Жена странного человека Сивинских Александр

– Ну вот, как всегда, опять он меня не дослушал… Ты бы сказала ему, Катерина, чтобы повежливей был, поуважительней, а?

Дальнейшее же течение дня происходило поначалу тоже хорошо.

Папа, как и обещал, вернулся из канцелярии к обеду своевременно и, после сытных угощений, на службу уже не поехал.

Улыбаясь круглым лицом, папа устроился с газетой на стул у самого окна, мама же села в своё кресло, напротив, с привычным мягким рукоделием.

Пантелеймон, поев, убежал во двор, гулять.

В тишине прохладной комнаты тикали большие напольные часы.

Подробно шуршали газетные страницы, мама изредка шептала, подсчитывая связанные ряды и сложный порядок узорных петель.

– Как ты думаешь, почему нынешние мальчишки так редко свистят?

В недоумении мама нахмурилась, запоминая результаты.

– Не умеют? Или просто сейчас в их жизни нет надобности?

Размышляя, папа встал, положил обе ладони на живот, поверх брючного ремня, и неспешно подошёл к окну.

– Ведь раньше мы умели свистом подать друзьям сигнал опасности, позвать, предупредить о чём-то важном… А сейчас? Им это не надо? Или просто тревог в их жизни стало существенно меньше?

– Милый, это ты-то свистел? Кто бы тебе позволил?! Твой музыкальный дедушка?

Папа обиженно оттопырил нижнюю губу.

– Ну, допустим, не я… Мои сверстники, друзья умели. Свистели и ещё как! Двумя пальцами, и даже одним, по-всякому…

Мама хмыкнула.

– Ну-ну…

Снова в тишине сухо и громко разворачивались непрочитанные ещё газетные страницы, продолжали жить в ожидании вечерних сумерек настойчивые часы.

– А что у Пантелеймона со школьными результатами? Какие итоговые оценки у него будут в этой четверти, он не говорил тебе?

– Всё хорошо, не беспокойся. Не приставай к мальчику, он и так устал после такой сложной зимы. В гимназии у него всё по-прежнему…

Что-то в изнаночных петлях не устраивало маму, и она недовольно кашлянула.

– Лучше займись своими делами.

– То есть, он и сейчас будет отличником?

Голос папы странно изменился, и мама обернулась к нему, подняв очки на лоб.

– Я всего лишь хочу знать, как учится мой сын! Именно так! Просто знать, не претендуя ни на какую воспитательную сущность в его драгоценном эгоистическом детстве. Имею я хоть на это право?!

– Да, конечно. Только не кричи.

Мама положила вязание на колени.

– Наш Поня – отличник. Он обязательно им будет, не беспокойся. А завтра нам привезут тот самый посудный гарнитур в гостиную, который я присмотрела в городском манеже в выходные. Помнишь, я же тебе говорила? Приготовь деньги, и грузчикам тоже. Не хочу никакого торга и лишних разговоров.

Известив папу и, с усталостью пошевелив пышными плечами, мама снова слегка озабоченно нахмурилась, подсчитывая пушистые зелёные петли.

Да и куда ей было ещё так внимательно смотреть?

На папу? На его бледно-красные от возмущённого волнения щёки, на грозный, в молчании, блеск его небольших круглых очков в железной оправе, на то, как он часто дышит, не поворачиваясь в её сторону от просторного уличного окна?

Пантелеймон, запыхавшись, прибежал домой с двумя одноклассниками.

– Мамочка, дай нам, пожалуйста, попить! Жарко, мы так славно играли…!

– А твои друзья пирожков не желают? С чаем? Отдохнёте немножко, отдышитесь, не очень поздно, по домам-то они ещё успеют добраться. Родители ваши не беспокоятся, знают, где вы?

– Да, да!

Мальчишки дружно согласились на чаепитие.

– Мамочка, ты же не заругаешь меня, нет?!

Пантелеймон изо-всех сил старался выглядеть честным и преданным.

– Ведь не заругаешь?

– А с какой такой стати я должна тебя обижаться?! Тебе кусочек побольше?

– Мы с мальчиками сейчас были на старом рынке, недолго, на пять минуточек всего туда сбегали… Это ведь неправильно, да, мамочка?

Успешно разложив половину яблочного пирога по тарелкам шумных гостей, мама с удовлетворением улыбнулась.

– Без разрешения? А зачем вы туда ходили?

– Мамочка, дорогая моя! Там такие чудесные вещи, там так красиво! Я знал, что ты не заругаешь меня, что поймёшь…

В порыве восторга Пантелеймон чуть не подавился сочным куском.

– Знаешь, что мы там нашли?! Мальчики сказали мне, что видели там Будду! Такого, как в книжке! Точь в точь такой, о котором я так долго мечтал! Маленькая такая статуэтка, старинная, красивая… На прилавке лежит, в разных таких интересных редкостях. Мамочка, давай я куплю её себе на день рождения, а? Вы же с папой обещали мне дать денег, если у меня будут все пятёрки?! Ладно, разрешаешь?

– Хорошо, хорошо, купишь. Только не спеши, чай-то, небось, ещё не остыл, обожжёшься…

Папа молчал, с сумрачными вздохами допивая свой вечерний кофе.

Мальчики торопливо, перебивая друг друга, рассказывали маме о школьных делах. Один из них, как и Пантелеймон, учившийся хорошо, считал возможным много рассказывать и о своих успехах, и о недостатках других одноклассников.

– …А у меня спереди сидят два двоечника и сзади один – вот мне и приходится на троих разрываться!

Другой же малолетний гость, отнюдь не отличник, подхватил невпопад.

– И у меня сзади двоечники! А впереди отличник, но он так тихо говорит, что ничего не поймёшь…

Они шумели, хохотали и звенели ложечками до тех пор, пока к столу скромно не подошёл папа и со стуком не поставил свою чашку на стол.

– А как, уважаемые коллеги, ваши успехи в математике? Все ли вы с последней контрольной работой справились? Только честно.

Враз стало тихо.

– Печенья не хотите?

Маме никто не ответил.

С настойчивостью папа повторил свой вопрос.

Дети переглянулись и, пряча от папы смущённые взгляды, заспешили по домам.

– Пантелеймон, я хочу с тобой поговорить.

В сумраке вечерней комнаты говорили все, папе так и не удалось до конца стать единственным беспощадным судьёй.

Были непременные слёзы Пантелеймона и волнение мамы, когда сын признался, что контрольная у него почему-то не получилась и что из-за этой математической неприятности он может и не стать по итогам четверти полным отличником.

Пантелеймон искренне рыдал.

– У-учительница сказала, что я был несерьёзен, что она нед-довольна моим повед-дением…

– Но ведь что-то ещё исправить возможно?

Несмотря на обиду обмана, папа всё равно старался размышлять практически.

– Ты можешь узнать, допустим, подробные условия у своего учителя, у директора гимназии, наконец? Можно ли тебе что-то пересдать, какой-либо дополнительный тест переписать, что-то иное?

– Х-хо-рошо, я узнаю…

А в начале ночи папа взволнованно продолжал ходить по гостиной.

– Вот, вот… Я знал! Знал, что этим дело кончится! Сначала – неуважение, потом обман! Я же тебя, Катерина, предупреждал! С твоим потаканьем, сюсюканьем, с неоправданным либерализмом… Мальчишка портится на глазах!

Руки, засунутые в карманы брюк, расстёгнутый ворот – таким мама не видела своего мужа никогда.

– Он же будущий мужчина, пойми ты наконец-то! Он же взрослеет! Он же у нас умница! А ты… Ты до сих пор косточки из отварной рыбы у него в тарелке выбираешь, рубашку в школьные брюки на нём, как на манекене, считаешь возможным заправлять! А он… Он, как истукан, стоит… Ещё и улыбается! Шоколадки кто ему на ночь под подушку засовывает?! Парню ведь уже десять лет! Нет уж, Катерина, так дальше жить невозможно!

– Почти десять.

Папа изумился привычному упрямству в такой ответственный момент, и полному невниманию к своим серьёзным словам.

– Через неделю будет десять! Катерина, я требую…! Никаких подарков ему, пока он самостоятельно не выправит ситуацию! Никаких денег! Это мои условия – ты ведь меня знаешь!

Буйство папы смущало, конечно, давно уже уверенную только в себе маму, она, хоть и понимала, что это лишь временный шторм, никакой не ураган, жертв и трагедий даже сейчас не предвидится, но что-то такое неуловимое было в ситуации, что мама именно в эти минуты задумалась.

Пантелеймон же продолжал всхлипывать в темноте спальни.

Без скрипа, осторожно, мама притворила за собой дверь.

– Ты не спишь, сынок?

– Нет, мамочка…

Они ещё немного поговорили о дневном, мама тоже незаметно вытерла со своих глаз несколько слезинок.

– Мамочка, я обязательно объясню учителю, что поступил неправильно. Я попрошу у него прощения, он же знает, что я учусь хорошо, он разрешит мне переписать контрольную… Я же всегда был в нашем классе отличником… И в этой четверти буду, обязательно. И куплю себе на день рождения Будду…

После того, как мама так же тихо и осторожно ушла, Пантелеймон спокойно задремал и никак не мог слышать, как над ним склонился папа.

– Всё ты сможешь сделать, сын, всё получится… Только помни, что каждый твой поступок может быть воробьиным делом, а может стать подвигом.

Утреннее солнце пронзало лёгкие шторы и всем было весело.

Мама приготовила на завтрак блинчики.

Папа с удовольствием скушал немного блинчиков со сметаной, потом потребовал себе ещё и клубничного варенья, Пантелеймон аккуратно брал ложечкой мёд и хохотал над папиными шутками.

– Папа, это такая чудесная статуэтка! Из тёмного дерева, совсем крохотная, Будда лежит на боку и думает! Самый настоящий талисман, правда, правда, как в книге!

– Где ты его раскопал-то, такого удивительного?

– Я же говорю – на старом рынке! Где монеты ещё продаются, подсвечники…

С увлечением Пантелеймон запивал блинчики вкусным фруктовым чаем.

– А где? В каких рядах?

– Ну, там ещё шлем на прилавке…

– Какой, пожарный?

– Н-нет, водолазный…

– А рыцарских доспехов ты там, случаем, не видел?

– Каких, с забралом? Нет, ты что!

От плиты к увлечённым разговором мужчинам подошла мама.

– Ладно, забрало-отдавало, давай быстрей допивай чай, а то и на самом деле в гимназию опоздаешь.

Папа тщательно вытер руки салфеткой, и положил вскочившему из-за стола сыну ладонь на плечо.

– Ты помнишь – каждый имеет то, что заслуживает, и отвечает за свои поступки…?

– Помню, помню! Пока, я побежал!

В прихожей, куда мама подошла, чтобы привычно проводить Пантелеймона, он заговорщически оглянулся.

– Мамочка, может я сегодня Будду куплю, а? А то, пока мне контрольную разрешат переделать, кто-нибудь его ещё купит?!

Мама нагнулась, поправила на ботинке сына выбившийся шнурок.

– Нет, извини, денег я тебе сейчас не дам. Мы же ведь так договаривались? И папа, думаю, будет против… Ты побыстрей исправляй оценку – и сразу же бегом за подарком, ладно?

– Хорошо, мамочка.

Со вздохом Пантелеймон закрыл за собой тяжёлую входную дверь.

Следующий вечер прошёл в ожидании.

Как и рассчитывали, добрый и понимающий учитель разрешил Пантелеймону ещё раз участвовать в написании итоговой контрольной работы, вместе с другим классом, в виде исключения. Процедура состоялась, и папа, и мама, и сын ждали результатов.

– …А помнишь, как вы с гостями ловили попугая, когда тебе пять лет исполнилось? Кто громче всех кричал тогда, что нужно обязательно насыпать попугаю соль под хвост, чтобы он потерял бдительность, и вы с мальчишками смогли бы птицу схватить? Сейчас-то хоть понимаешь, как даже грамотный человек может ошибаться?!

– Но ведь мы тогда об этом в познавательной книжке прочитали!

Папа смешно сверкнул стёклышками очков и фыркнул.

– Ага, ты ещё предложил маме на халат прикрепить сто новых булавок – и беглый попугай должен был, по твоему мнению, обязательно заинтересоваться их нестерпимым блеском!

Не выдержала и мама, улыбнувшись за своим сложным вязаньем.

Пантелеймон расставлял по ковру красивых оловянных солдатиков, папа дочитывал газету.

– Мы сегодня в гимназии на перемене бегали по коридору, а дежурили там старшеклассники. Я засомневался, проскочим или не проскочим мимо них, отговаривал даже друзей…

– Ну, и как?

Не отвлекаясь от своего войска, Пантелеймон вздохнул.

– Не проскакали… Мама!

– Что, сынок?

– А ты знаешь, как нас скверно самообслуживают в нашей столовой? Просто ужас! Младшим почти никогда компота не хватает! А ещё, мамочка…

Стараясь быть незаметным, Пантелеймон немного поднялся с коленок и, склонившись под папиной развёрнутой газетой, придвинулся к тёплому маминому креслу.

– …Мамочка, раз я контрольную уже написал…

Грохот внезапно скомканной бумаги напугал и маму, и сына.

– Пантелеймон! Я же сказал – положи свой ковер нетерпения в сундук ожидания! Сказал?!

– Папа, ты говоришь со мной как с воодушевлённым предметом…

– И не обижайся, пожалуйста. Всё будет происходить именно в таком порядке, как мы договорились.

После другого, уже грустного, завтрака, когда мама проводила сына на занятия, а папу – на работу, она тщательно собралась, вызвала машину и поехала на старый рынок. Её собственные деньги ей тратить ещё никто не запрещал.

Ловко расспросив предыдущим вечером Пантелеймона, она даже для уверенности нарисовала в своей записной книжечке план торговых рядов и место расположения нужного продавца.

Но сложная подготовка оказалась напрасной.

– Что вы, что вы, уважаемая! Такие редкостные вещицы долго у меня не залеживаются! День, другой – и нет уникума! Это же Будда! Нечасто такие красоты бывают в наших-то краях! Взяли, взяли, да, кто-то приходил недавно, не помню… Берите вот слоника, тоже деревянный, из Индии, берите! Не пожалеете, если в подарок кому вещицу предназначаете…

Радость и скорбь дружны, и часто они бывают одновременно одинакового роста.

Днём в дом с криком ворвался Пантелеймон.

– Мамочка! Свершилось! Я – отличник! Я сделал это, я сделал! У меня всё получилось! Милая мамочка…

Не в силах сама огорчать сына, мама отдала ему обещанные деньги и села у окна ждать слёз. Пантелеймон вернулся очень скоро, и молча. Сел за стол, уронил голову на руки.

– Так и знал, так и знал…

С готовностью мама бросилась его утешать.

– Не надо, мама, я всё прекрасно понимаю… И ты тоже унижалась. Мне продавец рассказал, что ты туда приходила… Он описал тебя подробно.

С остановившимся взглядом Пантелеймон стукнул кулачком по столу.

– А его я ненавижу! Ненавижу!

– Ну что ты, сынок! Нельзя же так…

– Ненавижу!

За простором кухонного окна качался на грязной нитке, привязанной к ветке близкого тополя, забытый там после зимы кусок сала, заботливо устроенный когда-то для синиц в холода папой и Пантелеймоном. Теперь стояла тёплая непогода, шёл мелкий дождь и по салу сбегали вниз прозрачные струйки, и изредка, когда дождь ненадолго прекращался, с него падали скопившиеся со временем крупные капли.

Гостей, привычно приглашённых на день рождения и ожидаемых с часу на час, Пантелеймон ни за что не хотел видеть, траурно не выходил из своей комнаты, но мама не оставляла попыток его уговорить.

– Вот видишь, до чего ты доупрямился, со своими принципами…

Папа стоял рядом и внимательно слушал маму, заложив руки за спину.

– Он же весь в тебя, как ты в молодости был, дерзкий…

Папа грустно улыбнулся в ответ.

– Знаешь, я заметила только в последние дни, как вы с ним похожи. У Пони так же, как и у тебя, дрожат губы, когда он сильно обижен… Желваки у обоих. Устали вы с ним со всеми этими ссорами-то… А результат? Ты хоть что-нибудь во всём этом понимаешь?

В сильном порыве папа обнял маму и прямо у окна поцеловал.

– Милая, раньше, в наши времена, у чрезмерно избалованных детей была устойчивая уверенность, что булки растут на деревьях, сейчас же такие персонажики убеждены, что в школу не ходят, а непременно – ездят. Причём обязательно на папином лимузине…

Когда жизнерадостные и красивые гости по очереди поздравили, вручая подарки и одинаково тормоша, печального Пантелеймона, папа пригласил всех в кухню и достал из большого холодильника торт с заранее зажжёнными свечами.

Взрослые гости одинаково ахнули и зааплодировали, дети восторженно закричали.

– А теперь разрешите и мне…

Папа приосанился, пряча под праздничным пиджаком солидный животик.

– Так сказать, по заслугам…

В руках папа держал большой, неловко по углу скомканный, жёлтый канцелярский конверт.

– Наш Пантелеймон взрослеет, достигает определённых успехов в учёбе, читает много познавательных книг, вот поэтому я и решил, так сказать…

Мама тревожно гладила по голове прислонившегося к ней, пригорюнившегося, со скучной улыбкой на усталом лице, сына.

– Сын! Ты ведь смог…, ты поставил цель и добился её! Ты не просто захотел, а приложил труд и волю… Я горжусь тобой! Мы все должны гордиться нашим Пантелеймоном и уважать его! Ура! Держи. Позволь пожать мне твою руку.

И папа неловко передал конверт Пантелеймону.

Под гостевые крики тот не спеша открыл жестяную скрепку на конверте и достал из него Будду.

Маленького деревянного Будду.

Всё так же привычно, в вечернем сумраке, мама с заботой подоткнула детское одеяло, поцеловала сына.

– Ну, теперь-то ты понимаешь, каков наш отец…?

С тех пор прошли годы.

Тогда на этом и закончилась почти печальная, совсем не мужественная история о маленьком деревянном Будде.

И сразу же следом за ней последовала другая – о маленьком счастливом мальчике Пантелеймоне…

Так иногда бывает в нашей жизни.