Дежурный по континенту Горяйнов Олег

– Козлы! – сказал Билл Крайтон с чувством глубочайшего удовлетворения и отпал, наконец, от монокуляра, похожего на большую базуку с аккумулятором. – Стадо козлов! Bandada de cabrns!

– Сэр? – переспросил лейтенант, стараясь скрыть за ширмой уставной вежливости оттенок лёгкого презрения к шпионскому начальнику.

Лейтенант ни бельмеса не понимал по-испански.

– А впрочем, я чего-то в этом роде и ожидал, – продолжал Крайтон. – Помяните моё слово, лейтенант, – покойник Морене был последним умным террористом в стране Маньяне. Остальные – идиоты. Возьмём их как цыплят.

Саймон Канада, командир группы «Дельта-Браво», услышав эти самоуверенные слова от штатского человека, сложил толстые пальцы крестами. Как всякий, догонялки со смертью сделавший своей профессией, он был суеверен и про себя подумал, что предшественник Крайтона, наверное, был в стране Маньяне последним умным резидентом ЦРУ.

– Командуйте, лейтенант, – сказал Крайтон. – Моё теперь дело десятое: стой в сторонке и почтительно наблюдай, как работают специалисты.

– Не прибедняйтесь, сэр, – вежливо отозвался лейтенант и негромко свистнул.

Из-за камня бесшумно выскользнул приземистый чёрный дядька, державший в правой руке короткоствольный карабин со звукоподавителем, инфракрасной подсветкой и ночным прицелом. Канада молча кивнул ему на груду оборудования, установленного на вершине горы, и нахлобучил себе на голову пуленепробиваемый шлем с забралом, оснащённый прибором ночного видения. Крайтон последовал его примеру. Здесь, на вершине, никакая военная опасность им не угрожала, но в темноте на горной тропе без ПНВ в два счёта все ноги переломаешь.

– Сколько до них ходу? – спросил Крайтон.

– Не больше двух часов, – ответил лейтенант и посмотрел на часы. – А самолёт прилетит через час после того, как я дам сигнал. И часа два им, скажем, добираться до машины.

– Времени достаточно, – предположил резидент ЦРУ.

– Больше чем, – констатировал специалист по отлову и утилизации нехороших ребят, которых в этих горах было что мух на повидле.

Канада начал осторожно спускаться по склону, нащупывая подошвами еле приметную тропку. Крайтон, едва удерживая равновесие, последовал за ним.

Чёрный человек (совершенно чёрный, потому что он и на башку себе натянул чёрную маску), которого лейтенант высвистнул из-за камня, присев, нагнулся над оборудованием и посмотрел на семнадцатидюймовый экран плоской коробки, похожей на лоптоп. Экран был живой: на нем пульсировало множество красно-зелёных пятен самой различной конфигурации. Через весь экран петляла тонкая коричневая лента: это раскалённый за день асфальт дороги отдавал окружающему пространству накопленное тепло. В углу по этой ленточке уползали за пределы экрана два фиолетовых пятнышка: то были какие-то левые грузовики, спешившие убраться на ночь глядя из глухой горной местности, где, говорят, до сих пор шалят-пошаливают безбашенные маньянские форахидос[1]. Поодаль от дороги чёрный человек разглядел ещё одно красноватое пятнышко. Тогда он отвернулся от экрана и приник к ИК-индикатору, прибору наподобие электрической подзорной трубы, только работающей в инфракрасном диапазоне. В монокуляр черный человек разглядел небольшой джип, спрятанный среди густого кустарника в пятистах футах от дороги. Сквозь призрачные контуры автомобиля проступал синеватый силуэт человечка. Человечек сидел на водительском сиденье джипа неподвижно, только яркая звездочка его сигары нарезала круги в темноте. Чёрный человек в маске хмыкнул и принялся развинчивать и укладывать в чехлы разнокалиберное оборудование. Его участие в войне на сегодня закончилось. Теперь его боевой задачей было залечь с упакованной аппаратурой где-нибудь поблизости от плоской вершины горы и дожидаться утреннего вертолета.

Саймон Канада с Биллом Крайтоном спускались всё ниже, и минут через двадцать погрузились в густой лес, покрывавший весь склон горы, противоположный тому, который глядел в сторону дороги и прятавшегося в джипе человечка. Там лейтенант достал из наплечного кармана маленькую рацию с выдвижной антеннкой и что-то быстро забормотал в микрофон.

ЦРУшник стоял в сторонке и тихо радовался свалившейся на его голову удаче: получить такую наводку! К тому же этот подонок – как его, Лопес, что ли – сам ему принёс бесценную информацию – на тарелочке и в белых перчатках, кланяясь и пятясь к двери. Даже денег не просил, лишь бы дали отсюда смотаться и забрали к себе во Флориду, в рай земной.

Ну, сам не сам, а в рапорте Крайтона это было названо «оперативной разработкой». Последнее дело – обременять начальство излишней информацией. Да и контакты у этого Лопеса с ЦРУ уже бывали – сливал кое-что по-маленькой на своего босса под оперативным псевдонимом «банкир». Ну, так, для общего развития – потому что босс Лопеса дон Фелипе – человек уважаемый, трогать его за нежные части тела разным там спецслужбам нужды нет – геморрою потом не оберёшься в этой стране. Да и не наркотраффик объявлен на сегодняшний день Врагом Человечества Номер Один. А вовсе даже международный терроризм. И ежели сейчас удастся взять остатки тергруппы «Съело Негро»[2], месяц тому назад оставшейся без главаря, которого совершенно случайно ухлопал какой-то сельский полицейский, царство ему небесное… О, если удастся взять этих недоносков!..

Удачно получилось и с подразделением «Дельта-Браво». Он знал о том, что на уровне президентов существовала договоренность об использовании группы антитеррора по коду «ноль-ноль» в случаях угрозы национальной безопасности как USA, так и страны Маньяны, но все же предполагал встретить определённые дипломатические препоны к осуществлению этой договоренности. Однако начальство даже и не подумало ставить дипломатические ведомства в известность. Но, разумеется, его предупредили о личной ответственности, если вдруг тайная операция ЦРУ на территории сопредельного государства станет достоянием широкой общественности. Так ведь широкой общественности бояться – в лес не ходить. Но он, конечно, провернёт всё в высшей степени аккуратно. Как только дело будет сделано, оружие поедет на базу своим ходом, а они все превратятся в мирных туристов, возвращающихся с пикника, ну, может, несколько подзадержавшихся. А он, Билл Крайтон, у этих туристов будет как бы гид. Туризм в Маньяне – третья статья национального дохода, так что кто посмеет на них бочку накатить – тот посягнет на государственную мошну. Никто и не посмеет.

Впрочем, ставки в этой игре стоили определенного риска. Если все пройдёт гладко – а почему бы и не пройти гладко, тут он всецело полагался на профессионализм ребят из «Дельты-Браво», свою аккуратность и традиционную маньянскую нерасторопность – то скальпы главарей «Съело Негро», если не всех, то хотя бы одного из них, через каких-то три часа будут у него в кармане или где там положено находиться скальпам. Если удастся пусть половину из них взять живыми и доставить в Штаты – он может крутить дырку для ордена в своем мифическом кителе, может готовиться перепрыгнуть в кресло рангом повыше, осесть в большом светлом кабинете с кондиционером и кофейным автоматом, с видом на брега полноводной реки Потомак. Его сорок восемь лет хоть и нельзя было назвать почтенным возрастом, но оперативная работа уже утомляла, уже не приносила острого чувства удовлетворения, как в молодости. Напротив, всё чаще казалось ему, что интеллектуальный потенциал его используется отнюдь не на всю катушку, что кому-кому, но никак не ему с его талантами нюхать маньянскую парашу и гоняться за вшивыми революционерами по диким горам.

Светло-салатовое пятно лейтенанта Канады (таким его видел Крайтон в окуляр ПНВ на тёмно-зелёном фоне леса) махнуло отростком руки, и они продолжили спуск. Через некоторое время лейтенант вышел на тропинку, протоптанную поперёк склона, и они пошли траверсом, покуда не выбрались на голое ребро горы. Сборсвоей группы лейтенант назначил на перевале.

Глава 1. С банкирами надо строго

Недели этак за две до описываемых событий «форд-мустанг» маньянского революционера Мигеля Эстрады летел по новому хайвею в направлении Гуадалахары. Мигель любил простор вокруг и свежий воздух, поэтому быструю езду в североамериканском кабриолете давно уже вычеркнул для себя из списка недостойных буржуйских привычек. Автомобиль был хоть и старый – 10 лет, и местами даже ржавый, но движок объёмом в четыре с половиной литра заставлял посудину вполне соответствовать своему анимическому названию. Местность вокруг простиралась самая благодатная: пролетали маленькие городки и деревушки со шпилями соборов, с нарядными домишками, по крыши укутанными в заросли роз, как богатая потаскуха кутается в соболя и шиншиллы. На склонах гор паслись козьи стада, вселяя в сердца граждан умиротворение и блаженное ощущение правильного хода вещей во вселенной. Звонили колокола к Святой Мессе – был вечер пятницы, канун выходных.

Хороша у нас природа, в предгорьях Сьерра-Мадре! Не то, что дальше к северу – пустыня и кактусы, кактусы, кактусы.

В половине седьмого он был в Гуадалахаре. Оставив пыльный «мустанг» с пустым баком на попечение шустрых пареньков с бензоколонки в центре города, он прошёлся пешком по бульвару Пассионариа, посидел с сигарой в открытом кафе напротив памятника Бенито Хуаресу, перекусил чашкой кофе с полудюжиной эмпанадит – жареных слоёных пирожков с острой начинкой из телятины, рыгнул сытно и благостно.

В начале девятого стемнело. Мигель докурил сигару, поднялся из-за столика и направился к известному ему особнячку, утонувшему в розах, как лицо блондинки в пуховой подушке. Переулок, где располагался особнячок, был безлюден и тих. В самом начале его прижался к тротуару маленький неприметный «субару», а внутри салона смуглый паренёк слушал музыкальную программу на радиостанции «Свободная Мексика», которую основал norteamericano Джек Уиллер и которая вела свою сволочную подрывную деятельность из-за Рио-Гранде, то есть с территории Estados Unidos. Завидев неспешно приближавшегося Мигеля, дозорный поспешил радио выключить и выскочил из машины навстречу своему компаньеро.

– Ну? – спросил Мигель, постаравшись придать строгость своему голосу. – Что ты мне скажешь, Релампахо?

– Я скажу тебе, что всё здесь тихо, – доложил Релампахо. – Никто к нему не приходил, никто возле дома не маячил. Он возвращался с работы в восьмом часу вечера и к девяти утра на работу уходил. Сегодня, должно быть, придёт позже, потому что зашёл в церковь по случаю пятницы.

– Святоша, мать его так-растак… А жена и дети?

– Мигель, я не видел никаких жены и детей.

– Ну что ж, оно и к лучшему, – опрометчиво сказал Мигель. – Дождись Альмандо, и уезжайте.

– А…

– Что? – вскинулся Мигель.

– Разве тебя не надо подстраховать, Мигель?

Мигель нахмурил и без того низкий лоб. Вбить бы щенку правила субординации в пухлогубую пасть вместе с зубами, белыми, как молоко!.. Нет, нельзя. Рановато. Никто Мигеля в вожди Движения официально покамест не выдвигал. Октябрь Гальвес Морене – тот да, был реальным вождём. Только шлёпнули его десять дней тому назад. Из-за бабы. Дурацкая смерть. И теперь у них в Движении – полная дерьмократия. Но, конечно, до поры до времени. Ибо организация без вожака – что курица без головы: побегает-побегает по заднему двору, да и сдохнет на радость проголодавшимся царям природы.

А вождём Мигель, конечно же, станет. Но только в случае успеха дела, по которому прикатил в Гуадалахару. И чем меньше у него будет в этом деле помощников, тем вернее и стопроцентнее он станет вождём. А пока придётся вопреки пользе дела и здравым резонам уважать и ублажать эту потаскуху – дерьмократию.

И Мигель скрепя сердце ее уважил и ублажил:

– Нет, Релампахо, меня не надо подстраховывать. Чем меньше вы будете здесь отсвечивать, тем будет лучше. Так что уезжай по-тихому и постарайся отыскать где-нибудь следы этой сучки – Агаты.

– Ну да, наверное, ты прав, Мигель, – неуверенно сказал Релампахо. – Что касается Агаты…

– Что касается Агаты, – перебил его Мигель, и голос его стал зловещ и низок, – то, думаю, самое время наведаться к её папаше и хорошенько поспрошать всех, кто там есть в наличии. Может, вы и её саму там застанете.

– Мы? – удивился Релампахо.

– Почему бы и нет? Вы с Альмандо и поезжайте. Альмандо хорошо умеет задавать вопросы и получать на них ответы. Да прихватите с собой парочку надёжных ребят – кто знает, что у сучки на уме. Стреляет-то она метко. И быстро. Так, что ее бабский ум за пулей не поспевает.

– Но мы не знаем адреса её папаши, Мигель.

– Адрес очень простой: на въезде в Акапулько справа от дороги висит указатель «Villa Lago Montaoso». Туда и свернёте.

– Но, Мигель, ты ничего не перепутал? Я знаю этот пригород, там живут одни богатеи.

– Ну, а она кто, по-твоему?

– Вот оно что… – присвистнул Релампахо. – Это многое объясняет.

– Что это тебе объясняет? – спросил Мигель раздраженным тоном. – Езжай давай.

– Куда же я поеду? Я должен дождаться Альмандо.

– Да ну вас, – сказал Мигель и пошёл прочь.

У всех в головах какие-то тараканы. Все чего-то себе понимают. В то время как не должны, собаки, отвлекаться ни на что кроме Революции. Ох, повыбьет он из них дурь. Дайте только дельце провернуть, умники. И сделаться, наконец, вождём Движения.

Мигель растворился в темноте переулка, а Релампахо залез обратно в машину и стал дожидаться Альмандо. Просто так сидеть было скучно, и он потихоньку включил любимую радиостанцию. Там опять шла музыкальная программа, но уже не рок-н-ролл, а что-то классическое – Большой Брат из-за речки приобщал сиволапых маньянцев к ценностям мировой культуры. Релампахо сморщился и выключил приемник. Откуда ему было знать, что смертный приговор ему и Альмандо уже вынесен, подписан в Небесной Канцелярии и пришлепнут печатью? И прозвучавший из динамиков Второй фортепьянный концерт американского композитора Рахманинова – не просто тяжёлая и непонятная для Релампахо музыка, а реквием по нему и его компаньеро Альмандо, ожидающему в этот момент банкира Лопеса на ступенях церкви Святого Агустино, где всегда суетно и многолюдно, особенно по вечерам.

На всякие там меры предосторожности Мигель наплевал с высокой колокольни: обитающий в здешних особнячках «средний класс» не очень любит совать нос в дела своих соседей. Он поднялся на мраморное крыльцо, позвонил в дверь. Дома – никого. Как и ожидалось.

С замком Мигель справился за полсекунды. Известное дело: замки, даже самые хитрожопые, – они ведь от честных и безруких. А у Мигеля за плечами была богатая и разнообразная биография, включавшая в себя и определённый практикум по обращению с устройствами для запирания чужих жилищ.

Пройдя в гостиную, которая начиналась сразу за входной дверью, он первым делом вывернул пробки, посветив себе фонариком, после чего уселся в белое глубокое кресло и стал терпеливо дожидаться хозяина.

Тот не задержался. Ещё не было десяти, когда в замочной скважине повернулся ключ, открылась дверь, щёлкнул выключатель, загремело какое-то ведро, и в темноте бешено зачертыхались, поскольку свет в доме, как и следовало ожидать, не подумал зажечься.

– Присаживайтесь, сеньор Лопес, – сказал Мигель и посветил фонариком на белое кресло, стоявшее напротив того, в котором сидел он сам.

– Кто здесь? – без особой паники спросил хозяин.

– Вы присаживайтесь, присаживайтесь, – сказал Мигель. – Руки только держите на виду. И не бойтесь, я вам ничего не сделаю.

– Я и не боюсь, – сказал Лопес с легким презрением. – Отбоялся своё ещё в детстве босоногом.

– Я тоже, – сказал Мигель. – Итак, я буду говорить, а вы запоминайте. Потом все перескажете вашему хозяину. Слово в слово.

– Слово в слово.

– Уж постарайтесь, – хладнокровно сказал Мигель. – Надеюсь, вы ему передали содержание нашего предыдущего разговора?

– Как не передать, – вздохнул Лопес и поскрёб над бровью. – Передал, конечно. Но, честно говоря, мы решили, что в связи с изветными событиями…

– Не надейтесь, – твердо сказал Мигель. – В связи с известными событиями мы ещё теснее сплотились в борьбе…

– В какой борьбе?.. – спросил Лопес устало. – Разума со здравым смыслом?..

– Щас пристрелю на хрен, – сказал Мигель. – Профессор, мать твою…

– Ладно, ладно, шуток, что ли, не понимаешь? Говори давай, что передать. И ступай себе. С Марксом.

– И про Маркса тоже не стоит шутить.

– Ладно, не буду. Итак?

– У твоего хозяина есть аэродром в джунглях под Тьерра-Бланка.

– Ну, это когда было… – протянул Лопес, почесав лысину. – В позапрошлой жизни, если не раньше…

– Жизнь не бывает позапрошлой. Жизнь одна, и вам, кровососам на теле народном, это известно лучше, чем всем остальным.

Лопес чуть было опять не пошутил, но вовремя решил, что, пожалуй, на сегодня уже нашутился, и поспешил поправиться:

– Я имел в виду, что мы давно им не пользовались. Даже неизвестно, что там сейчас.

– Там всё в порядке, – сказал Мигель. – И не надо мне врать. Всё вам известно. Твой же человек и отвечает за его консервацию.

– Ну, хорошо, да, пожалуй, есть такой аэродром. Я не врал, я просто осторожничал.

– То-то же. Мы будем ждать самолёт десятого числа в десять вечера. Деньги должны быть в сотенных купюрах, запаяны в полиэтилен и упакованы в три рюкзака.

– Так, хорошо. Что ещё?

– Самолёт должен быть «Твин-Бич» твоего хозяина. На всякий другой самолёт, вертолёт, дирижабль или летающую тарелку, которые появятся в радиусе мили от аэродрома, у нас будет припасён старый добрый «стингер». Это понятно?

– Вполне понятно.

– Из самолёта на землю никто выходить не должен. Подойдёт человек от меня, скажет пароль – ему пускай отдадут деньги. Пароль пусть будет такой… – Мигель на секунду задумался. – «Cozadoro de cuero». Повтори!

– «Cozadoro de cuero», – послушно повторил Лопес. – А отзыв?

– Отзывом будут три рюкзака с деньгами, тупая твоя башка.

– Верно. Я как-то сразу не подумал.

– Если какие глупости или в самолёте будет больше одного пилота – сразу взрываем самолёт. После того, как мой человек возьмёт рюкзаки и махнёт рукой – пускай самолёт улетает. Вопросы?

– Наверное, деньги нужно будет пересчитать прямо возле самолёта?

– Ничего, поверим на слово, – усмехнулся Мигель. – Нас обманывать вам будет себе дороже. Какие ещё на хрен вопросы?

– Да вроде нет больше на хрен вопросов. Впрочем, нет, вру. Есть один, совсем маленький. Не у меня, кончено, а у хозяина.

– Ну, какой ещё растакой вопрос?

– О, сущий пустяк. За эти деньги моему хозяину обещан некий товар… Неплохо было бы его потом получить.

– А почему, собственно, твой хозяин сомневается в том, что он его получит?

– А почему, собственно, ты решил, что кто-то в чём-то сомневается?

– Но ты же спрашиваешь?

– Я ни о чем не спрашиваю. Просто мы обговариваем условия сделки. Отсутствие письменного контракта с обозначенными реквизитами отнюдь не означает, что можно пренебречь мелкими деталями, включая ответственность сторон, передачу полномочий и форс-мажорные обстоятельства…

– Может быть, может быть, – согласился Мигель. – Я, вишь ли, парень не сильно образованный. Всяких ваших таких тонкостей не разумею. Писать учился очередями из калашникова… Но что касается ответственности сторон, то начнём мы эту ответственность с твоего симпатичного особнячка вместе с тобой, потом – с чего-нибудь аппетитненького здесь в Гуадалахаре, принадлежащего твоему хозяину, а дальше посмотрим…

– Что ж, будем считать, что пункт об ответственности сторон мы обговорили.

– Ага, – ухмыльнулся Мигель. – А всё остальное – как договаривались. Получаем деньги, передаём товар, получаем остальное. Деньги-товар-деньги.

– Да… – протянул банкир. – Маркс умер…

– А дело его живёт! – Мигель опять ухмыльнулся. – Ты не совсем пропащий человек, Лопес. Из тебя ещё может получиться толк.

– Спасибо, я лучше в сторонке постою.

– Ну, ладно, – сказал Мигель, поднимаясь с кресла. – Сиди тут пятнадцать минут, не вставая, покури свою любимую «La Villahermoza» – правильно? – вспомни всё, что я тебе сказал, только не пей ничего, а то потеряешь ясность ума, в чем-нибудь ошибёшься, а то и в столб врежешься по дороге к хефе – и может получиться между нами недоразумение. Тебя потом крокодилам скормят по частям…

Лопес на это предпочёл ничего не пошутить.

– И пойми вот ещё что, придурок, – добавил Мигель с порога. – Мы, «Съело Негро», мы – не бизнесмены, не вонючие коммерсы. Мы – революционеры. Да, сейчас мы совершаем с вами сделку. Это политическая сообразность. Мы разрешаем тебе с твоим хозяином немножко нажиться на нашем сотрудничестве. Хрен с вами, раз такая политическая сообразность. Но это не значит, что так будет всегда. Когда эта грёбаная политическая сообразность закончится, мы придём к вам и сами возьмём что нам нужно. Вы, конечно, начнёте вопить во весь голос, что мы грабители. Но мы не грабители. Это вы – грабители трудового маньянского народа. И пожертвовать незначительную часть награбленного на защиту прав этого самого трудового народа должны почитать за честь. Понятно тебе? Так и объясни своему хозяину. Он последний остался во всей Сьерра-Мадре, кто нам на правое дело ещё ни разу не отстегнул. Тот не достоин звания маньянца, кто революцию не поддерживает. Выйди на улицу и спроси у любого – тебе всякий это подтвердит…

Произнеся такую жизнеутверждающую речь, Мигель вышел на улицу и затворил за собой дверь особнячка. С порога он оглянулся по сторонам. Ни души не было в переулке, и «субару» давно уехал, увёз соратников к их печальной судьбе. Революционер не спеша пошёл к бензозаправке, где оставил свою машину.

У него не было ни тени сомнения в том, что после его столь страстного выступления Лопес наделал в штаны и теперь из кожи вон вылезет, чтобы убедить своего хозяина не финтить с опасными ребятами, а выполнить все условия сделки качественно и в срок. И через каких-то десять дней принесёт он своим ребятам десять миллионов долларов, и тогда уже точно ни одна canalla не посмеет вякнуть, что он, Мигель Эстрада, не достоин возглавить Движение.

Оставалась одна загвоздка. О том, что за товар должен был получить хозяин Лопеса Фелипе Ольварра в обмен на свои вонючие деньги, Мигель понятия не имел. Всё, что он знал, – это что некто Ольварра хочет что-то у кого-то купить, а Октябрь в этом деле был посредником.

Мигель, будучи правой рукой Октября Гальвеса Морене, был посвящён во многие его тайны, но не во все. А Октябрь, зараза, перед своей дурацкой смертью помирать отнюдь не собирался. Переговоры с Ольваррой он вёл лично и Мигеля в их содержание посвятить не удосужился. Хорошо хоть сумму сделки от соратника не скрыл и личность банкира, который у Ольварры рулил финансами.

Но десять дней – срок большой. За десять дней много чего может случиться. Глядишь, и прояснится ситуация. Или, наконец, отыщут его ребята Агату, а она точно что-то знает – на переговоры с Ольваррой ездила вместе с Октябрем. Она же их и сорвала, эти переговоры, своей кретинской стрельбой посреди городской толпы. Нужно было ещё до того, как взорвали Макдоналдс, её расспросить хорошенько, не говорил ли ей Октябрь, что и у кого собрался купить старый контрабандист, но кто же мог подумать, что эта тварь возьмёт да сбежит, пристукнув Эусебио Далмау, которому Мигель поручил её охранять?

Отыщут они ее, отыщут. За десять дней можно чёрта лысого в стоге сена отыскать.

И заставить на себя поработать.

А не найдется Агата – возьмём за жопу Лопеса. После того, как получим деньги, конечно. Ладно, продавец ему навряд ли известен, но хотя бы предмет сделки обозначится. А там что-нибудь придумаем.

Однако Лопес тоже знать не знал, что за товар и у кого собирался купить его хозяин. Он просидел в белом мягком кресле посреди тёмной гостиной не пятнадцать минут, а все сорок пять, выкурив за это время две сигары подряд. Мигель совершенно правильно назвал его любимую марку: «La Villahermoza», довольно редкий, не всем, прямо скажем, по карману, сорт чёрного маньянского табака.

Накурившись до тошноты, Лопес, не включая свет, прошёлся вдоль окон, выглядывая наружу через жалюзи. Вроде бы ничто не шевелилось в окружающем дом пространстве. Заодно он проверил, заперта ли входная дверь, и накинул засов. Для начала он вытащил из кармана мобильный телефон, отключил его и забросил в угол. Больше не пригодится. На случай всяких экстренных ситуаций у него имелся ещё один мобильник, нигде не зарегистрированный, но это ещё не экстренная ситуация, поэтому сейчас звонить куда ему надо он будет из телефонной будки в бильярдной Сиско Гитераса. Эта будка расположена исключительно удобно: из неё виден весь зал, а из зала её практически не разглядеть. Подойдя к столу у стены, он, стараясь не шуметь, открутил у стола ногу и вынул оттуда маленький диктофончик. Из диктофона он достал микрокассету.

– Всегда говорил, что революционер – синоним мудака, – сказал он в пространство и достал новую сигару.

Но курить не стал, а сунулся в кладовку и добыл оттуда пыльный рюкзак с удочкой и широкополую шляпу. Рыбачить мы идём, граждане землячки. На Чапалу идём рыбку половить.

Нахлобучив шляпу на лысину, он вышел на улицу. Запирать дверь особнячка, равно как и вкручивать пробки, он не стал. Больше ни он, ни его супруга с детьми, которых он до поры до времени спрятал у дальних родственников в Бахе, в этот особнячок не вернутся. С завтрашнего дня он – житель славного города Майами и зовут его не Лопес, а совсем по-другому, никому не нужно знать, как. Программа защиты свидетелей – это вам не предвыборное обещание городского мэра покрыть асфальтом полтора километра тротуара. Norteamericanos очень сильно жаждали заполучить себе скальпы горячих ребят из «Съело Негро» и готовы были заплатить за них американским гражданством.

Душная ночь повисла над Гуадалахарой. Хорошо поработавший Лопес направился к бульвару Пассионариа, не спеша переставляя ноги, попинывая по пути камушки на асфальте.

Переулок был пуст: если бы кто следил за ним, то Лопес бы непременно заметил топтуна. Он не спешил, осознавая, что прогуливается по родному городу в последний раз. Но никакой тоски, никакой сладкой щемящей ностальгии, ни черта в его душе не было. Не вспоминались давно умершие родители, школа, нищее детство, футбол на загаженных отбросами кривых улочках, первый так называемый секс с грязной пьяной бродяжкой на пустыре за школой – он был двенадцатым в очереди, – торговля наркотой всё на тех же грязных улочках, опять бабы, сначала – грязные, потом – чистые, после того как хозяин приметил его усердие и математические способности, снял с точки и оплатил учёбу в университете. А у него не было никаких таких особенных математических способностей. И усердием исключительным он никогда не отличался. Просто Лопес очень сильно, по-звериному, не зная никакого удержу, любил деньги. Как таковые.

Хозяин, усмехнулся Лопес. Всё. Кончились надо мной хозяева. Хрен вам всем, мои хозяева. С завтрашнего дня я свободный, блин, человек.

Глава 2. Союзнички

Обнадёживающий звонок из Гуадалахары раздался в тот момент, когда резидент ЦРУ в Маньяна-сити Билл Крайтон обжирался пунцовыми от перца чориссо по-оаксакасски – толстенькими короткими колбасками из свинины и баранины. Ресторан «Эль Манзанито» был уютным местечком: свечи толщиной в руку, тапёр за роялем в белом смокинге, запах акации, полумрак, уют, доверительная обстановка. Народу в ресторане было немного: всего два дня как в Маньяна-сити террористы из «Съело Негро» взорвали двухэтажный Макдоналдс на проспекте Инсурхентос, и посетителей в столичных ресторанах поубавилось. Впрочем, «Эль Манзанито», слава тебе господи, никто никогда не взрывал и взрывать не собирался.

Напротив Крайтона, мрачнее мрачного, сидел резидент российской внешней разведки генерал-майор Петров. Демонстрируя полное отсутствие аппетита, он крошил в тарелку с мамалыгой такхоссу – маисовую, а проще говоря, кукурузную лепешку, обмазанную индюшачьим фаршем с добавлением гайанских стручков, перетёртых с чесноком, томатами, петрушкой и мускатным орехом.

– Налифай же, Эдик! – прошамкал набитым ртом резидент ЦРУ, спрятав телефон. – Фуй! Ты нашел себе… глупуй причину страдать, та!.. Все, что имеет происходить с нами… таже самое-самое страшное и безвыходное… есть толко… толко… э-э-э… плюссирование… припавление отной-твух problems к… э-э-э… той сумме problems you're allready having[3]… И надо не отчаиваться, а их решать. Потому что, Эдик, нет problems, которые нельзя решить. Вот!..

Петров вяло чокнулся с радостным американцем своею рюмкой и отпил глоток водки, которую он, надо сказать, не любил, но Крайтон никак этого не мог взять в толк. Having, having,[4] подумал Петров, которому сравнительная лингвистика скрашивала пребывание в субтропиках как никакое другое хобби. Звучит, сволочь, в точности как Heaven.[5] Вот и ещё одна семасиологическая доминанта… тьфу! семасиологически доминированная… детерминированная… дистрибутированная… чёрт, не нужно было с утра надираться… теперь не в форме, роняю лицо советской разведки… лишь бы не уронить его буквально, то есть в чашку с кукурузной кашей – мамалыгой, хотя нет, это не мамалыга, это круче, это молей – так и шибающее в нос варево из кукурузной муки, причём варят его в кожуре початка… любят здесь, в Маньяне, повеселиться, особенно пожрать… Стоп! Не это ли самое, причём буквально, сказал ему недавно полковник Бурлак, «батя» резидентуры ГРУ? Да, так прямо и сказал, после чего показал ему счёт из этого ресторана. Счёт за предыдущий ужин с главным маньянским ЦРУшником… Что же? и теперь его ищейки, эта сволота кирзовая, откуда-нибудь из-за угла, из-за колонны подсматривают за ним, Петровым, чтобы через полчаса доложить своему шефу?.. Впрочем, теперь уже наплевать на это. Наплевать. Пусть смотрят, пусть докладывают. Изгадили мне жизнь, изгадили, с горечью подумал Петров. Пропащая страна, пропащие людишки… Велел им нарыть компромат на вождя враждебных команчей – не нарыли. В результате – случилось страшное, а козырей-то в рукаве – ни единого захудалого козырька! И нечем, нечем, крыть!.. Этот мой зам Серебряков – ну на что он годен, кроме как детишек пугать своей рожей до хронического заикания? И то, как показал опыт, впечатления этого хватает ненадолго, совсем ненадолго… И что же теперь?.. За халтуру, допущенную этим монстром, отвечать будет Петров, серебряковское непосредственное руководство. И отвечать по самым высшим меркам, если этот мордастый обжора, что сидит сейчас напротив и «срывает цветы наслаждения» с такой жадностью, будто год просидел в подвале у ливанских инсургентов и питался там хвостами дохлых крыс – причём обжирает он уже не резидентуру, нет: Петров, будучи на краю пропасти, на этот раз не решился запустить лапу в казенный кошт – обжирает он лично Петрова, коллегу своего, товарища по хитрым и опасным играм, которому завтра светит пенсия, если не что похуже, – если чертов цэрэушник его, Петрова не спасёт. А с чего бы ему меня спасать? Из сентиментальных чувств?.. Бескорыстно помочь боевому товарищу?.. Какой я ему боевой товарищ!.. Он разве боевого товарища во мне видит?.. Чёрта с два! Туземного вождишку он во мне видит. Грязного немытого дикаря, которому дай зеркало и ржавое ружьё – он и отправит сотню-другую людишек из своего племени к большому белому дяде на плантацию, или в трюм его галеаса для составления своему Старшему Брату начального капитала… А потом посмотрится в зеркало, увидит себя в стеклянных бусах, обаятельного такого, – и ещё десяток прибавит. Накинет, так сказать, за доставленное впечатление, расширение кругозора… Неужто сотня-другая людишек – чрезмерная плата, господа оппозиция, за расширение кругозора вашего вождя?.. за то, что вашенский-то всенародно избранный получил возможность самокритично разглядывать в этот странный господский предмет свой заскорузлый от вашей дикости интерфэйс?.. Неужто этакий пустяк способен подорвать экономическую или там демографическую составляющую вашего смехотворного бюджета?.. Когда на другой чаше весов – добрые отношения с таким большим старшим братцем, таким славным добродушным господином, властителем морей, для которого Небеса, господа оппозиция, не есть нечто мистическое, как для вас, а всего лишь имение, в котором проживает ещё один белый брат, старший брат нашего старшего брата, куда пустят когда-нибудь и нас, господа… Я зарапортовался, подумал Петров. Не нужно было пить с утра. Никогда не нужно пить с утра. Что бы не случилось. Heaven, having – это всего-навсего омонимы, ничего в этом мистического нет, ровным счётом ничего. И удивительного ничего нет для английского языка, в котором девяносто процентов существительных – омонимы. Так вот, что касается омонимов, раз уж зашла речь об омонимах как двигателях прогресса…

– Камареро! – позвал Петров.

Тихой тенью прошелестел к их столику официант.

– La gallina frita! – приказал Петров. – Принесите жареную курицу!..

Вышколенный официант ринулся исполнять заказ. Билл Крайтон удивлённо взглянул на сотрапезника поверх забрызганных жиром очков.

– Ты не хочешь чорритас?..

– Тыщу лет курицы не ел, – мрачно сказал Петров и налил себе ненавистной водки. Не объяснять же, в самом деле, жизнерадостному американскому идиоту тонкости происхождения фамилии «Курочкин».

– Как это у вас говорят? курица не птица… – сказал Крайтон, изучавший русские пословицы ещё с рейгановских времен.

– …Маньяна не заграница! – продолжил Петров и поднял рюмку.

Крайтон расхохотался. В самом начале их дружеского обеда он тоже был мрачноват, но по мере выпитого как-то взъендрился, а поговорив по телефону со своим гуадалахарским агентом, совсем повеселел. Когда принесли курочку, Петров её не столько съел, сколько растерзал. В клочья. Билл Крайтон к тому времени отчасти насытился. Он рыгнул, выпил ещё водки и, вытерев жирные губы, сказал:

– Ну что? Поговорим о тфоём деле?

Петров пожал плечами, что должно было означать: дескать, давай поговорим, что ж и не поговорить, хотя, разумеется, не это главное, не за этим тебя сюда привёл, а затем, чтобы ты покушал чорритас, френд ты мой дорогой…

– Ты говоришь, один из твоих сотрудников попросил политического убежища у маньянских властей?..

– Ну да. Это тот самый малый с художественными наклонностями, который нарисовал портрет той террористки, и потом у него дежурили твои ребята…

Веселье пропало с физиономии Крайтона, будто его сдуло ураганом. Засада на террористов, которую его ребята устроили в квартире петровского сотрудника, закончилась трагически: двоих ребят террористы положили, а третьему переломали руки и ребра, после чего он слегка повредился умом. Террористов, правда, ребята всех перестреляли, но нагоняй, который Билли получил от начальства, от этого меньше не стал. Тот факт, что Билл подобрался к знаменитой Агате так близко, как никто ещё никогда не подбирался, нисколько начальство не смягчил, а только добавил Биллу неприятностей. Получалось, что он получил трендюлей именно за то, что чуть не наступил этой Агате на пятки. Не наступил бы – и никаких трендюлей бы не было. А теперь возьми и подай им именно Агату.

Печальный тот инцидент сильно уменьшил его шансы переехать в Лэнгли и осесть, наконец, в штаб-квартире ЦРУ, на приличной должности. Нет, ему ещё бегать и бегать по Маньяне за террористами и террористками. Такая теперь у нас установка. Всякий, кто осмелился руку на Большого Брата поднять, должен быть найден, идентифицирован и оприходован. Бегает по Маньяне такая Агата, постреливает в грингос. Найти, идентифицировать и оприходовать. Тогда подумаем о Лэнгли и прочих приятных вещах.

Что Лопес сдал ему террористов, это хорошо. Это очень хорошо. Но шанс того, что Агата сама, лично полезет в ночные джунгли за деньгами, ничтожно мал. Так что, даже если всё пройдёт удачно и они накроют кого-нибудь из «Съело Негро», то это будет не Агата. Значит, бешеная девка ещё побегает по Маньяне, постреливая в грингос.

А где в нашего брата не постреливают? Даже на родине Биллова сотрапезника разлюбезного Эдуарда Петроффа, где до недавнего времени перед американцем на улице шапку ломали, как перед барином во времена деспотии, выпрашивая жвачку для приобщения к иудео-христианским культурным ценностям, даже там несколько лет назад кто-то взял да и запулил из гранатомета средь бела дня по американскому посольству… Билл тогда как раз был в Москве, посматривал сквозь жалюзи на бушующие толпы, и вдруг – бац! В каких-то десяти метрах от его любопытного носа. Даже очки слетели…

Чудны дела твои, Господи…

– Так что же я могу для тебя сделать, милый друг Эдик? – спросил американец.

– Ты можешь сделать так, чтобы этому идиоту не дали политического убежища.

– Но… я не могу, Эдик. Это – суверенное дело…

– Билли, хули ты мне-то рассказываешь эти сказки?..

– «Били-хули»? – заинтересовался Билл Крайтон. – Я этого ещё от тебя не слышал. Это что за форма?..

– Да, извини, я плохо контролирую себя… Устал… Веду себя как гусар в бардаке… Обычно я не позволяю себе засорять речь лишними словами…

– Почему? Вполне симпатичное слово. Некоторые слова, которым ты меня научил, я иногда употребляю, помогает…

– Эти слова… они омонимичны. Мои сотрудники – люди эмоциональные, могут не так истолковать, а я потом объясняй, что имел в виду совсем другое… Ну да ладно! Мы всё не о том. Билл, мне надо, чтобы этот кретин не получил здесь политического убежища! Иначе мне конец. Понимаешь?

– Понимаю.

– И чтобы об этом не написали в местных газетах.

– Тоже понимаю.

– И не говори мне, что ты не можешь повлиять на них. Тебе достаточно слово сказать – и урода отправят домой законным порядком. В старые добрые времена ему бы дали по башке, вкололи триметилфтоламин и отправили бы нах хауз цурюк дипломатической почтой. А теперь все обдристались, боятся его пальцем тронуть, права человека соблюдают, паразиты. А тебе ничего не стоит сказать слово, чтобы… Его даже не расстреляют, Билл! Не те времена. Будет в Лефортовском изоляторе портреты сокамерников рисовать. Но у меня будет шанс избежать неприятностей. Если же его здесь оставят, то мне конец. У нас таких вещей не прощают. Малейшая закавыка в отношениях с местными властями – и следует разбирательство…

– Та, я знаю. После того, как погиб твой человек, к тебе приезжали три офицера: генерал, полковник и майор.

Петров печально покачал головой. Спрашивать, откуда ЦРУ известно об этом, ему уже не хотелось. Однажды он спросил и получил ответ: что, дескать, даём объявление в газете и нанимаем трёх секретарш, потому что очень много звонит желающих поделиться секретной информацией. Как во всякой хорошей шутке, в этой шутке шутки была только доля.

– Хорошо, Эдик, – сказал Билл Крайтон. – Я сделаю все, что могу.

– То есть этому гаду не дадут политического убежища, да, Билл?..

– Я сделаю все, что могу, – раздельно повторил американец.

Петров посмотрел на растерзанную курицу у себя в тарелке. Аппетита не прибавилось, а это – верный признак, что ни хрена для него не сделает чертов америкос: желудочная интуиция, братцы, великое дело!

– Если ты сегодня не сделаешь все, что можешь, Билл, то завтра меня отправят в Москву.

– Не отправят, – сказал Крайтон, задумавшись.

Ага!

Петрову внезапно захотелось отщипнуть от куриной ножки кусочек хрустящей румяной кожицы, натертой чесноком и перцем-мулата.

– Налей-ка, Эдик, водки! – сказал Крайтон.

Эдик мигом исполнил пожелание старшего брата, к которому опять начал чувствовать привязанность, и весь обратился во внимание, даже протрезвел.

Они выпили. Американец зажевал водку укропом и снова задумался. Петров вежливо помалкивал, еле слышно посасывая ароматную куриную кожицу.

– Знаешь, Эдик, – сказал Билл. – Мне иной раз жалко, что ушла из жизни… как это?.. blood-feud?..

– Кровная месть? – удивился Петров.

– Та, кровная месть. У нас это тоже было в порядке вещей…

– Я читал «Гекльбери Финна»!.. – воскликнул Петров. – В подлиннике… – добавил он тихо.

– Та, та… Как-то это производит… производит сильное впечатление от людей… С такими людьми хочется скорее дружить, чем быть врагами, им хочется всемерно помогать, Эдик!..

– Так-так-так! – воскликнул заинтересованный Эдуард Авксентьевич, сделав стойку своими знаменитыми бровями.

– А принцип blood-feud – он крайне прост, Эдик. Кровь на кровь. У тебя убили брата, или друга, или сотрудника – ты взял machine-gun, пошёл и сделал то же самое с тем, кто его убил. Вот! Неважно, мужчина твой обидчик или женщина! Наливай водки, брат. Выпьем за настоящих мужчин!

Петров не спеша наполнил рюмки. Вон, стало быть, куда потащило америкоса!..

– Ну, за мужчин – так за мужчин, – осторожно сказал Петров. – Хотя я предпочёл бы за женщин…

– Это не женщина, – сказал Крайтон. – Это исчадие ада. Довольно смазливое исчадие, как всякое исчадие…

– Ты имеешь в виду Агату?

– Её.

– Хорошо бы с ней повидаться, – вздохнул Петров. – Только вот я не знаю как…

– «Феррари», – сказал Билл и грубо, совсем не по-американски, рыгнул, после чего заговорил без малейшего акцента. – Красная «феррари». Ценой сто восемьдесят тысяч долларов.

– Что за «феррари»? – спросил Петров.

– На которой приехали в горы эта девка и Октябрь Гальвес Морене. Мои люди были на месте через три часа после стрельбы. Там валялась эта «феррари», два трупа и никаких следов девки.

– Ну да, ну да, – озабоченно пробормотал Петров. – Машина же должна быть где-то зарегистрирована…

– Эта машина не была нигде зарегистрирована.

– Разве так бывает?

– В стране Маньяне ещё и не такое бывает. То есть она была зарегистрирована ещё утром в тот день. А вечером – уже не была зарегистрирована.

– Хорошие дела творятся… И что же дальше с этой машиной?

– Я попросил своих ребят проверить, где её покупали.

– И где же? – спросил Петров, внутренне готовый к тому, что старый друг Билл ответит ему, что «нигде».

Но Билл сказал:

– В магазине.

Петров не стал спрашивать, в каком именно магазине покупали эту грёбаную «феррари», потому что ему сделалось обидно: какого чёрта ты, как юный дебил, накручиваешь подвеску на кардан? Мне или тебе нужна голова этой революционерки?..

Билл Крайтон взял зубочистку из вазочки посреди стола и слегка поковырялся в зубах.

– Номер кредитной карточки и название банка, со счетов которого был произведен платёж – всё, чем я располагаю.

– Ну, это немало, – бодро сказал Петров. – Какой банк?

– Это ваш банк, Эдик. Русский.

– Да?..

Петров растерялся, но не надолго. Ну, наш банк. Эка невидаль. Держат же российские бандиты деньги в заграничных банках. Почему бы заграничным бандитам не держать деньги в российских банках? Кто мне ответит, почему?

– Ну что же. Раз это российский банк, то я найду хозяина этих денег, – сказал он и сдвинул брови. – Я сделаю это, Билл.