Что хотят женщины Аделайн Л. Мари

Глава восьмая

Кэсси

Я приняла решение всерьез. Я стала женщиной, поглощенной работой, я полностью отдалась управлению рестораном – с таким же восторгом и пылом, с каким, как я видела, Трачина исполняла роль матери, а Делл руководила на кухне. У меня почти не оставалось времени для Джесси, а с Уиллом я разговаривала только о деле.

Но решения для того и принимаются, чтобы их нарушать. И когда перед праздником Марди Гра я приехала в коуч-центр, чтобы поговорить с Матильдой о своем возможном участии в деятельности общества, быстрый взгляд на доску со списком фантазий дал мне понять, что Джесси играл не просто проходную роль в самом последнем приключении Соланж. Потому что на карточке Шага четвертого – «Великодушие» – стояло его имя. И поперек яркими красными чернилами было написано: «Выполнено».

Мне пришлось опереться на стол, чтобы не пошатнуться.

– Кэсси? – Взгляд Матильды метнулся от меня к доске и обратно. – Почему бы нам не поболтать в моем кабинете?

Надувшись, я последовала за ней. Когда мы проходили мимо Дэники, Матильда попросила ее принести нам кофе. И вот так просто я снова как бы лишилась парня.

Я желала знать все: что они делали, куда ездили. Но, едва взглянув на лицо Матильды, я поняла, что она не намерена делиться со мной подробностями. Члены Комитета не посвящались в детали фантазий, если не участвовали в них напрямую. Это обеспечивало анонимность и надежную секретность. К тому же Матильда совершенно не выносила сплетен. Я покачала головой. Ты женщина, занятая работой, делом. И С.Е.К.Р.Е.Т. – просто часть этого дела. И забудь обо всем. Поскорее.

– Ты видела доску?

– Да, – кивнула я.

Ну вот, начинается. Сейчас прозвучит лекция о том, что я не должна завязывать с Джесси эмоциональных отношений, не должна испытывать ревности, чувства собственности и бла-бла-бла…»

Вошла Дэника с кофе.

– Спасибо, дорогая, – поблагодарила ее Матильда, ставя передо мной чашку. – Значит, ты видела, что мы уже запланировали для Соланж Шаг седьмой. Мы решили испытать Эвана, друга Доминика. Того, которого ты завербовала в прошлом году.

Эван был тем рыжеволосым парнем, за которым я наблюдала вместе с Матильдой во время игры в футбол. Я просто не смогла устоять перед его нахальной улыбкой, и когда попросила у него номер Доминика, то лишь обрадовалась тому, что Эван заодно приписал на листке и свой номер телефона. Ладно, значит, Матильда либо не планировала заранее участие Джесси в Шаге четвертом Соланж, либо решила, что я ничего не заметила.

– Но разве Эвану не отказали?

– Ему отказал прошлогодний состав Комитета. Но та, которая выступила против него, ушла в отставку, а в этом году ее место займешь ты, и у нас будет единое мнение. Шаг седьмой, как ты знаешь, предполагает вызвать у кандидатки любопытство. Что касается Соланж, то ей любопытно нечто такое, что, как мне кажется, может и тебя заинтересовать.

– Вот как?

Когда же Матильда произнесла главное слово, я едва не расплескала кофе по столу.

– Втроем? – вырвалось у меня. – Но почему я?

– Ты же привлекла Эвана.

– Но я никогда… никогда не занималась таким прежде.

– Именно поэтому ты и подходишь наилучшим образом. Соланж тоже таким не занималась. А Эвану придется научиться не только тому, как действовать в подобном случае, но и тому, как добиться того, чтобы сексуальные новички – и ты в данном случае – чувствовали себя хорошо в совершенно новой ситуации. Помни: все твои страхи станут страхами Соланж, твое сопротивление сродни ее собственному. При подготовке Эвана ты должна стать дублершей Соланж. При этом вы с Полин не обязаны делать что-то вместе или друг с другом, если только вам самим не захочется. Суть в том, что делает мужчина с вами и для вас обеих.

– Третьей будет Полин?

Ох, дело принимало странный оборот!

– Да. Это ее специализация. Извини. Наверное, с этого следовало начать.

– А Полин знает, что ты меня приглашаешь?

– Она сама тебя предложила. Но у тебя есть время на то, чтобы принять решение. До Шага седьмого далеко. И пожалуйста, Кэсси, не думай, что на тебя давят. Это же всего лишь игра, забава.

– Точно. Конечно. Забава.

Я подумаю об этом. Рядом с Джесси. У него дома.

И вот утром, после секса, я, положив голову на руку Джесси, решила прощупать почву. Только ничего из этого не вышло. Мои ум и язык словно вернулись к прежнему состоянию – до С.Е.К.Р.Е.Т.

– Так ты все-таки это сделал! – торжествующе воскликнула я.

– Сделал – что? – сонно поинтересовался Джесси.

– Соланж. Ее фантазия. Я видела твое имя на доске! – (Джесси промолчал.) – Я так понимаю, – продолжила я, – что это твой последний удар по мячу. В конце концов, Соланж в любом случае последняя кандидатка, ну, на какое-то время.

– Ха! Наверное, ты права, – наконец ответил Джесси, театрально потягиваясь.

– Надеюсь, ты, так сказать, с честью вышел из положения.

Я тут же пожалела о своей глупой шутке. Джесси поднялся с кровати:

– Вставай, Кэсси, я отвезу тебя на работу. Мне сегодня нужно быть на месте пораньше. Мы должны испечь к вечеру четырехъярусный свадебный торт.

Я даже не пошевелилась. Джесси, обернутый простыней, упер кулаки в бока.

– Не надо, Кэсси. Я же тебя не расспрашиваю о подробностях.

– Если бы спросил, я бы рассказала.

– Я не хочу знать.

– Почему? Потому что ты ревнив или потому что тебе по-настоящему наплевать?

Да что такое со мной происходит?

Джесси немного помолчал, а потом сказал нечто такое, что укололо меня в самое сердце:

– Ты пятишься назад.

Когда он отправился в душ, я встала и нашла свой телефон. Все еще морщась от слов Джесси, я отправила Матильде сообщение:

Буду рада участвовать вместе с Полин. Мне тоже любопытно.

Приняв душ, Джесси отвез меня к ресторану и нежно поцеловал, но мне трудно было ответить ему тем же. Когда же он сказал, что позже позвонит мне, я пробормотала, что буду очень занята и сама ему позвоню, когда будет время.

– Вот и отлично.

– Это как понимать?

– Я не собираюсь выяснять с тобой отношения. Пока.

Делл уже была в кухне, ее тетрадь с рецептами лежала открытой. Это был наш самый обычный день, такой же вторник, как все другие. Мы уселись на скамью у стола для кондитерских изделий, чтобы разобраться, какие блюда на прошлой неделе пользовались особым успехом, а к каким наши посетители отнеслись с прохладцей. Потом мы составили меню и обсудили предстоящие закупки. Зачем покупать три десятка корнуэльских кур, если их никто не ест?

– Прошлым вечером люди просто набрасывались на спагетти с креветками и соусом из красного вина с луком, – сообщила Делл сразу, как только я села рядом с ней, даже не поздоровавшись.

Она теперь тоже стала женщиной, полностью посвятившей себя работе.

– Баклажаны во фритюре тоже недурно шли, – добавила она.

– Ну, значит, закупаем их побольше, – ответила я, делая соответствующие записи. Мне необходимо было справиться со своим настроением. – Только не требуй от меня лягушачьих лапок.

– Но ты все же разреши мне попробовать их приготовить по бабушкиному рецепту.

– Ладно, хорошо. Но не на этой неделе.

Мы как следует прошлись по салатам, представленным в нашем меню, поскольку в феврале они стоили дорого, а праздник Марди Гра предполагал, что всю неделю цены будут весьма щадящими.

И так сосредоточились на деле, что я едва заметила, как Клэр пересекла кухню, направляясь к задней двери с сигаретой, но все же обратила на нее внимание, потому что это было тревожным признаком по двум причинам: во-первых, я была уверена, что Клэр бросила курить, а во-вторых, она двигалась как зомби.

– У нее настроение постоянно меняется, – заметила Делл.

– Она подросток. Они все такие. А ты и до сих пор не лучше.

С тех пор как открылся ресторан, у меня оставалось гораздо меньше времени для Клэр, и, наверное, именно поэтому я не замечала, как она постепенно становится вялой, словно ее окутало некое темное облако. Я схватила с вешалки вязаный жакет, набросила на плечи и вышла следом за Клэр. Я нашла ее выдувающей сигаретный дым сквозь изгородь.

– Брр… Хорошо бы, чтобы ко времени карнавального парада немножко потеплело, а то я и смотреть не пойду, – заговорила я нейтральным тоном.

– Ой, да ладно. Я вымою руки после сигареты, – сказала Клэр, не глядя на меня.

– Знаю, что вымоешь. Но что происходит? У тебя расстроенный вид.

Пожалуй, мой тон напоминал тон занудного школьного наставника.

Клэр повернулась лицом ко мне. Даже забавно иной раз видеть, как кто-то смотрит на человека, на самом деле его не видя. Но лишь теперь я заметила, как вытянулось лицо Клэр, какие тени залегли под ее глазами. Она явно плохо спала. И выглядела старше, и вообще казалась измученной. Она бы могла сейчас сойти за озабоченную мать семейства лет тридцати от роду. Может быть, она беременна?

– Кэсси, можно я сегодня уйду немного пораньше? Морин сама закроет кафе, – сказала Клэр слегка дрогнувшим голосом.

Я увидела рыжеватые и желтые пятна на ее пальцах, явные признаки заядлого курильщика. И в глазах Клэр была не только печаль, в ее взгляде было что-то еще. Что-то, похожее на ужас.

– Что происходит, Клэр? Выкладывай!

– Забудь, – ответила она, отшвыривая сигарету и бросаясь к зданию.

Я поймала ее за руку – тонкую и неожиданно холодную. Я не могла оставить все вот так.

– Стой! Погоди, ладно? Мне нужно знать, что происходит. В школе что-то? Это Оливия? Ну, что?

– Да просто ребята в школе… Не важно.

– И что они теперь затеяли?

Клэр оглянулась по сторонам, на пустой переулок за кафе, как будто почти ожидала, что ее мучители прячутся где-то поблизости.

– Да они мою жизнь превратили в настоящий ад! – выпалила Клэр, разражаясь слезами.

Она была непокладистым, растрепанным, татуированным, самолюбивым подростком, под внешностью которого скрывалась глубоко уязвленная маленькая девочка. Я обняла Клэр и дала ей выплакаться. Я знала, каково это: когда тебя унижают, когда ты чувствуешь себя беспомощной. Как и Клэр, мне в ее возрасте постоянно доставалось: дома меня преследовала сестра Лайла, а в школе имелась компания подлых девчонок, у которых, пожалуй, не было в жизни другого занятия, кроме как искать мои самые чувствительные точки и с азартом колотить по ним.

– Эй-эй! – тихонько сказала я, когда рыдания Клэр немного утихли. – Это все из-за истории с Беном?

– Да, – пробормотала Клэр, явно изумленная тем, что я помню имя парня, с которым она проводила время. – Я думала, все кончено. Но они, черт побери, постоянно меня изводят!

– Кто именно?

– Да все они. Девчонки. Оливия… и остальные. Ее подружки, которые раньше были моими подругами. Бен показал им одну фотографию. Ну, она предназначалась только для него! Боже! То я была пустым местом, а то вдруг стала объектом внимания. Теперь я для них грязная шлюха.

Я поморщилась, когда Клэр рассказала, что девушки запустили эту фотографию в Интернет. Я предположила, что на ней Клэр была… не совсем одета. И вследствие этого к ней приклеили ярлык грязной шлюхи и потребовали, чтобы она возвращалась домой, в Слайделл. А мне-то казалось, что в творческом учебном заведении взгляды должны быть более прогрессивными, а дети – более открытыми, но, похоже, жестокость юности не знает границ.

– Ты рассказала дяде?

– Ну да, чтобы он пошел к их родителям и начал там ругаться и все стало бы еще хуже? Если он узнает, как плохи дела, то позвонит папе и папа заберет меня домой, а я не хочу туда возвращаться! Мне здесь нравится. Мне нравится жить у дяди Уилла и работать с тобой и остальными. Я хочу остаться здесь! Делл учит меня готовить. – Клэр дрожала всем телом, как маленькая птичка.

– Что я могу сделать? Как тебе помочь?

Клэр снова зарыдала, ее голова склонилась вперед под тяжестью обуревавших ее страхов. Из задней двери кафе выглянула Делл и, не обращая внимания на откровенную грусть увиденной картины, крикнула:

– Мясо привезли! Им нужен чек, – и окинула Клэр озабоченным взглядом.

– Ладно. Сейчас приду. – Я снова повернулась к Клэр и положила ей руки на плечи, чтобы заставить слушать меня повнимательнее. – Клэр, иди сейчас домой. Мы что-нибудь придумаем. Но ты должна все рассказать дяде Уиллу.

– Я не могу.

– Тогда позволь мне самой поговорить с ним завтра, как только он придет. Мы придумаем какой-нибудь способ заставить этих девушек понять, что они не могут такого делать. Мы должны придумать.

Клэр кивнула, вытирая лицо фартуком. Мне хотелось взять эту девочку и буквально спрятать в карман. Мне хотелось защитить ее от грубости и жестокости мира. Но я лишь поцеловала ее в висок и вернулась в кафе, предоставив ей курить в одиночестве и собираться с мыслями. Я никогда не хотела иметь собственных детей, и все же материнский инстинкт, похоже, с легкостью пробудился во мне.

Позднее, тем вечером, в середине смены, нагрузив очередную тележку тарелками для суетливых официантов и помешивая соус, пока Делл укладывала на блюдо потрясающие лангусты, я вдруг пришла к новой для себя мысли. Я ведь тоже привыкла позволять людям обижать себя, и позволяла это долгие годы. Я и не думала никогда, что могу возразить или повысить голос. Я всегда полагала, что обиды нужно просто терпеть, и я терпела их сначала в своей опустившейся семье, потом от вечно пьяного мужа. Но в конце концов я стала думать по-другому, и Клэр тоже может это сделать. Я нашла цель в своей жизни, цель и смысл, и я могла бы помочь ей тоже найти все это. Клэр должна увидеть, что жизнь куда шире и ярче дерьма, в котором она барахтается в своей высшей школе. И если я не смогу прекратить те издевательства, которым подвергается Клэр, то, по крайней мере, смогу помочь ей понять, что со временем все может измениться к лучшему. Она должна верить, что впереди ее ждет лучший мир.

Закончив нашу совершенно безумную смену, мы с Делл уселись на высокие барные табуреты, чтобы немного отдышаться со стаканчиками бренди в руках.

– Думаю, это лучший наш вечер, – сказала я, чокаясь с Делл. – А Марди Гра еще и не начался!

– Знаешь, когда ты уронила того лангуста… я знаю, тебе хотелось обтереть его фартуком и снова положить на тарелку!

– Ничего подобного! Делл, я бы никогда такого не сделала!

Она искоса глянула на меня – и мы обе расхохотались.

– Ну да, почти. Я перепугалась!

– Ты сегодня была великолепна, Кэсси! Настоящий ресторатор! – сказала Делл, преувеличенно подчеркивая французское происхождение этого слова.

Я чуть не заплакала.

В моем кармане завибрировал телефон. Когда я увидела, что пришла эсэмэска от Уилла, сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Мне так хотелось, чтобы сегодня вечером он был здесь, видел, как я спокойно и уверенно управляюсь со всем.

Ты еще на работе?

Ох, боже! Что бы это значило? Мне повезло?

Да, на работе. У нас был сегодня отличный вечер. Лучший! В чем дело?

Я уставилась на телефон с бьющимся сердцем, ожидая ответа. Но телефон вместо того просто зазвонил.

– Кэсси, – заговорил Уилл совершенно чужим голосом, – я в госпитале! Можешь приехать? Это Клэр. Что-то случилось.

Глава девятая

Соланж

Я всегда чувствовала себя счастливой с приближением Марди Гра, хотя никто в Новом Орлеане не смог бы об этом догадаться. Среди нас было и несколько ненавистников этого дня, и среди них – Марша, которая даже гордилась своим презрением к этому празднику.

– От Марди Гра у меня целый месяц голова болит и все остальное тоже, – сказала она, проверяя, не застряла ли у нее в зубах петрушка.

Мы частенько обедали в ее угловом кабинете, в первую очередь для того, чтобы избежать бесконечных рассказов Билла Ринка о его сексуальной жизни после развода.

Марди Гра означал, что у нас будет куда больше сюжетов для новостей, и большинство из них будут отвратительными, и происходить все события будут в основном после полуночи, в самом конце нашего круглосуточного рабочего дня. Именно поэтому Матильда впервые прислала мне карточку – Шаг пятый! – не домой, а на работу. Курьер, принесший заодно и небольшую коробку, нашел меня в офисе Марши. При взгляде на логотип на плотном конверте я почувствовала, как заливается краской мое лицо.

– Ты что, выиграла приз в лотерее «Паблишерс клиэринг хаус»? – спросила Марша.

– Ну, при моем везении это скорее повестка в суд, – ответила я и поспешила сбежать, чтобы не пришлось отвечать на вопрос напрямую.

Захлопнув дверь собственного кабинета, я открыла конверт. Внутри лежала карточка с приглашением в Особняк после наступления темноты. А коробка выглядела как коробка для перчаток и была обернута в серебряную бумагу с черным бантом. Однако внутри лежали вовсе не перчатки, а серебряные наручники, обернутые пушистой тканью. Черт побери! Глядя сквозь стеклянную стену в шумную комнату редакции новостей, я осторожно опустила коробку себе на колени. Наклонив голову, я принялась внимательно рассматривать наручники. Моя помощница Дениз сунула голову в дверь, и я уронила коробку на пол, как будто она была горячей. К счастью, мой рабочий стол скрыл то, что вдруг издало металлический звук.

– Привет, Соланж! Я несу вниз экспресс-почту. У тебя есть что-нибудь для отправки? – спросила она, и ее любопытные глаза попытались найти источник металлического звона.

Я взяла эту девушку на работу, потому что она мне казалась молодой версией меня самой – такая же увлеченная трудоголичка. Однако оказалось, что она лишь выглядела такой. Дениз придерживалась принципа равновесия между работой и жизнью, а о таком я даже и не слыхала в ее возрасте.

– Нет, спасибо, – ответила я.

Взгляд Дениз остановился на серебряной упаковочной бумаге на моем столе.

– Тебе кто-то прислал подарок? – спросила она.

Да, Дениз, и это серебряные наручники, о которых мечтает каждая девушка!

Я моргнула и натянуто улыбнулась:

– У меня очень много работы. Ты не могла бы поплотнее закрыть дверь?

Все поняв, Дениз попятилась и тихо закрыла за собой дверь.

Позже тем же вечером, когда я в лимузине направлялась в Особняк, меня преследовали две мысли. Первая: другие разведенные женщины с детьми никогда не говорили, что после разочарования и развода в жизни есть и положительная сторона: появляется свободное время! Как будто они просто не хотели признать, что разделение родительских обязанностей возвращает женщине некоторую часть давно потерянной независимости. Я и сама почти не хотела признаваться себе в этом. Конечно, я испытала некий укол в сердце, когда Гас вприпрыжку помчался к джипу своего отца и рюкзак на его спине выглядел едва ли не больше его самого. Но как только я помахала им рукой и закрыла дверь, во мне сразу возникло ощущение простора и новых возможностей. Сегодня я могу делать, что захочу! Многие годы подряд мне редко выпадала такая возможность. Мне нравилось общество Гаса, по-настоящему нравилось. В особенности когда ему исполнилось восемь лет и он начал проявлять индивидуальность. Он был таким милым ребенком и умным до невозможности; с ним всегда было весело. А когда его не было рядом, я по большей части только тем и занималась, что тревожилась, все ли с ним в порядке, думала, чем он занимается, и боялась хоть на секунду выключить телефон, не в силах по-настоящему расслабиться и отдыхать.

Однако последние несколько месяцев, вступив в общество С.Е.К.Р.Е.Т., я начала позволять себе получать удовольствие от независимости, смаковать это необычное и чудесное ощущение и наслаждаться им. Откинувшись на теплую кожаную спинку сиденья лимузина, увлекавшего меня в Особняк после наступления темноты, я думала обо всех тех соблазнительных приключениях, что ожидали меня там. Ночной Новый Орлеан мелькал за затемненными окнами, и фонари заставляли витрины на Магазин-стрит играть сексуальными отблесками. Лимузин повернул налево, на Третью улицу. У меня екало внутри при каждом красном сигнале светофоров, но вот наконец машина въехала в ворота Особняка, окна которого мерцали светло-оранжевым светом.

Женщина в униформе стояла внизу лестницы, держа на одной руке нечто, показавшееся мне белой шалью. Она приветствовала меня, когда я вышла из лимузина.

– Ты, должно быть, Соланж, да? А я Клодетт. – Она пожала мне руку, потом взяла мои пальто и сумочку. – Вот сюда, дорогая.

У меня в голове вдруг мелькнуло: телефон! Он лежал в сумочке, а сумочку я только что отдала. Телефон связывал меня с моим ребенком и с моей работой.

– Можно мне сумочку? Просто… в ней мой телефон. И еще… наручники, – добавила я, понизив голос.

– Телефон оставь. Если возникнет какая-то причина, чтобы прервать твое занятие, мы колебаться не станем. Тебе не нужно ничего, что лежит в сумочке. Я о ней позабочусь.

– А наручники?

– Это просто символ.

Я вошла следом за Клодетт в великолепный холл. Все здание было освещено неярко горевшими канделябрами на стенах, они как бы сопровождали нас, потом мы повернули налево, к богато украшенной винтовой лестнице. Все вокруг буквально ошеломляло; черно-белые напольные плиты складывались в спиральные узоры и в итоге образовывали герб, красовавшийся в центре. На нем была изображена ива, под сенью которой стояли три нагие, словно сошедшие с картин Боттичелли женщины с кожей белой, коричневой и черной. Вообще все вокруг напоминало французский стиль и воспринималось одновременно и как старинное, и как современное.

– Идем, – сказала Клодетт, направляясь к ошеломляющей лестнице.

Я сжимала золоченые перила лестницы крепче, чем что-либо в своей жизни. Клодетт привела меня на второй этаж, мы повернули направо, и тут она протянула мне то, что держала в руке, – это оказалась совсем не шаль, а белое прямое платье из чудесной хлопковой ткани.

– Вот, держи. Пожалуйста, сними всю свою одежду и надень это. И жди на кровати, тебя вызовут.

Вызовут? Ого… Мне не понравилось это слово. Вряд ли я буду такой послушной, решила я, входя в простую маленькую спальную комнату со светло-голубыми стенами и почти без украшений. Слишком уж эта комната походила на дорогую больничную палату. Я сняла джинсы, блузку, затем носки, трусики и бюстгальтер и аккуратно сложила все на кровати. Хлопковое платье было простым по фасону, тонким, с тонкой полоской кружев по подолу. Но я… повиновалась (да-да!) и набросила на себя платье; оно скользнуло вдоль тела и дошло до верхней части бедер.

Я села на край огромной кровати, свесила ноги и прислушалась. До меня доносилось громкое тиканье часов, но на стенах спальни никаких часов не было. В комнате имелись лишь высокий простой комод, стоявший между двумя белыми дверьми, голубые парчовые занавеси и круглый пестрый коврик, сплетенный из шнуров, на деревянном полу, выкрашенном белой краской. Скучая, я спрыгнула с кровати и подошла к комоду. Может, не следовало этого делать? Но я была неисправимым сыщиком. Потому-то я и стала хорошей журналисткой. Я осторожно взялась за ручку верхнего ящика и мягко потащила ее на себя.

– Не открывай его, Соланж.

Я вздрогнула. Это был спокойный мужской голос, низкий, мягкий, и донесся он откуда-то из угла комнаты.

– Эй, кто это?

В спальне просто негде было спрятаться, разве что под кроватью или за одной из двух белых дверей.

– Это совершенно не важно, – ответил голос. – Есть лишь один вопрос, который имеет значение.

Невидимый мужчина говорил как ночной диджей по радио, растягивая согласные, и он как будто был властным, но при этом и немножко насмешливым.

– Вопрос таков: ты принимаешь Шаг, Соланж?

– Как я могу его принять, если я тебя не вижу?

Я, со свойственной мне привычкой, обвела глазами комнату в надежде увидеть объектив камеры или динамик переговорного устройства. Ничего. Тишина.

– Эй, ты все еще здесь? – спросила я.

Когда я нервничала или пугалась, это проявлялось в вызывающей манере держаться. Но сейчас все было немножко по-другому. Я решила… ну, для разнообразия вести себя по-другому.

– Извини. Можешь снова задать этот вопрос?

Тишина.

– Пожалуйста? – добавила я.

Голос ожил:

– Соланж, ты принимаешь Шаг?

Мягче. Мягче. Мягче. Я здесь для того, чтобы испытать нечто новое. Разве до сих пор я не наслаждалась Шагами? Так почему я сейчас уперлась?

– Принимаю.

– Отлично. Будет ли это боль или удовольствие, Соланж?

Ох, черт! Вроде как я поспешила.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что ты предпочитаешь? Боль или удовольствие?

Мои глаза метались по сторонам, не зная, на чем остановиться: двери, стены, кровать, комод, пол, потолок.

– Я… Удовольствие, полагаю, – ответила я, и страх уже потребовал от меня куда-нибудь спрятаться.

– Тогда я прошу тебя войти в белую дверь.

Я внимательно всмотрелась в двери:

– Но они обе белые. – (Ответа не последовало.) – Эй, скажи, которая из дверей? – (Ответа я снова не дождалась.) – Ты еще здесь?

Тишина. Часы затикали громче, а может быть, это удары моего сердца усиливали их звук.

Я переводила взгляд с одной двери на другую. А вдруг я выберу не ту дверь? Мне хотелось снова услышать бестелесный голос. Черт побери! Да просто выбери любую дверь. Это же не судебное преследование. Здесь не может быть неправильного выбора.

Я выбрала дверь слева от себя, ту, что находилась ближе к окнам. Повернула ручку и распахнула дверь. В комнате за ней царила чернильная тьма, воздух был абсолютно неподвижен. Свет из спальни высветил лишь край восточного ковра, покрывавшего прекрасный старый пол. Я провела рукой по стене изнутри, пытаясь найти выключатель, и тут вдруг рука в перчатке схватила меня за запястье и втащила внутрь, а дверь за моей спиной сразу захлопнулась.

Меня поглотила тьма. Я закричала. Другая рука в перчатке мягко легла на мой рот. Я оказалась прижатой к одетому мужчине, который был выше меня на целую голову.

– Тсс… Соланж, ты разбудишь соседей.

Это был он, обладатель мягкого голоса. Я его слышала через некое переговорное устройство, а теперь его губы оказались в нескольких дюймах от моего уха.

– Черт, ты меня напугал! – закричала я сквозь его пальцы.

– Тсс… Все в порядке. Тебе ничто не грозит. Тебе абсолютно ничто не грозит, – сказал мужчина, зажимая мне рот покрепче.

Он продолжал что-то говорить, когда мы проходили вглубь темной комнаты, и его сильная рука крепко обнимала меня за плечи, а ногами он подталкивал мои ноги.

– Если я тебя отпущу, обещаешь не кричать?

Я кивнула. Любопытство начало брать верх над страхом. Мужчина убрал руку и отпустил меня.

Я сделала глубокий вдох.

– Где я?