Жена странного человека Сивинских Александр
– Мне нужно было то, чего нет у них. Твой инженерный гений, Христофор, уникален, я очень рассчитывал на него…
– Карлос, но ведь та тема, на которую я отвлёкся, гораздо грандиозней военных побед. Если ты немного подождёшь, то получишь в свои руки величайшее оружие, с которым не сравнятся запасы всех арсеналов Земли! Ты и только ты, Карлос Зурита, сможешь точно сообщать каждому президенту, кардиналу или банкиру, что ждёт его в ближайшем будущем…
– Завтра в Берлине меня ждёт фюрер.
Но увлечённая улыбка доктора Христофора была в эти минуты сильнее почти мёртвого оскала загорелого лица Зуриты.
– Представляешь, Карлос, у меня появилась возможность для примера ввести в машину практически весь объем моих персональных данных, честных, достоверных, ведь я не стал бы лгать самому себе! О сотнях моих далёких родственников, об их биографиях, болезнях, профессиях, обстоятельствах жизни и смерти. О местах, где они жили, о пище и профессиях, об эпидемиях в тех краях, о полученном ими образовании. Мои коллеги со всего мира присылали мне тома подобных статистических данных, я обрабатывал полученную информацию и кормил ей мою машину! И каков результат?! Представляешь, дружище Карлос, мне предсказано жить до ста десяти лет, я побываю на трёх континентах и умру всего лишь от насморка! Ха-ха! До ста десяти лет, представляешь?! Смотри, вот подробные распечатки…
По углам комнаты низко гудели, потрескивая, большие оранжевые лампы, светились фосфором точные квадраты приборов.
Доктор Христофор отвернулся и принялся торопливо рыться в бумагах на столе.
– Твоя машина ошиблась…
– Нет, нет, Карлос, дружище, не может такого случиться, я же произвел несколько параллельных проверок!
– Ошибся и ты… Так долго тебе ни за что не прожить.
Щелчком отбросив в сторону уже давно погашенную сигарету, Карлос Зурита медленно, как во сне, расстегнул кобуру, достал пистолет и, ещё более скривившись губами, выстрелил доктору Христофору в затылок.
А на рассвете, в неостывшем ещё с прошлого вечера небе над Эбро звено республиканских «чатос» азартно раскрошило пулемётными очередями неуклюжий транспортный самолёт противника, направлявшийся в Берлин.
И опять, через годы и тысячи миль, стояли такие же жаркие дни.
Смешливая рыжая официантка проводила, заботливо поддерживая под руку, к столику у дальней стены могучего седоволосого человека в чёрных очках.
– Вот, вас уже ждут…
– Спасибо, милая! Здесь прохладно. Это хорошо.
Молодой мужчина торопливо поднялся навстречу, с почтительной неловкостью пододвинул стул и помог слепому устроиться удобней. Тот сел, улыбнулся.
– Ну, здравствуй, Рэй! Ты ведь Рэй?
– …Злой гений с тех пор пропал. После случая в Сантандере я никогда не встречался с Карлосом. В моих интересах было продолжать опасаться, поэтому я расспрашивал многих, но никто ничего о нём не слышал, и я постепенно успокоился. А может, и он посчитал меня мёртвым и вычеркнул ещё тогда из своей жизни… Не знаю.
– Друзья спасли меня. – Доктор Христофор задумчиво покачал в руке высокий прозрачный бокал с водой. – Серьёзной операции не потребовалось, пуля прошла по касательной. Но я ослеп.
В те дни обстановка в Испании продолжала оставаться сложной, поэтому коллеги переправили меня на корабле, с чужим паспортом, через океан. Так я открыл для себя Америку… К счастью.
Слепым я уже не мог работать так много, как требовала идея.
Сейчас я читаю здесь лекции в университете, публикуюсь в научных журналах, получаю небольшую пенсию. Но не могу по двадцать часов подряд пристально наблюдать за работой моей машины, мгновенно корректируя её промежуточные результаты, что-то восторженно исправляя, вновь и вновь самостоятельно, единолично, запуская и останавливая процесс…
С новостями газет меня знакомит сиделка, я много слушаю радио. Так я узнал и о тебе, Рэй…
Доктор Христофор печально улыбнулся.
– Но инженером я уже никогда не буду.
Неспешный вентилятор под потолком кафе создавал иллюзию прохладного ветра, длинные седые волосы учёного плавно приподнимались и опадали.
– И ты, Рэй, не инженер и вряд ли сможешь стать им. У тебя нет необходимых знаний, но зато есть величайшая интуиция. Тебе сейчас тридцать, ровно столько, сколько было мне, когда я сделал свою машину. Мне читали твои рассказы, я чувствую, что мы с тобой говорим об одном и том же, только разными способами. Я создал первоначальный механизм и продолжаю думать о его совершенствовании, а ты – пытался и пытаешься понять, даже не зная до определённого времени о моём существовании, как эта идея может быть использована для счастья будущих людей.
Твоя придуманная правда о сознательном уничтожении книг страшна, но гораздо более мерзкое зрелище мне приходилось видеть наяву. Настоящий костёр из книг обжигал мне однажды лицо, когда нацисты демонстрировали в тридцатые годы свой способ борьбы с иными мнениями.
Мы с тобой много думаем об ответственности. Ты – об ответственности человека перед целым миром и грядущими поколениями, я – всего лишь о том, как он, этот отдельный, маленький, человек, может спасти себя и своих близких, предвидя, от чего-то возможно неприятного.
Техника стремительно совершенствуется и я уверен, что уровень технологий, достаточный для получения предельно возможных по точности результатов, будет вскоре достигнут. О методах же размышляешь ты и заставляешь своими книгами плодотворно думать об этом других.
Когда возможности механизма, скорость сбора необходимой предварительной информации и её обработки совпадут с точностью формулировки цели, тогда люди получат возможность заглядывать в своё будущее. И в близкое, и в далёкое…
Мы сможем дать простому человеку, даже не вводя его в состояние практического эксперимента, множество ответов о его возможной жизни.
Любой незначительный сегодняшний поступок изменяет в гигантских масштабах нашу завтрашнюю жизнь. Вот так…
В задумчивости доктор Христофор отвернулся к свету дневного окна.
– Даже прилетевшая муха, не вовремя прихлопнутая стариком, может через века лишить его праправнуков счастья и богатства… Каждый должен иметь возможность точно оценивать свои поступки и принимать нужные решения.
Моя машина была преждевременна и несовершенна. Но идея…
Так что, дружище Рэй, давай объединим наши с тобой гениальные мысли, знания и интуицию, будем много думать об ответственности и жить в ожидании технического решения, способного сделать наши мечтания реальностью!
Как будто подводя итог страстным словам слепого седовласого человека, на улице внезапно и окончательно сгустился полуденный зной, за просторными стеклами кафе стремительный вихрь начал беспорядочно переворачивать листья придорожных деревьев.
И грянул гром.
Старик был упрям.
Его костлявые руки тряслись, губы иногда шевелились беззвучно, редкие седые волосы метались вокруг сухого лица.
За пустотой чёрных очков метался гнев старика.
Сиделка тоже почти кричала.
– Нет! К нему нельзя! Он никого из посетителей уже не узнаёт, нет смысла беспокоить его в последние часы…
– Он ждёт меня! Ждёт! Я уверен! Пустите меня к нему и вы увидите, что я прав!
Старик закашлялся от волнения.
– Он сам мне сказал год назад, что у него почти всё готово, что работа завершена, что он сообщит мне о встрече! Пропустите, на минуту, пожалуйста…
– Ладно. На минуту. Только из-за вашего имени.
Прочная дама в белом халате поверх делового костюма встала с кресла, чтобы лично проводить старика в больничную палату и соблюсти внезапное время посещения.
За дверью была печаль.
Человек, которого знал и уважал весь мир, действительно умирал.
Его дыхание неверно прерывалось, было то тихим, почти незаметным, то бурлило в бредовом ритме.
– Я сам!
Седой старик властно отодвинул сиделку и тростью подготовил себе путь к кровати умирающего. Встал совсем рядом с ним и очень точно наклонился к лицу смуглого человека.
– Отыщи для меня всего секунду, Пол. Я пришёл, как обещал. Ты не успел позвать меня, но я пришёл. Я – Христофор…
Тихие слова иногда нарушают темноту уверенней свирепых презрительных криков.
Глаза смуглого человека беспомощно открылись.
Дыхание его внезапно превратилось в совсем частое и беспорядочное, сиделка вскочила, громко позвала в распахнутую дверь людей из коридора, принялась нажимать какие-то кнопки на сложных медицинских приборах, замигал тревожный красный свет, вдалеке загудела тугая сирена.
Рука.
Тонкая, смертельно тонкая рука указала на шкафчик у кровати.
– Пол, ты успел?!
Но глаза гения уже закрылись. Навсегда.
С утра морозное солнце заставило снег блестеть и быть тонко хрустящим.
Крупная коричневая лошадь, запряжённая в прочные деревянные сани, без устали бежала по невидимой под снегом дороге вот уже третий час.
Возница изредка останавливал её, заботливо заглядывал под множество меховых покрывал в санях, смеялся, ему смеялись оттуда ответно, возница громко и радостно командовал, и лошадка опять бодро продолжала свой путь.
– Послушайте, он так похож на Леонардо да Винчи! Ну, просто вылитый!
– И такой же умный…
В деревенской комнате горел весь возможный электрический свет, потрескивала огнём широкая печка.
Доктор Христофор устало откинулся на спинку старенького дивана.
За круглым столом в центре комнаты, кроме него, сидели ещё двое.
Высокий, лобастый, с умными глазами юноша, в простом свитере, в джинсах, положил мощные кулаки на клеёнку стола и почтительно слушал иностранные слова гостя.
Справа уместилась тоненькая девушка, с готовностью подхватывавшая неуверенно сказанное стариком и переводя то, чего юноша не понимал.
Изредка доктор Христофор утомлённо замолкал, опуская голову. Девушка и юноша тогда переглядывались и тихо шептались друг с другом.
– Теперь пришёл твой черёд… Ты молод, но успел уже многое. Главное – ты совершенно самостоятельно выбрал правильный путь. Это признак гениальности… Мы, жившие до тебя, тратили на встречу с идеей многие годы. Сегодняшние дети поразительно быстро осваивают технические новации и этим вполне соответствуют вашем стремительному времени.
Старик улыбнулся.
– Если продолжишь так же уверенно, если не предашь идею… Совсем скоро ты первым можешь узнать всё про свою жизнь. Причём не только про будущее, но и о прошедшем. Замещая данные о поступках, которые ты когда-либо в жизни действительно совершал, другими вариантами, не выбранными тогда, хоть у тебя и были такие возможности, такой выбор, ты сможешь узнавать, что и почему не сбылось.
– Например?
– Ты хочешь иллюстрации? Хорошо.
Доктор Христофор устало вытер клетчатым платком высокий лоб.
– Ты умеешь плавать?
Громкий, внезапно высокий голос.
Юноша в ответ свободно расхохотался.
– Нет, что вы, в наших краях лето короткое и холодное, не научился, не умею! Извините.
– Вот видишь!
Скрюченный старческий палец с укоризной выбрал правильное направление.
– Когда введёшь в свою будущую машину вариант ответа «умею», увидишь, что итоговый вариант сегодняшнего твоего положения в жизни станет совершенно иным. Может, именно в эти дни ты будешь военным офицером или грузчиком…
– Моряк и умение плавать – это ясно, а почему возможно грузчиком?
– Ты же сам знаешь, что статистика – наука многовекторная, способна учесть каждый поступок человека и отправить его каждый раз по новой тропинке. В данном случае: ты научился плавать, полюбил водные просторы, стал штурманом дальнего плавания, поддался соблазнам, стал пить, был уволен, превратился в грузчика. Это пример. Понятно?
– Предельно.
Юноша улыбнулся.
– А я?
Девушка-переводчица с восторгом смотрела на доктора Христофора.
– А я? Какое же будущее ждёт тогда меня?
Старик опять тронул свои чёрные очки, тяжело вздохнул. Ответил тихо и хитро, но уже не на английском, а по-испански.
– У женщин с такими голубыми глазами обычно бывает не менее трёх детей…
– Что? Что это он сказал? О чём?
Юноша забеспокоился, а хрупкая девушка покраснела.
– Это не для вас. Это про качество перевода…
Примерно минуту они все молчали.
Доктор Христофор продолжил.
– Тебе двадцать лет, а о твоих работах в области алгоритмов обработки абстрактных статистических данных уже знает весь мир. Я узнал о тебе на другом краю Земли и ринулся сюда, нисколько не сожалея о возможной ошибке. И не ошибся! Теперь я должен именно тебе передать всё то, что гиганты сделали до тебя… Сумма их уникальных знаний должна дать тебе возможность завершить нашу работу. Не подведи. Вот, держи…
Доктор Христофор наугад нащупал и подтянул по полу к своим ногам большую прочную сумку, дрожащими пальцами расстегнул её ремни.
– Это – от Рэя…
На стол легла толстая коричневая папка.
– Надеюсь, ты знаком с творчеством Рэя Бредбери?
– Что?!
Юноша неуклюже вскочил из-за стола.
– Это мне?! Для меня?
– Для продолжения твоей работы. Не удивляйся. Это наше совместное с ним решение. Мы все по отдельности, по-своему, ошибались, поэтому и не успели. Мы решили, что человек, который когда-нибудь будет технически совершенен и равен нам, должен успеть. Поэтому каждый из нас и передаёт тебе часть своей жизни. Так что держи, это мысли Рэя для тебя… Он очень много работал и думал.
Следующие две тетради и несколько компьютерных дисков доктор Христофор выкладывал на стол тщательно, подравнивая в стопке каждый из них.
– Когда умирал Пол, я был рядом с ним. Извини, я не успел рассказать ему о тебе, но уверен, что он об этом догадался. Так мы с ним договаривались. Он успел сделать для тебя всё то, что один компьютерный гений мог бы сделать для другого. На вашем, уже непонятном для меня, современном языке… Пол Джобс обещал людям всегда то, что мог выполнить.
– Джобс?! Но ведь Джобс – Стивен!
– Не спорь, малыш. Я старше тебя почти на сто лет. Пол – это его второе имя и имя его отца. Я так привык их называть. Пришлось жить какое-то время по соседству с той семьёй, с отцом мы даже дружили… Ну вот, кажется и всё. Ах, да…
Доктор Христофор толкнул ногой сумку.
– А это – моё. Потом разберёшься. Мы с тобой говорим об одном и том же, причём очень похоже.
В комнату, скрипнув неплотно прикрытой дверью, прокрался рыжий весёлый котёнок. Старик трудно и длинно закашлялся, почти сползая на пол.
– Ну вот, почти сто девять…
– О чём это вы?! Он бредит! У вас же температура!
Юноша поднял на руки упавшего доктора Христофора, бережно положил его на диван.
– Я вызову врача! Что вам дать сейчас? Пить?
– Не надо суеты. То, что сейчас происходит, это справедливо и вовремя… Пора. Вот видишь, малыш, насколько несовершенна была моя первая машина. Она ведь обещала мне сто десять…
Старик судорожно вздохнул.
– Продолжи.
Аллея
Широкие листья каштанов берегли толпу молчаливых людей от столь ненужного в эти минуты полуденного зноя. Тревожно пахло сырой землёй, две близкие открытые могилы ужасали глубиной пустоты. Пела высокая птица, и суетно толкались в оставшейся тишине торопливые слова молитвы священника.
Сёстры Тарло хоронили родителей.
В тот день в трауре были и те, с кем они никогда не встречались…
На следующее утро бабушка снова повела Марию и Анну на кладбище.
– Так надо.
Они втроём долго шли от ворот сначала по ровным, укрытым розовым камнем дорожкам, потом – по тёмным тропинкам. У знакомых им только со вчерашнего дня могил разрыдались.
Бабушка плакала долго и подробно.
Сёстры вскоре одновременно глубоко вздохнули и одинаково вытерли глаза. Те детали, что были несущественными на похоронах, этим утром уже привлекали их внимание.
Анна поправила два крайних венка, Мария отнесла в сторону, в густые кладбищенские заросли, забытую рабочими лопату.
Выпрямившись, бабушка со строгостью посмотрела на кресты и принялась шептать непонятные старинные слова.
Трогая ладонью грубую кору чёрного дерева, за ними издалека наблюдал какой-то седой человек.
Сильно отгоревав, на третий день бабушка уже не смогла встать с кровати, тяжело дышала, всхлипывала, изредка плакала, извинялась, и поэтому сёстры поехали на кладбище одни.
Долго стоять в молчании около могил они не стали, согласно решили пройтись и через некоторое время вернуться.
Заметив, что девушки направились в его сторону, седой старик торопливо скрылся среди оград и деревьев.
Примерно через неделю, когда они привезли на кладбище свежие цветы и опять втроём, с бабушкой, подошли к могилам, от венков одной из них быстро поднялся с колен и спешно отошёл в сторону тот самый седой незнакомец.
Мария нахмурилась.
– Кто это? Мы видим его здесь уже не в первый раз.
– Сейчас, мои милые, не волнуйтесь…
Даже заметив, что бабушка направляется к нему с намерениями что-то решительно сказать, человек не стал никуда уходить, а просто неподвижно стоял, пристально наблюдая за ней тяжёлым взглядом.
Бабушка взяла его за руку и подвела к девушкам.
– Знакомьтесь – это ваш дед. Мой бывший муж и отец вашего погибшего отца.
…Сначала они все недолго, почти без слов, посидели на открытой веранде тихого городского ресторанчика, потом бабушка поднялась из-за столика, вспомнив об одном своём очень неотложном деле.
– Поговорите тут без меня. Уверена, вам есть что сказать и о чём спросить друг друга…
В двадцать лет любопытным обязан быть каждый.
– Называйте меня, пожалуйста, дедом. И обращайтесь на «ты». Слишком долго я ждал этого…
Сёстры Тарло никогда не видели своего деда. Слышать, да, доводилось им слышать от посторонних людей упоминания и неправдоподобные истории про их знаменитого, таинственного и беззаботного родственника. В семье про него предпочитали не говорить. Отец мрачнел, если кто-то неосторожно упоминал это имя.
Сначала Анна, рассматривая сквозь стекло своего бокала тонкий солнечный луч, спросила деда о его профессии, но тот, усмехнувшись, покачал головой.
– Потом…
И Мария, задумавшись, почти сразу же после этого, тихо произнесла, словно подумала вслух.
– А почему ты к нам никогда не приходил?
Высокий старик опустил плечи, принялся медленно расчерчивать корявым пальцем близкий простор белой скатерти.
– Не сейчас… И не здесь. Встретимся завтра. Сейчас я не готов говорить обо всём.
Машину с водителем дед оставил ждать у дороги.
– Это рядом.
Пространство открытой земли, среди дюн, совсем рядом с морским берегом.
Из города они добрались сюда за пятнадцать минут.
Сёстры шли по твёрдому песку прибрежной пустоши молча, ожидая чего-то необычного.
Ровная, залитая летним солнцем, земля…
Дюны, некоторые высокие, другие – широкие в основании и поросшие по склонам низким колючим шиповником.
– Вот…
Стройный ещё своей жизненной несогнутостью седой человек протянул руку.
Перед сёстрами открылась просторная, покрытая до самого берегового обрыва только низкой сухой травой, земля.
И ещё – ровная, из двух рядов, убегающая по направлению к морю, аллея молодых деревьев с яркими красно-зелёными листьями. Ближние деревья были заметно старше, те же, что завершали точное геометрическое стремление аллеи к обрыву, казались недавними саженцами.
А вокруг, насколько хватало взгляда, – сухая степь и впереди, через невысокий обрыв – спокойное штилевое море.
– Это – вам. Это – всё ваше.
Анна шагнула вперёд, пристально и точно осмотрелась по сторонам.
– Ты хочешь сказать, что даришь нам эти…, эти заросли? И всё? За целую жизнь?
Тряхнув пышными волосами, Анна поправила уголком салфетки помаду на губах.
– Я подожду вас в машине.
Вздохнула в ответ Мария, умоляюще посмотрела на деда.
– Прости её, мы с ней читали в детстве разные книжки…
Только усмешка, только скрип по-волчьи прочных зубов.
– Ничего, я привык.
Дед протянул Марии руку, помог ей сделать несколько шагов, спуститься с незначительной неровности дюны, вниз, к началу аллеи.
– Каждую осень, в октябре, именно в ваш день рождения, восходящее солнце светит вдоль этой аллеи. Я сделал это нарочно и проверял неоднократно. Здесь ровно двадцать пар деревьев, ширина аллеи – пять метров и так же, через каждые пять метров, расположена следующая пара… Первые саженцы я посадил в тот день, когда вы с Анной родились. Каждый год, обязательно в ваш день, я добавлял новую пару. Это австрийский клён. Красные листья у моря – такое должно быть красивым…
– Дед, дед…! Почему ты не пришёл к нам раньше?! Ведь ты же всегда был так близко от нас?
Мария смеялась и, не стесняясь, размазывала по смуглым щекам крупные прозрачные слёзы.
– Ну, почему?! Мы бы так счастливо могли жить вместе, помогать друг другу, рассказывать интересные истории…
– Ты достойна знать правду.
Повернувшись жёстким лицом к потокам вечернего бриза, дед сложил крепкие руки на груди.
– Ваш отец, а мой сын, однажды, в молодости, совершил одну большую ошибку. Я же, из-за своего правильного упрямства, отказался тогда помочь ему. Мы оскорбили друг друга глупыми и мерзкими словами, и он навсегда запретил мне касаться его жизни. Получилось, что и вас с Анной… Но я же любил вас! И его.
С улыбкой щурясь внезапно заблестевшими глазами, дед замолчал и задумался.
Только раз и навсегда сделанные кадры жёсткой кинематографической ленты позволяют в любое время, до самого конца, с удивлением смотреть и честно оценивать свою жизнь. Никакая ловкость компьютерных презентаций слабой души не сможет заменить пристальный и заинтересованный взгляд внутрь своих принципов и поступков.
…Сквозь стену холодного проливного дождя, по грязи внезапных луж, кровяня босые ноги в зарослях мелкого, злого шиповника, человек идёт по направлению знакомого берега, изредка поправляя вскинутые на плечо ещё у дороги два саженца и лопату.
Четыре пары по-осеннему краснолистных юных деревьев, две неглубокие ямы рядом, человек ползает по мокрой траве, ответственно вычисляя грязной верёвкой очередные точные пять метров…
…Нисколько не нарушая тихую прелесть невероятно тёплого октябрьского рассвета, к подножию ближайшей дюны подкрадывается роскошный, блестящий никелем и стеклом огромный легковой автомобиль.
Всего лишь секунду промедлив, из-за медленно отплывающей в сторону бронированной двери на измождённую долгой засухой жёлтую траву опускается и твёрдо становится нога в лакированном ботинке.
Из машины с улыбкой выходит человек в смокинге.
Другой человек, большой, весь в чёрном, торопливо выскакивает из другой двери автомобиля и, достав из багажника совсем новую лопату и завёрнутые в прозрачную плёнку два саженца, вежливо подаёт их человеку в смокинге.
С удовольствием предстоящего правильного поступка человек вскидывает лопату на плечо, идёт вдоль небольшой аллеи, состоящей всего лишь из десяти пар почти одинаковых, разнящихся только ростом, деревьев…
…Моросит мелкий дождь, ничуть не мешая дюжине вооружённых полицейских курить около зарешеченного арестантского фургона, ожидая другой команды.
Человек в полосатой тюремной одежде выпрямляется, оглядываясь по сторонам, глубоко вздыхает. Прекрасно зная, что поступает верно, благодарит крепким, почти дружеским, рукопожатием стоящего рядом полицейского офицера. Тот в смущении ухмыляется, подталкивает форменным башмаком большой продолговатый свёрток. Там – лопата и два тоненьких деревца. Офицер смотрит на часы.
Подняв свёрток на плечо, человек в грубой полосатой робе счастливо улыбается, странно медленно шагая по аллее из пятнадцати пар стройных деревьев. Серебряно звенят цепи ножных кандалов…
…Оставляя влажные следы на невесомом инее первого осеннего заморозка, седой человек уверенно идёт по большой красивой аллее, раскинувшейся посреди вересковой пустоши, совсем близко от берегового обрыва.
По-утреннему приятно и не опасно шумит невдалеке морской прибой.
Читать бесплатно другие книги:
