Сосны. Город в Нигде Крауч Блейк

– Да.

– И многих других…

– Я сомневался, что помимо тщательно отобранной команды, получившей щедрую компенсацию, найду вдоволь добровольцев для участия в предприятии такого рода.

– Так что вы принялись похищать людей, наведавшихся в Заплутавшие Сосны.

– Некоторые прибыли в город, и я захватил их там. Других я специально разыскивал.

– И сколько же?

– В течение пятидесяти лет были набраны шестьсот пятьдесят рекрутов.

– Вы психопат.

Пилчер поразмыслил над этим обвинением; хладнокровный, прозорливый взгляд его темных глаз стал задумчивым. Только сейчас, впервые взглянув ему в лицо по-настоящему, Итан вдруг понял, что бритая голова и чистая кожа скрывают возраст Пилчера. Должно быть, этому человеку чуть за шестьдесят. Может, больше. До сего момента Итан считал его предельно аккуратную, сдержанную манеру речи уловкой, трюком психиатра, но теперь увидел ее в истинном свете – как явное свидетельство грандиозного интеллекта. Он вдруг постиг, что сидит здесь под сенью дубов с обладателем острейшего ума из тех, с кем он когда-либо встречался. В этом было нечто и волнующее, и устрашающее в одно и то же время.

Наконец Пилчер проронил:

– Я воспринимаю себя несколько иначе.

– Нет? Как же тогда?

– Скорее… как спасителя нашего вида.

– Вы отнимали людей у их родных.

– Вы все еще не ухватили, не так ли?

– Ухватил что?

– Что такое Заплутавшие Сосны. Итан… это последний город на земле. Живая капсула времени, хранящая наш образ жизни. Американскую Мечту. Жители, команда, я, вы… мы все – это всё, что осталось от вида homo sapiens.

– И откуда же вам это известно?

– За годы я выслал ряд разведывательных команд. Те, кому удалось вернуться, сообщили о самых враждебных условиях, какие только можно вообразить. Без защиты и инфраструктуры места наподобие Заплутавших Сосен выжить не мог никто. С момента, когда моя команда вышла из анабиоза четырнадцать лет назад, мы непрерывно передаем по радио сигнал бедствия на всех известных аварийных частотах. Я даже принял решение транслировать координаты Сосен на тот призрачный случай, если где-то там есть люди. Никто у нас на пороге так и не показался. Никто не вышел на связь. Я сказал, что это Бойсе, но это не так. Нет никакого Бойсе, никакого Айдахо, никакой Америки. Названия больше ровным счетом ничего не означают.

– И чем же все это закончится?

– Мы ведь этого никогда не узнаем, не так ли? Я погрузился в сон вскоре после вас, так что у меня по-прежнему в запасе двадцать пять лет жизни в Заплутавших Соснах после приостановки жизнедеятельности. А после две тысячи тридцать второго года все мы спали в этих горах. Но если пускаться в догадки… По моим оценкам, к две тысячи трехсотому году мы стали бы свидетелями множащихся крупных аномалий. А поскольку разнообразие – сырье эволюции, к две тысячи пятисотому году мы классифицировали бы совершенно другие виды. Каждое поколение подбиралось все ближе и ближе к тому, что могло бы процветать в токсичном мире. Чему-то все менее и менее человечному.

Можете вообразить социальные и экономические последствия. Вся цивилизация была построена для гибнущего человечества. Я бы сказал, что не обошлось без геноцидов. Может, конец пришел после сорока лет ужаса. Может, потребовалось тысячелетие. Может, полномасштабная ядерная война стерла с лица земли миллиарды человек за считаные месяцы. Я уверен, что многие считали это концом света. Но этого нам никогда не узнать. Нам известно лишь, что есть вокруг теперь.

– И что же?

– Аберрации. Мы зовем их аберами. Эти существа с прозрачной кожей, едва не погубившие вас в ущелье. С самого момента выхода из анабиоза я совершил лишь три вылазки на вертолете, включая сегодняшнюю. Это весьма рискованно. Дальше Сиэтла нам забраться не удалось. Вернее, того места, где был Сиэтл. Нам пришлось брать горючее с собой. Едва дотянули обратно. Экстраполируя на базе того, что я видел, на одном лишь этом материке должны быть сотни миллионов этих существ. Разумеется, они хищники, и если их популяция настолько здорова, насколько мне представляется – значит, должны быть процветающие популяции оленей или иных жвачных животных. Возможно даже, что какие-то потомки бизонов снова странствуют по равнинам бесчисленными стадами.

Поскольку мы не можем покинуть долину для проведения исследований, мы располагаем лишь небольшой выборкой, на основе которой и можем оценить, какие виды пережили последние две тысячи лет в целости и сохранности. На птицах перемены вроде бы не сказались. И на некоторых насекомых. Но, с другой стороны, чувствуется, что чего-то недостает. К примеру, отсутствуют сверчки. Нет светлячков. И за четырнадцать лет я не видел ни единой пчелы.

– А что за твари эти аберы?

– Проще всего считать их мутантами или аберрациями, но название, которое мы им дали, на самом деле искажает истину. Природа ничего не воспринимает через призму добра и зла. Она вознаграждает продуктивность. В этом прекрасная простота эволюции. Она подлаживает замыслы под окружающую среду. Захламляя свой мир, мы подтолкнули собственное преображение в виды, пришедшие на смену homo sapiens, путем естественного отбора адаптировавшиеся и пережившие гибель человеческой цивилизации. Выстройте наши последовательности ДНК бок о бок, и отличия обнаружатся лишь в семи миллионах букв – это около половины процента.

– Боже!

– С точки зрения логистики аберы создают массу проблем. Они куда более разумны, чем крупные приматы, и экспоненциально более агрессивны. За годы мы изловили горстку особей. Изучали их. Пытались наладить общение, но все попытки провалились. По скорости и силе они сравнимы со средним неандертальцем. Смертельно опасны уже особи весом в шестьдесят фунтов, а некоторые достигают двухсот. Вам повезло, что вы остались в живых.

– Так вот почему вы построили заборы вокруг Заплутавших Сосен.

– Мысль, что ты более не находишься на вершине пищевой цепочки, действует отрезвляюще. Время от времени какому-нибудь аберу удается прорваться внутрь, но подступы к городу охраняют датчики движения, а вся долина днем и ночью находится под наблюдением снайперов.

– Так почему же вы тогда просто не…

– Не сняли вас? – улыбнулся Дженкинс. – Сначала я хотел, чтобы так и сделали. Когда вы добрались до ущелья, мы знали, что в окрестностях шныряет шайка аберов. Вы были безоружны. К чему тратить боеприпасы?

– Но жители… они ни о чем этом не знают?

– Нет.

– И что же они думают?

– Они приходят в себя здесь после автокатастрофы, в точности как и вы, – разумеется, снова травмированные в надлежащих местах. В ходе нашей программы интеграции они приходят к пониманию, что исход отсюда невозможен. Кроме того, мы ввели правила и последствия, чтобы минимизировать осложнения, возникающие от того, что человек из тысяча девятьсот восемьдесят четвертого живет по соседству с кем-то из две тысячи пятнадцатого. Чтобы жители города процветали и плодились, они не знают, что кроме них никого не осталось. Они должны жить так, словно окружающий мир на своем месте.

– Но его нет. Так какой же смысл лгать? Почему бы, пробуждая их от анабиоза, не сказать просто: «Поздравляем! Вы единственные уцелевшие!»?

– С первой группой мы именно так и поступили. Мы только-только закончили отстраивать город, созвали всех в церковь и сказали: «Послушайте, дело вот в чем». И рассказали им все без утайки.

– И?

– В течение двух лет тридцать пять процентов совершили самоубийства. Еще двадцать процентов покинули город и погибли. Никто не женился. Никто не забеременел. Я потерял девяносто три человека, Итан. Я не могу – нет – человечество не может позволить себе утраты подобных масштабов. Во всяком случае, в такой момент, когда под угрозу поставлен весь вид, сократившийся до наших последних восьмисот одиннадцати душ. Я не говорю, что наш метод безупречен, но за все эти годы, перепробовав едва ли не все на свете, он зарекомендовал себя как наиболее эффективная система прироста населения из всех, к каким мы пришли.

– Но ведь они всегда будут задаваться вопросами, правда? О том, что там, вовне? О том, где они на самом деле?

– Некоторые действительно задумываются, но наш вид легко приспосабливается. Благодаря психологической обработке большинство, как добрые люди, приходят к согласию с окружением, пока у них остается еще хоть капелька надежды.

– Не верю, что они признают, что окружающий мир на своем месте, если вы не позволяете им видеть его.

– Верите ли вы в Бога, Итан?

– Нет.

– А многие верили. Принимали нормы нравственности. Создавали религии. Убивали во имя богов, которых никогда не видели и не слышали. Вы верите во Вселенную?

– Разумеется.

– А-а, так вы побывали в космосе! Видели далекие галактики собственными глазами?

– Логично.

– Заплутавшие Сосны – просто мир, съежившийся до размеров одного городка. Покинуть который невозможно. Страх и вера в неведомое действуют по-прежнему, только в меньших масштабах. Границами мира, из которого вы пришли, были космос и Бог. В Соснах же границами выступают скальные стены, защищающие город, и таинственное нечто в горах, сиречь я.

– Но вы не настоящий психиатр.

– Официального образования я не получил, но в городе играю такую роль. Я нашел, что располагать доверием жителей мне очень на руку. Держать руку на пульсе настроений населения. Ободрять людей в трудную минуту, в годину сомнений…

– Вы заставили людей убить Беверли.

– Да.

– И агента Эванса.

– Он сам меня на это толкнул.

– Вы заставили бы их убить и меня.

– Но вы ускользнули. Доказали, что даже более находчивы, чем я думал поначалу.

– Вы создали культ насилия.

– В этом нет ничего нового. Послушайте, когда насилие становится нормой, люди адаптируются к норме. Это ничуть не отличается от гладиаторских боев, швыряния христиан на растерзание львам или публичных повешений на старом Западе. Атмосфера самовластия – не такая уж плохая вещь.

– Но на самом деле эти люди – невольники.

– Свобода – надуманная концепция двадцатого столетия. Вы собираетесь, сидя здесь, твердить мне, что личная свобода превыше выживания нашего вида?

– Они могли бы принять решение об этом самостоятельно. Это хотя бы позволило им сохранить чувство собственного достоинства. Разве не это делает нас людьми?

– Не им это решать.

– А-а, значит, вам?

– Чувство собственного достоинства – концепция красивая, но что, если бы они сделали неправильный выбор? Как та первая группа. Если не останется биологического вида, способного хотя бы увековечить подобный идеал, то каков смысл?

– Почему вы не убили меня?

Пилчер улыбнулся, словно обрадовавшись, что Итан наконец затронул эту тему. И вытянул шею.

– Слышите?

– Что?

– Безмолвие.

Птицы притихли.

Опершись о колени, Пилчер не без труда поднялся на ноги.

Итан тоже встал.

Лес внезапно умолк.

Пилчер достал из-за пояса пистолет.

Отстегнув от пояса рацию, поднес ее к губам:

– Поуп, возвращайтесь, прием.

– Угу, прием.

– Где вы, прием?

– В двухстах метрах к северу. Все в порядке, прием?

– У меня такое чувство, что пора удирать в горы, прием.

– Вас понял. Иду. Конец связи.

Пилчер направился к поляне.

Вдали за спиной Итан услышал треск хвороста и шелест листвы под ногами Поупа и Пэм, поспешивших в их сторону.

– Для меня было немалым делом, Итан, отвезти вас сюда, за сто тридцать миль, к руинам Бойсе. Надеюсь, вы оцените этот жест. У нас была толика проблемных жителей за эти годы, но подобных вам – ни одного. Как по-вашему, что я ценю больше всего?

– Понятия не имею.

Итан уже увидел за дубами луг. Рыжие листья лениво спархивали с ветвей на землю.

– Контроль. В Соснах есть подпольный контингент, изображающий покладистость и умиротворение. Но втайне вынашивающий планы захватить власть. Назовем это… восстанием. Бунтом. Они хотят вырваться на свободу, распахнуть занавес, поменять ход вещей. Вы же понимаете, что это означает конец Сосен. Наш конец.

Они вышли из-за деревьев. В сотне ярдов впереди вертолет сверкал своей бронзовой краской в лучах предзакатного солнца.

В уголке сознания Итана шевельнулась мысль: «Какой прекрасный осенний день».

– И чего же вы хотите от меня? – спросил Итан.

– Хочу, чтобы вы мне помогли. Вы обладаете редчайшим набором способностей.

– И почему это у меня складывается впечатление, будто вы намекаете, что выбора в этом вопросе у меня нет?

– Ну конечно же, есть.

Ветерок ласкал лицо Итана, пригибая луговые травы к земле.

Они дошли до вертолета, и Пилчер, распахнув дверцу, дал Итану забраться внутрь первым.

Когда они уселись друг напротив друга, Пилчер сказал:

– С момента, когда вы очнулись в Соснах, вы только и хотели, что вырваться оттуда. Я даю вам такую возможность плюс дополнительный бонус. Прямо сейчас. Оглянитесь.

Оглянувшись поверх спинки сиденья на грузовой отсек, Итан отдернул занавеску.

На глаза навернулись слезы.

Оно было там все это время – брутальное осознание, которому он не позволял даже выглянуть на поверхность. Если сказанное Пилчером правда, ему уже никогда не увидеть близких. Они станут немногим больше, чем древними костями.

А сейчас – вот они – Тереза и Бен, в беспамятстве примотанные к носилкам с черной дорожной сумкой между ними.

Его малыш совсем не похож на малыша.

– После того как я погрузил вас в анабиоз, я изучил вашу подноготную, Итан. Подумал, что у вас есть настоящий потенциал. И потому отправился за вашей семьей.

Итан утер глаза.

– Сколько они пробыли в Соснах?

– Пять лет.

– Мой сын… он…

– Ему уже двенадцать. Они оба прекрасно ассимилировались. Я думал, будет лучше, чтобы они стабилизировались и обосновались, прежде чем пытаться вернуть вас.

Итан даже не трудился скрыть охвативший его гнев.

– Так почему ж вы столько ждали? – грозным рычанием вырвались у него слова.

– Я и не ждал. Итан, это наша третья попытка с вами.

– Как такое может быть?

– Одним из последствий анабиоза выступает ретроградная амнезия. Всякий раз, когда вы приходите в сознание, ваш рассудок возвращается к состоянию накануне первой приостановки жизнедеятельности. В вашем случае – к автокатастрофе. Хотя, как я подозреваю, некоторые воспоминания удерживаются. Может быть, возвращаются во сне.

– Я уже пытался бежать и прежде?

– В первый раз вы переправились через реку, и аберы едва вас не прикончили. Мы вмешались, спасли вас. Во второй раз мы позаботились, чтобы вы отыскали свою семью, полагая, что это могло бы помочь. Но вы попытались убежать вместе с ними. Едва не погубили всех.

– Так что на этот раз вы взялись за мой рассудок?

– Мы подумали, что если сможем спровоцировать психоз, то, может статься, у нас будет шанс. Накачали вас мощными нейролептиками.

– Мои мигрени…

– Мы даже пытались использовать против вас перенесенные вами пытки.

– О чем это вы?

– Я располагаю вашим армейским личным делом. Вы доложили о том, что произошло с вами в Фаллудже. Мы пытались воспользоваться этим во время допроса у Поупа.

– Да вы… больной.

– Я даже не предполагал, что вы проникнете в бункер. Мы собирались просто оставить вас на растерзание аберам. Но едва я увидел вас стоящим в «Консервации», меня осенило. Вы упорны. Сражаетесь до конца. Вы никогда не смиритесь с реальностью Заплутавших Сосен. Я понял, что нужно перестать бороться с вами. Что из обузы вы можете превратиться в ценное достояние.

– Почему вы просто не сказали мне обо всем этом?

– Потому что я не знал, что вы предпримете с этим знанием, Итан. Самоубийство? Бегство? Попытаетесь выжить в одиночку? Но теперь я понимаю, что вы один из редчайших уникумов.

– Что вы имеете в виду?

– Люди в городе по большей части не способны совладать с правдой о том, что находится вовне. Но вы… вы не способны совладать с ложью. С незнанием. Вы первый из жителей, с которым я поделился хоть чем-либо из этого. Конечно, трудности, с которыми вы столкнулись, просто сокрушили вашу семью.

Обернувшись, Итан опалил Пилчера взглядом.

– Зачем вы притащили их сюда?

– Я даю вам выбор, Итан. Они ничего не знают о мире за пределами Сосен. Зато вы знаете. Скажите только слово, и я оставлю вас здесь, в этом поле, вместе с вашей семьей. Дорожная сумка набита продуктами и припасами, есть даже несколько предметов оружия. Вы человек, который хочет все делать по-своему, и я это уважаю. Если это для вас важнее всего – получайте. Вы можете царствовать здесь, в аду, или служить в раю, вернувшись в Сосны. Выбирать вам. Но если вы вернетесь обратно в Сосны, если вы хотите для своей семьи, для себя тамошней безопасности и поддержки, то на моих условиях. А мои условия, Итан, сопровождаются суровыми штрафными санкциями. Если вы меня подведете, если вы меня предадите, я заставлю вас смотреть, а сам возьму вашего сына и…

Тут монолог Пилчера был прерван внезапным шумом. Поначалу Итан подумал, что кто-то запустил в лесу отбойный молоток, но затем страх полоснул его прямо по глазам.

Это было тра-та-та «калашникова».

– Заводите «вертушку»! Они идут! – взорвался в наушниках голос Пэм.

Пилчер поглядел в кокпит.

– Вытаскивайте нас отсюда.

– Уже приступил, босс.

Итан услышал, как разгоняются турбины BK117, услышал громовой грохот дробовика Пэм. Перебрался к окну, глядя на опушку леса, где оружейный огонь стал громче.

В вертолете уже стало слишком шумно, чтобы разговаривать, так что он натянул свои наушники и жестом попросил Пилчера поступить точно так же.

– Что я должен для вас сделать? – спросил Итан.

– Помочь мне управлять Соснами. Изнутри. Это дьявольская работа, но вы для нее созданы.

– А разве не этим занимается Поуп?

Итан заметил движение среди деревьев, когда турбины уже перешли на вой и кабина завибрировала от возрастающих оборотов.

Поуп и Пэм, пятясь, выскочили из леса на поляну.

Три абера выпрыгнули на опушку, и Поуп срезал двоих длинной автоматной очередью, а Пэм тем временем всадила пару зарядов картечи в грудь третьему.

Бросившись к противоположному борту, Итан выглянул из окна.

– Пилчер!

– Что?

– Дайте мне свой пистолет.

– Зачем?

Итан постучал по стеклу, указав на свору аберов, показавшуюся в дальнем конце поляны – не меньше четверых, и все они устремились к Пэм и Поупу стремительным, низким спринтом на всех четырех конечностях.

– Вы со мной, Итан?

– Они погибнут.

– Вы со мной?

Итан кивнул.

Пилчер шлепнул ствол калибра 357 ему в ладонь.

Сорвав наушники, Итан крикнул в кокпит:

– Долго еще?

– Тридцать секунд!

Распахнув дверь, Итан спрыгнул в траву.

Шум и ветер от винтов буквально трубили в ушах.

Поуп и Пэм были уже в пятидесяти ярдах, по-прежнему пятясь к вертушке, поливая лес лавиной подавляющего огня.

Они уже прикончили дюжину тварей – бледные трупы были разметаны по траве, – но те все прибывали.

В таких количествах, что и не сосчитаешь.

Итан побежал в противоположном направлении.

В двадцати ярдах за «стрекозкой» он остановился, расставив ноги покрепче на ширине плеч.

Посмотрел на револьвер в руке – самовзводный «Ругер» с барабаном на шесть патронов.

Поднял его.

Посмотрел вдоль ствола.

Пять бестий неслись во весь опор.

Взвел курок; лихорадочные автоматные очереди и рявканье двенадцатого калибра перекрывали вой турбин.

Аберы были уже в тридцати футах, и Итан подумал: «Если уж когда тебе и захочется пострелять, то сейчас самое время. И никаких спаренных спусков. Нужны одиночные выстрелы наповал».

Взял на мушку тварь в центре, и как только та оказалась на пике скачка, выпустил пулю, которая снесла ей макушку, подняв фонтан кровавых брызг.

Ну, хотя бы экспансивные пули с полым наконечником.

Остальные четыре продолжали бег как ни в чем не бывало.

Осталось двадцать футов.

Итан снял двух аберов слева – по одному выстрелу каждому в рожу.

Четвертому попал в горло.

Последний абер был уже в десяти футах.

Достаточно близко, чтобы его учуять.

Итан выстрелил, когда тот прыгнул; пуля лишь чиркнула ему по ноге. Итан поправил прицел, когда абер ракетой устремился к нему.

Он взвел курок и нажал на спусковой крючок в тот момент, когда зверь прыгнул, ощерив зубы, своим верещанием с такой близкой дистанции заглушая турбины.

Пройдя между зубов, пуля вынесла твари затылок, взорвавшийся ошметками костей и мозгов в тот самый миг, когда она врезалась в Итана.

Он не шевелился.

Оглушенный.

Стукнулся головой настолько сильно, что перед глазами заполыхали фейерверки, слух перебаламутился – звуки как будто приглушили и замедлили настолько, что он мог различить каждую отдельную составляющую окружающей симфонии хаоса.

Грохот дробовика.

«Калашников».

Вертящиеся винты.

Визг аберов.

Твердя себе: «Вставай, вставай, вставай».

Спихнув с груди мертвый вес абера, Итан сел. Попытался поглядеть через поляну, но зрение застряло не в фокусе. Сильно мигнул несколько раз и тряхнул головой, мир мало-помалу кристаллизовался, будто кто-то наводил бинокль на резкость.

Боже милостивый!

На поляне их уже полсотни.

И с каждой секундой с опушки выскакивали десятки новых.

И все неслись к вертолету в центре поляны.

Итан вскарабкался на ноги, кренясь влево после удара, вышибившего чувство равновесия напрочь.

Заковылял к вертолету.