась его – и ко мне!
Кажется, Гера без особого сожаления расстался со своей ролью. Он стащил с себя парик и с облегчением вздохнул.
– Тогда вам придется сыграть Монаха, – сказал ему помреж. – Не возражаете?
– Как скажете, – согласился Гера.
– Тяжелая роль! – покачал я головой, помогая Гере стащить кольчугу. – Молитвы знать надо.
Через полчаса я полностью перевоплотился в Рыцаря и, любуясь собой в зеркало, болтал с Танюшей об искусстве перевоплощения.
– Внешность предопределяет сущность человека, – импровизировал я философские бредни, раскачиваясь в гримерном кресле. – Я стал похож на Рыцаря, и мне уже хочется совершить ради женщины какой-нибудь подвиг. А вот если бы сыграл Монаха, то потом мучился бы от чувства вины. Так что вы, Танюша, можете считать себя создателем человеческих душ.
– Не преувеличивайте! – усмехнулась гример. – Это всего лишь маска. Карнавал.
– Много вам приходится разукрашивать физиономий?
– Много. Сегодня с утра войско гримировала. Только на одного Крекса час ушел. – Танюше был приятен мой интерес к ее работе. Она неторопливо складывала кисти и ватные тампоны в коробку, завинчивала крышки на банках, убирала со столика лаки, пластыри, шайбы с тенями. – Да и помимо кино артисты работы подкидывают.
– Какой работы?
– Я же профессиональный косметолог, а всем, с кем я работаю, хочется выглядеть красиво. Инге почти каждый день макияж делаю. Браз не против, чтобы я поработала над его имиджем. Иногда они приводят людей со стороны, и я меняю их внешность – то для кинопробы, то еще для какой-нибудь ерунды.
– Что вы говорите! – воскликнул я. – Как интересно! Неужели вы можете изменить, скажем, мою внешность до такой степени, что меня вблизи не узнают родственники?
– Если они случайно встретят вас на улице или в автобусе, – уточнила Танюша, – то не узнают. Даю гарантию! Вот скажите, что на девяносто процентов определяет тип лица?
– Прическа, должно быть? Уши?
– Нет. Глаза и рот. Их форма, положение на лице, соотношение размеров относительно размера головы. Все это поддается коррекции.
– Как же вы можете изменить положение моего носа на лице? – удивился я. – Разве что хорошим ударом сбоку?
– Нет, изменить положение вашего замечательного носа мне, конечно, не по силам. Но я могу положить на щеки тень таким образом, что будет казаться, будто ваш нос немного вздернут кверху или опущен вниз, как у бабы-яги, или он свернут, как вы говорите, хорошим ударом сбоку.
– Фантастика! – искренне похвалил я. – Значит, Инга частенько пользуется вашим мастерством?
– Я бы не сказала, что частенько… – начала Танюша, но ее перебил помреж, ворвавшийся в гримерную, как шквал ветра.
– Рыцарь! – крикнул он. – Где же вы?! Мы уже обыскали весь склон! Идемте быстрее на гору, я покажу вам, что вы должны будете делать.
– Мой выход! – с сожалением развел я руками, прощаясь с Танюшей.
– Удачи вам! – напутствовала она меня.
Мы вышли на воздух. После света стоваттных ламп я не видел ничего, кроме призрачных костров, полыхающих на черном склоне, да хаотичного перемещения смутных теней.
– …Первый ряд правого фланга! – Голос Браза, усиленный мегафоном, покатился по склону. – Вы теряетесь в тени! Не надо стесняться, сделайте десять шагов вперед!.. Приветствуйте полководца!.. Да я вас прошу не от комаров отбиваться! Поднимите пики и щиты вверх! Вы должны ликовать, восторгаться своим военачальником, который ведет вас от победы к победе!.. Плотнее друг к другу! Не забывайте о том, что вы укрываете за своими спинами!
Откуда-то сверху докатился вялый стон.
– Еще дружнее! Крекс привез вино! Молодых рабынь! И зарплату в баксах!
Стон усилился и перерос в многоголосый хор.
– Крекс, вы готовы? – вещал мегафон. – На исходную!.. Приготовились!
Помреж, чтобы не попасть в поле видимости камеры, сделал крюк. Спотыкаясь в непривычных узконосых сапогах со шпорами, я шел за ним, не разбирая дороги, опираясь на кончар, как на посох. Отблески костров падали на можжевеловые кусты, на белые камни, торчащие из земли, как кости крупных животных.
Над склоном волнами гуляли раскаты приветственного крика войск. Освещенный узким лучом света, полководец шел вдоль рваного строя. Его белого коня вел под уздцы молодой паж. Крекс любовался воинами, стоящими в первом ряду, освещенном пламенем костров, и не хотел видеть того, что происходило в глубине строя. Армия делила добычу, насиловала заложниц, пускала кровь баранам, вскрывала бочки с вином и пытала пленных. Армия наложила на себя толстый слой макияжа, и сквозь него не было видно ее истинного лица.
– Еще раз! – доносился снизу голос Браза. – Крекс! Выше подбородок! Вы должны смотреть на солдат сверху вниз, даже если вы ниже их ростом!.. Всем на исходную! Приготовились!
Мы добрались до скальной ступени и сели на пружинистый ковер из можжевеловых иголок. Теперь все события, связанные со встречей полководца, происходили под нами. Массовка вошла в роль. Мне казалось, что Браз уже потерял контроль над всеобщим движением и экстазом и только мешает своими репликами, что артисты уже без всякой игры, вживую веселятся, открывают бутылки, лакают, обливаясь, марочный портвейн, тискают девок и потрошат баранов на шашлык. Оргия на крови разгоралась, как дровяной сарай. Камера, установленная на рельсовой тележке, медленно катилась позади строя, снимая полководца сквозь людские пороки.
– Что такое?! – озабоченно произнес помреж, вставая на ноги.
Не представляю, как ему удалось увидеть во всеобщем беспорядке какое-то отклонение от режиссерского замысла, словно дирижер уловил среди грохота оркестра фальшивую скрипку. Я тоже встал, но ничего особенного не увидел, если не считать особенным саму баталию, происходящую на склоне горы.
– Там что-то случилось, – пробормотал помреж, сначала медленно, а затем все быстрее спускаясь вниз.
– Стоп! Остановите мотор! – услышал я голос Браза, долетевший до меня неровным накатом. – Константин Григорьевич! Немедленно подойдите ко мне!.. Всем внимание! Немедленно пришлите врача и носилки к правому флангу войск!.. Дайте свет на правый фланг!..
Мегафон захрипел, затрещал, затем послышался отдаленный голос Браза, будто он, убрав мегафон от губ, нервно разговаривал с кем-то, кто стоял рядом. И снова его громкий голос:
– Вацура Кирилл Андреевич! Срочно спуститесь к съемочной группе!
Глава 24
Мне пришлось сорвать с плеча накидку, скомкать ее и нести в руке, иначе я обязательно наступил бы на нее и позорно грохнулся во всем своем рыцарском снаряжении на камни. Потом я побежал, потому как предчувствие какой-то большой беды стало невыносимым. Помреж отстал от меня, плотная концентрация войск затянула его. Я же работал локтями налево и направо, бесцеремонно расталкивая хмельных артистов, которым дали тайм-аут, наступал людям на ноги, перепрыгивал через лежащих и нечаянно выбивал из потных рук скользкие бутылки.
Браз, художник, Инга, оператор с помощником и еще с десяток незнакомых мне людей обступили световой круг от прожектора, в середине которого копошились два человека в белых халатах. Я тронул Ингу за обнаженное плечо. Она вздрогнула, едва не вскрикнув, обернулась на мгновение. Сейчас я был ей неинтересен. Какое-то ужасное, но в то же время завораживающее действо происходило в световом круге, словно на театральной сцене. Люди в белом перекатывали темный предмет с земли на носилки.
– Кому-то плохо стало? – шепотом спросил я.
– Нет, – едва слышно произнесла Инга и снова посмотрела на меня, но так, будто только что узнала. Глаза ее наполнялись ужасом настолько быстро, что мне стало не по себе. – Твой друг… – одними губами произнесла она, – Гера…
Я оттолкнул Ингу, оператора, ворвался в световой круг, не сводя взгляда с коричневой монашеской рясы, полы которой схлестнулись и туго стянули ноги Геры. Он лежал на носилках ничком, капюшон покрывал его бритый затылок. Оголенная по локоть рука судорожно сжимала горсть земли.
– Гера! – позвал я, падая на колени перед носилками, и осторожно взялся за его голову, пытаясь повернуть ее лицом к себе, чтобы Гера смог меня увидеть.
– Кто это такой? – начальственным тоном выкрикнул один из врачей. – Уберите постороннего!
Он схватил меня за плечо и попытался оттащить от носилок. Не контролируя силу, я наотмашь ударил врача в живот ребром ладони. Тот охнул и согнулся пополам. Никто из окружающих не произнес ни звука, не шелохнулся.
Я перевернул Геру на спину, распахнул рясу и окаменел. Его белая рубашка была залита кровью. Я рванул липкую мокрую ткань на груди. Пуговицы пулями разлетелись в стороны. Под левым соском чернела узкая полоска.
Не веря глазам, я таращился на свои выпачканные в крови руки, поднял голову, посмотрел на хмурые лица и заорал:
– Чего вы стоите?! Дайте бинт! Почему его до сих пор не перевязали?!
– Молодой человек, – негромко сказал второй врач. – Он мертв.
– Что?!
Я не поверил, приложил ухо к ране и не услышал ничего, кроме своего дыхания.
– Как?.. – задыхаясь от гнева, произнес я. – Кто?! Почему?!
Все молчали. От моего взгляда опускали глаза. Даже Браз не выдержал.
Я вскочил на ноги, схватил врачей за белые воротники, притянул их к себе и, едва не отрывая их от земли, процедил:
– В мою машину его! Быстро!
Они, кажется, не понимали, что такое «быстро». Подошли вразвалку к носилкам, не без усилия оторвали их от земли.
– Бегом! – крикнул я.
Круг разомкнулся. Я мельком увидел заплаканные глаза Инги. Браз поймал меня за руку.
– Кирилл, – негромко произнес он. – Никто не виноват. Это несчастный случай. Он сам упал на кинжал…
– Да пошел ты! – сказал я, отталкивая режиссера от себя. – Из-за твоего дерьмового кино…
Врачи бежали в ногу, как кони в упряжке. Гера подскакивал, голова его свесилась и раскачивалась, правая рука волочилась по камням. Мне казалось, что он пытается ухватиться за что-нибудь, остановить врачей и сползти с носилок на землю.
На заднее сиденье джипа мы переносили его втроем: врачи держали за ноги, а я под мышками. Мне казалось, что Гера тихо стонет от боли и скрипит зубами. Я подсунул ему под голову свою джинсовую куртку и накрыл ноги рясой. Врачи, не поднимая глаз, захлопнули двери и стали бесшумно удаляться в темноту.
– Куда?! – рявкнул я.
Врачи мгновенно остановились и повернулись ко мне.
– Ты! – показал я пальцем на того, который сказал, что Гера мертв. – Поедешь со мной!
Я врубил все фары, которые были на джипе, и ударил по педали акселератора, как злой джигит пришпоривает своенравного коня. Мы снарядом понеслись вперед, светом фар прожигая темень ночи. Белые ограничительные столбики, расставленные на обочине, замелькали, как риски перфорации на кинопленке. Красного сигнала светофора для меня не существовало. Джип попирал все правила движения, какие были придуманы, с громким воем пролетая перекрестки. Врач вцепился обеими руками в сиденье под собой и не отпускал его до тех пор, пока мы не остановились у входа в приемное отделение больницы.
Казалось, что энергичность и динамизм заразительны. Врач выскочил из машины с такой скоростью, словно сам умирал и жаждал помощи. Он исчез за дверями отделения всего на несколько секунд, а выбежал оттуда с целой реанимационной бригадой.
Моя миссия была закончена. Я даже не помогал вытаскивать Геру из машины и, чтобы не путаться под ногами врачей, стоял в стороне и курил, чего не делал с тех пор, как вышел из Афгана.
– Это вы привезли его?
Я обернулся. Передо мной, сунув руки в карманы халата, стоял круглолицый, с большой залысиной врач. По его долгому молчанию я понял, что все кончено и моя суета была напрасной.
– Видите ли, – произнес он, рассматривая кольчугу, – у него проникающее ранение сердца, и умер он мгновенно. Но дело вот в чем…
Он медленно пошел по дорожке, увлекая меня за собой.
– Дело вот в чем, – повторил врач. – Вы привезли его со съемочной площадки, так ведь?.. Ваш фельдшер утверждает, что это несчастный случай, что артист якобы упал на кинжал. Должен вам сказать, что это заблуждение. Если бы он в самом деле упал, то кинжал остался бы в его груди… Вы понимаете, о чем я говорю?
– Понимаю, – ответил я, рассеянно глядя на врача. – Его убили по ошибке. Костюм монаха стал для Геры мишенью. Если бы мы не поменялись с ним ролями, то привезли бы меня.
Врач хмуро смотрел на меня.
– Надеюсь, что вы разберетесь в своих проблемах, – сказал он.
– Вы сообщите в милицию?
– Обязательно.
– Тогда все пропало, – вслух подумал я.
– Что пропало? – уточнил врач.
– Вы могли бы позвонить в милицию через час?
– Я обязан позвонить немедленно.
– Милиция спугнет его, понимаете? – Я остановился и повернулся к врачу. – А пока убийца спокоен, потому что на съемочной площадке все восприняли случившееся как несчастный случай. Только мы с вами знаем, что это не так. Его можно найти!
– Вы, что ли, будете искать?
– Позвоните через час, – сказал я, опустив руку на плечо врача. – Гера был моим другом. Я косвенно виноват в том, что случилось. Это мои проблемы, а не милиции.
– Зачем мне лишние неприятности? – пожал плечами врач.
Я толкнул его в грудь, прижал спиной к запасному колесу, подвешенному к задку джипа, и, близко приблизившись к его глазам, прошептал:
– Тебе заплатить? Или разбить лицо? Как мне поступить, чтобы ты меня понял?
– Не надо ничего, – хрипло ответил врач и, почувствовав себя снова свободным, расправил на себе халат. Не поднимая глаз, он буркнул: – Оставьте свои данные и уезжайте.
Я открыл дверь машины, достал из «бардачка» визитную карточку и сунул ее в отвислый карман врача.
– Через час! – напомнил я ему, подняв указательный палец вверх, и погнал в Новый Свет.
Глава 25
Шел мелкий тихий дождь. Я брел по скользкой дороге в рыцарских сапогах, которые намокли и чавкали под пяткой. Длинные пряди парика мокрой шваброй налипли на плечи. Ветки низкорослых кустов мелодично цокали по металлическим поножам, прикрепленным ремнями к моим голеням.
Неприятно яркий свет заливал вытоптанную площадку перед навесом. Я увидел Ингу. Она была самым светлым пятном. В мокром, выпачканном в глине платье, она сидела под навесом, по-мужски широко расставив ноги, и часто затягивалась сигаретой.
Браз стоял под зонтиком, читая на моем лице все, что хотел спросить. Он выглядел более несчастным, чем я, и был готов терпеливо выслушать любые, в том числе незаслуженные упреки в свой адрес.
– Почему не снимаете кино? – спросил я Браза. – Почему войска не встречают Крекса, не ликуют, не пьют вино?
Еще минуту назад Браз надеялся на чудо. Он остановил съемку и ждал меня. Чуда не произошло, и Браз, не считаясь с убытками, проявил уважение к моим чувствам.
– Внимание! – сказал он в мегафон, повернувшись к войску. Голос его подвел. Режиссер откашлялся и повторил: – Всем внимание! Прошу всех замолчать и выслушать меня…
Я выхватил из его рук мегафон.
– Подождите! Ничего пока не объявляйте.
– Почему? – Браз вздернул брови.
– Делайте то, что я вам говорю, и не задавайте вопросов.
Я пошел к камере, покрытой большим полиэтиленовым мешком. Оператор то ли дремал на маленьком рыбацком стульчике, то ли думал, уставившись в одну точку. Когда я приблизился к нему, он вскинул кудрявую голову, привстал и сунул в карман маленькую плоскую фляжку.
– Ну? – спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
– Какое несчастье! – пробормотал он. – В моей практике это первый случай. Ноги каскадеры ломали, руки ломали, головы разбивали, а вот чтобы так…
– Вы не заметили, как он упал?
– Нет, – ответил оператор. – Я в этот момент снимал левый фланг.
– Жаль, – ответил я.
– Вы подойдите к Кочкину, это мой помощник. Он дублировал на видео общую панораму и мог что-нибудь заметить.
Я взглянул на часы. Прошло сорок минут после того, как я распрощался с врачом.
Помощника оператора я нашел в палатке, где он в обществе гримера Танюши, хамоватого костюмера, фельдшера и двух незнакомых мне женщин пил кофе.
– Выйдите к оператору, – сказал я, склонившись над ухом помощника.
Кочкин скрипнул стулом, повернул голову вполоборота так, что я увидел его профиль с ввалившейся седловиной носа и большими мясистыми губами.
– Что ему надо? – спросил он, продолжая сидеть.
Он ни в чем не был виноват, но я чувствовал, что уже готов сильным ударом свалить его на пол.
– Он не сказал, – сквозь зубы процедил я.
Кочкин, рисуясь перед женщинами, махнул рукой:
– Подождет!
– Он сказал, чтобы вы срочно подошли к нему! – из последних сил сдерживая себя, произнес я.
Кочкин не донес чашку до рта. Рука его замерла.
– Это кто такой? – спросил он свое окружение.
– Наш новый актер, – ответила Танюша. Я ей нравился, и она хотела представить меня в лучшем свете. – Он будет играть Странствующего Рыцаря.
– Понятно, – кивнул Кочкин и отпил из чашки. – А ведет себя как исполнитель главной роли… Так на чем я остановился?
Конечно, со своим уставом не заходят в чужой монастырь, но я был не виноват в том, что время обладает свойством двигаться всегда, приостановить движение невозможно, а Кочкин не хочет этого понимать. Я схватил его за уши, поднимая вверх вместе со стулом, развернул к себе и посадил на стол. Раздался грохот. Чашка упала на мягкий пол и тотчас попала мне под ногу. Хрустнул фарфор. Окружение Кочкина отшатнулось. Танюша негромко вскрикнула. Хамоватый костюмер вскочил, словно тоже захотел получить по роже.
– Он сказал – срочно! – напомнил я помощнику.
Я невольно унижал его в глазах окружения. Для самовлюбленных идиотов это равносильно смерти. Кочкин попытался спасти положение и стукнул меня по скуле.
От моего ответного удара он рухнул на костюмера, сбивая того с ног. Они оба упали. Сам не зная зачем, я еще опрокинул на них стол. Не скрывая своего восторга, женщины наблюдали за сценой. Они смотрели на драку избалованным и придирчивым взглядом профессиональных работников киноискусства.
Костюмер выбрался из-под стола первым и направил в меня свой кулак, напоминающий кувалду. Я отбил его локтем и прямым ударом в челюсть послал костюмера в дальний угол палатки. Кочкин, тараща глаза, схватил стул и заорал:
– Убью!
Пришлось превратить стул в дрова, ударив по нему ногой. Лишившись последней защиты, Кочкин присмирел и, упираясь спиной в тугую стенку палатки, на всякий случай принял боксерскую стойку.
– Ты сумасшедший! – испуганно говорил он, часто шмыгая носом, из которого текла кровь. – Кто тебя взял на съемки? Ты же больной! Тебя же в психушку надо отправить!
Танюша сдержанно улыбалась, поглядывая на меня. Я принялся за спасение стремительно погибающего авторитета помощника оператора.
– Извини, – сказал я, протягивая ему руку. – Сам не знаю, что на меня нашло. Помутнение рассудка.
– Это заметно, – проворчал Кочкин и, не подав мне руки, быстро вышел из палатки.
Я остановил его рядом с захлебывающимся генератором, от которого тянулись провода для освещения палатки.
– Где кассета?
– Какая кассета? – переспросил Кочкин, хотя прекрасно понял, о чем речь.
– На которую ты отснял последнюю сцену.
– А в чем дело?
Зря я извинялся перед ним. Наглецов, как строптивых лошадей, всегда надо держать в узде, не ослабляя вожжи ни на мгновение, иначе сядут на голову.
– Вот что, Кочкин, – сказал я. – У меня очень мало времени. Если ты будешь тянуть, задавать ненужные вопросы, мне снова придется обращаться с тобой грубо.
– Но это же инвентарь строгой отчетности! – стал оправдываться Кочкин. – Продукт коллективного творчества! На кассету распространяется закон об охране авторских прав! Директор мне оторвет голову, если узнает…
– Мы напрасно теряем время, – сказал я и смял воротник его рубашки.
– Она там, – кивнул он на операторский микроавтобус.
Мы подошли к машине. Кочкин открыл дверь салона и показал на сиденье, где лежала камера.
– Как ее просмотреть? – спросил я.
– А что конкретно ты хочешь просмотреть?
– Последний эпизод.
– Я же тебя не снимал! – усмехнулся Кочкин. – Неужели у тебя такое сильное желание увидеть себя на экране, что ты готов крушить мебель?
Я устал повторять. Пошел второй час после того, как я хватал за воротник врача. Милиция могла нагрянуть сюда с минуты на минуту. Кочкин справедливо оценил мое молчание как угрозу, вздохнул, взял камеру, поднял видоискатель, включил питание и режим перемотки. Тихо заработал мотор, засвистела лента.
– Прошу! – сказал Кочкин, включая воспроизведение.
Я посмотрел в видоискатель. Сначала замелькал голубой «снег», затем побежали продольные полосы. Потом кадр определился, и поплыла панорама. Изображение было маленьким и нечетким, но тем не менее можно было рассмотреть колышущийся строй, десятки копий, взметнувшихся над головами, горящие глаза воинов, высокомерный взгляд полководца… Камера пошла вправо. Я затаил дыхание, боясь пропустить самое главное. Строй. Головы. Копья и мечи… Пошел наплыв. Чей-то кричащий рот крупным планом. Струя вина из бутылки. Смуглое плечо с крупными каплями пота… Откат. Снова общий план.
– Интересно? – спросил Кочкин.
– Цыть! – прикрикнул я, хотя камера не воспроизводила звука и голос никак не мог помешать наблюдению.
Общий план. Темные кусты на переднем плане. Строй становится все более редким. Чем дальше от объекта съемки, тем слабее игра. Воины занимаются кто чем хочет… Вот он!
Я отчетливо увидел Геру. Он стоял на камне, глядя поверх голов на полководца и скользящую по рельсам тележку с камерой. Руки на затылке сцепил в «замок». Крест – под ногами в траве. Рядом никого.
Камера пошла влево. Снова строй, головы, копья, вино…
Я оторвался от окуляра.
– Доволен? – спросил Кочкин. – И из-за этого надо было…
– Заткнись, – попросил я, снова опуская голову.
Пошло второе панорамирование. Все то же самое: Крекс, белый конь, солдаты, ликование, постепенно затухающее на правом фланге. Снова наплыв. Чье-то бронзовое лицо, серьга в ухе, спина, перетянутая кожаными ремнями. Вправо, вправо, еще…
Камень, на котором минуту назад стоял Гера, был пуст. Сверкнул серебрянкой крест в траве. Смутное движение. Кусты. Тени…
– Назад! – крикнул я, не отрываясь от окуляра.
Кочкин стал отматывать назад. Я убрал его руку с кнопки и, напрягая зрение, до боли вжался в резиновое кольцо. Пустой камень. Куст. Лицо человека, мелькнувшего в углу кадра…
– Стоп! Назад!
Кочкин громко вздохнул, включая перемотку.
– Медленнее можно сделать?
– Можно, – буркнул Кочкин.
– Как остановить кадр? Покажи кнопку, я сам!
– Ты мне камеру сейчас запорешь… Вот сюда нажимай. Только не сильно!
Я должен был остановить в кадре лицо того человека. Он появлялся всего на мгновение, но я обязательно должен был его зацепить!
Медленно поплыл строй. Я затаил дыхание и слегка надавил на кнопку остановки кадра, как на спусковой крючок снайперской винтовки. Вот пустой камень. Вот крест. Куст. Смазанная тень. Лицо!
Я вдавил кнопку, едва не крикнув от азарта. Поймал! Лицо замерло в углу кадра, и я смог его рассмотреть. Конусовидный шлем на голове, черная кучерявая борода, торчащие в стороны усы, как стрелки часов, показывающие четверть десятого… Я его узнал. Это был тот самый «турок» с охапкой хвороста, которого я нечаянно толкнул.
– Все? – спросил Кочкин.
Читать бесплатно другие книги:
