Печать богини Нюйвы Рысь Екатерина
– Госпожа Лю Си!
Людмила встрепенулась и спросонья не сразу сообразила, почему фройляйн Ланге вдруг заговорила мужским голосом.
– Просыпайтесь! – заметив, что она открыла глаза, мятежник Лю жестом показал на большой глиняный горшок на низком столике, кувшин и пару плошек. – Я принес поесть.
Выглядел он чем-то встревоженным, но божественный запах куриного супа с потрохами полностью завладел вниманием Люси. Она вдруг вспомнила, что не ела уже целый день, – и это если считать за нормальную еду жесткие лепешки и несоленую рыбу. А куриный бульон с домашней лапшой вообще оставался смутным воспоминанием из невозможно далекой, нормальной еще жизни, где не было никаких китайцев, кроме древних авторов из папенькиной библиотеки.
Горячий, густой, с янтарными каплями жира, он заманчиво сверкал в щербатой глиняной плошке, а аромат кружил голову лучше любых духов. В животе у небесной лисы заурчало, и она даже зажмурилась, чтобы обуздать себя и не наброситься на эту прекрасную, восхитительную еду как дикий зверь.
Пэй-гун только хмыкнул беззвучно, глядя, с каким неженским аппетитом уплетает небесная гостья немудреную крестьянскую еду, которой любой благородный господин побрезговал бы даже в голодный год. Надо же, и эта посланница Небес, совсем как ее сестра, благосклонно вкушает человеческую пищу, не требуя ни свежей печени, ни мужских сердец под кисло-сладким соусом и с гарниром из молодых стеблей бамбука. Видать, лисы небесные, совсем как их земные товарки, готовы довольствоваться куриными потрохами, если совсем уж туго.
Командир Лю и сам был голоден, но большую часть горшка отдал лисице. Пусть наедается. А когда она, облизнувшись, с довольным фырканьем отодвинула опустевшую посуду и улыбнулась, сытая и умиротворенная, понял, что жертва его того стоила. Девушка взглянула на него снизу вверх, глаза ее блестели оживленно и радостно, нежные губы трепетали в улыбке, подобно лепесткам цветущей сливы…
– Благодарю, – молвила она, и Лю Дзы тряхнул головой, отгоняя наваждение.
Узнать, каковы эти губы на вкус, он еще успеет. Непременно. Обязательно. Торопиться нельзя. Эта дева не вражеская крепость, чтобы брать ее силой, и не потайная комната в доме циньского чинуши, чтобы пробираться к ее сокровищам тайком. Тут требуется более изощренная тактика. Но братец Синь зря упрекал Пэй-гуна в отсутствии мышления, потребного полководцу. Нужная стратагема уже сама собой выстраивалась в мозгу мятежника. Много ли радости в насилии или обмане? Женщины всегда приходили к Лю сами, а многие из них даже денег с него не брали. Нельзя, конечно, сравнивать девиц из веселых домов и небесную лисицу, но ведь она – тоже женщина? Пусть необычная, пусть чужая, но женщина. И первое и основное отличие – эту он хочет в жены, не просто в постель. Значит, придется потрудиться. Значит…
Где-то снаружи трижды ухнула сова, и Лю Дзы разом забыл и о женщинах, и о лисах.
Он вскочил и замер, прислушиваясь, а потом вдруг растянулся прямо на полу, прижимаясь к нему ухом. Точно! Стук копыт… а вот и топот множества ног, обутых в солдатские сапоги. Один только вопрос – Чу или Цинь? Первое – просто паршиво, второе – паршиво очень.
– Что случилось?
Командир Лю поднял голову. Лиса присела рядом на корточки, крепко сжимая рукоять чуского кинжала, и в прозрачных ледяных глазах не было ни капли обычного женского страха. Только тревога и готовность к драке.
– Солдаты, – коротко сказал он.
– Солдаты Цинь или Чу? – Хулидзын соображала не просто быстро, а едва ли не шустрее его самого.
– Пока не знаю… – начал Лю, но тут за стенкой трижды гавкнули, и он рыкнул от досады: – Чу! Эх, не вовремя!
– Мы можем сбежать? – Девушка деловито огляделась и помрачнела. Выход из комнаты был только один. Никаких окон и лазеек. – Ох, а Верный? Они же найдут твоего коня!
– Верного я за деревней спрятал, – отмахнулся мятежник. – Погоди. Может, просто мимо пройдут.
– Это ночью-то? Вряд ли. – Лисица покачала головой, и Лю снова успел поразиться ее хладнокровию. – Если ты выглянешь…
– Точно! Сиди тихо, я сейчас, – и мужчина тенью выскользнул наружу, но почти сразу же вернулся. – Обшаривают дома. Кого-то ищут.
Раздраженные окрики, причитания женщин, хлопанье дверей, звон и ржание приближались стремительно.
– Меня, наверное, – мрачно сказала хулидзын. – Поганый дядюшка, видать, не угомонился!
– Не бойся, – жестко заявил Пэй-гун. – Никакие дядюшки тебя не отберут, пока я жив. И племянники – тоже. О! Дай-ка мне этот кинжал. На нем знак Сян Юна, может, сумею солдатам голову задурить…
Девушка без возражений протянула ему оружие, на миг застыла, задумавшись, а потом вдруг одним движением сбросила верхний халат.
У Лю Дзы глаза на лоб полезли.
– Что?..
– Мысль! – кратко бросила она, подпрыгивая, чтобы быстро стряхнуть мужские штаны. – Раздевайся и лезь ко мне!
Хулидзын шмыгнула под одеяло и приглашающе приподняла один край.
– Ха! – Мятежник Лю понял идею, и план ему понравился. – Укройся с головой, но выстави наружу ножку.
Снимать халат-пао совсем он не стал, чтобы не открывать раненое плечо, зато распустил волосы и сел рядом с лисицей, изо всех сил напуская на себя вид встревоженный и недовольный. Добропорядочный человек ведь не будет доволен, если его среди ночи побеспокоят солдаты и оторвут от теплой женщины?
Они успели как раз вовремя. Солдаты Сян Юна стучаться в двери не привыкли, распахивали с ноги. В крохотную комнату вломились трое, и там сразу стало очень тесно. Впрочем, если дойдет до боя, то теснота и темнота будут верными помощницами мятежнику Лю. У него опыт поножовщины во всяких злачных местах имелся о-о-очень солидный, а чусцы со своими мечами и копьями в такой комнатенке попросту не развернутся. Но до драки доводить ему очень не хотелось.
– В чем дело? – со сдержанным возмущением спросил он. – Уважаемые воины, почему вы нарушаете покой в такой час и пугаете мою жену?
Лисица, умничка, дрыгнула белой ножкой, по самую коленку высунув ее из-под одеяла, и что-то пропищала. И все взоры, естественно, сошлись на непристойно обнаженной щиколотке и стройной икре. Главный из троицы чусцев прочистил горло смущенным кхеканьем и пробухтел:
– Это ваша жена?
– Разумеется! – раздраженно ответил Лю, а сам незаметно выдохнул. Им просто невероятно повезло. Видать, у ребят Сян Юна был приказ не зверствовать, иначе хулидзын за эту самую голую ногу из постели бы и вытащили. То есть попытались бы. После того как перешагнули через труп предводителя Лю, не раньше.
– Достойные воины, проявите сочувствие! – отвлек он солдат от созерцания женских прелестей. – Мы с женой и так пострадали. Нарвались по дороге сюда на мерзавцев из Цинь…
– Цинь? – встрепенулся старший. – Где это было? Много?
– Два ляна конников. С арбалетами. – Лю Дзы для разнообразия сказал истинную правду. Он же действительно встречал недавно отряд циньцев, разве не так? – На Северной дороге, там, где начинается ущелье. Мы еле ноги унесли от этих ублюдков.
Хулидзын из-под одеяла снова жалобно пискнула.
– Бедняжка теперь прячется от одного вида чужих мужчин, – пожаловался мятежник. – Ума не приложу, что с нею делать. Совсем головой тронулась. Может, в храме Матушки Нюйвы помогут…
– Значит, на Цветочную гору идете? – уточнил командир. – Так-так… – и вдруг резко рявкнул, рассчитывая напугать: – А сам кто таков?!
– Охотник из Фэна. – Лю изобразил легкий испуг и огромное почтение. И решил, что пора продемонстрировать чуский кинжал. – Да я же вашего благородного князя знаю! Вот, видите? Сам князь изволил мне пожаловать это оружие.
Клеймо дома Сян на ножнах подействовало именно так, как и должно было. Старший из чусцев сразу стал вежливей, а его подчиненные и вовсе попятились к выходу.
– За какие же заслуги, а?
– Да ерунда, навел как-то господина на тигриное логово. А дальше уж он сам! Эх, братья, видели бы вы, как доблестный князь его взял! Одним выстрелом! Прямо в глаз! В прыжке!
Лиса вдруг ощутимо ткнула его в бок, и Лю понял, что увлекся, и побыстрей свернул рассказ:
– В общем, повезло вам с генералом, братья. Таких отважных князей теперь и не сыщешь, не то что в древности…
– Да, наш господин такой. Настоящий герой! Ладно, бывай, охотник. За женой приглядывай получше да не выпускай на двор, пока не уедем.
– А кого хоть искали-то?
– Бабу с белыми волосами, – отмахнулся вояка. – Эх, да разве такую найдешь! Лиса – она и есть лиса. Где ж с лисьими чарами совладать…
Лю Дзы подождал, пока солдаты окончательно уберутся с постоялого двора, осторожно выглянул за дверь, убедился, что беда миновала, и только затем откинул край одеяла. Лисица глянула на него искрящимися от смеха глазищами, такими яркими, что Лю показалось, будто они светятся в полумраке.
– А ведь этот грубиян из Чу в чем-то прав, – заметил он, улыбаясь в ответ на ее улыбку. – Лисьи чары – такие, где уж с ними справиться обычному человеку…
И наклонился ближе, понимая, что делает совершенно не то и абсолютно не вовремя, но не в силах себя остановить.
Люси
Конечно, это были чары, только, разумеется, не лисьи. Нет, тут сработало другое колдовство: и чувство облегчения от едва миновавшей опасности, и веселое возбуждение от удачной уловки, и общий, один на двоих, смех, и, что уж греха таить, близость и тепло полуобнаженных тел. Люсю трясло то ли от пережитого страха, то ли от смеха. Она, и под одеялом прячась, и чувствуя, как чужие взгляды обжигают ее выставленную напоказ ногу, думала не о чуских солдатах и не о том, что они могут с ней сделать, если найдут. Нет, совсем даже не о том. Между ней и чужим, враждебным миром вдруг словно выросла надежная стена, притом живая, теплая и… ничуть ей самой не угрожающая. Нет, не стена даже – стены Людмила недолюбливала и, если не удавалось разбить или снести, предпочитала перелезать или обходить. Не стена, а щит. Щит ведь лучше стены, его можно опустить, когда беда больше не угрожает, да и с собой носить не так уж тяжело.
Там же, под одеялом, девушку вдруг настигло и странное чувство общности. Она внезапно ощутила чужого ей в общем-то, древнего мужчину как себя, словно они оба были частями чего-то большего, как правая рука и левая. Он говорил, а она беззвучно шевелила губами, и слова были теми же самыми – Люся и сама лучше бы не придумала. Он поднял руку в приветливом жесте, а девушка, даже не видя, почуяла это движение так, словно это она сама, а не командир Лю, показывала чусцам кинжал их генерала. Будто она стояла за плечом Пэй-гуна… Нет, не так! Будто она в тот момент стала мятежником Лю, разделила с ним одно тело и общие мысли, общие чувства и желания – тоже общие.
Именно поэтому она уже знала, что он сделает, знала раньше, чем встретилась глазами с его взглядом, одновременно тяжелым и странно растерянным. Знала прежде, чем он наклонился, скользнув длинными прядями распущенных волос по ее обнаженным рукам. Знала и даже ждала этого движения, этого осторожного, очень бережного касания губами губ. Мятежник и повстанец словно спрашивал разрешения, и, похоже, едва ли не впервые в жизни. Люся и это поняла, каким-то запредельным чутьем почуяла, как настоящая многохвостая лиса, которой ведомы все вещи под Небом.
И это было так естественно, так понятно и просто, что девушке и в голову не пришло противиться. Как можно отталкивать часть самого себя? Все равно что левой руке отвергать правую! Она бы подумала об этом, если бы оставалась в состоянии думать. Но мысли разом улетучились, остались только эмоции, а поцелуй все длился и длился, и прекращать Люсе не хотелось совсем. Она не заметила, как приподнялась и села, не осознала, что уже не просто разрешает, а сама чуть ли не берет без спроса, и если бы им обоим не нужно было еще и дышать…
Способность соображать вернулась разом к обоим, но первым одумался Лю. В голове девушки еще не успела родиться и окрепнуть паническая мысль: «Боже мой, я целуюсь с человеком, который умер до Рождества Христова!» – а доисторический мятежник уже отпустил «лисицу», но совсем отстраняться не стал. Так они и сидели друг против друга, не отводя глаз, и вид у командира Лю был такой потерянный, словно его оглушили. Себя-то Люся видеть не могла, но чуяла – у нее взгляд такой же шальной и изумленный.
– И… что это было?
Она спросила первой, потому что поняла: сейчас он придет в себя окончательно, отскочит на пару шагов и заведет старую песню насчет «недостойного крестьянина» и «смиренного ожидания казни». И на этот раз – всерьез.
Вопрос подоспел вовремя. Лю Дзы словно очнулся, тряхнул головой, глянул на свои руки так, будто впервые их увидел, и растерянно пожал плечами:
– Не знаю. Наверное, порыв или…
Люся нетерпеливо фыркнула. Оправдания насчет поцелуев ее интересовали в последнюю очередь. То есть поцелуя. Одного. Пока одного. Потому что будут и другие, не могут не быть.
– Я не о том! – отмахнулась она. – Я о другом. Почему это было… так?
Она даже разозлилась от невозможности объяснить словами то, что имела в виду. Описать ту непонятную общность и естественность, которые никуда не делись. И доверие. «Почему я тебе доверяю?» – вот что она хотела спросить, но Лю понял без слов и ответил именно на этот незаданный вопрос:
– И этого тоже пока не знаю. Ничего, если я не стану извиняться?
Честность его была воистину подкупающей. Наглость, впрочем, тоже.
– Тогда и я не стану. – Люся весело прищурилась. Все правильно. Извиняться – значит, показывать, что ты сожалеешь. А сожалеть им обоим было не о чем.
– Мы остались живы, – покачал головой Лю, приводя в порядок одежду. – Вот что удивительно! Небеса опять отвели от меня смерть… второй раз за три дня! Если это лисьи чары, то они просто замечательные. Мне нравится.
– Никаких чар. – Девушка тоже решила, что пора бы одеться. Его она совсем не стеснялась и не опасалась, но разгуливать в одном только нижнем белье было неуютно. Да и холодно. – Никаких чудес. Мы остались живы, потому что ты нас спас.
– Ну уж нет! – Мятежник стремительно обернулся и глянул так, словно они опять целуются. – Мы нас спасли. Мы вместе. Мне не стыдно разделить победу с женщиной, и вот это у меня точно в первый раз.
Люся просто кивнула. Такое признание стоило всех поцелуев мира, и уж это-то она прекрасно поняла.
«Я сидела на маленькой резной скамеечке в центре огромного походного шатра, слушала, как шелестят на ветру флаги, и вспоминала, что нам говорили на уроках Закона Божьего касательно участи душ людей, умерших до рождения Христа. Ад, их всех ожидал ад».
(Из дневника Тьян Ню)
Глава 9
Честность – лучшая политика
«Если бы люди всегда говорили, что они думают на самом деле, – о себе ли, о других ли, наш мир был бы совсем иным. В чем-то гораздо хуже, но во многом – определенно лучше. И уж точно опасных иллюзий у его обитателей заметно поубавилось бы».
(Из дневника Тьян Ню)
Тайвань, Тайбэй, 2012 г.
Ин Юнчен
К себе домой Ин Юнчен вернулся лишь ближе к ночи, когда на небе, темном и высоком, уже начали одна за другой вспыхивать крошечные иглы звезд. На душе у него было неладно. Вроде бы ни в чем не обманул он уважаемых родителей своих, а вот, гляди же, как неудачно все обернулось! И что теперь делать?
Этот вопрос совсем не давал ему покоя, и он метался по апартаментам в состоянии, которое подозрительно напоминало панику. Познакомить отца и матушку с Сян Джи парень, пожалуй, был даже не прочь, но толку из этого – по крайней мере сейчас – выйти не могло. Никакие силы не заставят их принять в семью дочь председателя Сяна. Да и сама девушка…
Ин Юнчен усмехнулся, представив, как взвилась бы она на дыбы, предложи он сыграть роль его нареченной, – и почти сразу раздраженно чертыхнулся.
Не стоило, ох не стоило ему воображать лишнего. Теперь в мыслях своих, вместо того чтобы беспокоиться о куда более важных проблемах, он вновь видел Сян Джи, ее губы и руки, ее тело, чьих округлых изгибов совсем не скрывала мокрая одежда там, на дороге.
Парень решительно потряс головой и пошел в душ.
Зажмурившись, он долго стоял под струями ледяной воды, а потом, и не подумав обтереться, выключил свет, подошел к большому, во всю стену, панорамному окну и долго смотрел, как в ночном сумраке переливается, сверкает, словно раскрытый ларец с драгоценностями, Тайбэй.
Спать совсем не хотелось, но Ин Юнчен все же лег на прохладные простыни. С прикроватной тумбочки синим глазом подмигивал электронный будильник, с едва слышным, почти неразличимым гулом работал кондиционер, и вскоре парень сам не заметил, как задремал, упал в сновидение, словно в глубокий темный колодец.
…Сил не было – ни бежать, ни сражаться. Кровь заливала лоб и глаза, и сквозь красную пелену мир казался зверем, дрожащим от ярости, рвущим глотку в бешеном реве. Гудело, бормотало, шептало вокруг. Может, это ветер целовал своими прозрачными губами ветви деревьев, пересмеивался шутя с речными духами? Или это кружились вокруг него, понукая лошадей, враги?
Он двинул было рукой, чтобы убрать с лица пряди длинных, выбившихся из узла волос, и вздрогнул при виде своих – своих ли? – пальцев. Покрытые мозолями и порезами – никогда его ладони не были такими. Или были? Не успев появиться, удивление и недоумение ускользнули, растаяли, и он приглушенно застонал от боли. Казалось, что острые белые ножи, вспыхивая, пронзают все тело. Плечо, и спина, и, кажется, живот – синяки и раны были везде.
Оружие. Ему нужен был меч. Если он найдет меч, то крови станет больше, и она уж будет принадлежать не ему!
Красные капли одна за другой стекали по его щекам, по шее, по волосам, укрывшим плечи темной волной.
Меч. Где же меч?..
Ин Юнчен, оскалившись, потянулся вперед – и проснулся, уже понимая, что совсем запутался. Щурясь, он огляделся.
Все было как и прежде – спальня, большая и просторная, со светлыми стенами и кроватью на возвышении из черного дерева, Тайбэй, сияющий за окном разноцветными огнями. В недоумении он поднес к глазам руку. Гладкая ладонь, короткие, аккуратно подстриженные ногти, вьющаяся по предплечью татуировка. Никаких мечей. Никаких ран.
– Что, черт возьми, это было? – спросил Ин Юнчен, и собственный голос в сумеречной тишине комнаты показался ему чужим и незнакомым.
Саша
На следующий день дочь председателя Сяна решила к завтраку не спускаться, а попросила горничную принести поднос с едой наверх, в студию. С родителями, которые вчера конечно же обнаружили ее побег, отношения совсем разладились. Вечером, когда она вернулась домой после встречи с профессорским племянником, отец и матушка даже не соизволили снизойти до разговора с дочерью. Перед глазами девушки так и стояли их лица: такие одинаково строгие в своем единодушном неодобрении, такие непреклонные! В ответ на тихое приветствие они не оглянулись, ничем не выдали того, что слышат и видят ее. Отец продолжил читать газету и неторопливо пить свой кофе, матушка же, поправив очки, которые позволяла себе носить лишь дома, с безразличием перевернула страницу любимого журнала – жена председателя Сяна увлекалась выращиванием бонсаев.
Это было наказание за непослушание – это Саша поняла хорошо. Наказание – и последнее предупреждение.
Родителей своих девушка знала: исправить ситуацию теперь могло лишь беспрекословное подчинение. Сдайся или умри. Стой на своем до конца, до последнего хрипа и капли крови. Вот по какому принципу жил ее отец, а матушка, как хорошая жена, всегда и во всем поддерживала своего мужа. Александра думала, что, если б не этот бескомпромиссный, тяжелый, воинственный характер, отец не сумел бы добиться нынешнего – весьма высокого – положения. В прошлом бабушка, глядя на него, своего младшего сына, вздыхала всегда тихонько: мол, вот она, дикая кровь, никуда не девается, кипит.
– Жаль, – вздохнула в настоящем ее внучка, глядя на свою рыбку, – что со своими близкими папа поступает так же, как с врагами.
Рыбка конечно же ничего в ответ не сказала, но девушке все равно стало немножко легче: родительское молчание произвело на Сашу куда больший эффект, чем упреки и ругань.
Мрачная и печальная, она сидела в своей студии перед балетным станком, не зная, то ли извиниться или покаяться, то ли собрать вещи и уехать из отцовского дома.
Можно, размышляла девушка, снять квартиру в центре, недалеко от библиотеки. Возвращение в Сан-Франциско теперь, после разговора с Кан Сяолуном, стало невозможным. Никуда она не уедет, пока не станет ясно, для чего бабушка именно ей оставила дневник и терракотовую безделушку, которая оказалась совсем даже не безделушкой, а едва ли не национальным достоянием! Конечно, профессорский племянник пообещал, что поможет, и вроде бы от слов своих отказываться не собирался – даже настоял на повторной встрече, чтобы обсудить, как он выразился, «план действий».
С тихим стуком в комнату проскользнула горничная. Зашуршала ткань, что-то звякнуло, запахло мандаринами и яблоками, но, когда молодая госпожа Сян повернулась, чтобы поблагодарить служанку, той уже не было в комнате.
С безразличием поковырявшись в еде, девушка привела себя в порядок и взглянула на часы. Вчера в это самое время она вылезала из окна, чтобы пойти на свидание, и ей казалось, что в жизни не будет – не может быть! – дня чудеснее.
Сегодня же… Саша вздохнула, и печалясь, и злясь на себя, – ей хотелось увидеть Ин Юнчена. Даже несмотря на то, как отвратительно закончилась их прошлая встреча. Даже несмотря на то, что какая-то наглая девица посмела вешаться на него, а он, кажется, не особенно-то и возражал! «Последние мозги, – строго сказала себе девушка, – ты обронила, дура». Внушение не помогло. Это было непонятно, это не поддавалось никаким логическим объяснениям и доводам, но…
– Если он снова позвонит, – обратилась к пучившей глаза рыбке Александра, – я отвечу. Скажу ему, что он позорный бабник и что ни одна нормальная женщина – тем более я! – с ним никаких дел иметь не будет! И что так он и умрет в окружении своих постаревших стерв, одинокий и морщинистый!
И в этот момент ее телефон тоненько пискнул.
Девушка встрепенулась и подскочила на месте. Говорят же: помяни Цао Цао, он и… Неужели это Ин Юнчен? Вчера, после ее побега, парень звонил упорно и отчаянно, без перерыва. Что, если и сегодня не отступился от своего? Он такой, он наглый. Он может.
– Я выслушаю его, – закусив губу и глядя на телефон так, будто у него выросли рожки, сказала сама себе Саша. – Это не значит, что у нас что-то еще будет. Я просто выслушаю его.
И схватила трубку. «Кан Сяолун», – мигало на дисплее имя, и девушка разом притихла. Не он. Не Ин Юнчен.
«Я хотел бы встретиться с вами сегодня, – прочитала Александра, – чтобы поделиться результатами своих исследований. Приезжайте в Тайбей 101. Сможете ли вы быть на месте в…»
Некоторое время мисс Сян сидела и смотрела на иероглифы, которые складывались вовсе не в те слова, что она ожидала увидеть, а затем, решительно сжав зубы, написала ответ, поднялась и начала одеваться.
На другом конце города, в кабинете, полном книг и редкостей, мужчина с темными змеиными глазами улыбнулся, получив ее сообщение. Он знал: внучка Тьян Ню не откажет ему, приедет, выслушает… сделает так, как ей будет сказано. Знание это, вопреки обыкновению, не основывалось на фактах, изысканиях, доказательствах – Кан Сяолун просто верил в судьбу.
Ведь если долго сидеть на берегу реки, можно увидеть, как мимо проплывет труп врага… или терракотовая рыбка, что до сих пор так ловко обходила все ловчие сети.
– Плыви, – тихо, едва слышно прошептал племянник профессора Кана и прикрыл глаза, всматриваясь в свои собственные мысли и планы. – Плыви ко мне.
Ин Юнчен
Друзья на то и друзья, чтоб выручать из беды, верно? Если они и вправду товарищи, а не простые знакомцы из тех, которые выпить вместе согласятся не думая, а на защиту, случись что, не встанут.
У Ин Юнчена друзья были что надо. Настоящие. Ведь лишь добрый приятель, разбуженный рано поутру внезапным звонком, не только не обматерит сгоряча, а вникнет и, самое главное, по мере сил своих и понимания выручит.
– У меня проблема, – вот что услышали в трубке Ю Цин с Чжан Фа в тот день. – Даже две. Приезжайте.
– А? – спросонья пробурчал Пиксель и деликатно шмыгнул носом. – Пять утра! Ты чего это, совсем винтики растерял? Еду!
– Юнчен? – гулко отозвался, зевая, великан Фа. – Виски брать? Нет?! Через полчаса буду.
Так вот и получилось, что над Тайбэем едва-едва затеплился рассвет, а в холостяцких апартаментах Ин Юнчена в самом центре города уже кипела жизнь: подрумянивались на сковороде оладьи, гудела кофемашина и дробно стучал по разделочной доске нож – Чжан Фа, большой гурман, готовил страдающему товарищу завтрак. Пиксель же, оседлав стул, пристально рассматривал взъерошенного друга, жевал добытый из холодильника сыр и делал для себя какие-то выводы.
– С фирмой неладно? – закинув в рот кусочек пармезана, наконец поинтересовался Ю Цин.
Ин Юнчен, усевшись по-турецки на диване, мрачно помотал головой, но Пиксель сдаваться был не намерен. Из кухни, неся на подносе кофейник и тарелку с угощением, появился Чжан Фа. На лице его застыло сосредоточенное выражение, брови были нахмурены: великан явно подсчитывал, всем ли присутствующим достанется равное количество золотистых, с пылу с жару оладий. За окном нежным розовым цветом пылало утреннее небо.
– Мотоцикл вдребезги? – продолжал между тем допрос Пиксель. – Или украли? Ты столько в свою железку вбухал, что вполне могли! Я б сам ее уворовал, если б мы не дружили, – с продажи твоей зверюги можно год жить припеваючи и ни в чем себе не отказывать.
– С мотоциклом все хорошо, – загробным тоном отозвался Ин Юнчен и стянул с тарелки оладышек, не обращая внимания на возмущенный взгляд Чжана Фа.
– Тогда что не так-то? – возмутился маленький Цин. – Говори давай, не ломайся, а то я уже весь нервничаю и предполагаю самое страшное. Одна из твоих девиц беременна от тебя тройней? Ты неизлечимо болен и скоро нам придется навещать тебя в больнице с цветами и конфетами?
– И не надейся, – фыркнул парень и налег на еду.
На несколько мгновений в комнате повисла тишина, которую нарушало только сдержанное чавканье, – беды бедами, а завтрак по расписанию. Уютно поднимался от кружек пар, пахло свежемолотым кофе и шоколадом. Ин Юнчен, с аппетитом уплетая плоды дружеской поддержки, и сам не заметил, как расслабился. Сейчас все, что случилось за последний день, казалось не таким уж неприятным. Может, зря он друзей всполошил? Ну девушка сбежала – дело, конечно, неприятное, но поправимое. Ну приснилось странное – с кем не бывает-то?
Но потом парень разом вспомнил разговор с родителями и весь скривился. Нет, такое ему одному не по зубам, тут без помощи не обойтись.
– Юнчен? – неторопливо отхлебнув кофе, поторопил его Чжан Фа, который, как и всегда, говорил мало, но вовремя.
Ин Юнчен решился.
– Я женюсь, – сказал он, чувствуя, что от одной мысли о свадьбе начинает по-волчьи подвывать.
Умник и интеллектуал Пиксель пронес мимо рта оладышек. С тихим шлепком угощение выпало из его рук, прокатилось по рубашке и приземлилось на светлый ковер, но Ю Цин этакого непотребства даже и не заметил. Чжан Фа – тот так и вовсе застыл, выпучив глаза.
– А? – в унисон спросили они, в этот самый момент напоминая работающий на бис комедийный дуэт.
– Угу, – буркнул Ин Юнчен. – И мне позарез нужна невеста.
Империя Цинь, 207 г. до н. э.
Сян Юн
В лагере каким-то чудом избегшего смерти князя встретили радостно и настороженно одновременно. То, что выжил, – отлично. Лучшего полководца в государстве Чу все равно не найти, это факт. А вот еще одна небесная дева – это уже перебор. «Где он их только находит? – вопрошали солдаты. – Чутье у нашего генерала странное». Деву в отдельный шатер поместили и охрану приставили нешуточную.
Два дня Сян Юн держался молодцом и делал вид, что никаких ранений не было, но потом сдался на милость дядюшкиного личного лекаря. Янь Цюньпин внимательно осмотрел генерала с ног до головы дважды – туда и обратно, а также спереди и сзади, прежде чем вынес свой вердикт:
– Лечение, которое вы получили, мой князь, выше всяческих похвал. Кто этот кудесник?
Юн только успел рот раскрыть, как дядя ответил за него:
– Моего несносного племянника лечила небесная дева – посланница самого Яшмового Владыки.
– О! – только и смог выдавить из тощей глотки врач. – Конечно, земным целителям с небесными не сравниться никогда.
И было видно, что старый хрыч не прочь увидеть небесное создание своими глазами, но побаивается разозлить Сян Юна. В войске Чу только и разговоров было, что про белокожую и среброглазую деву, которую добыл себе их генерал. История стремительно обрастала нелепыми подробностями вроде той, где рассказывалось, как доблестный генерал лично поднялся на Цветочную гору и просил богиню Нюйву указать место, где находится гостья с Небес. Далее мнения «знатоков» разделились. То ли по дороге Сян Юна ранили подлые циньцы, а дева его спасла, то ли это он защитил прекрасную Тьян Ню от домогательств подлых циньцев.
– Наш мир – очень грубое место, – объяснял Сян Лян лекарю. – Дева пока еще не может долгое время находиться среди людей, но очень скоро она освоится, и вот тогда…
Дальше Юн не слушал. Он выбирал подходящий случаю наряд. Дядюшка как обычно плел какую-то замысловатую интригу, в которой родному племяннику отводилась незавидная роль исполнителя. Касательно же Тьян Ню…
С одной стороны, они вроде бы успели помириться, а с другой – девушка держалась настороженно и старалась наедине с генералом не оставаться. Заглаживая вину, Юн послал ей в подарок одежду и украшения. Шелк, нефрит, золото и жемчуг – лучшие друзья женщин, они же – верные союзники мужчин в войне за женскую благосклонность. Служанки, приставленные к почетной гостье, доложили, что госпожа выбрала всего одно бледно-золотистое, с черной отделкой ханьфу и пару туфель подходящего размера. На шпильки, серьги и браслеты только глянула, прошептала заклинание на небесном языке и отказалась от украшений наотрез. Может, не приглянулись? Нынче вечером генерал намеревался выяснить этот момент лично. И кроме свежесочиненного стихотворения, восславляющего красоту небесной девы, припас роскошный подарок, достойный императрицы, – девять нефритовых браслетов девяти разных оттенков. От молочно-белого и цвета зеленого чая до густого папоротникового и цвета темно-зеленого мирта. Сам бы носил, но мастер-ювелир точил камень под тонкое женское запястье.
– Что это ты задумал, племянничек? – спросил строго Сян Лян, подкравшись со спины точно тигр и застигнув утратившего бдительность Юна над раскрытой шкатулкой с украшениями.
– Ничего особенного, вот только навещу с визитом вежливости Тьян Ню.
– И потому вырядился как павлин?
Дядюшка, как всегда, сильно преувеличивал. Серебристо-серый прихотливый узор по темно-синему фону его шэньи сделал бы честь любому вану, но ярким его точно не назовешь. Хотя, конечно, пионы… И все же генерал ответил непонимающим, практически невинным взглядом. Однако дядю не проведешь, дядя на Юновых фортелях и сумасбродствах нажил половину своей седины. Ему одного только вида браслетов хватило, чтобы обо всем догадаться.
– Ты, часом, не возлечь ли с ней собрался, негодник?
– Дядя! – попытался возразить генерал. И немедленно схлопотал увесистую такую оплеуху, которыми уважаемый Сян Лян потчевал его с раннего детства.
– Нет, ты таки совсем дурак, – всплеснул руками дядя. Лицо его сразу же приобрело оттенок благородного пиона, но в данном случае символ страсти отражал лишь страстное желание Сян Ляна проломить родичу его твердый и непроницаемый для ума череп.
– Ты ведь ее еще ни разу не… Или пытался?
Можно было и не отвечать. Почтенный Лян мысли читал. И на этот раз он врезал Юну складным походным табуретом по спине.
– Сделал или нет? Отвечай, паразит!
– Ничего я не делал, – прошипел генерал, потирая ушибленные ребра. – Я, между прочим, недавно от ран едва не помер, а вы…
– Скажи спасибо, что не убил.
Убить племянника не убил бы, но бить, пока рука не устанет, имел полное право. Слово и воля старшего в роду – закон!
– Благодарю за… милость, – постанывая от боли, Сян Юн опустился перед дядей на колени, признавая свою ошибку.
– Я всегда знал, что ты сначала делаешь, а только потом думаешь, и то не всегда, – заявил Сян Лян, с отвращением глядя на широкую спину генерала. – Но ты ведь уже не подросток, не умеющий держать штаны завязанными. Давным-давно взрослый муж, воин и князь. Тебе обычных девок мало? Бери любую и делай, что пожелаешь. В любом городе, в любом селении.
Дядюшка ничуть не преувеличивал, так оно все и было.
– Теперь, значит, после пророчества хулидзын ты решил, что тебе Яшмовый Владыка не указ, верно я понимаю? – вкрадчиво прошептал Сян Лян, склонившись к уху генерала и обдавая того густым запахом благовоний.
Да уж, с предсказаниями у Юна в последнее время вышел явный перебор. Сначала лиса, потом – дева напророчили черт знает что.
– А если тебе не терпится распробовать на вкус небесный мед, то просто женись.
– Жениться? Мне?
И столько удивления прозвучало в словах Сян Юна, что дядюшка не удержался от дребезжащего хохота.
– Да ты и впрямь дурак, племяш. Ох и балбес! Конечно жениться. Кто еще под стать Сыну Неба, кроме небесной же девы? Чернь будет ликовать, твои воины будут умирать с твоим именем на устах.
– Они и так умирают с ним, – буркнул Юн, поднимаясь на ноги и решив, что проявил достаточно покорности.
– Ага. «Когда уж Яньло утащит в ад Сян Юна!», говорят они, – фыркнул дядя, замахиваясь на племянника рукавом шэньи густого оттенка спелой сливы. – Значит, как только гадальщик назовет подходящий день, сыграем свадьбу. И вот тогда… Ты меня хорошо понял, племянник?
– Понял, – отчеканил генерал.
В одном он мог себя упрекнуть – в том, что первый не подумал о женитьбе. Надо было все же головой думать.
Татьяна
Как следует рассмотреть весь чуский лагерь у Тани не вышло. Море смуглых лиц и огонь факелов – вот и все впечатления от приезда. Зато свой шатер девушка изучила предельно внимательно. В первую очередь в поисках лазейки для побега. Однако за каждым из тяжелых полотнищ, заменяющих стены, стояло по воину с копьем, и каждый из них, едва завидев ее бледное лицо, начинал верещать на весь лагерь как попугай, выражая почтение небесной деве, а в ее лице – Яшмовому Владыке. Какой уж тут побег?
А внутри шатра места хватило бы и для десяти человек, но мебели было традиционно мало: кроме подиума для сна – огромный ковер, низкий столик и распялка для одежды. И чтобы небесная дева, не дай бог, не заскучала, к ней приставили девушек-служанок. Посчитать их Татьяна так и не смогла, настолько похожими они казались, одетые в одинаковую одежду блекло-голубых цветов, с похожими прическами. Даже сережки и те одинаковые. Своими прямыми обязанностями девицы считали мелькание у небесной девы перед глазами, безостановочное щебетание днем и перешептывание ночью, а также ежесекундное подглядывание и подслушивание. Посему знакомиться с тюремщицами Татьяне не хотелось. Ей вообще заняться было нечем. Книг нет, прогулки по лагерю, полному мужчин, не положены, рукоделия днем с огнем не сыскать. Из развлечений только и оставалось, что рассматривать прихотливую резьбу на опорных столбах и копаться в шкатулках, наполненных всевозможными дамскими украшениями – колечками, браслетами, сережками, шпильками. Вот если бы еще знать, что они не сняты с убитых женщин… Одним словом, в тюрьме сидеть и то веселее, там хоть сокамерницы есть – товарки по несчастью, которые поймут и пожалеют. Но долго скучать девушке не пришлось. Нашелся тот, кто развеял скуку. Одним, как говорится, словом.
Браслеты Тане сразу понравились, а выражение лица почтенного Сян Ляна, когда он их преподнес, – нет. Кислолицый старик с высоченной заколкой на макушке мог хоть до следующего утра изображать саму любезность и осыпать Таню изысканными комплиментами, однако девушка твердо запомнила все эпитеты, на которые не поскупился Лю Дзы в его адрес. «Пес паршивый», – самое невинное. Спина Сян Ляна гнулась с удивительной легкостью для немолодого уже человека, а речи лились с языка сплошным водопадом. Татьяна устала слушать славословия и заверения в вечной преданности, отвлеклась на подарки и чуть не пропустила главное.
– Для всего Чу свадьба нашего могучего князя и небесной девы станет огромной радостью. Наше счастье не имеет границ, и в каждом доме уже сейчас возносятся молитвы благодарности Яшмовому Владыке и богине Западного Неба…
– Чего? Какой еще свадьбы? – оторопела Таня. – Я согласия не давала!
Но хитрый чусец ее не слышал.
– Должно быть, сама Матушка Нюйва сжалилась над нашим народом и послала чудо…
– Погодите. – Девушка принялась лихорадочно стаскивать с руки нефритовые браслеты. – Я не собираюсь выходить замуж за вашего… генерала. Нет! Никогда!
Сян Лян торжествующе улыбнулся и сделал знак служанкам попридержать разволновавшуюся от нежданной радости деву. В четыре руки с двух сторон. Чтобы, значит, не сопротивлялась своему огромному счастью и не удумала броситься на него с… благодарностями.
– Я вижу, невеста согласна, – самодовольно заявил генеральский дядюшка. – Вот и прекрасно. Пойду обрадую жениха.
Он ушел, а Таня осталась наедине со своим так называемым «счастьем». Разницы между супружеством с диким зверем в людском обличье и надругательством на обочине проселочной дороги она никакой не видела. Только теперь это будет на шелковых простынях, а не на стерне, и не раз, и даже не два, а пока генерал вдосталь не натешится, и до тех пор, пока ему не надоест новая игрушка. Или пока та не сломается.
Служанки, убедившись, что небесная дева скандалить и крушить мебель не собирается, поторопились убрать руки. Приказа сажать счастливую невесту на цепь не было.
– Госпожа желает покушать? – пискнула самая храбрая из девушек.
– Нет.
– Тогда, может, госпожа желает, чтобы ей спели или станцевали?
– Нет.
Песни и пляски были последним, чего бы хотелось Татьяне в эту минуту. Вот если бы веревку и мыло, тогда другое дело. Никогда прежде, ни в Петрограде, ни в Томске, ни потом – уже в Шанхае, греховные мысли о самоубийстве не посещали девушку, хотя поводов для них было предостаточно. Рядом была Люся – храброе сердце и щедрая душа, впереди – какое-никакое, но будущее, пусть даже и за океаном, а позади – самое счастливое детство, какое только может быть у ребенка. Собственно, все необходимое для того, чтобы хотеть жить дальше. А теперь вот перехотелось, ведь эта свадьба, по сути своей, – всего лишь растянутая во времени пытка, к тому же китайская. А из когтей древнего генерала вырваться можно будет только в смерть. Так не все ли равно? Сын Божий еще не пришел в этот мир и смертию смерть не попрал, а значит, нет для души, заблудившейся во времени, спасения. Ни спасения телу, ни Спасения душе.
«Отче наш, сущий на небесах, за что мне все это?» – горестно вздохнула Таня и закрыла лицо ладонями, пахнущими какой-то приторной пряностью.
Память с безжалостным упорством подкидывала девушке сюжеты из житий первых христианских мучеников. Воистину, что на римской арене со львами, что на брачном ложе с Сян Юном – никакой разницы.
Служанки меж тем никуда не уходили, не желая оставлять небесную госпожу наедине с отчаянными мыслями, которые наверняка были написаны у Тани на лице. Папа как-то говорил, что азиаты, привыкшие всю жизнь «сохранять лицо», европейские эмоции читают как открытую книгу.
«Так-так, значит, повеситься они мне не дадут, – хладнокровно рассуждала «счастливая» невеста. – Зарезаться нечем, яда не добыть. Разве что сбежать и броситься вниз со скалы. А потом… Пройдет две сотни лет и тридцать три года, и после распятия Христос спустится в ад и, сокрушив его ворота, принесет в преисподнюю свою евангельскую проповедь».
Девушка не заметила, что просидела на низкой скамеечке до самого вечера, ничего не видя и не слыша вокруг, словно в плотном коконе из безнадежности и дурных предчувствий.
Есть и пить Тане тоже не хотелось совершенно, и даже при одной лишь мысли о еде желудок болезненно сжимался, отвергая любую возможность принять хоть кусочек. Сама себе она напоминала куколку, лишенную потребностей, в ожидании, когда хрупкие стены временной тюрьмы рухнут и на волю вырвется свободная бабочка-душа.
Читать бесплатно другие книги:
