Когда мы остаемся одни Михеева Тамара
Иногда Даша всё-таки была ужасной дурой! Таль аж побелел весь, кулаки сжал.
– Терпеть таких не могу, – процедил он и сплюнул.
Янка фыркнула. Глеб был самым лучшим. Ни Таль, ни Рябинин, никто-никто на свете не мог с ним сравниться! Чтобы как-то справиться со своими чувствами к нему, она пела, сочиняя на ходу какие-то глупые песни. Пела за работой, слова в пустом зале звучали красиво, казались значимыми.
- Выложила твоё имя из тонких веточек,
- И мне вдруг почудилось,
- Что оно написано
- Босой пяткой на песке,
- А прибой всё не смывает и не смывает его.
- Я стою и жду,
- Надо мною кричат альбатросы,
- И ветер вскидывает к небу облака, как брови.
- Твоё имя вросло в песок,
- Впилось, как корнями, звуками и слиянием букв
- В эту землю.
- Наконец я увидела, что ты очень похож на своё
- Имя.
Она пела и вспоминала, как он однажды взял её за руку… посмотрел… улыбнулся… подмигнул… И мечтала, как однажды он подойдёт и скажет что-нибудь такое, особенное (что имеется в виду?), а она ответит как-нибудь очень остроумно, а потом он протянет ей руку, а она…
Был уже декабрь. Посёлок совсем опустел, исчезли даже последние осенние хиппи, нудисты и другие неформалы, которые всегда появлялись здесь в начале осени на месяц-два, а потом так же непонятно, в одну ночь, исчезали. Будто перелётные птицы. Ветер гонял по обочинам мятые жёлтые листья, давно собрали тяжёлый, обильный в этом году виноград, и даже отцвели последние розы. Давно варили варенье из кизила и томили в печах айву. Гулять подолгу было теперь холодно, море неспокойно ворочалось, будто предчувствуя суровую зиму. После работы Янка всегда заходила на берег к песенному своему камню, смотрела на горизонт, будто духу набиралась, прежде чем идти домой, где её опять будут отчитывать и придираться по мелочам.
- На улице хлещет дождь —
- заклинанье осеннее.
- И неслышно листья желтеют —
- осени откровение.
- Забытые песни сменились
- Созвучьем тоскующих окон.
- Я в промежутке сердец повисаю холодном…
Глеб подошёл и встал у Янки за спиной. От него пахло туалетной водой, чуть-чуть табаком. От него пахло мужчиной. Янка чувствовала, как что-то поднимается в ней снизу, от коленок, что-то большое и страшное. Ей хотелось убежать и в то же время вцепиться в Глеба. Она очень боялась, что он постоит сейчас вот так и уйдёт, так ничего и не сказав.
«Неужели я ему нравлюсь? – в каком-то восторге и ужасе одновременно думала она. – Не может же он просто так смотреть и вот так подходить… Нет, не может быть, я маленькая, я просто… Как он смотрит! Какие у него руки, губы… Вот если бы…». Ветер трепал её юбку, открывая колени, а волосы метались из стороны в сторону. И Янке казалось, что она сейчас такая красивая! Что просто невозможно не влюбиться.
– Жалко фотоаппарат не взял, – сказал Глеб. – Море трёхцветное, и ты такая… Ты очень красивая. Я бы тебя одну фотографировал здесь.
Янка стояла, не шелохнувшись. Только в глазах закипали непонятные слёзы. Она не знала, что сказать. И Глеб тоже молчал. Всё это напоминало какую-то игру, то ли слишком тонкую, то ли слишком взрослую, чтобы она её понимала. Волна, ударившись о берег с особенной силой, лизнула Янкины ботинки. Глеб чуть-чуть отодвинулся.
– Домой пойдёшь?
Янка покачала головой. Домой? Сейчас? После таких слов?
– Пойду в баре посижу, – вздохнул Глеб и пошёл к набережной.
Янка смотрела ему вслед. Спина Глеба заслоняла от неё весь мир.
Янка слышала, как взрослые обсуждают Глеба, говорят, что он лоботряс и тунеядец.
– Вот на что живёт? Где деньги берёт? Взрослый, вроде, парень, работать надо, а он со своим фотоаппаратом бегает, как мальчишка!
Янка на такие разговоры злилась. Он же ХУДОЖНИК! Они что, не понимают? Он творческий человек, ему нужно вдохновение, и это тоже работа, между прочим! Им всё время нравятся такие положительные мальчики из хороших семей, вроде Рябинина… Скукотища!
– Ну что, моя лучшая фотомодель? Куда направляемся? О, чудное платьице!
– Была бы лучшая, была бы без платьица…
Ляпнула сдуру и сама испугалась, даже дыхание перехватило. Просто сорвалось с языка – вчера опять забралась к Глебу в ноутбук и наткнулась на папку с боди-артом. И жутко, и красиво, и так… по-взрослому. Янка опять ощутила всю пропасть между нею и Глебом. И захотелось приблизиться. Хоть чуть-чуть!
– Ну так твоё желание – закон, – сказал опешивший Глеб. А глаза такие растерянные, что Янка рассмеялась:
– Я пошутила! Тоже мне, удовольствие!
Она убежала поскорее и ругала себя на чём свет стоит. Ничего поумнее сказать не могла? «Тоже мне, удовольствие…». Дура, дура, маленькая безмозглая дура! Ей только с такими, как Рябинин, и встречаться. Никто нормальный на неё и не посмотрит даже!
У «Нептуна» сегодня было особенно весело – пришло много новых ребят, полузнакомых, играли в «слабо». Весёлый Таль уже сплавал до буйков, Оксана Мельник станцевала на забытом с лета столике танец живота. Танец получился дурацкий. Янка застала самый финал, но аплодировали Оксанке бурно.
– О, наша королева пришла! – тут же переключился на неё Шрамко. – Ксан, загадывай!
Оксанка спустилась со стола, усмехнулась недобро и, чуть ли не падая с каблуков, подошла к Янке. Зашептала в самое ухо, горячо обдавая запахом пива и помады:
– А слабо тебе, Яночка, залезть Ярику в штаны?
Янка посмотрела Оксане в глаза. Про то, что у них что-то там с Шрамко, все в школе знают. Но при чём здесь Янка-то?
– Я так и знала, что слабо.
Оксана фыркнула, а Янка, чувствуя, как немеет у неё где-то в горле, на деревянных ногах подошла к Шрамко. Он весело смотрел на неё, чуть приподняв одну бровь. «Интересно, он знает? Может, они договорились?» – лихорадочно думала Янка, и, видимо, взгляд у неё был такой суровый, что Шрамко перестал ухмыляться, весь как-то выпрямился и напрягся. Янка подошла вплотную. Взялась одной рукой за ремень у него на штанах, потянула. Кто-то из ребят присвистнул, щёлкнула пряжка, прошелестела молния джинсов.
– Янка! – крикнул Таль, но она не вздрогнула даже. Ещё секунда – и решимости не хватит. Рука скользнула в щель расстёгнутой молнии, наткнулась на твёрдое, горячее, и тут же Янка вскинула глаза на Шрамко и убрала руку. Лицо у него было совсем сумасшедшее.
– Ничего себе, фантик, – выдохнул Захар.
Янка повернулась и с вызовом посмотрела на Оксанку: довольна?
Та усмехнулась и лениво похлопала в ладоши:
– Браво! Загадывай теперь ты.
Но Янке не хотелось загадывать. Таль смотрел на неё исподлобья сумрачными, обиженными глазами. Она дёрнула плечом и попыталась улыбнуться, мол, подумаешь, но тут же услышала:
– Яна! Здравствуйте, ребята… Можно тебя на секундочку?
На ступенях «Нептуна» стоял Глеб.
– Ты полна сюрпризов, – протянул он задумчиво, когда Янка подошла. Ясное дело, он всё видел. Хорошо хоть, что без фотоаппарата. Хорошо, что Янка краснеть не умеет.
– Я ключи дома оставил, а там нет никого, дай свои.
Янка молча протянула ключи и вернулась к ребятам. Сердце стучало где-то в глазах, и от этого всё плыло и качалось.
– Ого! Да Ярцева у нас уже со взрослыми мужиками зажигает, а ты ей, Ксанчик, такое детское «слабо» придумала! – засмеялся Данил.
– Придурок, – бросила Янка Данилу и посмотрела на Таля. Но он отвёл глаза.
Глава 7
Сомнения и письма
Весь декабрь Янка металась. То ей казалось, что это страшно глупо – любить взрослого мужчину, который относится к тебе, как к ребёнку.
«Да? А чего он меня тогда всё время фотографирует? И так смотрит?»
Хотя, как «так», она сама не могла объяснить. Необыкновенный взгляд у Глеба. Будто он всё про Янку знает, даже что она в него влюблена. И Янка думала, что полжизни бы отдала, чтобы этот взгляд разгадать.
Янка про эту свою любовь никому, кроме Майки, не рассказывала. Но Майка вон где, Майка за тридевять земель, и когда они увидятся – неизвестно. Может, вообще никогда.
«Ни-ког-да», – повторила про себя Янка, вдруг ощутив огромную, как чернота Космоса, силу этого слова. Стало страшно. Ну, ладно, Майка, они в любой момент могут списаться и созвониться, она может приехать в Крым летом, а вот Рябинин… Даже если Янка всё-таки поедет к той бабушке, ведь не факт, что они встретятся с Рябининым. К нему ведь не придёшь, не скажешь: «Привет, я приехала!». И что же они никогда-никогда не встретятся больше? И так и повиснет между ними то непонимание, та неловкость и обида?
Иногда она смотрела на Братца Кролика и понимала, что вместе с той ложью Рябинину потеряла что-то очень важное, что словами не назовёшь, но и вернуть уже нельзя. Но тут выходил из своей комнаты Глеб, улыбался ей, шутил, и то, что было когда-то с Рябининым, казалось глупым, ненужным, смешным. А потом Глеб уезжал по своим делам или погружался с головой в ноутбук, а Янка опять оставалась одна с Братцем Кроликом в кармане.
Особенно трудно было отделаться от всяких таких размышлений на работе. Плеера у неё не было, приходилось слушать свои мысли, и Янке казалось, что никогда раньше она так много не думала.
Янка шла из Интернет-клуба, а навстречу ей шёл Ростик. Один.
– Ростик! Ты куда?
– Никуда, – буркнул он и прошёл мимо Янки. А на щеках – дорожки от слёз.
Янка схватила его за руку.
– Ты чего? Ты куда собрался?
– А чего он…
– Кто? Дед? Да ладно, чего ты.
Ростик дёрнул плечом, отвернулся.
– Пьяный, что ли? – догадалась Янка.
Дедушка работал на коньячном заводе в Коктебеле технологом. Он каждый день выпивал, но редко пьянел, только по пятницам, когда впереди были выходные и можно было отсыпаться до обеда. И тогда он становился особенно ворчливым и придирчивым. Начинал вспоминать, как он ещё при Советском Союзе работал на массандровском винзаводе, как они перед проверкой, если было перевыполнение плана, сливали вино в море, и мальчишки околачивались у сливной трубы, горстями пытались поймать и выпить это вино, а охрана их гоняла. Плаксивым голосом рассказывал, что его отец был партизаном в Великую Отечественную, чуть не погиб от голода, а его потом ни за что ни про что в лагеря, там он и сгинул… При этом дед ныл, как было хорошо при советской власти, когда Крым и вся Украина входили в СССР. Янка этого не понимала. Ну была одна страна, стало две, какая разница? Она не помнила Крым другим. А самое противное, что дед начинал учить жить. Всё, мол, сейчас не так. И молодёжь дурная, и принципов никаких, книг не читают, музыку слушают идиотскую, пьют и курят с первого класса, детей рожают, не успев закончить школу. Ну и так далее. Янка эти воспитательные беседы не выносила. По пятницам они с дедом обязательно ругались. Ей бы смолчать, как мама учит, что с пьяного возьмёшь? Но чем-то его слова цепляли, она раздражалась, влезала в спор, и потом они не разговаривали до среды. А там до новой пятницы недалеко.
– И куда ты? – усмехнулась Янка. Потому что правда смешно, куда им с Ростиком идти?
– Куда надо! – он вырвал руку и пошёл.
А Янка пошла рядом, снова взяла Ростика за руку. Рука была холодная и непривычно большая. Когда же они последний раз за руку ходили? Янка уже и не помнила…
– Давай уедем от них, – сказал Ростик.
– Куда?
– К папе.
– К папе?
– Да! Я, знаешь, как мечтаю? Вот мы с тобой поедем… на поезде и будем в окошко смотреть! А за окошком всякие города, деревни… Я буду шлагбаумы считать. А потом мы приедем, придём домой и скажем: «Вот и мы!»
Янка не ответила. Надо, конечно, объяснить Ростику, что квартира их стоит пустая, что папа живёт теперь в другом доме, что у него другая семья, хотя никто специально от Ростика ничего и не скрывал, но он просто не понимает ещё, наверное, как это.
– Думаешь, он будет нас ругать?
– Не знаю, Рость…
Папа писал ей на электронный ящик. Спрашивал, как дела, как учёба, как мама, бабушка с дедушкой… Сообщения были короткими и не вызывали желания ответить. По телефону и вовсе перестал звонить.
Родной город Янке снился. Часто. Улицы его. Дома. Раньше всё казалось таким обычным, хотелось вырваться, уехать, сбежать от него, от всех этих одинаковых кварталов, деревьев, домов, магазинов, где все всегда одно и то же, от всех этих людей, одних и тех же из года в год. А теперь… теперь Янке даже в снах хотелось прижаться к каждому дереву и каждому тротуару.
А папа не приснился ещё ни разу. Янка даже не могла сказать, скучает она по нему или нет. Она скучала по той жизни, что была у неё до развода родителей и переезда, по их квартире, где они жили все вместе, по заведённому порядку, который теперь навсегда нарушен. А по самому папе, как по человеку? Ну, вот как по Майке?
Не будет она об этом думать! Вот ещё! Не дождёшься, папочка!
Вдоль улиц, облизывая заборы, стены домов, черепичные крыши, шёл огромный ветер. Старый грецкий орех на углу улиц Партизан и Садовой скрипел от натуги, ветки вдруг дёрнулись все вместе, будто хотели оторваться и броситься за ветром вдогонку. Ветер сметал остатки жухлых, бурых листьев, фантики и окурки, ветер нёсся к морю, он скучал среди этих тусклых холмов.
Янка лежала в кровати, слушала, как скрипел всеми суставами скворечник, и думала, что за таким ветром обязательно должен прийти снег. По пятам. У них дома, там, обязательно выпал бы снег. Ветер принёс бы его с собой на распахнутых крыльях, покружил вихорками по дорогам, уложил у обочин. Но здесь – совсем другое дело. Здесь – снег редкость. Иногда, конечно, выпадет ненадолго ночью, робкий такой, непрочный, будто и не взаправду, и к обеду всё равно растает. Хотя дед говорит, что бывают и очень снежные зимы. Янка улыбнулась в темноту: в детстве ей казалось, что здесь, у бабушки с дедом, вечное лето. Янка по снегу скучала. По воздуху, который может быть только в дни, настоянные морозом. По звенящему холодному небу. По тому, что можно гулять с Майкой по городу, замёрзнуть так, что руки-ноги будет ломить, а потом прибежать домой, залезть под горячий душ отогреваться. Здесь замёрзнуть можно только на ветру. Ветры здесь огромные. Как море.
«Герка Ивлин ко мне подкатывал, спрашивал, как у тебя дела, мол, может, какие фотки присылала, и чего ты «Вконтакт» не выходишь уже сто лет… Я, Яныч, думаю, что «казачок-то засланный», а? Как считаешь?»
«Чего?!»
«Ну, ты тёмная! Классику надо смотреть! Советский кинематограф.»
«Да знаю я, что это из «Неуловимых мстителей», у Ростика же любимое кино в пять лет было, забыла, что ли? А при чём тут Ивлин?»
«Ну… подумай своей красивой головой, моя принцесса. Ивлин вряд ли для себя старается. А чей он у нас лучший друг?»
После таких Майкиных сообщений Янке совсем тоскливо становилось. Она давно запуталась, что чувствует к Рябинину и как в это чувство вписывается Глеб, но то, что где-то там, далеко, за несколько тысяч километров, кому-то была нужна её фотография… да, это согревало.
Глава 8
Потери
– Ой, Янычка, ты б знала, что творится!
– Что?
– У Тальки-то отец утоп! Вчера! Уволили его с фабрики, он целый месяц пил, а вчера так напился! Сколько выпил-то, ужас! Мой папка говорит, он сроду столько не пил… И в море полез! Ой, Янычкааа!
У Янки как-то сразу потяжелели ноги. Она уронила себя на стул, уставилась на Дашу.
– Когда?
– Вчера, говорю ж, вчера только. Янычка… я так плакала, так дядю Пашу жалко мнеее…
– А где Таль?
– Так дома, где ж? Мама у него ребёночка ждёт. Янычка, что теперь с ней будет?
Грянул звонок, выводя весь класс из оцепенения. Диана Васильевна зашла в класс бодрым, пружинистым шагом, как обычно, будто ничего не случилось.
– Даша? – удивилась она. – По какому поводу слёзы?
Но Даша говорить не могла. Уронив красное от слёз лицо в сомкнутые кольцом руки, она беззвучно плакала. Янка положила ладонь ей на спину.
– Яна? Что у вас тут?
– У Конопко отец утонул, – сказал Захар и ломано, неловко улыбнулся.
– Ах ты, Господи! – Диана Васильевна вскинула руку ко лбу, провела по волосам. Потом медленно пошла к двери.
– Я сейчас, – проговорила она уже на пороге. – Не шумите.
Глупая просьба. Все сидели молча. Даша всхлипывала:
– Мы же с ними совсем рядом… Мы же через забор живём… А дядя Паша с моим работал…
– И с моим, – вздохнул кто-то ещё.
– Они нам вообще родственники, – буркнула Милена.
– А его мама с моей училась…
«Чушь какая… – подумала Янка. – Они будто пытаются примазаться к несчастью Таля. Будто бы за то, что их родители знакомы, их всех тоже надо жалеть, будто они могут страдать так же, как Таль!».
Янка выскочила из класса. Где Таль? Она должна его увидеть! Её вдруг пришибла мысль: Таль ТОЖЕ потерял отца. Но его отец не предавал. Его просто нет. Рок, случайность, судьба. А её, Янкин, отец, который предал и бросил, он есть, он жив, с ним всё в порядке, он даже счастлив! Она вспомнила своё: «Чтоб ты сдох!» и судорожно вздохнула. Она ведь и правда часто думала, что лучше б он умер, тогда можно носить эту потерю с гордо поднятой головой, а не чувствовать себя униженной. А оказалось…
– Нет. Не лучше.
Совсем не лучше, Яночка Ярцева, если его просто нет.
Её тронули за плечо.
– Яна… пойдём в класс.
Они вошли вместе с Дианой Васильевной, и все сразу замолчали.
– Ребята, – сказала Диана Васильевна, – случилось непоправимое горе: у Виталика Конопко погиб папа. Вы знаете, что они и так жили небогато, а похороны такое дело… затратное. Мы с учителями решили, что надо собрать сколько-нибудь денег для Виталиной семьи. Поговорите с родителями, кто сколько сможет.
Она говорила, будто просила для себя. И Янке плохо было от всех этих слов, которые никак не помогут Талю.
Янка из школы пошла сразу на работу, и всеми углами и перекрёстками Посёлок кричал о Талькином отце.
– Вот горе-то, горе! Как же ж он так? Разве ж он пил?
– Запьёшь тут, коли работу потерял, а дома семеро по лавкам.
– Ой, горюшко-горе, детки-то все остались сиротками… Сколько у них старшему-то?
– Пятнадцать.
– Ой, горе, горе…
Чулы ж про Конопко?
– Ой, и нэ кажы! Це ж якый Конопко? Що биля горы жывэ?
– Та ни! Той симфэропольскый, а цэ наш…
– Ивана Захаровича брат?
– Та якый брат! Вин жэ дитдомовськый!
– Ох Пашуня, Пашуня! У меня ж Нинка с ним училась в техникуме, он ещё бегал за ней…
– Жалко мужика…
– Мужика! Ты Ниярку пожалей! Как она одна с ними будет? И ведь не поможет никто! Что за люди? Ведь родная дочь!
– Ну, может, теперь-то помирятся, простят…
– Ой, не знаю, не знаю…
Янка неслась сквозь все эти разговоры. Напролом. Она не хотела ничего слышать, ничего знать. Ей было страшно оттого, что сейчас надо будет убирать огромный зал и быть одной со всеми своими мыслями, думать, думать, думать… Мысли ведь не заткнёшь, не выключишь. Янка мыла полы и пела, чтобы заглушить их, но ничего не получалось: песня текла в одну сторону, мысли – в другую…
После работы Янка зашла к бабушке в бухгалтерию.
– Управилась? – спросила та.
– Да. Ты уже знаешь?
– Про Конопко? Да, Яночка, знаю. Тётя Валя с утра сказала. Горе-то какое…
В маленьком Посёлке, где все всем родственники, соседи, сваты или одноклассники, все всё знают.
– В школе деньги собирают. На похороны.
– Да, Яночка, конечно…
Бабушка тут же открыла рабочий сейф, отсчитала деньги, записала на бумажке. До зарплаты было ещё полторы недели, своих денег нет и у неё сейчас.
– Ты вот эти в школе сдай, а дедушка потом ещё к ним сходит… Он ведь с Пашиным отцом работал раньше.
Янка взяла деньги, убрала в карман. Голова была тяжёлая, гулкая.
– Ты к ним уже ходила?
– Что?
– Ну, вы же с Виталиком друзья… Я думала, ты сходишь, поддержишь его.
Янка молчала. Она не представляла, как это: пойти сейчас к Талю.
– А и правда, чего там под ногами путаться! Иди домой, Яночка. Отдохни… Там Тарас приехал.
Янка встала. Постояла у двери. Бабушка и её помощница, тётя Валя, смотрели жалобно, сочувственно.
– У него мама ребёнка ждёт.
– Да, я знаю. Знаю…
Домой не хотелось. Хотелось поговорить с мамой, но она приедет поздно вечером. Мама работала в магазине в Феодосии с утра до вечера каждый день, кроме вторника и четверга. Она давно превратилась в подобие той мамы, которая так смело привезла их сюда. Почти не разговаривала, совсем не смеялась. Она так уставала, что не выносила громких звуков. Даже Ростик это понимал и делал телевизор потише, когда мама приходила домой.
«У нас осталась только мама, – подумала Янка вдруг. – Надо её беречь…»
Никогда раньше Янка не думала про отца, как про что-то невозвратное, он не был для неё потерянным навсегда. Скорее это было похоже на его командировку или их затянувшиеся каникулы. Почему же именно сегодня, когда погиб отец Таля, она вдруг ощутила, что и её отца уже не вернуть? Раньше она только злилась на него за предательство, а сегодня – потеряла.
«Вы же с Виталиком друзья… Я думала, ты сходишь, поддержишь его», – пронеслось у неё в голове. Надо идти.
Она, конечно, знала, где живёт Таль. Сколько раз раньше, когда были не старше Ростика, они забегали между купаниями к ним, и тётя Нияра угощала их творожными шариками, курутами, самсой и особенными, какие только в Крыму Янка и пробовала, чебуреками. Давно Янка не была у Таля. Выросла и стала стесняться. Да он и не звал.
Янка шла и мяла в кармане деньги. В шкатулке у неё было раза в три больше, чем дала сейчас бабушка. Но Янка не хотела оттуда брать. Всё-таки это на поездку домой. Один раз возьмёшь, потом всё, пиши пропало, всё время будешь брать.
«Сказали же в школе у родителей взять», – оправдывала себя Янка, но почему-то всё равно не помогало. Было стыдно, что она не хочет брать свои отложенные деньги, будто она их украла. У Таля.
Вот их калитка. Во дворе полно народу, много женщин, все с красными глазами. Они входят в дом, выходят, садятся на скамейку во дворе, заходят опять. Они вытирают глаза кончиками платков. Угрюмые мужчины молча курят в углу двора, почти у самой калитки. Янка шла вдоль забора, смотрела через узкие планки, что там происходит, но всё это скользило мимо неё, как сама она скользила глазами по лицам, не замечая, что вон стоит её дед, а вон вышли из дома Дашины родители. Маленькая девочка, лет трёх, наверное, деловито одевает куклу на скамейке, девочка бросает взгляды на всех этих людей, будто сердится, что они пришли…
Только одно царапнуло Янку: она встрепенулась, когда из дома вышла тётя Нияра. Она была маленькая, вся какая-то высушенная, с длинной тёмной косой, которая хлестала её по спине. Серебряными нитями прошили косу седые волосы. Огромный живот она несла тяжело, поддерживая рукой, будто обнимала. Тётя Нияра всё вытирала сухие глаза, будто там стояли невидимые слёзы. За ней шёл Таль. Он был в чёрной футболке, в школьных брюках, мягкие, светлые волосы его были странно причёсаны, так непохоже на него, так дико, неправильно. Он подошёл к девочке с куклой, стал что-то говорить, а потом повязал ей на голову чёрный платок. Но девочка тут же сорвала его с головы и бросила в песок. Таль поднял его, отряхнул и снова завязал крепким таким узлом и сказал что-то сердито. Но как только Таль отвернулся, девочка опять сдёрнула платок и бросила далеко под скамейку.
Янку Таль не заметил. А она так и не решилась войти. Она не знала, что сказать. Правда, ну что говорить, когда такое случается? «Соболезную»? Нет в мире более дурацкого слова! И Янка знала, что никогда не сможет его из себя выдавить.
А дома весёлый Глеб собирал свой рюкзак.
– А я, Янка, уезжаю!
– Куда?
Конечно, что ещё могло произойти в такой чёрный день? Только вот это – он уезжает. Жизнь решила добить её сегодня.
– Твой замечательный дядька Тарас ведёт меня в горы! Будем с ним встречать Новый год! У них, оказывается, такая традиция, и меня милостиво пригласили!
– У кого «у них»?
– Ну, у этих… горных людей. У Тараса и его друзей. Ты была зимой в горах?
– Нет.
– И я не был! Наверное, это удивительно!
– Здорово, – без всякого выражения сказала Янка и стала подниматься к себе. Ей казалось, что к каждой ноге у неё привязано по гире.
– Эй! У тебя всё в порядке?
Нет. Ничего у неё не в порядке. Всё у неё плохо! Так, что хуже не бывает! Янка бросила сумку в угол, повалилась на кровать. Наверное, эта девочка, которая не хотела надевать чёрный платок, сестра Таля. Янка думала, у него одна сестра – Анюта, но, наверное, про эту она просто не знала. А ещё думала, что они с Талем друзья! Но если вспомнить, то получается, что последние два лета они виделись мельком, и Таль никогда не рассказывал о себе.
Два следующих дня были тоской и мукой. К деду приходили товарищи-приятели и вспоминали всех, кто когда-либо на их памяти утонул. На рыбалке ли, сдуру ли, по пьяни, в шторм и даже во время войны, о которой они знали по рассказам своих отцов и старших братьев. Янка не могла всё это слушать, но бабушка заставила её лепить вареники, и Янка стояла и лепила. Творог, который бабушка принесла от Сушко, был с укропом и какой-то пряной приправой, Янка шмякала ложкой белые кругляши теста и всё думала: откуда у Сушко свежий укроп в декабре? Наверное, они выращивают его на подоконниках в таких длинных и узких деревянных ящиках.
– А Васильку-то, Васильку помнишь? Он в каком годе-то? В восемьдесят шестом, что ль?
– Какой! В восемьдесят шестом мой малой в школу пошёл. Он загодя утоп…
– Как мальчонка его бился на похоронах, как кричал…
Вареники лепились ровные, один к одному.
– Янк, ты, дочка, порежь нам там…колбаски, сальца…
Янка покорно достала из холодильника сало и колбасу, порезала.
– И огурчиков открой, где там запасы у нас…
И огурчики. Бабушка, кажется, наконец сообразила. Зашла в кухню, оценила обстановочку и, погладив Янку по спине, широким, каким-то не свойственным ей движением, так, что всей спине разом стало тепло, сказала:
– Иди, Яночка, иди, я сама.
Янка опять упала на кровать. Кровать жалобно скрипнула. Руки были сухими от муки, но лень было вставать и мыть.
– Янка…
Тарас зашёл неслышно, присел на край кровати. От него пахло водкой.
– Вот, помянули Пашу.
– Ты с ним тоже учился?
– Нет, он меня старше. Ты что… он у нас в школе вожатым был.
– Ясно. – Янка не вставала, даже лица не оторвала от подушки. Слова получались глухими. Ей не хотелось жалеть никого из этих, сопричастных. Ей было жалко только Таля и его сестёр.
– Янка, – Тарас погладил её по плечу, потом тряхнул слегка. – Янка, мы на Новый год идём в горы. Хочешь с нами?
Янка целую минуту осмысляла услышанное. Потом села.
– Что?
– Мы на Новый год идём в горы, – улыбчиво повторил Тарас. – Хочешь с нами?
И Янка поняла, что только в этом её спасение. Что она не может здесь, что она задыхается, что она тоже умрёт, если не уедет куда-нибудь, ну хоть куда-нибудь!
– Меня ни за что не отпустят.
– Я с ними поговорю. Хочешь?
– Да. Хочу.
Глава 9
Горные люди
Это было ужасно. Единственное, что Янка запомнила о дороге до Хапхала – это снег и ветер, ветер и холод, ветер и спины впереди идущих, которым было совсем не холодно и не тяжело. Ветер. Ветер. Режущие лицо снежинки. Они залепляли глаза, били, кусались, хотя Тарас дал ей специальную шапочку-балаклаву. Она закрывала всё лицо, кроме глаз. Ветер сбивал с ног, хотя на ногах были тяжёлые треккинговые ботинки, которые Тарас позаимствовал у какой-то знакомой, тоже из «этих». «Этим» всё было нипочём. Они не сбивались с тропы, у них не перехватывало дыхание, они шутили на привалах, рюкзаки у них ничего не весили, носы и пальцы не мёрзли. Янка их почти ненавидела. Друг за другом, след в след, отставать нельзя, даже если нет сил. Ну нет же сил! А Ростик ещё ныл, тоже просился с ними. Да если бы она знала, что будет так, она бы ни за какие коврижки не пошла!
Читать бесплатно другие книги:
