Мы над собой не властны Томас Мэтью

26

В субботу она поехала в Бронксвилл. Окончательную цену еще не назначили, а другие дома Эйлин смотреть не хотела и все равно пришла в агентство. Беспорядок на столе Глории наводил на тревожные мысли.

— Может, прогуляемся, заодно и поговорим? — предложила та. — Полюбуемся окрестностями.

На улице Глория протянула Эйлин пачку сигарет. Эйлин отказалась.

— Ничего, если я закурю?

— Конечно-конечно.

— Хорошо! А то я без этого не могу.

Глория хрипловато рассмеялась и тут же закашлялась. Закурив сигарету, сделала глубокую затяжку.

— Ну что, с мужулей поговорили? Как его у вас зовут?

Эйлин не успела заметить, когда Глория окончательно отбросила всяческие формальности. В голосе риелторши прорезались вульгарные интонации. Поначалу Эйлин было проще разговаривать без церемоний, но сейчас, когда перспектива жить в этом районе стала реальной, такое панибратство вызывало смешанные чувства. Наверняка у Глории здесь полно знакомых. А ведь у нее в руках огромная власть. Риелтор знает не меньше людских тайн, чем священник или психоаналитик.

— Эд. Его зовут Эд.

— И как, добились вы от него согласия?

— Мы еще не говорили. Он был занят по работе.

Глория снова затянулась. Эйлин чувствовала на себе ее взгляд.

— Боитесь заговорить? Вдруг он откажет наотрез и тогда уже ничего не попишешь? Ох, как я вас понимаю! Сама все это пережила.

Эйлин невольно ощетинилась. Все куда сложнее, только наскоро не расскажешь, да и вряд ли Глория — тот человек, который способен оценить подобные тонкие материи. И как это Эйлин расслабилась и подпустила к себе так близко эту пошлую тетку?

— Я с ним поговорю на днях, — сказала она. — Уверена, тогда мы сможем назвать конкретную сумму.

— У вас еще есть немного времени, — философским тоном заметила Глория. — Но именно что немного. Дом выставлен по цене ниже рыночной. А если кто предложит побольше, вы не сможете перебить.

Эйлин представлялось, будто заинтересовавший ее особняк находится как бы под невидимым колпаком. Намек на других покупателей испугал ее.

Глория то и дело здоровалась с продавцами в магазинчиках. Иногда те выходили наружу перемолвиться словечком. Эйлин от волнения растеряла всю свою способность к светской беседе. В машине спокойней... а еще спокойней гулять одной.

Эйлин сама себе не признавалась, куда на самом деле направляется, пока не выехала на Бронкс-Ривер-парквей. По ней и двигалась, пока не увидела улицу с двумя каменными колоннами по бокам — туда в прошлый раз свернула Глория. Пришлось немного попетлять, пока наконец не отыскала тот самый дом. У нее не было какой-то определенной цели, просто потребность увидеть его еще раз. Проверить свое впечатление.

Эйлин припарковалась у обочины — возле крыльца слишком заметно. Посидела немного в машине, разглядывая каменную ограду и собираясь с духом. Строго говоря, идти туда одной — значит вторгнуться на чужую территорию, хотя наверняка хозяева были бы только рады, если это поможет ей решиться на покупку. Она обошла дом, мысленно уже видя в патио стол со стульями. Клумбы и кусты выглядели ухоженными, — должно быть, хозяева платят садовнику. Вот здесь неплохо бы добавить еще цветов... Уж в таком доме она как-нибудь постаралась бы, чтобы они не вяли. За домом вверх по склону вела тропинка с каменными ступенями. Эйлин поднялась примерно до середины — там была ровная площадка. Можно поставить еще один столик и любоваться отсюда своими владениями.

Границу участка обозначала каменная стена на самой верхушке холма, а за ней виднелась вилла в итальянском стиле. Пышностью и размерами дом внизу не мог равняться с виллой, но такому шикарному особняку проиграть не стыдно.

Вдруг Эйлин заметила человека, который перекапывал газон возле соседнего дома. Стоило ему поднять голову, и он наверняка увидел бы Эйлин. Она спряталась за дерево. Осторожно выглядывая, дождалась, когда садовник уйдет, и бегом спустилась по ступенькам. Кусты у крыльца закрывали ее от прохожих, так что Эйлин решилась подергать ручку двери. Дверь открылась, и Эйлин юркнула в дом.

Свет включать не стала. Шаги гулко отдавались в просторном пустом помещении. Эйлин не собиралась идти дальше, но тут снаружи зашуршали листья, и она со страху влетела в гостиную.

Поднялась на второй этаж. Сегодня в доме пахло по-другому — Эйлин уловила слабый душок плесени. Может, из подвала тянет? А может, просто воздух застоялся, потому что окна закрыты. Эйлин заглянула в гостевую спальню, где Коннелл тогда лежал на полу. Пустая комната наводила жуть. Эйлин долго не выдержала, перешла в ванную. Включила воду, посмотрелась в зеркало и быстро отвела взгляд — вдруг что-то страшное появится за спиной. В тишине любые звуки казались в десять раз громче.

Эйлин отправилась в хозяйскую спальню. Села прямо на пол, прислонившись к стене у окна. Чем дольше сидела, тем страшнее становилось, но она не могла заставить себя подняться. Словно ждала какого-то знака извне. Так, наверное, альпинист, добравшись наконец до заветной вершины, медлит возвращаться к обычной жизни.

Эйлин сама не знала, сколько так просидела, когда на первом этаже послышались голоса. Она вскочила и заметалась — куда бежать? Спуститься вниз и поздороваться как ни в чем не бывало — и думать нечего. Неизвестно, кто там: хозяин дома, другие покупатели, сосед, полиция? Мелькнула мысль спрятаться в ванной за занавеской, но занавески там не было, да если бы и была, как Эйлин будет выглядеть, если эти люди отдернут занавеску и увидят ее? Они точно вызовут полицию! Эйлин помнила, что в кладовке на потолке за деревянной панелью скрывалась лесенка на чердак, но неизвестно, получится ли бесшумно ее выдвинуть. И где там спрячешься, на чердаке?

Она остановилась у двери в коридор. Внизу зажегся свет. Судя по голосам, очередная супружеская пара пришла осматривать дом, и с ними риелторша — не Глория, другая. Эйлин решила отсидеться в ванной, пока они не поднимутся наверх. Если услышит, что они от площадки повернули влево, — тихонько прошмыгнет по лестнице и удерет. А если они повернут направо, в хозяйскую спальню, Эйлин скажет, что смотрела дом и немного задержалась.

Странно было слушать, как другая риелторша перечисляет другим людям все достоинства дома, — это как будто отнимало часть радости у самой Эйлин. И что они там копаются? От нетерпения Эйлин вдруг осмелела. Демонстративно спустив воду в унитазе, она вышла на площадку и зашагала вниз по лестнице.

— Ах! — встрепенулась риелторша. — Я и не знала, что здесь кто-то есть!

— Прошу меня извинить, я задержалась, чтобы воспользоваться туалетом.

— Ничего страшного!

— Не буду вам мешать, — сказала Эйлин показавшимся из кухни мужу с женой. — Дом замечательный.

— Да, прекрасный, — отозвался муж.

— Ну, во всяком случае, туалет точно работает! — провозгласила Эйлин и тут же почувствовала себя ужасно глупо.

Риелторша смутилась не меньше.

— Да... Ха-ха! — И запоздало рассмеялась.

— Ничего, если я выйду через парадную дверь? Вы за мной запрете? Хочу еще раз осмотреть крыльцо.

— Ну что вы, конечно! — воскликнула риелторша с явным облегчением.

Выйдя на крыльцо, Эйлин прислонилась к перилам перевести дух. Паника понемногу отступала. Крашеные перила под рукой были гладкими, хотя кое-где краска выступала неровными наплывами. Пахло свежескошенной травой и немного сиренью. В ветвях щебетали и перепархивали птицы. Аккуратно подстриженные кусты чуть покачивались на ветру. Не выли сирены полицейских машин и «скорой помощи», не гремела музыка из магнитол в автомобилях. Мимо проехала девочка на велосипеде, приветственно помахала рукой. Эйлин помахала в ответ, довершив иллюзию, будто и в самом деле живет здесь. И на нее наконец-то снизошел мир и покой — то неуловимое, что она так долго искала. Вдруг в доме раздались голоса риелторши и той парочки. Ощущение покоя мигом пропало. Слов не разобрать, но и так понятно, что они обсуждают дом, взвешивая все за и против. Мысленно Эйлин уже считала этот дом своим. Она на все пойдет, чтобы его получить.

27

Коннелл сам толком не знал, почему сказал маме, что хочет переехать. Может, потому, что ей очень хотелось это услышать. А на самом деле уезжать не было никакого желания. Это будет бегство. Все равно что объявить во всеуслышание: «Да, я действительно слабак, правильно вы говорили». А тут еще и новое место учебы. Конечно, со временем и там появятся новые друзья, но, переехав, он потеряет старых. Фаршид, Эктор и Элберт не дразнили его вместе с другими, а продолжали с ним дружить, несмотря ни на что. Фаршид поступил в Бруклинское техническое училище, Эктор — в католическую школу Святого Франциска, Элберт — в гуманитарный Моллой-колледж.

Переехать — оторвать от себя кусок. Даже бывшие друзья, которые теперь его травят, тоже часть его жизни. Может, когда-нибудь, уже взрослыми, они вспомнят эти детские распри и посмеются за бокалом вина, сидя на кухне в гостях у одного из них. Только у тех, кто всю жизнь прожил в одном городе, есть общее прошлое с другими людьми. Иначе не будет прочной дружбы.

Маму, кажется, это не волнует. А сама до двадцати лет прожила в Вудсайде и со своими лучшими подругами знакома с первого класса. Коннелл видел, как они радуются каждой встрече. Мама говорит, что сейчас все по-другому, люди не сидят на одном месте и не общаются с соседями, но Коннелл чувствовал — можно дружить по-настоящему. Всего лишь надо не уезжать.

Он сидел у Фаршида и играл в консольную игру «Панч-Аут!». Пару раз сразился на ринге с Пистон-Хондо, хотя довольно рассеянно. Потом отдал игровой пульт Фаршиду. Тот мигом расправился с Содой Попински и Лысым Быком — Коннелл до них даже не дошел ни разу. Пальцы Фаршида мелькали над кнопками, словно крылышки колибри.

Фаршид в школе был одиночкой. Пришел к ним в шестом классе, когда все уже разбились по компаниям, да так и остался сам по себе.

— Мама хочет переехать, — сказал Коннелл.

— Да?

Фаршид вроде и услышал, а вроде и нет. Держа пульт обеими руками, он с бешеной скоростью жал на кнопки.

— Хочет уехать в другой район.

— Какой?

— Вестчестер.

— Это далеко?

— В пригороде.

— Круто.

Фаршид выругался и отшвырнул пульт. Правда, тот упал на мягкий ковер. Фаршид подтянул его к себе за провод и начал игру заново.

— Мне переезжать неохота.

— Почему?

— Здесь друзья, — сказал Коннелл.

— У вас там сад будет. Может, даже с бассейном.

— Угу.

— Я бы поехал.

— А друзья?

— Что — друзья?

— Ты бы от нас уехал?

— Знаешь, ты не обижайся... Уехал бы.

— Я буду скучать по вам с Эктором. И по Элберту, наверное.

— Да ты и так не стал бы с нами видеться. Заведешь новых друзей, ботанов, в своей понтовой школе. Будете с ними друг другу дрочить в раздевалке.

— Ты меня с собой не перепутал?

— Нет уж, спасибо, у меня для этого девочки будут.

— Непривычно на новом месте. Не люблю, когда все меняется.

Фаршид закончил уровень и поставил игру на паузу.

— Надо себя создавать заново. Так мама говорит, на фарси: «Ходатро аз ноў дорост кон». Я тоже сюда переезжать не хотел. У отца неприятности были из-за политики, пришлось срочно делать ноги. Вот тебе и «все меняется».

— Если бы вы сейчас переехали, ты бы не смог учиться в Бруктехе.

— Да мне чихать, где школу оканчивать! Важно, что дальше будет. Универ! Самостоятельная жизнь! — Фаршид хлопнул в ладоши. — Классные девчонки в общежитии! Ха!

Коннелл понял, почему к Фаршиду в школе не лезут. Его не достать: у него уже есть план на будущее.

— Здесь наш дом, — сказал Коннелл.

— Дом? Что такое дом, вообще? Я буду работать на Уолл-стрит. Женюсь на красотке вроде Алиссы Милано и буду ее трахать на шикарной кровати. Куплю здоровенный особняк со здоровенным бассейном. Вот это — дом.

Коннелл почувствовал себя сопляком последним. Он только еще мечтает когда-нибудь взять девчонку за руку, а Фаршид уже думает о том, как будет спать с женой.

— Красиво рассказываешь, — сказал он.

— Создай себя заново! — Фаршид сунул ему джойстик. — Для начала научись хоть нормально играть в «Панч-Аут!».

— Чтобы создать себя заново, надо уже кем-то быть, — вздохнул Коннелл.

— Да ну тебя! Ты уже кто-то. Лопух ты, каких мало!

28

Все началось на уроке математики. Густаво Крус ткнул Коннелла в спину. Коннелл держался целый год, никакого списывания, — но Густаво не сдавался. А в конце учебного года и вовсе для некоторых учеников каждый балл на счету. Обычно Коннелл в ответ на такие сигналы только плотнее прижимал тетрадь локтем, еще и нагибался пониже, заслоняя контрольную. И пусть его считают зубрилкой, плевать — главное, чтобы учителя видели: он правил не нарушает.

Густаво хлопнул его по затылку. Коннелл не смел обернуться, сказать, чтобы прекратил, — со стороны будет похоже, что он подсказывает.

Каким его видят другие? Нелюдимый подросток, неспособный нормально себя вести, вчерашний жирдяй, еще не освоившийся со своим изменившимся телом, нудный зубрила и трус при этом, даже с девчонками ни разу не целовался. Тысячу раз его обзывали и позорили, а однажды он висел без трусов на баскетбольном кольце и даже прикрыться не мог, потому что боялся отпустить руку, — но полного, беспросветного унижения до сих пор не изведал, потому что родители без конца твердили, что на самом деле он замечательный, просто одноклассникам этого не понять. А сейчас он, кажется, больше в это не верил.

Коннелл выпрямил спину и подвинулся чуть-чуть в сторону, чтобы Густаво смог увидеть лист с ответами. По крайней мере, верхнюю половину. Сверху шли вопросы теста, к ним надо было выбрать один из нескольких вариантов ответа, а в нижней части листа следовало перечислить, что оказалось самым трудным. Чтобы тест засчитали, достаточно ответить на вопросы. Коннелл очень боялся, что кто-нибудь заметит, как Густаво у него списывает. Боялся бы еще больше, если бы мисс Монтеро хоть раз посмотрела в его сторону. Но он всегда так сурово отказывался подсказывать, что учительница, как видно, была в нем совершенно уверена.

Густаво на перемене просто заходился от восторга:

— Ко-оуннелл! Ну ты даешь! Вот это да!

— Тихо, ты! — Коннелл и рад бы изобразить из себя крутого, но вдруг услышат кому не надо.

— Понял, молчу!

Пару дней спустя им неожиданно устроили новую контрольную. Коннелл, как только заполнил свой лист, чуть-чуть отклонился в сторону. В этот раз мисс Монтеро рявкнула:

— Не заглядывать в чужие работы!

Но Густаво наверняка уже все успел.

— Ко-оуннелл! — снова радовался Густаво.

А Коннелл думал: «Кон-ноль, Кон-ноль».

После уроков он не пошел сразу домой, а оказался вдруг на ступеньках у дома священника, вместе со всей компанией. Хоть бы никто не заметил, что он здесь не свой...

Они завалились к Шейну и стали развлекаться с телефоном. Позвонили в закусочную Джанни и заказали пирог с доставкой на адрес учителя — адрес нашли в телефонном справочнике. Позвонили Антигоне Псилос — добродушной, невзрачной девчонке. В школе ее без особой выдумки прозвали АнФИГона. Пит пригласил ее в кино, а когда она чуть настороженно согласилась, заорал в трубку: «Психас!» — и нажал кнопку отбоя.

— Как этого китаёзу зовут? Ну, вы с ним общаетесь?

— Кого?

— Дружбана твоего! — объяснил Шейн. — А, вспомнил, Элберт! Элберт Лим.

— Он мне не друг.

— Пофиг. Телефон его скажи?

— Я не знаю, — сказал Коннелл.

Шейн протянул ему трубку:

— На, сам набери. Закажи какую-нибудь жратву китайскую.

Мальчишки пересмеивались, хлопая себя по коленям. Они сидели в гостиной. Мама Шейна работала допоздна, а папа вообще был за границей. Он служил в морской пехоте и загремел на войну в Персидском заливе. В марте война закончилась, но папу Шейна отправили в Бангладеш, ликвидировать последствия урагана. Над телефоном висела фотография Шейнова папы в военной форме.

— Я номер не знаю, — повторил Коннелл.

— Врешь, — ответил Пит. — Вы с ним каждый день треплетесь.

— Погодите! — оживился Шейн. — Я ему как-то звонил, домашку спрашивал.

Шейн полистал записную книжку и набрал номер. Пока звучали гудки, он корчил отчаянные рожи.

— Алло? — сказал Шейн в трубку. — Это закусочная «Чоу-чоу»? Можно заказать свиные ребрышки с рисом?

Приятели загоготали. Коннелл силился улыбнуться. Шейн, прикрыв трубку рукой, выговорил одними губами: «Его папка».

— Нет, я хочу заказать свиные ребрышки. С доставкой.

Он не выдержал, заржал и быстро отключился.

— Перезвони! — Пит сунул Коннеллу телефон. — Ты звони!

Коннелл взял трубку, притворяясь, что смотрит в листок с номером. Набирал как можно медленнее, нарочно нажал не ту кнопку и начал все заново. От волнения ошибся по-настоящему. Шейн вырвал у него листок и сам набрал. Трубка была по-прежнему в руке Коннелла. После нескольких гудков кто-то ответил. Не папа, сам Элберт.

— Алло?

Коннелл не мог говорить — горло перехватило.

— Алло, кто это? Пожалуйста, не звоните больше!

Элберт дал отбой.

— Трубку повесил, — сказал Коннелл, надеясь, что этим и обойдется.

— Перезвони!

— Может, еще кому попробуем?

— Перезванивай!

Коннелл снова взял листок и еще раз набрал номер. Гудки звучали довольно долго. Он уже решил, что спасен, и тут раздался щелчок. Трубку снова снял Элберт.

— Слушайте, придурки, оставьте нас в покое! Вам не пора на смену в «Макдональдс»? А, я забыл, вас и в «Макдональдс» не возьмут. Маму вашу зато возьмут. С почасовой оплатой. Говорят, она недорого берет.

Коннелл всегда восхищался тем, какой Элберт умный и как по-взрослому умеет отбрить. Сейчас ему было ужасно стыдно. А со всех сторон на него смотрели новые старые друзья.

— Скажи что-нибудь! — потребовал Шейн.

— Я хочу заказать свиные ребрышки с рисом. — Коннелл старался говорить низким голосом.

— Очень смешно, — сказал Элберт. — Главное, оригинально. Ни разу такого раньше не слышал.

Коннелл не знал, что еще сказать. Он чувствовал, что тупеет. По лицу расползалась дебильная улыбка. Мальчишки смотрели на него — неужели с одобрением? Он не придумал ничего умнее, как заказать еще еды.

— Исё блинсики, — проговорил Коннелл с деланым китайским акцентом.

Вся компания закатилась хохотом.

— И суп с пельменями...

Ему чуть не стало дурно. Знал бы отец — с ума бы сошел. И все-таки здорово быть своим в доску.

— Шейн Данн? Это ты? Пит Макколи?

Хоть бы не назвал имя Коннелла!

— Мы вообще не китайцы, — сказал Элберт. — Вам, идиотам, без разницы. Мы корейцы. Я китайскую еду терпеть не могу. Может, закажете кимчи? А что, моя мама приготовит. А я принесу и вам в рожу кину.

Элберт был такой: чуть что — и в драку. Вообще-то, Коннелл его за это уважал, а сейчас ему стало жутко. Мама Элберта готовила кимчи потрясающей вкусноты. Когда Коннелл в первый раз попробовал, у него во рту все горело. Дома такой острой еды не делали.

— Коннелл, давай! Скажи что-нибудь! — заорал Пит.

И тут же все примолкли. Притворились, будто страшно напуганы, а сами давились от хохота.

— Коннелл? Ты?

Коннелл отключился. Он понимал, что теперь Элберт не будет с ним разговаривать. Когда приятели велели звонить Фаршиду, он уже не спорил, просто набрал номер.

— Дай сюда! — сказал Шейн. — Сам поговорю с этой арабской мордой.

Стоя под фотографией своего сурового отца, Шейн выкрикивал в трубку оскорбления, даже не стараясь изменить голос.

Пока Донни был в уборной, Коннелл, прислушиваясь, не зашумит ли вода и не раздадутся ли шаги, набил карманы монетами из большой миски, стоявшей на комоде. Родители давали ему карманные деньги, но он все равно взял эти, борясь с тошнотой.

Накупил еды, комиксов, карточек с бейсболистами. Увидел, как какие-то парни покупали нунчаки и сюрикены в магазине на Рузвельт-авеню, и приобрел кривой нож, который складывался со зловещим щелчком. Этот нож Коннелл притащил в школу и стал показывать приятелям.

— Убери эту фигню! — сказал Шейн. — Вроде отличник, что ж ты такой тупой-то?

Сегодня в спорткомплексе «Элмджек» не было матча. Коннелл пошел в парк. Все его новые друзья играли в хоккей на траве, а у него хоккейного снаряжения не было, поэтому он поиграл немного в мяч с парнем постарше, а потом просто сидел в сторонке и смотрел игру.

Позже они пошли на Северный бульвар, к танцклассу «Динамика танца» — подглядывать сквозь жалюзи, как девчонки занимаются. Все девочки, которые ему нравились, ходили сюда, и все парни в компании, кроме самого Коннелла, с кем-нибудь из них встречались. В перерыве несколько девочек вышли на улицу. Коннелл единственный был не в хоккейной форме и прятал за спиной бейсбольную перчатку. «Бейсбол — для пидоров», — сказал Шейн, и хотя Коннелл своими глазами видел, как тот опозорился, играя в софтбол со старшими, все равно почувствовал себя каким-то младенцем с этой своей перчаткой, среди рослых парней на роликовых коньках и в защитном снаряжении. Девчонки на него косились, будто ждали, когда им наконец объяснят, зачем этот чудик притащился.

Затем они отправились воровать в магазин «Оптимо». Коннеллу давно пора бы уже уйти — мама поручила ему закупить продукты к ужину, — а он все тянул. Надеялся закрепиться в компании, если будет делать все то же, что и другие.

Развлечение состояло в том, чтобы каждый по очереди что-нибудь стащил, пока остальные отвлекают корейца Энди за прилавком и его мать, работающую в подсобке. Парни рассредоточились по всему магазину. Коннелл стоял у самого входа, возле витрины с бейсбольными карточками. Ему несложно было изобразить заинтересованность — он часто сюда заходил, покупал карточки и комиксы. Сам он ничего не украл, только отвлек Энди, забросав его вопросами. Коннелл ждал, что его похвалят за помощь общему делу, но, когда за ближайшим углом все стали хвастаться добычей — кто стырил конфеты, кто бутылку лимонада, кто-то термос — и оказалось, что Коннелл один с пустыми руками, его обозвали трусом.

Потом все пошли к Питу — он жил неподалеку. Пит вытащил из родительского шкафа несколько бутылок с выпивкой и пустил их по кругу. Коннелл не стал пить.

— Ну ты и лопух! — сказал Пит. — Ботан уродский! Слушайте, что он здесь делает вообще?

Поскольку Пит смотрел на Густаво, тот пожал плечами:

— Он мне помогает.

И глянул на Коннелла, словно говоря: «Сам себе помогай!»

Потом опять пошли к школе танцев, встречать девчонок после занятия. Коннелл старался представить, как это — разговаривать с девчонками легко и без напряга, словно у тебя есть на это право. Однажды в седьмом классе Фаршид его уговорил позвонить Кристин Таддеи и пригласить ее на свидание. Закончилось это полным позором. А сейчас Кристин стояла рядом. Она что-то сказала — Коннелл не разобрал. От волнения кровь шумела в ушах.

— От тебя воняет, — сказала Кристин погромче.

— Что?

— Дезодорантом надо пользоваться. Или одеколоном. Или мыться почаще.

Другие девчонки захихикали.

— Я буду. — От смущения у него поджались пальцы на ногах.

— Во девчонка у меня! Приложила так приложила! — заржал Шейн.

Шейн ушел с Кристин, Пит отправился домой, а Коннелл с Густаво и Кевином побрели по Северному бульвару.

Проходя мимо «Оптимо», Густаво сказал:

— Надо было тебе тоже что-нибудь взять, как все.

Темнело; близилось время закрытия. Энди стоял спиной к витрине. Коннелл знал, что он студент — видел на нем футболку Нью-Йоркского университета. Коннелл практически каждый день покупал у него бейсбольные карточки и раз в месяц — комиксы. Энди их для него специально откладывал, а иногда еще добавлял бесплатно пачку карточек, как постоянному покупателю. Ему нравилось смотреть, как Коннелл распечатывает пачку и радуется, найдя карточки с новыми игроками.

Густаво еще что-то говорил, но Коннелл больше не слушал. Он отошел на несколько шагов и, повернувшись, со всей силы запустил в витрину бейсбольным мячом. Огромное стекло разлетелось вдребезги. Осколки посыпались острыми льдинками.

— Ни фига ж себе! — проорал Густаво, и они с Кевином вмиг исчезли за углом.

Коннелл рванул через дорогу, наперерез транспорту, и не останавливался, пока не добежал до своего дома. Сердце бухало в груди. Дверь была не заперта. Коннелл шмыгнул в прихожую, потом осторожно выглянул — за ним никто не гнался. Поменяться бы с кем-нибудь обликом... Вообще стать кем-нибудь другим.

Папа лежал на диване в наушниках, мама в кухне готовила — судя по запаху, брокколи и макароны дзити, ее всегдашняя палочка-выручалочка на случай, когда в холодильнике пусто. Коннелл крикнул, что он пришел. Мама спросила, где был. Он, не ответив, бросился к себе. Где-то вдали завыла полицейская сирена. Коннелл, кусая губы, заперся в ванной. Там разделся догола и понюхал свои подмышки.

Права Кристина — от него действительно воняет. Может, пора уже наконец повзрослеть? Коннелл забрался в душ и выкрутил горячую воду на максимум. Добавил чуть-чуть холодной, только чтобы терпеть можно было. Кожа сразу покраснела. Пар наполнил комнату.

Коннелл безостановочно прокручивал в воображении, как разбилась витрина. Снова и снова: вот стекло прогибается, большой кусок в центре со звоном падает на тротуар... Бейсбольный мяч наверняка найдут. Снимут отпечатки пальцев. Да какие отпечатки, Коннелл каждый день туда заходит с мячом! Однажды забыл у них бейсбольную перчатку. Позвонил, и они специально не закрывались, пока он за ней не пришел. Коннелл так и видел, как Энди качает головой: с чего это у мальчика вдруг снесло крышу? Ему всегда нравилось, как остроумно Энди высмеивает разных дураков. Энди учится в колледже и все-таки не жалеет времени на разговоры с малышами. Коннелл отчетливо представлял, как он, стукнув кулаком по прилавку, закрывает магазин и утешает свою маму. А потом они вместе подметают битое стекло. Энди выбирает осколки из коробок с бейсбольными карточками и, тихо ругаясь, опускает металлическую шторку. За что им такое?

Коннелл остервенело мылся, будто наказывал сам себя, и все равно не мог успокоиться. Все вспоминал, как Кристина Таддеи сказала, что от него воняет. Раньше, до Шейна, Кристина встречалась с Густаво. Кто-то даже говорил, что у них был секс. Она носит юбки короче, чем у других девчонок, и тесные блузки. У Коннелла встал. Он схватился за себя в облаке пара и несколькими быстрыми движениями довел до разрядки, а потом смотрел, как вязкая жидкость утекает в слив. Долго оттирал липкую ладонь. Стало совсем тошно. Он виноват, кругом виноват. Рано или поздно его поймают. Куда бежать? Скоро начнется новый учебный год, но этого мало. Надо совсем уехать, как можно дальше. Никогда больше не видеть Энди и его маму. Они в любую минуту могут рассказать правду о нем.

В дверь ванной постучали.

— Ужинать иди, — только и сказала мама.

А у него было такое чувство, словно его вызывают в суд.

29

В тот вечер, когда предстояло выставлять итоговые оценки, Эд даже не оглянулся на вопрос Эйлин, что приготовить на ужин. Только рукой махнул повелительно — не мешай, дескать.

Эйлин выместила злость на мясном фарше, а морковку секла с безмолвной яростью, наслаждаясь стуком ножа по разделочной доске.

Пока она мыла посуду после ужина, Эд притащил в кухню все свои бумажки.

— Посиди со мной, пока я все подготовлю.

— Я пока в гостиной почитаю, — ответила Эйлин. — Позовешь, когда нужно будет.

— Нет! — отрезал он. — Мне нужно, чтобы ты была здесь. В полной готовности. Я скажу, когда придет время записывать оценки.

Он вел себя как начальник реанимационной бригады в ожидании приезда «скорой». Нелепость какая! Было бы из-за чего разводить такие строгости. Впрочем, Эйлин не стала спорить. Заварила себе чаю и устроилась за столом с книжкой.

— Нет! — Эд наконец-то поднял голову. — Нет!

— Что такое?

— Не читай! Ты должна быть наготове.