Когда мы остаемся одни Михеева Тамара
Таль дёрнул плечом:
– Да вот ещё!
Они замолчали. Таля жгло внутри. Будто пожар из заказника переместился ему в живот.
– Я пойду, Таль. Я маме сегодня на работе помочь обещала, а то народу много очень.
Таль проводил её до выхода, а потом подошёл к регистрационному окну.
– В какой палате лежит Тарас Коркун?
– А ты родственник? К нему только родственников пускают.
– Я племянник.
– Второй этаж, семнадцатая палата. Бахилы есть? Халат надень!
К Тарасу он не попал. Оказалось, что в это время у него перевязка. Таль постоял у закрытой палаты, уткнувшись лбом в побеленную стену. Ну и что он скажет Тарасу? «Прости, я не думал, что так получится»? А что ты вообще думал? Чем ты думал? Эти мысли вертелись в голове по дороге на автостанцию и потом, в пустом автобусе, и пока тащился по Посёлку. Домой он не пошёл. Вышел к морю, к Янкиному камню. Сейчас весь пляж был усыпан курортниками, но тут, у подножья горы, народу было поменьше.
– Пахлава, пахлава, сочная, медовая пахлава!
– Копчёные мидии, рапаны! Райаны, копчёные мидии!
– Черешня, клубника, мороженое…
Звуки, запахи, оголённые тела окружали Таля со всех сторон, будто сгущая воздух. Где-то здесь ходит с самсой мама, Пашуня болтается у неё на животе в «кенгуру». «Кенгуру» подарила тётя Азиза, она приезжала вчера с мужем и двумя дочерьми. А они и не знали, что у них есть тётя и сестры. Чтобы сделать самсу, мама встаёт в шесть утра. Анютка тоже. Анютка помогает маме, а потом берёт свои раскрашенные камешки и идёт на набережную – продавать. Камешки берут охотно, Анютка жуть как возгордилась! Таль забрался на Янкин валун, стал смотреть в море.
– Все из-за тебя! – прошептал он. – Если бы ты не напился, не полез бы в море, ничего бы этого не было!
Он выхватил из кармана сердоликовый браслет и с размаху закинул его в воду. Далеко. Никому не достать.
Ветер срывал его слёзы, будто вытирал их тяжёлым, жёстким кулаком.
Глава 10
Анютины камешки
Таль выложил перед мамой и Анютой деньги. Злости уже не было. Гордости – тоже. Он чувствовал только страшную усталость. У него так было однажды – когда прыгнул с черешни и сломал обе руки. Его долго-долго везли в Симферополь, и боль была изматывающей, нудной. И он очень устал. Даже когда обезболивающее вкололи и уже ничего не чувствовалось, только усталость осталась. Такая… неподъёмная усталость. Будто никогда не сможешь стряхнуть её, отдохнуть, вернуться к себе прежнему. Мама быстро пересчитала деньги. Испуганно посмотрела на Таля:
– Сыночек… так много…
– Нормально. Я же целый месяц работал. Там тяжело. Поэтому и платят хорошо. Анютке вон сапоги нужны.
Анютка фыркнула. Она смотрела на Таля пристально, недоверчиво. «А если знает? Да ну, откуда?».
– Как твой супер-пупер бизнес? – спросил он с издёвкой. Хотел с издёвкой. Не очень получилось. Таль ощущал себя старым-старым. И мама и Анюта сразу это почувствовали. Отец называл их «чуткие мои девочки». Талю вдруг очень захотелось спрятаться. «Я никогда им его не заменю».
– Зачем мне сапоги, мам? Давай лучше Талю новые джинсы купим и телефон.
– Не нужен мне телефон, – поморщился Таль. Она не понимала. Никто не понимал. Ему надо увидеть Янку. – В общем, делайте, что хотите. Я пойду… я спать пойду.
Пока мама хлопотала над Талем, насколько он ей позволил, Анюта прибрала деньги и на столе во дворе разложила собранные с утра камешки. Камешки она собирала в Лягушке – так называли бухту, про которую никто из отдыхающих, наверное, и не знал. Она была маленькая, с такой узкой полоской пляжа, что пройти, не замочив ног, невозможно. Зато белых плоских камешков тут видимо-невидимо. И ракушек. Анюта открыла краски. Зелёная уже заканчивалась. И синяя. Теперь можно будет купить новые. Анюта нахмурилась. Не нравились ей эти Талевы деньги. Какие-то они… тревожные. Анюта не могла отделаться от странного чувства. Красная капля сорвалась с кисточки и капнула на камешек. А ведь она хотела нарисовать море.
– Ню-у-у-та! – будто ветер по траве шорохом, ползком, ужом – голос от забора.
Анюта вздохнула. Опять пришёл. Вот чего ему, а? Анюта вытерла руки полотенцем, вышла за калитку. Ванечка сидел на земле, перебирал траву вдоль дороги, будто волосы.
– Нюта, – расплылся в улыбке. Анюта села рядом. Уткнулась ему в плечо. Опять хотелось плакать.
– Сколько тебе лет, Вань? – спросила она вдруг.
– Нюта.
– Нюта, Нюта.
Он был большой. Выше Таля. И толстый. Он увидел её на набережной, когда она продавала камешки. Подошёл и стал перебирать. Молча. Анюта даже испугалась. Но тут же подбежала к нему женщина, из курортников, из тех, у кого достаток даже на лице написан, в малиновой широкополой шляпе, и заговорила, замолотила языком, будто этими словами старалась успокоить Анюту и весь мир.
– Ванечка, детка, вот ты где! Что же ты бросил маму! Нельзя от мамы убегать, мама волнуется! Ванюша, зайчонок, пойдём, не надо, брось эти игрушки… Ты, девочка, не бойся, он безобидный у нас, просто болеет. Какие красивые рисунки! Это ты рисовала? Какая молодец! Видишь, Ванечка, какая девочка молодец, как хорошо рисует! Пойдём, солнышко, мама купит тебе краски…
– Купит, – огромный Ваня с лицом пятилетнего ткнул в Анютины камешки.
– Купит, купит, купит Ванечке краски…
– Купит.
Он не собирался с ней идти без Анютиных камешков.
– О, Боже мой, малыш…
– Купит!
– Купит, купит! Тебя как зовут, девочка?
– Анюта.
А голос почему-то тихий, не её голос.
– Почём твои… творения? Выбирай, Ванечка, тебе Анюта нарисовала…
– Нюта. Купит.
– Анюта нарисовала, а мы купим, да. Выбирай.
Большой мягкой ладонью Ванечка смёл все камешки со стола в подставленную мамой сумку.
– Зачем тебе столько? Хорошо, хорошо! Сколько их было?
– Я… – Анюта смотрела, как Ванечка достал из сумки горсть и перебирает их, разглядывает. – Я не знаю… берите так. Бесплатно.
Ванечкина мама посмотрела на неё с презрением.
– Дорогая моя, мы не нищие. Сколько их было?
– Четырнадцать.
Ванина мама считала быстро. Она выложила на столик деньги и, взяв сына под руку, потащила его с набережной. Анюта смотрела им вслед.
А наутро они снова пришли.
– Нюта.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, девочка. Что я могу поделать, ему нравятся твои камешки.
Они опять купили все. И приходили каждый день. Анюта узнала, что они из Новосибирска, что им посоветовали жить здесь летом, потому что здешний климат и купание в море полезны для Ванечки. И что папа у них много работает, потому что Ванечке нужны дорогие лекарства. И что он целыми днями играет с Анютиными камешками, как сумасшедший, ни о чём больше слышать не хочет. Перебирает, строит пирамидки, разглядывает. Анюта рисовала каждый день. Раньше она рисовала только местные пейзажики, их охотнее брали, но теперь, для Ванечки, на камешках вырастали цветы и деревья, гуляли львы и жирафы, стояли замки и танцевали дети. Как-то случайно Ванечка узнал, где она живёт, и теперь при первом удобном случае сбегал от мамы. Анюта не знала, сколько ему лет на самом деле. Не знала, сколько лет в его голове. Не знала, почему он такой. Но когда у забора слышалось «Ню-у-у-ута», она брала разрисованные камешки и выходила. И вела Ванечку к его маме. И выслушивала жалобы, что как же они повезут все эти булыжники домой, он ведь ни за что не согласится их оставить.
– Я сегодня ничего не нарисовала, – сказала Анюта и протянула Ванечке камешек, на который капнула красная краска. Она ещё не застыла, скатилась дорожкой до края. Ванечка взял его и вдруг положил за щёку.
– Пойдём, – сказала Анюта, – я тебя провожу. А завтра нарисую тебе дельфина. И лошадь. Хочешь лошадь?
– Нюта.
– Да, Нюта нарисует.
Анюта оглянулась на дом. Окна были пусты. Таль спит, мама, наверное, кормит Пашуню, Маруся возится в песочнице. Никто не знает об Анютиной тайне. О её удачном бизнесе.
Часть 3
Глава 1
Безумная вечеринка
Июль звенел, парил, пел, крошился длинными днями и чёрными, звёздными ночами, такими бессонными, такими ждущими – чего, кого? Если бы Янка знала! Она томилась от скуки, томилась от дел, вдруг возникающих среди летнего безделья. Курортники, заполнившие скворечник и весь бабушкин двор, и интересовали, и раздражали. Приехала из Москвы Светка, почему-то на месяц раньше, и Янка была ей так рада! Они бродили вместе у моря, Янка рассказывала про Глеба и Таля, Светка про своего одноклассника Мишу, с которым не разрешали встречаться родители. Дни текли, расползались, однообразные, пустые и наполненные одновременно, и хотелось сбежать.
В середине июля у Даши был день рождения. Светка дала Янке свою модную тунику, они купили один подарок на двоих. Янка чувствовала себя виноватой перед Дашей. Потому что с того дня, как Светка приехала, Янка Даше ни разу не позвонила. Даже странно, что та позвала их на день рождения. Хотя, это ведь Даша. Даша, которая не умеет обижаться, которая смотрит преданно, которая хорошо воспитана и ласково встречает их со Светкой, приглашает к столу. Янка вдруг вспомнила, как Даша говорила ей о брате или сестре, о том, что нет кровно родного человека. «Наверное, она тоже чувствует себя одинокой», – подумала Янка и крепко обняла Дашу, вручая подарок.
– Какие люди!
– Девочки, прошу!
– Светик, ты чудо просто!
Все уже в сборе были. Шрамко развалился на диване, обнимая одной рукой Мирославу Ясько, другой – Васелину. Захар с Таней, Данил Иванов, Катя, Женя, Таль. Янка тут же оценила обстановку: Ярослав без Оксаны и клеит близняшек, это хорошо, значит, в хорошем настроении, значит, доставать не будет. Таль хмур, ну, как обычно, вообще непонятно, на что там Даша надавила, на какие болевые точки, что он согласился прийти. Данил Иванов напрягает, что-то излишне весёлый и всё время переглядывается с Ярославом… Неспроста. Ладно, прорвёмся.
Тётя Ганна, снимая на ходу фартук, сказала жизнерадостно:
– Ну, веселитесь, ребятки, много не пейте…
– Ну что вы, тётя Ганна!
– …и к курортникам чтобы ни ногой!
– Мама, ну иди уже, я всё знаю! – Даша подтолкнула её к двери.
Пили сухое вино, которое принесли в пластиковых бутылках Шрамко с Данидом.
– Контрабанда! – подмигнул Янке Шрамко. Она сделала вид, что не заметила.
Гремела музыка, и гремели их голоса, перекрикивая музыку. Шрамко пригласил Янку на первый же медляк, и – что делать? – она пошла.
– Как жизнь?
– Идёт помаленьку.
– Всё лето тебя не видел.
– Что ли, соскучился?
– А то! Особенно по рукам твоим нежным.
Янка оттолкнула его и уселась на диван.
– Придурок! – процедила она сквозь зубы.
– Да? А по-моему, красавчик! – улыбнулась Светка. – Я его совсем не помню маленьким почему-то…
Янка не ответила. Таль цедил вино и смотрел на неё пылающим взглядом ревнивца. Вот балда! Теперь ещё обидится, что она согласилась со Шрамко танцевать…
Что было потом, Янка помнила плохо. Пили, вроде, вино, а голова плыла, как от водки. Помнит, что стояла на балконе со Шрамко, он обнимал её одной рукой, другой показывал звёзды, а она только об одном и думала: не дать ему себя поцеловать, только не позволить ему… Помнит, что Данил целовался с Мирославой, помнит, что Захар поругался с Таней, и плыло сквозь туман в голове лицо Таля, а потом вдруг:
– Да мы с Яриком в вино спирта подмешали, вот вас и развезло. А чё? Хороший спирт, батя целое ведро с работы притащил…
Пощечина. Крик. Шрамко пытался оправдываться, что шутка же, шутка, что за истерика-то? Подумаешь! Янка пришла в такую ярость, что Талю пришлось её держать за руки, чтобы она не бросилась на этих шутников. Данил и Шрамко психанули и ушли.
– Я взрослый человек и сама могу выбирать, что мне пить! – кричала им вслед Светка. – Может, у меня аллергия на спирт!
Мирослава плакала почему-то, а Захар и Таня уже целовались в углу. Вдруг Даша сказала, что все, все, все они испортили ей день рождения, развернулась к Янке и что-то кричала, кричала, кричала… Янка то уходила куда-то, будто под тёмную, вязкую воду, то всплывала вновь. Она не понимала, о чём говорит ей Даша и что предъявляет, она чувствовала, что рядом стоит Таль, что он сильно пьян, а Даша кричит и кричит на неё. Кричит, бросая ей в лицо какие-то безумные обвинения:
– Да что ты знаешь-то? Ты у Конопко зависаешь, добренькая такая, посмотрите, как я их спасаю! А у самой брат… Да ты хоть помнишь его в лицо-то?! Ты же его не замечаешь, он для тебя никто, вещь, тряпка!
Даша кричала надсадно, голос уже хрипел. Янка не понимала, чего она взбесилась-то. Что она пропустила, уйдя в пьяное забытьё, что сказала, из-за чего весь этот крик?
– Даша…
– Что «Даша», что? У тебя такой брат! Он такой добрый, отзывчивый, он читать любит, а над ним в школе издеваются, его же бьют, бьют, бьют! За то, что не как все! Ему зуб выбили, а у вас никто и не заметил, что он без зуба! Уже целый месяц! Он вас ненавидит! И я тебя ненавижу!
Она разрыдалась, закрыла лицо ладонями и выбежала из комнаты.
Все смотрели на Янку. Музыка играла. Какая-то красивая. Пьяный Таль вдруг сказал:
– А я Янку люблю! Давно! Что вы все тут понимаете!
– О, началось, – застонала Васелина, бухнулась на диван, руки на груди скрестила.
Таль взял Янку за руку и потащил к выходу. Она пыталась вырваться, но хватка у него была железная.
Ночной воздух навалился на Янку всем телом, обхватил, встряхнул. Она ощутила, как полыхнула голова, как дёрнулась вслед за Талем рука. Куда он тащит её? К морю. Конечно, к морю. Куда ещё можно идти здесь? Море, море, море услышит, море поддержит, даст силы для разговора и промолчит, если надо. На берегу моря не будешь говорить о пустяках, только о самом важном. И врать в лицо морю гораздо сложнее, и юлить. Море, море…
– Вот! – заорал Таль, перекрикивая и прибой, и музыку ночных баров. – Это всё оно! Всё из-за него! Ненавижу это море!
– Нет, нет, что ты, Таль, ну при чём здесь… Это судьба, это хоть где могло случиться, мог под машину попасть, от рака умереть. Что ты, Таль…
Таль, выкрикнув своё обвинение, отпустил Янку и упал на колени в песок. Голова у Янки стала ясной ещё по дороге, но Таль был очень пьян, и Янка видела, что это просто истерика, пьяная истерика. Надо выслушать, утешить и забыть. Она бы убила этих придурков Шрамко с Ивановым, которые так по-идиотски шутят!
– Я не могу-у-у-у! Я не могу так! Я Тараса твоего…
– При чём тут Тарас?
– При том! – закричал Таль. – При том! Это я его поджёг! Я! Он мне такие деньги обещал, а сам обманул, он мне… А я тебе браслет купил! И выбросил! Потому что Тарас!
Янка выпустила Талеву ладонь. Она ничего не поняла. Но смутное, глухое, безнадёжное чувство начало подниматься в ней.
– А тебя я люблю! – кричал и кричал Таль, выплёвывая признания, будто камни. – И как мне теперь жить? Если я твоего дядьку чуть не сжёг! Я тоже хочу утонуть!
И тут Янка всё поняла. Всё встало на свои места: Таль, Тарас, Глеб и Рябинин, её сердце, которое так долго металось. Вдруг всё стало безразлично, кроме этого несчастного Таля, которого она, оказывается, почему-то любит, хотя он смешной и нелепый, хотя по всем приметам она ну никак не могла в него влюбиться. Это же просто глупо, но вот он тут, он рядом, он не владеет собой, кричит, что лучше бы ему умереть от своей любви и вины, а она понимает, знает, что она тоже тогда умрёт, в ту же минуту, потому что Таль – единственный человек на земле, без которого она жить не может.
Янка усадила Таля на песок и села рядом. Понимание своего чувства к Талю так ошарашило её, что внутри стало как-то пусто. И она не знала, что сказать. И что сделать. Они просто сидели рядом, и поза Таля вдруг напомнила ей его отца, когда она видела его в последний раз, на берегу. Он был такой же пьяный и такой же несчастный. Янке стало не по себе. Она положила руку Талю на спину.
– Таль, что ты говорил сейчас? Про Тараса.
– Это я его поджёг. Мне заплатили.
– Ты?
– Там не должно было его быть! Я не знал!
– Не должно было быть? А заповедник? А все эти деревья?
– Янка, я не знал, я не подумал, мне плохо, прости…
Янка смотрела на море, и ей хотелось плакать. Из-за Таля чуть не погиб Тарас! А она вообразила, что любит его? Да, пошёл он!
– Ты куда? – кричал ей вслед Таль.
– Я тебя ненавижу!
– Янка! Ну, пожалуйста! Не надо… вот так…
Янка встала как вкопанная. То же самое. Да. Та же самая фраза, и интонация та же. Так же сказал ей Талькин отец, когда она кричала. Да что же это такое?! Она вернулась. Опять села рядом. Что ей делать с ним? Со всем этим? А Таль вдруг заговорил очень трезвым, очень спокойным голосом:
– Я знаю, что ты меня никогда не полюбишь. Ну, подумаешь – поцеловала. Я же знаю, что ты это назло. Глебу этому распрекрасному назло. Плевать. Мне всё равно. Я тебя люблю. Я тебя люблю сильно. И когда я вижу тебя и когда нет. Ты будто в моей голове всегда. Вот тут, – он постучал пальцем по виску, – будто живёшь тут, и я не могу тебя выбросить. Даша говорит, что я больной. Угу, я больной. Болезнь называется Янка. Я вот если вижу, что Шрамко к тебе подкатывает, я готов его голыми руками убить. Потому что я же вижу, что он тебе не нравится. Что он тебя достаёт. А если этот урод с фотиком, то я буду терпеть, потому что ты в него влюбилась. Вот так. А потом этот пожар. Я же знаю, что всё, навсегда дорога закрыта. Ты же принципиальная, ты гордая, я для тебя преступник. И деньги эти дурацкие… Лучше бы я с Анютой камешки рисовал.
– Пойдем, я тебя провожу, – сказала Янка. Таль послушно поднялся. Его шатало. Он облокотился на Янку. Смотрел на неё и бессмысленно улыбался. Всё-таки пьяный. А говорил так, будто… Всю дорогу они молчали. Янка чувствовала тяжесть Талевого тела и тяжесть его вины. Уже у калитки Таль вдруг прижал Янку к себе и поцеловал в макушку, будто прощаясь навсегда. И опять ей стало страшно.
– Мне надо поговорить с ним! – сказал он очень тихо. – Мне надо. Поговорить.
– Нет! – крикнула Янка, вывернулась и побежала вниз по дороге. Поговорить с Тарасом! Да ни за что!
Янка присела на краешек дивана. Ростик не любил спать у стенки, и мама уступила ему место с краю, но обнимала одной рукой, будто боялась даже во сне, что он упадёт. Братишка спал, приоткрыв рот. Янка осторожно оттянула ему губу. И правда нет зуба. Как же она не заметила? А мама? Ведь мама с ним каждый день спит на одном диване! «Мама сейчас такая… дёрганная, так устаёт, она ничего не замечает…» Никто не заметил. Кроме Даши. Где они успели подружиться? Янка погладила Ростика по голове. Вспомнила, как она впервые осталась с ним одна. Ему тогда месяца четыре было, может быть, пять. Мама с папой ушли на какой-то концерт, а она сидела рядом с его кроваткой, смотрела, как он спит, и боялась отойти. Будто, если отойдёт хоть на минуту, с ним что-нибудь случится. Так и уснула, прислонившись к прутьям кроватки. На щеке отпечатались красные полоски. Родители ещё смеялись, когда пришли…
Янка поцеловала брата в щёку. Она была ещё по-детски упругой, гладкой. Янка вспомнила, что хотела свозить Ростика в Феодосию, а так и не собралась. Ростик вздохнул во сне. Мама повернулась на другой бок. Янка ощутила лёгкий запах духов. Тех самых, что подарил ей на Новый год папа. Она постояла ещё в дверях и тихонько вышла.
Глава 2
Майкины новости
Тараса выписали за неделю до Дашиного дня рождения. На руках, шее и левой щеке у него распластались красно-бурые пятна – шрамы от ожогов. Ему дали отпуск, какую-то компенсацию, и, заскочив домой на пару дней, он с Юлей уехал на Тарханкут к другу. Бабушка вздыхала и украдкой вытирала слёзы. Дед её успокаивал, говорил, что всё устроится, и хорошо, что жив остался. Бабушка замахивалась на него полотенцем, будто отгоняя страшные слова.
Тарас на Тарханкуте, значит, решать Ростикины проблемы придётся самой.
Янка решила заняться этим прямо с утра. А то потом опять закружится-завертится и забудет про брата. Правда, когда она проснулась, Ростика уже и след простыл, и Янка пошла кружить по Посёлку – искать. Кружила и думала, что Даша права, конечно, права во всём. Потому что семья – это семья. Только не надо было на неё кричать. И вообще не похоже было, что так уж Ростик страдает. Может, Даша вообще всё придумала? Ещё не известно, кто ту драку начал, где ему зуб выбили.
Она нашла брата в заброшенном саду санатория. Он и ещё трое мальчишек старше него сидели на поломанных качелях и курили. Янка почувствовала, как что-то яростное, горячее пережало ей горло и залило щёки. Она в два прыжка подскочила к брату и выбила сигарету у него из рук.
– Ты что?! – закричала она. Друзей-курильщиков как ветром сдуло. Остались на площадке только она и испуганный Ростик. И вдруг Янка вспомнила, как однажды с ней уже было такое. Когда она пришла от Конопко, а Ростик кочевряжился, не хотел есть суп. Тогда её также накрыло. Она смотрела на брата, брата, которому девять лет и который курит!
– Ты что, Рость? Ты с ума сошёл?
А Ростик сидел, сгорбившись, прикрыв голову руками, будто ожидая удара, и Янке стало так больно, так страшно, будто это её застукали с сигаретой, а ей только девять лет. Она осторожно села рядом.
– Давно куришь? – спросила она очень спокойно.
– Я только попробовал… – прошептал Ростик. – Второй раз только.
– Что это за пацаны были?
– Из седьмого «А».
– Ого! Не взрослые ли друзья у тебя?
Ростик опустил голову в колени. Зашмыгал носом. Янка думала, что опять разозлится. Её всегда бесило, если Ростик начинал реветь, выбивая прощения или снисхождение.
– Зато они меня защищают, – прошептал Ростик.
– Защищают? От кого?
– От кого надо.
– Ростик… расскажи мне. Потому что эти твои друзья защищают от кого-то, конечно, а ещё учат тебя курить, а может, чего и похуже, а? Признавайся.
– Нет, только курить, – сказал он так быстро, что Янка сразу поняла: врёт.
– Пиво пили?
Молчит.
– Водку?
– Нет, только пиво. Толян у бати стащил.
– Ясно.
Они сидели рядом, и Янке было так паршиво, как уже давно не было.
– Ты можешь мне всё рассказать? Я никому не скажу.
– А маме?
– И маме.
Ростик повздыхал. Поёрзал. Потом сказал:
– Да они уже отстали. Им Толян сказал, что если ещё раз… Они меня москалём дразнят. И говорят, что от меня воняет. А сами в водный пистолет писают и стреляют потом на перемене.
– Что-о-о?!
– Да, правда… У нас в классе все знают.
«Так, спокойно, – сказала себе Янка, чувствуя, что её опять накрывает. – Главное, не напугай ребёнка. Главное, узнать, что это за сволочи».
– И я рассказал Ольге Петровне. Ну, про пистолет. Противно ведь, когда тебя мочой. А они меня потом каждый день караулили и били.
– И зуб выбили?
– Ага… А Толян говорит, что не вырастет. А Даша… – тут Ростик запнулся и испуганно посмотрел на Янку.
– Даша говорит, что вырастет?
– Нет, но что можно вставить искусственный.
– Можно, конечно. А что потом?
– Потом я с Толяном подружился. Он сначала деньги у меня забрал, которые мама на обеды дала, а потом сказал, что я нормальный пацан и что если я буду молчать, он от них защищать будет.
– А как же ты обедал в школе? Где деньги взял?
– Ну, не обедал, подумаешь, – Ростик чуть-чуть отвернулся, будто не хотел смотреть Янке в глаза.
– Рость, а кто эти… которые с пистолетом? Они ведь из вашего класса?
– Да… да ты их не знаешь… Ромчик Ильм и Вадик Сомин.
С Ромчиком Янка разобралась быстро. Позвонила Захару, сказала, что хочет поговорить с ним и его братом Ромой. И поговорила. Быстро и чётко. Скрывать она ничего не стала. Всё рассказала: и про пистолет, и про зуб, и про то, что они в суд подадут, если ещё кто хоть пальцем…
– Ян, да ты чего, какой суд, – испугался Захар. – Я сам с ним разберусь. По струнке ходить будет.
