Дежурный по континенту Горяйнов Олег

– Не вопрос, – весело сказал Бурлак.

Пока всё складывалось хорошо. Не надул его Петров. Да и понятно. Попробовал бы только.

– Стой здесь! – скомандовал Касильдо своему мрачному напарнику и нажал кнопку подъемника. – Я скоро вернусь.

Напарник сплюнул на асфальт, пожал плечами и отвернулся. Ему всё было по фигу.

Бурлак сел за руль, и джип медленно пополз в гору. Касильдо докурил косячок и мигом свернул себе второй.

– Ты бы не увлекался, – предостерёг его Бурлак. – Может, мы ещё с твоим хефе ни о чём не договоримся…

– Не боись, – ответил бригадир. – Договоришься. Он не фраер, мой хефе, он с понятием. В случае затруднений – я буду рядом, через стенку, составлю тебе протекцию.

Бурлак с сомнением покосился на своего собеседника. У того разве только из ушей дым не шёл. Морда расплылась в блаженной улыбке. Ты, пожалуй, составишь, подумал Бурлак.

– Ну, ты давай дальше один, – сказал Касильдо. – О чём там вы с хефе договоритесь – меня не касается. А мешочек-то оставь, оставь.

Он уже заметно покачивался из стороны в сторону. Неудивительно, что он в таком виде не хочет лезть своему хефе на глаза, подумал Бурлак. Он ведь как бы на службе…

На крыльцо выполз индеец в белом костюме. Касильдо пошептался с ним, пару раз стрельнув хитрым глазом в сторону Бурлака, и отошёл, поглаживая мешочек. Индеец нырнул в дом, черед минуту высунулся из дверей и пригласил гостя внутрь фазенды.

Бурлак вошёл в просторный вестибюль. Наверх вела пыльная мраморная лестница с золочёными перилами, но слуга провел его мимо, и, миновав анфиладу из четырех довольно запущенных помещений, они вышли в квадратный patio, где на краю высохшего бассейна в плетёном кресле покачивался плотный мужчина средних лет с жёсткой щёточкой седых усов под мясистым носом. В руке его дымилась сигара. Этой сигарой он указал Бурлаку на кожаный диванчик напротив себя.

Владимир Николаевич, оглядев обстановку, поразился запущенности, царившей в доме. Засохшее дерево непонятной ботанической принадлежности в растрескавшейся кадке, до боли напомнившее ему родную резидентуру, какие-то потёки на белых стенах, сам хозяин в домашних тапках со стоптанными задниками – не так живут на свете мультимиллионеры, не так.

Сигара, правда, была повышенной вонючести – стало быть, вполне дорогая и престижная. Это ладно. Но тапки положительно убивали.

Индеец вкатил стеклянный столик с напитками.

– Виски? – спросил дон Фелипе.

– Благодарю, – ответил Бурлак. – Почту за честь.

– Что-то в последнее время ко мне зачастили в гости norteamericanos, – сказал Ольварра, затянувшись сигарой. – С одним даже случилась неприятность. Ты слышал эту историю?

– Я? – удивился Бурлак. – Откуда?..

– Значит ты не из их компании…

– Да нет, я, вроде, сам по себе…

– Хорошо. Наливай себе и рассказывай, какие у тебя проблемы.

Иван ловко выбрался из-под пикапа и, присев на корточки за колесом, окинул взором окрестности. Ни души. Поправив пистолет за поясом, он, не вставая в полный рост, проковылял к двери – дверь оказалась там, где было обещано – в цоколе здания, приоткрыл её и ужом проскользнул внутрь.

Темнотища. Он провёл руками по сторонам. Справа и слева руки его наткнулись на каменные стены. Значит, коридор. Иван пошёл по коридору на ощупь. В кармане широких штанов болтался пальчиковый фонарик, но зажигать его было рановато.

От одежды воняло бензином. Хорошо, что нет собак, подумал Иван. То-то они бы подняли тут хай…

Шагов через двадцать он нащупал ногой ступеньки, ведущие вниз. Всё верно, подумал он. Дом-айсберг. Где-то здесь, в этих подземельях, они её и держат, сволочи. Но навряд ли глубоко. Не ниже первого яруса. Ниже первого яруса человек не выживает. Да и на первом ярусе… Ох, суки позорные. Ладно, мне бы только её отсюда вытащить. А там – если их сегодня не взорвут, как нам доблестная СВР пообещала – я не пожалею денег, чтобы их всех потом грохнуть. Что бы не говорил Владимир Николаевич про игры, в которые, там, все играют добровольно, заранее уславливаясь о степени ответственности за проигрыш… Всё это говно.

Впереди замерцал электрический свет.

Оставшийся в гордом одиночестве sicario по имени Хосермо всё бродил взад-вперёд вдоль шлагбаума и страдал. На той неделе ему стукнуло двадцать лет, а счастья в жизни не было ни на грош. Он-то думал, что поступает на работу в мафию, а теперь вот вместо того, чтобы гонять в кадиллаке по каменным джунглям и строчить из автомата по копам, ходи здесь под солнцем палящим, сторожи какую-то идиотскую никому не нужную дорогу, да вдобавок получай ни за что по морде от бригадира Касильдо, так его перетак. Определённо, жизнь не складывалась.

И тут с автострады вывернули сразу три сверкающих чёрным лаком «мерседеса». Они синхронно развернулись и подкатили под самый шлагбаум, перегородив дорогу в долину.

Из левой и правой машин вылезли человек десять мордоворотов, все как один в чёрных очках, и покрутили головами. Вслед за этим из средней тачки, кряхтя, но не выпуская изо рта сигары, выпростался средних лет толстяк в тёмном костюме. Он огляделся по сторонам, потом посмотрел на часы.

– Что-то они не спешат начать, – сказал он в пространство. – Уж не собираются ли они нас надуть?

– Еще двадцать три минуты, хефе, – почтительно отозвался один из мордоворотов.

– А, ну-ну, – сказал толстяк. – Подождём.

Тут взгляд его упал на Хосермо.

– А это кто? – удивился он. – Ты кто, сынок?

– Я Хосермо, – ответил sicario, встав во фрунт. – Сторожу шлагбаум.

Приехавшие дружно рассмеялись.

– Он из золота, что ли, что его надо сторожить? – воскликнул толстяк, вызвав ещё один взрыв смеха. – Ладно, Хосермо. Я – Ригоберто Бермудес, новый хозяин этой долины. Хочешь работать на меня, сынок? Мне на первых порах понадобится кто-нибудь, знающий здешнюю географию.

– Хочу! – просиял Хосермо.

– У тебя есть тёмные очки, сынок?

– Нету…

– Антонио, выдай ему из своих запасов!

Мордоворот нырнул в машину и вернулся с очками, которые сам нацепил на нос ошалевшему от счастья и недоумения Хосермо.

– Совсем другое дело! – сказал Бермудес, полюбовавшись новобранцем. – Ну ладно, ждём, ребята.

– Вот такие у меня проблемы, – изложил Бурлак.

– Мне бы такие проблемы, – хмыкнул Ольварра. – Ладно, сделаем. Поговорим о том, сколько это может стоить.

– Поговорим, – сказал Бурлак.

В патио вышла какая-то баба и приблизилась к ним. Бурлак, тут же отвернув лицо, привстал, вернее, слегка оторвал афедрон от кресла и плюхнулся обратно. Голова кружилась – то ли от виски, то ли от жары, то ли от нервного напряжения. На бабу он старался не смотреть. Здесь, в Маньяне, это не принято. Особенно в горной местности. Могут и по шее накостылять за интерес к чужим бабам.

– Тебе и твоему гостю сварить кофе? – спросила женщина хриплым голосом.

– Не надо, милая. Мы уже почти договорили, – бархатно сказал дон Фелипе.

Она в упор посмотрела на Бурлака. Тот тоже поднял глаза.

Это была она.

Твою мать, подумал Бурлак. Тебе. Тебе!!! Афедрон забил тревогу. Тут не надо быть, японский городовой, филологом-испанистом, чтобы понять, что означает это, блин горелый, тебе. А мы-то, два мудозвона!.. Ребята, надо на хер сматываться.

Ага, сматываться. А этот-то бродит там по подвалам, ищет её. А что делать? Даже если я дам ему сигнал – он там, она здесь – что мне, одному сматываться?

Собственно, об этом было говорено. Что Бурлак ответственности не несет, если Иван через две минуты после сигнала не залезет в свой тайник между карданным валом и бензобаком, или хотя бы в салон пикапа. Но как же его одного тут оставить – на верную погибель?.. Либо от ракет американцев, либо от навах подручных этого Ольварры.

Да и денег, ежели Иван тут, извиняюсь, сгинет, никто Бурлаку никаких не заплатит.

Иван просунул голову в приоткрытую дверь и следом просочился туда сам. Квадратную комнату тускло освещала лампа без абажура. Два стула, пыльный бетонный пол, стол, кровать, застеленная лысым одеялом, пепельница с раздавленным окурком. Пахло чем-то кислым. Ничего женского. Непохоже, чтобы здесь когда-нибудь держали её. Возможно, здесь была охрана. Тогда должна быть ещё одна дверь.

Иван присмотрелся и обнаружил эту дверь в дальнем углу. Вот тут-то сердце-то у него забилось! Он вытащил из-за пояса штанов пистолет, предохранитель сдвинуть, конечно, забыл, держа оружие стволом кверху, подошёл на цыпочках к двери, толкнул её. Она оказалась не заперта.

За дверью было совсем темно. Иван прокрался внутрь, закрыл за собой дверь, зажёг фонарик. Эта комната оказалась совсем крохотной – метров девять. Ещё одна койка, стул – больше ничего. Что, неужели здесь?..

Где же она? Что с ней сделали?

Тут Иван услышал шаги и погасил фонарик. Страха как не было, так и не было. Злость – да, была. Так бы и засветил в лоб, кто бы ни вошёл. Тут он вспомнил про предохранитель на рукоятке пистолета, а также про то, что надо дослать патрон в патронник, но делать этого не стал, чтобы не нашуметь. Кто-то вошёл в первую комнату, и тут же заскрипели пружины кровати.

Вот это да! Ивана прошиб пот, на этот раз – холодный. Заперли. Теперь без драки хрен уйдешь. Ну, влип, блин. Влип же! Он опустил пистолет и осторожненько присел на стул.

…И зазвонил телефон!

Ольварра поднял трубку, коротко квакнул туда и стал слушать что ему говорят. По тому, как закабанела его физиономия, Бурлак понял: звонит доблестное ЦРУ. Поняв это, он встал и быстрым шагом прошёл в дверь, за которой скрылась девушка.

В нормальных обстоятельствах этот поступок наверняка стоил бы ему головы. Но какие, к чёрту, нормальные обстоятельства, когда через пять минут здесь начнётся светопреставление. Владимир Николаевич краем глаза отметил, что Ольварра, даром что был занят самым важным в своей жизни телефонным разговором, вытаращил на своего гостя глаза и поперхнулся от такой неслыханной наглости.

На грани фола, подумал Бурлак. На грани фола. Уже не то что не восемьдесят процентов, а и об обратной пропорции речи не идёт. Рискую как юный эпилептик с гранатой в зубах посреди фашистского логова. Дай бог пять процентов остаться в живых…

Агату он нашёл в третьей по счёту комнате. Она вскинула на него свои печальные виноградины, и рука её недвусмысленно дёрнулась. По счастью, её отношения с Ольваррой всё же не успели зайти настолько далеко, чтобы он разрешил ей бродить по своему дому с заряженным револьвером. Иначе не жить бы полковнику Бурлаку.

– Спокойно, девочка, – сказал Бурлак, тяжело дыша от напряжения. – Мы приехали за тобой. Я и твой Иван.

– Иван?.. – удивлённо переспросила Агата.

– Иван, Иван. Твой муж.

– Где же он? – спросила Агата и как-то усмехнулась.

– Бродит по подвалу, ищет тебя. Беги туда, не теряя ни секунды. Хватай его и садитесь в машину. Через пять минут здесь начнётся третья мировая война…

– Но я не могу…

– Что не можешь?

– Почему я должна тебе доверять?

– Да потому что я про тебя знаю всё, Габриэла Ореза, она же комсомолка Агата! И про папашу твоего Орезу, русского шпиона – всё знаю!

– Но я всё равно не могу сейчас бежать. У Ольварры перед нашим движением есть обязательства, которые он пока не исполнил. Я не могу предстать перед товарищами…

– Какое движение, идиотка! – вскричал Бурлак. – На том свете ты предстанешь перед своими товарищами!..

– Не ори на меня. О каком Иване идет речь? Который погиб?

– Какое погиб! Я же говорю – бродит по подвалу, живёхонек. Ищет тебя…

– Я тебе не верю…

Из-за колонны вышел Ольварра в синем шёлковом халате. Он передвигался смешными мелкими шажками, держа перед собой маленький блестящий пистолетик. Усы его ходили ходуном. В глазах его был апокалипсис. Там скакали чёрные всадники и рвали зубами на куски павшую в воды звезду полынь.

– Ну вот, – сказал Бурлак. – Сеньор Ольварра!..

Дон Фелипе поднял пистолет и прицелился ему прямо в голову.

Вот и полный здец3.14, сказал себе Бурлак. Ноги его ослабели, а мысли закрутились с бешеной быстротой, как гриппозные кошмары больного ребенка. Вот она и смерть, сверкнуло в мозгу полковника. Вот она и пришла – в виде сумасшедшего влюбленного старого пердуна. Грёбаный Иван! Грёбаный я, что сюда полез!.. Ведь всё складывалось так хорошо! Ведь жизнь только начинается! Кто бы мог подумать, ядрёна мать! Нафталиновая, сволочь, старуха со своими санками в истлевшем нафталиновом тряпье!

Только посмей сделать это, сказала Агата. – И ты больше никогда меня не получишь.

Ольварра вздрогнул и опустил пистолет.

Что ему от тебя надо? – хрипло спросил он.

Он привёз мне моего мужа.

Ольварра уронил оружие на пол и сел на стул, взявшись за сердце.

Бурлак схватил девчонку за руку, нагнулся, поднял блестящий пистолетик, потащил её к выходу.

– Где спуск в подвал? – заорал он, сверкая глазами.

– Там, – на бегу отвечала девица.

Они сбежали с крыльца и завернули за угол, где дожидался Бурлака пикап с тайничком, оборудованным за бензобаком, и нырнули в подвал. Грохоча грязными ботинками по тёмным ступеням, Бурлак поклялся себе, что ни под какими пытками не передаст Ивану только что услышанный им диалог.

Ивану показалось, что он сидел на стуле и ждал непонятно чего целую вечность, хотя не прошло и двух минут, как из-за двери до него донёсся густой и сладкий храп. Он вскочил, как чёртик на пружине, и на цыпочках ринулся к выходу. Выйдя в большую комнату, он увидел развалившегося на койке здоровенного парня, который храпел, пускал слюни и блаженно улыбался во сне. Иван неслышной тенью прошелестел мимо койки, но тут по коридору загрохотали шаги, и голос Бурлака, который громогласно звал его по имени, заставил Ивана съёжиться от страха.

Верзила резко сел на кровати, озираясь вокруг с безумным видом. Стартёр в его одурманенных бурлаковской травкой мозгах скрежетал вхолостую, не желая запускать главный думатель, и это, вероятно, спасло Ивану жизнь. Наш герой наставил на Касильдо своё оружие, так и не снятое с предохранителя, но тут в комнату вбежала Агата, а за ней – Бурлак.

– Иван… – сказала Агата, прислонясь к холодной стене. – Ты всё-таки живой!

– …!!! – заорал Бурлак по-русски. – Ванька, дергаем отсюдова на хер! Ща рванет, япона мать!!!

У Касильдо отвисла челюсть.

– Слышь, амиго! – не отрывая взгляда от девушки, сказал ему Иван на языке, который тот понимал. – Беги отсюда со всех ног. Этот дом сейчас будут взрывать.

Касильдо перевёл мутный взгляд на Бурлака и потряс башкой.

– Вашу мать!!! – крикнул Бурлак и побежал к выходу.

Иван взял Габриэлу за руку.

– Я скучал по тебе, – сказал он. – Ты моя синяя птица счастья. Жизнь без тебя не в кайф.

– No te entiendo,[38] – сказала Габриэла и заплакала.

– Будешь понимать, – пообещал ей Иван. – Corremos, corremos![39]

Они выбежали из подвала и запрыгнули в машину. Следом выскочил взлохмаченный Касильдо. Бурлак ударил по газам, и пикап, взвизгнув, рванулся прочь от дома-айсберга. Касильдо, скособочившись, побежал к пальмовой роще.

Иван посмотрел в виноградины, и руки его потянулись к её талии. Голова легла на грудь. Габриэла погладила его по стоящим торчком волосам. Черты её лица прояснились.

Бурлак перевёл дыхание только когда они отъехали от дома на километр, но скорость сбрасывать не стал.

– Сколько времени? – нервно спросил он.

Иван оторвался от любимой и сказал:

– Времени? А чёрт его знает.

Время летит стрелою, подумал он, глядя в её лицо. Нет – годы летят стрелою…

Пульс сделался сто пятьдесят.

Пятьюстами метрами выше Билл Крайтон, сидевший со своим спутниковым телефоном в руке на замаскированном НП посреди гребя, что зубчатой кайсой окружал долину Тихого Дона Фелипе Ольварры, взглянул на часы и крикнул во весь голос, ни от кого больше не таясь в этих ненавистных горах:

– Лейтенант Канада!

– Sir? – отозвался из кустов бравый вояка, все ещё удручённый гибелью своего пехотинца – любителя жвачки.

– Именем правительства Соединенных Штатов Америки приказываю приготовиться к нанесению по объекту «O-one» ракетного удара!

– Всё уже готово.

– Тогда – volley-fire!

Лейтенант быстрым движением достал из разгрузки сигару, откусил кончик, закурил, выпустил густой дым и только тогда ответил:

Yes, sir!

Когда гулкий грохот прокатился по горам и по склонам покатились камни, Ригоберто Бермудес ещё раз посмотрел на часы, удовлетворённо кивнул и сказал:

– О’кей, ребята. Ждём ещё пять минут и едем наверх вступать в наследство.

Тут завизжали шины, и пыльный пикап, выкатившись сверху, затормозил перед самыми «мерседесами».

Приехавшие с доном Ригоберто трансформеры вытащили из-под пиджаков пистолеты и направили на вновь прибывших. Хосермо, глядя на них, вспомнил, наконец, что у него за спиной с самого начала болтается двенадцатимиллиметровый «ремингтон», и тоже прицелился в пикап.

Антонио бесстрашно подошёл к задней дверце, открыл её и велел всем вылезать на свет божий, держа руки за головой.

Вылезли трое: два мужика и женщина.

– Мы простые туристы! – заблажил тот из мужчин, который постарше. – Нам сказали, что в долине открыли остатки древнего города тольтпеков, и мы поехали посмотреть. А там такое, сеньоры…

– Что же там такое? – спросил Бермудес.

– Что-то грохочет… Вероятно, взрывные работы, сеньор…

Антонио вдруг сунул руку второму мужику под рубаху и извлёк оттуда здоровущий пистолет с глушителем.

– Это от змей, сеньор! – воскликнул пожилой. – Там, в долине, змеи так и кишат!..

– Пристрели-ка сперва этого, – дон Ригоберто кивнул на молодого.

– Я тебе пристрелю, говнюк, старый пень, контра поганая! – сказала Агата, после чего опустила руки и сделала шаг в сторону Бермудеса. – Да я тебя в асфальт закатаю, буржуй, паразит, сосатель крови из трудового маньянского народа!..

Бермудес прищурился, вздрогнул и сказал:

– Виноват. К старости стал слаб глазами, не признал сразу. Вы не подумайте, что я против революции. Наоборот, я сам в душе революционер, которому равного нет в этой части Маньяны. И всегда всем сердцем сочувствовал и вашему Марксу, и вашему Че, и вашей «Съело Негро». Да мы, клянусь мамой, с самим великим Октябрём Гальвесом Морене пару раз распили бутылочку текилы, честное слово. Так что будете проезжать мимо – заглядывайте на огонёк, заезжайте по-простому, прошу вас. Я теперь буду жить здесь и всегда буду рад вас видеть, уважаемая компаньера Агата. Эй, ну-ка быстро освободите проезд! А ты, ольварровский идиот, придурок, поднимай свой шлагбаум, пока я тебя не разорвал на части!..

Антонио мгновенно сориентировался и распахнул дверцу пикапа. Бурлак сотоварищи влезли в машину и, как только полосатый палка поднялся вверх, рванули вперед, выехали на автостраду и помчались с недозволенной скоростью на юг.