Когда мы остаемся одни Михеева Тамара
– Сейчас, сейчас, миленький, вот тут пока сядьте, а то Яночка не предупредила. Мы сейчас мигом вам комнату освободим…
– Мать! – хмуро одёрнул её Таль. Его злило, что перед этим фотографом все так юлят. Кивком головы он отозвал Янку в сторону.
– Чего это вы его прогнали?
Янка повела плечом.
– Ну?
– Подумали, что он ко мне клеится.
– А он?
– Что?
– Клеился?
– Ты, Таль, дурак?
Но Таль был совсем не дурак. Он видел, как этот хлыщ московский на его зеленоглазую Янку смотрит. Будто одежду снимает.
– Правильно, что выгнали, – сказал Таль. – А тут я за ним присмотрю.
– Ты лучше за собой присмотри, – фыркнула Янка.
И Таль, конечно, сразу скис. А Янка его презрительным взглядом смерила и к москвичу своему ненаглядному вернулась. Рядом с ним села, ногами болтает, вся такая сияющая. Если бы у них были деньги, Таль бы живо этого москаля паршивого выставил. Он бы так на него заорал, что Янка бы мигом забыла, как своих хахалей к ним селить. Но мама радуется – деньги будут!
Янка попрощалась со всеми, получив охапку взглядов в награду: хмурый от Таля, благодарный от тёти Нияры и Анюты, преданный от Маруси. И тот, который так много значит, но которому и названия-то нет, – от Глеба. Шла по набережной и улыбалась. Теперь Таль ни за что не догадается, что она к ним жильца спровадила, только чтобы дать им подработать. Смешной Таль! Ревнует… Да нужна она Глебу! «Нужна, нужна!» – бился в сердце комок взглядов, слов, улыбок, его краткого прикосновения, которое Янка до сих пор чувствует, будто навсегда там теперь отметина – вот тут, тут, в ямочке между ключицами, где живёт теперь её дыхание и сердце.
Глава 6
Разные поцелуи
Тарас стоял на горе, смотрел в сторону моря. За спиной начинался Верхний Перевал, его заповедник. Можжевеловая роща, сосны, потом буковый лес. Тарас знал его, как знал родной дом. Всё-таки пять лет лесничим. И пять лет он не может привыкнуть к виду, что распахивается с этой горы. Каждый раз что-то тоненько рвётся в груди. Надо будет ещё раз привести сюда племянников. Тарас вспомнил, как Янка замирала в буковом лесу в Хапхале, и усмехнулся. И тут же крикнул вниз, на тропу:
– Глеб! Ты как?
– Нормально! – пропыхтел с тропы Глеб. И Тарас улыбнулся снова. Смешной этот Глеб. Ну зачем лезть в горы, если не любишь их?
– Искусство требует жертв, – будто услышав Тарасовы мысли, проговорил сбивчиво Глеб, поднимаясь наконец-то на гору. Он упёрся руками в колени, тяжело дышал и сплёвывал. Тарас хмуро ждал. Хотя надо было бы сказать, чтоб не плевался.
– Ну, вот твоё искусство, любуйся, – сказал Тарас.
Внизу парило море. Уснувшими исполинскими животными уходили к нему горы. Вились тут и там тропки и дороги. Замерли отдохнувшие за зиму виноградники. Тарас отошёл к огромному древнему можжевельнику, похлопал его по стволу, как коня по холке. Глеб устало достал фотоаппарат и штатив, начал настраиваться, будто примериваясь, прицениваясь, как на рынке. Тарас впервые смотрел на него неприязненно. Недавно он услышал, как Глеб ругается со своей мамой по телефону, и многое про него понял. Понял, что он маленький, избалованный мальчик, который никак не устроится в этой жизни, шляется без дела на мамины деньги и строит из себя великого фотографа. Смешно.
Янка вот ещё влюбилась. Дурёха. «Зато ты больно умный, – опять внутренне нахохлился, нахмурился Тарас. – Любишь ведь Юльку и всё тянешь. Будто она должна ждать тебя вечно». Но жениться на Юльке – это значит уйти из заповедника или мотаться всё время к ней в Феодосию, жить на два дома. Не хочется ему так. И оставить это место не может. А она? Что ей, трудно сюда перебраться? «Так ты бы спросил», – усмехнулся сам себе Тарас и устало тряхнул головой, решил не думать об этом. Вон Татьяна – выскочила замуж, такая любовь была, а что теперь? Что Янка, что Ростик, что сама она – будто отравленные на всю жизнь.
– Просто потрясающее место! – закричал с обрыва Глеб. – Такой простор! Ого, а ты-то какой живописный! – он направил объектив на Тараса. – Вы с этим можжевельником чем-то даже похожи.
– Возрастом?
– А что? Ему сколько?
– Лет двести, наверное…
– Ну нет, не возрастом, но он такой же, понимаешь, весь одинокий, гордый и независимый, стоит особняком, но творит пейзаж…
«Всё, понесло», – подумал Тарас и отключился от Глебовой трескотни, стал смотреть на море.
Учебный год подходил к концу. Янка взялась за учёбу. Всё-таки не хотелось съезжать ниже плинтуса. За украинский диктант и алгебру она не очень переживала, справится даже с украинским, спишет у Даши в крайнем случае, а вот украинскую историю устно… Можно, конечно, шпоры в телефон забить, но она всё время путается. История здесь совсем не такая, с другими акцентами. И надо было постоянно читать дополнительно. Покупать книги ездили в Феодосию, и каждый раз Янка заходила к маме на работу, хотя её магазин терпеть не могла.
Это был тёмный, тесный павильончик, там всегда пахло лежалым арахисом и чем-то ещё, противно-сладким. «Как можно целый день тут сидеть? – недоумевала Янка каждый раз, будто у мамы был выбор. – С восьми до восьми! Я бы рехнулась! Ещё эта толстуха!» Толстуху звали тётя Ира, она была маминой сменщицей, но любила приходить в магазин и во время маминой смены, так, поболтать. Толстая тётка с кудрявыми рыжими волосами, обветренным лицом, хриплым голосом. Она всё время приставала к Янке с идиотскими вопросами: есть у неё мальчик? Целовалась она? А сколько раз? Взасос или просто? А может, она совсем большая уже, а? И противно подмигивала при этом. А потом хохотала, когда Янка отшучивалась, дерзила или «включала мороз» как тут говорили, то есть игнорировала полностью. Тётя Ира всё равно хохотала.
– Как ты с ней работаешь? – пытала она маму и удивлялась ещё больше, когда та с деланным равнодушием говорила:
– Да нормальная женщина, обычная… Ты как-то предвзято к людям относишься.
Янка и представить не могла, что эта рыжая толстуха стала её маме утешительницей, советчицей и единственной здесь подругой. Рыжая Ира была замужем два раза и имела третьего сожителя. Услышав незамысловатую Татьянину историю, она проявила чисто женскую солидарность, утешила её и рассказала ворох разных подобных историй, закончившихся так или иначе. Татьяна слушала их с отчаяньем смертельно больного.
– А вообще, дура ты, – сказала ей как-то Ира. – За любовь надо бороться.
– Как бороться, Ир, если другая?
– Ну и что? Не стенка – подвинется. Ты в себя не веришь, вот в чём дело. А был бы у меня такой мужик, как ты про него рассказываешь, я бы за него голову отгрызла.
Татьяна только вздыхала. Бороться за любовь… Даже звучит странно. Любовь ведь не квадратные метры, не должность, не золотая медаль. Янке легко было соврать, что больше не любит, любит, конечно, но вот бороться… Не умеет она, не знает, как. Зато Ира знала. Она разработала целый план и вливала его в Татьяну большими порциями.
– Чего это ты по телефону-то с ним не разговариваешь? Очень даже зря! У него за шестнадцать лет на твой голос уже инстинкт выработался, как у собачки Павлова. И дети общие. Вот про детей и говори и не скрывай, что денег не хватает, пусть помогает. Мужики, они, знаешь, все бизнесмены, им трудно отказаться от того проекта, в который они много денег вбухали.
– Ну, я же вот ответила на Новый год… Всё-таки он такие подарки сделал…
– Вот-вот! И почаще пусть делает! И ты почаще с ним разговаривай, чтобы общие интересы оставались. И вообще, не понимаю я тебя: сорвалась, уехала, квартиру бросила… Хоть бы уж продали тогда, что ли. На эти деньги здесь нормальную квартиру можно купить, хоть от родителей бы не зависела.
Мысль о брошенной квартире мучила Татьяну больше всего. Всё настойчивее мучила. Будто четырёхкомнатная квартира, купленная и обставленная с такой любовью, когда всё в её жизни было ещё хорошо, звала её через тысячи километров. А Ира гнула свою линию чётко: и про квартиру, и про красавицу Янку, и про Ростика…
– А Ростик, сама говоришь, от рук отбился. Конечно, без отца-то… Вообще, Танька, тебе бы мужика найти…
Нет, Татьяна даже думать об этом не хотела. Она чувствовала себя старой и изломанной. Но Ирины слова, как монотонные капли, падали на макушку, и голова болела от мыслей. И когда Андрей позвонил в следующий раз, она взяла трубку и нашла в себе силы поговорить с ним спокойно и даже весело.
Янка, Таль и Даша занимались вместе у Даши, у неё была отдельная комната и безлимитный Интернет. Даша проявила просто чудеса красноречия: заставила учиться Таля.
– Ты сейчас экзамены не сдашь, даже в техникум поступить не сможешь, и что делать тогда будешь? Так и болтаться всю жизнь?
– Тебе-то чего моя жизнь? Ты что, за меня замуж собралась? – хмыкнул однажды Таль в ответ на её нотацию.
– Дурак! – огрела его учебником по голове Даша, а сама покраснела до слёз. И Янке почему-то так тоскливо стало. Конечно, собралась, давно пора было понять… «Тебе-то что? – удивилась сама себе Янка. – Это же Таль!».
Это был Таль. И Янка не могла сформулировать, что ей до него. Она только стала замечать, что когда приходит к Конопко, то больше расстраивается, если не застаёт дома Таля, а не Глеба. С Глебом они вообще теперь почти не виделись. Спрашивать про него у Таля или Анюты не хотелось. Как-то спросила у тёти Нияры, та не сказала ничего нового:
– Да хороший жилец, тихий, всё ездит куда-то, всё с фотоаппаратом своим.
У Янки, вроде, и тюкнуло привычно сердце, но как-то уж слишком быстро отпустило.
А однажды они прозанимались у Даши до темноты, и Таль пошёл Янку провожать. Они шли по набережной и молчали. Как-то не хотелось говорить. А когда проходили мимо «Чайханы», которая уже открылась к лету, Янка увидела, что оттуда выходит Глеб с какой-то девушкой. Что он её обнимает и целует на ходу. Она смеётся и отталкивает его, но не всерьёз. Это сразу видно. Когда не всерьёз. И они. Спустились. По лестнице. На пляж. Они там. Сядут. На песок. И будут целоваться. И всё потом тоже будет. Потому что девушка взрослая. И красивая. И Янка узнала её. Это была Леся из Тарасовой компании с Нового года. Урочище Хапхал. Уррррррочище. Хапхал.
– Пойдём? – осторожно тронул её за локоть Таль.
Они пошли. Лицо горело. Таль посмотрел на неё и сказал:
– Янка, ну хочешь, я его завтра выгоню? Пусть перебирается жить к этой своей…
– Она не «эта». Это Леся. Мы вместе были в походе.
Таль не ответил. Янка усмехнулась:
– Зачем выгонять хорошего постояльца? Да и за что? За то, что он с девушками целуется?
Янка развернулась к Талю. Они были одного роста – глаза в глаза. У него они стали испуганные, застывшие. А потом она быстро поцеловала его в губы. И пошла рядом как ни в чём не бывало. Сердце медленно и гулко билось где-то в коленках. Было хорошо. Море шумело. И ветер. Таль взял её за руку. Но так ничего и не сказал. Около калитки он потянулся к ней за поцелуем, но она увернулась и ушла.
Янка выложила свои фотографии «Вконтакте». Везде подписала: «Фотограф Глеб Арсеньев». Будто попрощалась. И потом дня три наслаждалась комментариями. «Лапуся», «красотулечка», «красота! обожаю тебя!», «Заинька моя, ты просто красотка! люблю тебя!», «клёёёвая!», «ужасно все скучаем, скорее приезжай!»… Конечно, это всё девчонки писали: Майка, Лерка, Юльчик… Герка Ивлин оставлял короткие: «Вау!». Под одной из походно-новогодних написал: «Как ты повзрослела». Янка ждала, что Рябинин тоже что-то напишет, но он молчал. Ну и ладно!
Город раздувался на глазах. Открывались кафе и лотки с сувенирами, на улицах выстроились палатки с клубникой и черешней. В магазинах стали собираться очереди. Вспухли от людей пляжи и набережные. А Глеб уехал. Он даже не попрощался, просто съехал от Конопко – и всё. Янка пришла к ним в гости, а его уже не было. И Янка ничего не почувствовала. Совсем.
Глава 7
Выгодное предложение
Мужик, к которому Таль нанимался в сборщики, не понравился ему сразу. Скользкий какой-то весь, с ухмылочкой. Ну да разве у Таля был выбор?
– Плачу я не сильно много. Сам понимаешь, времена трудные. Хотя… от тебя будет зависеть. Трава ведь тоже разная бывает, – сказал он особенным голосом.
– Нет, – твёрдо ответил Таль, сразу сообразив, о чём он. Парни предупреждали об этом.
– Чего ты, пацан, а? – недобро прищурился хозяин. – Я говорю, что трава траве рознь: одно дело лаванду с совхозных полей тырить, другое дело – дикий лимонник собирать, правильно?
Таль кивнул. Отлегло.
– Просто можно ведь и серьёзное дело сделать. Ты поработай в горах, а там видно будет. Чего не в школе-то? Или уже каникулы?
– Отец утонул. Семью кормить надо, – хмуро сказал Таль.
– Вот оно как, – вздохнул мужик, и взгляд его стал особенный, но совсем не сочувствующий. Таль почувствовал себя рабом на невольничьем рынке, будто его оглядывали с прицелом, будто хотели понять, сколько он стоит. Не продешевили ли?
Маме про горы он сказал в последний момент. Она, конечно, стала ругаться, кричать на него, заревел Пашуня.
– Хватит, мам, чего ты?
– А ты чего? Вот ты чего? Куда тебя несёт? Что, мы бы здесь не заработали? Да уже скоро народ повалит, и Анютка уже сколько разрисовала камней-то! Приедут отдыхающие, вместе продавать будете…
– Ага, проживёшь на камешки! – Таль в эту затею не верил.
Да и как они себе это представляют? Он, самый старший, и к тому же парень, будет дома сидеть, в школу ходить, когда даже Анютка работает? Интересно, что бы отец по этому поводу сказал? Нет уж, он всё решил.
– А школа? А экзамены?
– Сдам и поеду
Перед самым отъездом в горы Таль зашёл за Янкой на работу. Теперь она не могла отвертеться, покраснела, как будто он её в воровстве уличил.
– Давай помогу, – Таль деловито перехватил у неё ведро со шваброй, понёс в туалет выливать.
– Откуда ты узнал?
– От верблюда.
Они сложили тряпки, ведро, швабру в клетушку, сдали ключ на вахте и пошли по Посёлку, очень близко. Таль мог взять её за руку, но боялся.
– Маму с Пашуней вчера в больницу отвезли.
– Что? – развернулась к нему Янка, глаза – как два озера, подёрнутых ряской.
– Да простыл он чего-то. Кашляет сильно, два дня температуру сбить не могли. «Скорую» вызвали, а они отвезли. Но, говорят, ничего страшного, просто так спокойнее.
– Почему ты мне сразу не сказал?
– Вот говорю, – улыбнулся Таль. – Ночью увезли.
– А про температуру?
– Ну, а что бы ты сделала? У тебя своих дел выше крыши…
Янке стало обидно. Значит, Пашуня не её дело? Она ему – и игрушки, и ползунки-распашонки, и тёте Нияре витамины… Но Таль взял Янку за локоть, развернул к себе, сказал серьёзно:
– Янка… девчонки там одни остаются. Я-то уезжаю завтра рано утром. Присмотри за ними, ладно? Мне больше не на кого их оставить.
Янка молча кивнула.
– У них всё есть, ты не думай, мы пенсию недавно получили, я продукты закупил, так что без этого давай… Просто… Ну, маленькие они ещё, мало ли, вдруг забоятся ночью одни…
– Конечно, Таль, я отпрошусь у мамы и могу даже ночевать с ними, да?
– Спасибо, – сказал Таль так серьёзно и проникновенно, что Янка закусила губу, чтобы сдержать подбирающиеся к глазам слёзы.
Домой они шли по самой богатой улице Посёлка, где друг за другом стояли роскошные виллы, напоминающие поместья XIX века, с садами, чугунными воротами, за которыми можно было разглядеть фонтаны и беседки. Ленивые охранники скучали у таких ворот, и Таль с Янкой старались проходить побыстрее. Но около одной виллы Таль остановился. Правда, не у самых ворот, а подальше. Провёл раскрытой ладонью по забору, заглянул в сад.
– Знаешь, – сказал он, сжимая кулаки вокруг прутьев узорчатой решетки, – я понимаю, как произошла революция.
Янка в удивлении посмотрела на него.
– Когда я смотрю на эти особняки и думаю о том, что вот сейчас приду домой, а там Анютка и Маруся и надо чем-то их покормить… я бы тоже взял в руки оружие.
– Не знала, что ты коммунист, – насмешливо сказала Янка.
– Да причём здесь коммунист?! – тут же вспылил Таль. – Я просто говорю, что ПОНИМАЮ, как это произошло.
В горах Талю было хорошо. Воздуха много. Тишины. Все звуки яйлы вплетались в эту тишину: ветер, стрекот кузнечиков, шелест травы, вскрики птиц… Работы было много. Они собирали траву на яйлах и воровали лаванду на совхозных полях. Воровать было весело. Так раньше они арбузы с бахчи катали с ребятами. Янка тоже с ними однажды ходила. Таль о Янке думал всё время. О маме с Пашуней и девочках он тоже думал, но это было другое.
С Янкой он мысленно вёл бесконечные разговоры. Вспоминал, как они ходили на Чёртов камень собирать мидии три лета назад, как она разодрала себе руки с непривычки и как потом они варили мидии в помятой железной кружке, которая была припрятана Талем у заветного камня. Много чего вспоминал Таль. И не замечал работы, хоть спину к вечеру ломило, ноги гудели, опухали пальцы. За водой приходилось ходить к далёкому роднику, варили по очереди, и не всегда получалось съедобно. В их бригаде он был самым младшим, но никто его не жалел, никаких поблажек не делали. Талю это даже нравилось. Все матерились, и Таль матерился, все курили, и Таль начал. Только самогонку пить отказывался. Он понимал, что если бы отец не был пьян в ту ночь, он бы выплыл. Таль не знал никого, кто лучше отца плавал. Да если бы он не был пьяным, он бы и на берегу один не оказался.
И Хозяин недобро усмехался, если видел, как Таль упрямо отказывается пить. Все его так и называли – Хозяин. Будто не было имени у человека. Он появлялся раз в неделю на своём джипе, забирал сборы и исчезал там, внизу, где была жизнь. А тут – только тишина.
Однажды Хозяин приехал не один, привёз молодого парня, интеллигентного на вид, похожего чем-то на Янкиного дядьку, и тоже в форме егеря. Они о чём-то говорили у машины, Таль увидел, что Хозяин мотнул головой в его сторону. Потом и правда подозвал его.
– Дело есть, – сказал он весомо. – Серьёзное. На большие деньги.
Таль весь напрягся. Он много чего от мужиков наслышался.
– Если сделаешь, до конца лета будешь безбедно жить.
– Чего делать-то?
Они осмотрели его в две пары глаз, будто оценивая, можно ли доверять.
– Ты ведь болтать не будешь, парень, да?
– Не из болтливых.
– Да это я понял уже, – усмехнулся Хозяин. – Ну так ты ведь понимаешь, что мы тебя завсегда найти сможем. И семья у тебя большая.
«Будто в дурацком кино каком-то», – чуть не сплюнул с досады Таль.
– Можжевеловую рощу у Верхнего Перевала знаешь?
– Заказник, что ли?
– Да.
– Ну, знаю.
– Вот и отлично!
Дело было нехитрое. Пробраться в темноте к роще да поджечь подлесок. Жара стоит уже второй месяц, вспыхнет от одной спички. Таль не спрашивал, зачем. Может, можжевельник нужен сувениры резать, хотя, вроде, весь рынок давно на поделки перешёл. Может, для заготовки древесного угля, тоже ведь спрос есть. Может, из-за земли. Захотел какой-нибудь богач виллу построить в этом месте, а нельзя, заказник! Нет заказника – нет запрета, строй не хочу. Таль сразу вспомнил их с Янкой разговор про революцию и как она его коммунистом назвала. А сейчас вот он, наоборот, получается, за тех, кто на виллах. Видела бы Янка! Ну и что? И ничего бы не сказала, если бы услышала, сколько ему заплатят. До конца лета безбедно! Да они год на эти деньги жить смогут! Анютке новые сапоги на зиму купят. Маме – пальто. Таль ехал на последнем рейсовом автобусе и мечтал. У него ведь теперь даже телефона нет, он уже сто лет не слышал своих. Как они там и что? Вот завтра заплатят, и сразу себе телефон купит. Самый дешёвенький, ему ведь только звонить. А Янке он купит… Да что он может ей купить? У неё всё есть. Она сама их подкармливает, будто он дурак и не видит!
Настроение у Таля совсем испортилось. «А вот теперь посмотрим! Я ей так и скажу: не смей нас кормить, я сам заработал! И куплю ей… браслет из сердолика, например. Тот самый». Тогда у него не было денег, а теперь вот будут! У него, у Таля, будут деньги! И первым делом он Янку в Коктебель повезёт. И к тому лотку подведёт. И скажет так, небрежно: выбирай…
Таль добрался до заказника, когда совсем уже стемнело. Пробраться в него для пацана – дело плёвое. К тому же Хозяин точно сказал, в каком месте поджигать. Деревья стояли здесь – великаны. Таль не очень в них разбирался. Ну знал, что вот это сосна, а вот это – высокий можжевельник. «Высокий», потому что выглядит, как дерево, а не стелется по земле, как на яйлах. Так, ладно, всё, лучше не думать. Ну сгорят они сейчас, да. Это же просто деревья, вырастут новые. Ещё и денег заказнику выделят на восстановление. Наоборот, польза. Потому что всё в природе должно обновляться. А этим деревьям уже лет сто, наверное, а то и триста. «Триста лет оно росло, а тут пришёл такой я… и всё, нету». Таль чиркнул спичкой.
Убежал он сразу. Вниз по тропе, надеясь в темноте только на удачу, и правда чудо, что не навернулся. За спиной вырастала стена пожара.
Глава 8
Два деда
Янка, подхватив тазик с пелёнками, вышла во двор, чтобы их развесить, когда в жестяную дощечку, прибитую к калитке, постучал какой-то незнакомый дед. Он был смуглый, сморщенный и показался Янке смутно знакомым. И тётя Нияра, которая шла за Янкой следом и несла Пашуню на руках, ахнула и залепетала что-то по-татарски. Незнакомый дед отворил калитку и вошёл.
– Здравствуй, дочка, – сказал он, и Янка чуть не выронила тазик.
Тётя Нияра опустила глаза, сказала тихо:
– Здравствуйте, папа.
– Узнал про твою беду.
Тётя Нияра молчала. Дед посмотрел на Янку, потом подошёл к скамеечке, присел на неё, вздохнул. Тётя Нияра продолжала стоять посреди двора, как изваяние, не обращая внимания на Пашуню, который теребил её серёжку в ухе. Из летней кухни выбежала с пустым ведром Анюта, а за ней Маруська.
– Маам, я за во… – и она умолкла, затормозив около матери, а Маруська врезалась в неё.
«Немая сцена», – усмехнулась Янка и стала развешивать бельё. Она встряхивала его, и только эти хлопки и были слышны.
– Эти, вижу, твои, – кивнул дед на девочек, а потом показал на Янку. – А это кто ж? Ни на тебя, ни на Павла не похожая.
– Это Яночка, Талева подружка, – тётя Нияра сбилась, сказала почти шёпотом, – невеста.
Янка закашлялась, но перехватила отчаянный взгляд Анюты и решила молчать.
– Молода для невесты-то…
Опять повисло молчание. Потом дед сказал:
– Ну, что же вы, внученьки? Идите, обнимите дедушку.
Анюта с Маруськой робко подошли. Дед поцеловал каждую в макушку. Тётя Нияра передала Анюте Пашуню, и та поднесла его деду.
– Хороший, – только и сказал дед. Потом он посмотрел на тётю Нияру, которая всё ещё не смела поднять глаза, и сказал: – Ты крепко обидела меня, дочка. Но я тебя прощаю.
«Прощаю! – чуть не закричала Янка. – Столько лет! Ни разу не помог, не приехал, даже внуков не посмотрел! Даже не знал, как они жили! А теперь – «прощаю»?». Но тётя Нияра совсем по-детски всхлипнула и бросилась к отцу. Она упала перед ним, обхватила руками его колени и плакала долго и безутешно.
– Ну, наконец-то, – буркнула Анюта, знаком показала Янке: «пойдём», и они ушли в дом.
– Что «наконец-то»? – накинулась Янка на Анюту. – Прощает! А где он…
– Да нет, – отмахнулась Анюта. – Наконец-то мама заплакала. Она ведь, как папа… – и замолчала, потому что Маруська стояла рядом и не сводила с Анюты преданных глаз. – Она ни слезинки не проронила. Мне даже врач сказал, что это очень плохо, может сердце не выдержать.
Их окликнули со двора. Дед открыл машину и заставил Янку с Анютой таскать мешки с крупой, мукой, сахаром и картошкой во двор. Ещё он привёз трёх куриц и петуха, чему тётя Нияра больше всего обрадовалась. Она поручила Пашуню деду, а сама поставила чайник, собрала на стол, а слёзы всё лились у неё по щекам, но Янка теперь понимала, что это просто горе выходит из неё так, что это – к лучшему. Дед рассказывал ей, как и что у них в Симферополе, кто на ком женился, кто у кого родился, мешая русские слова с татарскими. Янке эти имена ни о чём не говорили, но было понятно, что родни у тёти Нияры много.
– Ты, дочка, смотри, я тебя неволить не буду, а всё же лучше вам к нам перебраться.
Анюта вздрогнула и чуть не разбила блюдце.
«Только не это! – сказали Янке её глаза. – Я не поеду ни за что!». Но тётя Нияра ответила всё так же робко:
– Спасибо, папа. Но я должна посоветоваться с Талем. Он у нас теперь в семье старший, как скажет, так и будет.
Янка увидела, что Анюта с облегчением выдохнула. В брате она была уверена.
– Это правильно, дочка. Он мужчина, ему и решать. Но знай, что тебе всегда там рады.
«Ага, после стольких лет!» – вспыхнула Янка. Но она понимала, что лучше молчать и, как тётя Нияра, не поднимать на сурового деда глаз.
Была пятница, и, возвращаясь от Конопко домой, Янка заранее тосковала, что дед опять сидит и пьёт. И дома напряжённая тишина, только бабушка привычно ругает деда, но шёпотом, чтобы не слышали постояльцы, занимающие весь первый этаж скворечника. А дед всё бормочет свои истории, которые никто не слушает. Иногда Янке становилось жалко деда, особенно когда по его вечно загорелой морщинистой щеке начинала медленно скатываться слеза. Мутная, она повисала на подбородке и долго держалась там, прежде чем упасть на клеёнку стола. Янке казалось, что ни бабушка, ни мама никогда особенно деда не любили, по крайней мере редко к нему прислушивались, и его желания уж точно были последним, с чем считались в доме.
Вот по отцу тёти Нияры чувствовалось, что он в своей семье самый-самый. Самый главный, самый значимый, без его разрешения там, наверное, никто шагу не делает. Тётя Нияра вон сделала, и что? Янка вспомнила вдруг, как видела отца Таля последний раз на берегу, когда она сбежала от глупых разговоров, а он сидел, пьяный, и стал её учить жить. Наверное, он всю жизнь чувствовал себя виноватым. Или наоборот? Гордился тем, что ради него тётя Нияра порвала со своей семьёй?
Янка толкнула калитку. Полной грудью вдохнула, вобрала в себя тягучий запах роз, что росли вдоль дорожки. Успокоилась. Что ей дед? Ну, пьёт на кухне, что ж теперь? Попробуй работать на коньячном заводе и не пить. Все пьют. Кто от работы, кто от того, что её нет. Это были не её слова, не её мысли, это бабушка так говорила, когда, поругавшись с пьяным дедом, шепталась с мамой. В этом мире всё какое-то неизменное, постоянное, ничего не происходит, будто замерло, всё повторяется изо дня в день, и каждую пятницу она слышит всё те же слова.
– Мать, ты вот что, успокойся. Ничего толком ещё неизвестно и непонятно, и вообще, надо съездить, узнать всё, а потом слёзы лить.
Янка чуть не споткнулась. Это был голос деда. И слова были такие твёрдые, деловые, непохожие на пятницу. Да вообще на него непохожие! Чтобы он так бабушке говорил? Но только он зовёт бабушку «мать». И Янка поняла, сердцем почувствовала: что-то случилось. Что-то плохое. Она бросилась к дому, и навстречу ей вышла Юля. Та самая, которой нравится Тарас!
– Привет, Ян, – глаза у Юли заплаканные.
– Что случилось?
Юля беспомощно посмотрела на деда, который сегодня был, как ни странно, трезв. Он обнимал одной рукой всхлипывающую бабушку, и Янке жутко было на это смотреть: на слабую бабушку, на сильного деда.
– Я пойду, ладно? – сказала Юля. – Я зайду ещё.
Она кивнула Янке и ушла. А дед сказал тяжело:
– У Тараса в заказнике пожар случился. Тушил он. Говорят, что спас… Мы с матерью в больницу сейчас поедем. Говорят, сильно он… Ты, Яночка, Ростика дождись, покорми, ну, чего там надо ещё сделать…
– Я с вами!
– Нет. Жди Ростика.
Он так сказал это, что Янка даже не подумала возразить. Как это говорится? «Сказал, как отрезал». Почему ей нельзя?! Что Ростик, маленький? Он всё равно до вечера шляться с друзьями будет! Тарас ведь ей не чужой, да Тарас для неё… Но она только кивнула и проводила деда с бабушкой до калитки.
Пожар. Пожар в заказнике. Янка была там, года три назад. До сих пор в глазах у неё стояли огромные скрюченные можжевельники. Тарас тогда ещё говорил, что им много-много лет, что они и Голицына, наверное, помнят. Почему сейчас она о деревьях думает, а не о Тарасе? Да ну, ерунда, он поправится, он же в больнице, не в морге. И если успел потушить, значит, и сам не сильно пострадал. Она поедет к нему прямо завтра. Отвезёт ему его любимую белую черешню, она уже отходит, как раз последнюю соберёт…
Глава 9
Сердоликовый браслет
– Янка!
– Таль! Ты вернулся?
– А… ты чего здесь? – он видел, как Янка засветилась от радости, увидев его, но тут же понял, что она только что плакала, глаза красные, нос распух… Уж как выглядят зарёванные девчонки, он знал. Янка и не стала отпираться, тут же захлюпала:
– У меня Тарас… Он в больнице лежит, а я… Я к нему приехала, думала, смогу, но он такой…
Таль ничего не понял. Отработанным движением он взял Янку за локоть, отвёл в сторонку, чтобы на них не оглядывались, и заглянул в лицо:
– Что случилось?
– Тарас! Мой дядя! Он же лесничим работает в заказнике на Верхнем Перевале…
И кто-то поджёг его рошу, он тушил и теперь весь в ожогах, всё лицо и руки, и… Он такой страшный там, весь в волдырях… А у него, может, невеста, и бабушка плачет, говорит, что теперь он точно никогда не женится. Ой, да при чём тут это! Я этих гадов ненавижу!
Таль выпустил её локоть. Янка уткнулась лицом в его плечо. Вот как всё обернулось. Думал, денег подзаработать. Думал, ну сгорит немного леса, вырастет новый. Никого же нет в лесу, ведь ночь.
– А ты чего?
– Я? – Таль будто вернулся из той ночи сюда, в сегодня, вынырнул, как из холодной воды. – Да вот, мама просила сходить к врачу, который Пашуню лечил… передать ему тут.
Пакет, висевший на руке, качнулся. Вчера… вчера Хозяин деньги привёз. За то, что поджёг. За то, что Янкин дядька в больнице сейчас. За то, что, вместо деревьев будут там виллы стоять за высокими заборами. За то, что плачет Янка.
Разговор с Хозяином трудный был. Таля до сих пор от него мутило. Они встретились в Феодосии, на набережной, где толпа туристов орала и гомонила, крутились аттракционы, горели огни лотков, затмевая огни порта.
– Плохо сработал, – сказал Хозяин. – Не получилось ничего.
– Да вы что? Горело же, я видел! – возмутился Таль.
– Тихо ты! – прикрикнул Хозяин. – Горело-то горело, только не выгорело, егерь там рядом оказался. Ответственный чересчур. Да не в свою смену. Так что все твои труды прахом… да и мои тоже.
– Я-то тут при чём?!
– Ты… вот что. Вот тебе деньги. И запомни – ты меня не знаешь, в заказнике никогда не был, сидел в горах, траву собирал, – Хозяин цепко взял его за плечо. – И запомни хорошенько: поджигатель у нас ты. Сдашь меня – сам сядешь. Уже не маленький, жалеть не будут. А тебе семью кормить, так вроде? И чтобы я тебя больше не видел. В горах тоже. Понял?
– Понял.
– Вали.
И сам тут же растворился в толпе. Денег оказалось в два раза меньше, чем он обещал.
И за сборы зарплату зажилил, урод. Таль выругался. Он понимал, разбираться бесполезно. Самому бы живым остаться. Хорошо, если все про него забудут. Одна была радость: тут же, в Феодосии, он увидел сердоликовый браслет из гладких, крупных бусин. Точно такой же, какой Янке тогда понравился. Таль купил его и, пока ехал домой, всё крутил в руке. Он представлял, как подарит его Янке, как она ахнет, возьмёт его, примерит, взлохматит Талю волосы, как она одна делает. Может, даже опять поцелует… И хорошо, что лес не сгорел, так им и надо!
Заплаканная Янка подняла на Таля глаза.
– Ты совсем вернулся или на время?
– Совсем.
– К вам дедушка приезжал. Ну, тёти Нияры отец.
– Знаю.
– Он вас в Симферополь жить зовёт.