– И друга своего, Вадика, предупреди, – добавила Янка Ромчику. – И запомни: я теперь с вас глаз не спущу.
Толяна она нашла на пристани. Отсюда уходили экскурсионные катера. Толян и два его дружка околачивались рядом с кассой. Коленки у Янки слегка дрожали. Толян – это не третьеклассник Рома, у Толяна наверняка есть такие дружки, что Янка может сильно нарваться. Она подошла и нависла над щуплым, невзрачным Толяном. У него глаза сразу забегали, и будто даже коленки согнулись.
– Значит так, Толик. Спасибо, что защитил тогда моего брата, но больше чтобы я рядом с ним тебя и твоих дружков не видела, понял? Считай, что тебе за услугу заплатили теми деньгами, что ты отнял у него как-то. Всё понял?
– А чё я-то?
– А если ты чего не понял, то в следующий раз с тобой будет разговаривать Таль Конопко. Знаешь такого?
И Толян сразу скис. А Янка усмехнулась. Ничего Талю она, конечно, не расскажет, но всё-таки хорошо, что он есть.
– Вижу, что знаешь. Молодец. Умный мальчик.
Янка шла и была очень горда собой, хоть коленки до сих пор противно подрагивали. Надо сказать Ростику, чтобы больше никого не боялся.
Янке на работе дали месячный отпуск. Она сначала хотела отказаться, всё равно делать нечего, но потом от Майки пришло письмо.
«Яныч, здорово! Как жизнь молодая? Держись крепче, а то упадёшь – мы едем в Крым! Помнишь, я тебе писала про нашу физручку новую? Так вот, она самых ярых спортсменов в поход ведёт, в горы. Ну и я напросилась! Родоки мне даже рюкзак купили! Представь! Я Аннушке (ну, физручке нашей) про тебя рассказала, она говорит: «Конечно, пусть присоединяется»! Представь! Супер? Мы послезавтра уже выезжаем! Я тебе не писала, потому что Инета не было, Дейзи провод перегрызла опять, гадская собака. Будем в Симферополе 23 июля в 11.00. Аннушка говорит, чтобы ты ждала нас у камеры хранения. Знаешь, где это?».
Новость была – закачаешься! Если гора не идёт к Магомеду… или как уж там? Да без разницы! Главное, Майка приезжает! Лучшие спортсмены, говорите? Значит, и Рябинин, и Ивлин. И Варя. Янка хмыкнула недобро и пошла отпрашиваться.
Мама смотрела на неё в какой-то странной задумчивости. Будто ушла глубоко в свои мысли и не хочет выныривать. Янка терпеливо ждала. Потом протянула:
– Ма-ам!
– А? А, да… Думаешь, стоит идти?
– Мам! Ну ты что! Ну я же их год не видела! Туда ты меня отпускать не хочешь, вот, пожалуйста, мои друзья сюда приехали, и ты опять недовольна!
– Да нет, я не об этом, – мама нахмурилась, отвела взгляд. Янка наконец сообразила, что её что-то гнетёт, о чём-то она упорно думает.
– Что-то случилось, что ли?
– Да нет, что могло случиться? А где ты всё возьмёшь? Ну, там рюкзак, палатку, спальник?
– Мне Тарас даст. Завтра ему позвоню, чтобы привёз. А палатка мне не нужна, что я, не найду, с кем поспать?
– Яна!
– Ой, мама, какая ты испорченная! – Это они уже шутили, уже играли. Но всё равно Янка почувствовала, что что-то с мамой не так, что-то она от неё скрывает, какая-то мысль не даёт ей покоя. Так уже было. Год назад. Когда мама не знала, как сказать им про развод. Ну а сейчас-то что? Может, у неё кто-то появился? Ну и пусть, Янка не будет против, она уже взрослая, она понимает. Или тут другое?
Читать бесплатно другие книги:
