Мы над собой не властны Томас Мэтью

— Там, во дворе.

— Надо было прикрыть инструменты.

— Зачем брать хорошую простыню?

— Хорошую?

— Другую взять не мог?

Эд со стуком положил карандаш на стол.

— Какая разница?

— На этих простынях мы спим. В шкафу штук десять старых, взял бы любую.

Эд развернулся на стуле. Эйлин невольно попятилась. Лицо у него побагровело, рот искривился.

— Взял, что под руку попалось! — заорал он, вскакивая. — Некогда мне разбираться, такая простыня или не такая! Просто взял первое, что подвернулось! — Он поднес руку к лицу, словно хотел укусить ее или ударить Эйлин. — Мимо целый день люди ходят, заглядывают к нам во двор. Надо было чем-то закрыть инструменты!

Эйлин уже хотела выйти из комнаты, но тут остановилась:

— А зачем ты вообще оставил их во дворе?

— Чтобы потом заново не раскладывать! Понятно тебе? Черт! Черт!

Эйлин молчала. Слышит ли Коннелл эти крики?

— Прости, — сказал Эд. — Устал я. Со студентами так трудно. Молодежь никого не уважает. Кошмар.

— Что ты говоришь? Что случилось?

— То случилось, что меня все время отвлекают от работы!

Эйлин сдержалась и снова промолчала, хотя в последнее время у нее иногда возникало подозрение, что Эд вообще забросил работу — потому и скопилась такая куча невыставленных оценок.

— Я отвлекся, и в расчеты вкралась ошибка. А студенты подняли из-за этого вонь, только и всего. Нынешние детки хотят получить все и сразу. Ты им говоришь, что объявишь оценки на следующем занятии, а они не желают ждать. Как с цепи сорвались! Я привык работать не спеша. Разве можно все тщательно проверить, когда вокруг студенты толпятся да еще хамят?

Эйлин слушала и дивилась. Эда студенты уважали, несмотря на то что поблажек он никому не делал. Все лезли из кожи, чтобы заслужить похвалу. Он в них верил — и они сами начинали в себя верить. Иногда Эйлин из-за этого хотелось его убить. Она считала, что студенты не стоят такого отношения.

Эйлин взяла в шкафу старую простыню и, выйдя во двор, приподняла уголок той, хорошей простыни. Под ней в беспорядке валялись криво распиленные доски. Видно, Эд собирался что-то мастерить — Эйлин так и не поняла, декоративное или функциональное. Больше всего это походило на топливо для костра. И никаких инструментов. Эйлин сложила хорошую простыню и укрыла загадочную груду старенькой, застиранной, постаравшись, чтобы замена не бросалась в глаза. Потом бегом бросилась в дом — так иногда, напугавшись непонятно чего, она выскакивала из подвала.

Думала поговорить с Эдом — потом решила, что лучше не надо. Может, он завтра и не заметит, что простыня другая, а если заметит, то как-нибудь переживет.

Проснувшись в пустой кровати, Эйлин тихонько выглянула в гостиную и увидела у Эда в кабинете свет. Эд сидел, сгорбившись, за столом, словно многочасовая работа вытянула из него все силы. Волосы у него торчали дыбом. Настольная лампа страшно раскалилась. Пахло потом и еще грибницей — от старых книг. Будто в оранжерее.

— Иди ложись! — окликнула Эйлин.

— Я работаю.

— Три часа утра. Пойдем спать!

— Мне надо закончить.

Голос звучал глухо, словно Эд заснул сидя, но выражение лица было невероятно напряженное. Запавшие глаза потемнели, будто он долго постился.

— А завтра можно доделать?

— Нельзя.

— Покажи!

Эйлин склонилась над его плечом. Эд пригнулся, заслоняя от нее стол, но она разглядела стопки студенческих работ и калькулятор. Взяла одну стопку, перелистала. На первой странице каждой работы была выставлена оценка. Эйлин удивилась: что же тогда Эд сейчас делает? Не слушая его протестов, она отложила контрольные работы и взяла лабораторные. И здесь то же самое: оценки уже проставлены. Красные цифры, обведенные кружочком, в правом верхнем углу.

— Все уже проверено. Ложись спать!

— Нужно доделать.

— Еще остались непроверенные?

— Да.

Он прикрыл рукой страницу тетради. Эйлин уже видела раньше этот список с фамилиями и цифрами. Рядом лежала еще одна тетрадь.

— А это что?

— Оставь меня в покое! Ложись, я приду, когда закончу.

Эйлин, отпихнув его руки, взяла вторую тетрадку. Все тот же список фамилий с цифрами. Насколько Эйлин могла рассмотреть, он ничем не отличался от первого.

— Что это такое?

Эйлин и сама могла ответить на свой вопрос. Цифры против фамилий соответствовали оценкам за разные задания. Рядом лежал раскрытый журнал. Эйлин проверила, и точно — оценок там не было. Неужели Эд настолько боится сделать ошибку? До чего же студенты обнаглели, если преподаватель такого калибра до глубокой ночи перепроверяет свою работу! Ему бы отдыхать надо и утихомиривать демонов, которые подрывают его веру в себя. От недосыпа он явно воспринимает трудности в преувеличенном виде.

— Давай помогу, — предложила Эйлин, не уточняя, в чем именно.

Удивительно — Эд сразу согласился. Она собрала все материалы и отвела его в кухню.

— Ты бери журнал, а я буду диктовать оценки.

Эд взял ручку на изготовку. Эйлин раскрыла первую работу. Эдвин Альварес, 84 балла. Эйлин перелистала странички, проверяя, сходится ли сумма оценок за отдельные пункты. Все точно, восемьдесят четыре. Вот такими студентами и гордится Эд — простые ребята из небогатых семей, которые своими силами добиваются успеха.

— Так, начали, — сказала Эйлин. — Эдвин Альварес...

— Погоди! — всполошился Эд. — Не спеши!

Он выбежал из комнаты и тут же вернулся с длинной линейкой. Сел за стол, расправил плечи и положил линейку на журнал, отмечая ряд клеточек против фамилии Альварес. Эйлин невольно рассмеялась, но Эд не смеялся. Он смотрел не мигая на фамилию в журнале, словно боялся, что она исчезнет.

— Теперь давай.

— Эдвин Альварес.

— Эдвин Альварес, — повторил Эд сосредоточенно, как будто искал фамилию в списке.

Очень странно, ведь она стояла первой.

— Оценка за контрольную — восемьдесят четыре. Мы сейчас берем только контрольные.

— Да. Только контрольные.

— Ну что, едем дальше?

— Восемьдесят четыре?

— Да, — подтвердила Эйлин, закусив губу.

Все это начинало пугать, но сейчас не время разбираться, в чем дело. Поскорее бы закончить и уложить Эда в постель.

— Так, хорошо. Люси Амато. Секундочку...

Она пролистала страницы, мысленно складывая баллы. А ведь от этого и вправду можно умом двинуться: глухая ночь, цифры путаются... Эд и здесь верно посчитал общую сумму. Совершенно излишней работой они сейчас занимаются. Ну что делать, это и есть замужество. Берешь человека вместе со всеми его причудами, пусть они и граничат с одержимостью. Могло быть хуже — другие мужья гуляют налево, проигрываются в казино...

Эд нашел в списке фамилию студентки и крепко прижал линейку под строкой ее успеваемости за семестр.

— Семьдесят три, — сообщила Эйлин.

— Семьдесят три...

Голос Эда стал чуть спокойнее, в нем уже не звенело отчаяние. Несмотря на усталость, Эйлин было приятно, что они трудятся вместе. Это лучше, чем спорить и ссориться. Может, она даже соберется с духом и расскажет ему про дом.

Эйлин называла фамилии одну за другой, Эд находил их в журнале, затем Эйлин, бегло проверив сумму баллов — все равно они у Эда каждый раз сходились, — объявляла оценку, точно ведущий в лотерее. Эд, с вопросительной интонацией повторив число вслух, заносил оценку в журнал, а Эйлин должна была еще раз подтвердить — да, именно так. От этого появлялось неприятное чувство, что она точно учительница с учеником. Они благополучно добрались до конца стопки. Эд, ни на минуту не расслабляясь, орудовал линейкой, точно лазером. Пот лил с него градом. Пока Эйлин считала баллы, Эд утирал лоб, не отрывая взгляда от страницы.

Последний студент в списке, Араш Ширвани, получил самую высокую оценку — девяносто семь баллов. Какая удача! Может, благодаря этому Эд ляжет спать в хорошем настроении? Почти четыре уже; ей через несколько часов вставать. Эйлин знала, что больше не заснет, — она совсем размаялась. Ну хотя бы полежать, чтобы мышцы отдохнули. Завтра у нее ответственный день. В больницу явится комиссия — как всегда, для всех головная боль. Подчиненные Эйлин готовы к инспекции, а вот ей самой придется напрячься, чтобы после бессонной ночи выглядеть собранной и энергичной. А она уже и так надорвалась, целую неделю задерживалась на работе — всем отделением готовились к приходу комиссии. В пятницу десять медсестер сказались больными. Кое-кого из них придется уволить — нельзя же так всех подводить накануне выходных. Из-за нехватки персонала Эйлин пришлось в одиночку справляться с толпой каких-то головорезов, которые вломились под самое закрытие и стали рваться в палату интенсивной терапии — навестить своего приятеля, получившего пулю в живот. Они отпихнули в сторону охранника и уже двигались к палате, человек двадцать. Эйлин встала у них на пути:

— Туда нельзя! Приходите завтра.

— А вы нас не боитесь, дамочка? — спросил кто-то.

Бояться попросту не было сил.

На помощь к охраннику прибежали еще два. Все трое — чернокожие. Если братки не сдадутся, охранники, чего доброго, схватятся за оружие, и тогда кто знает, что может произойти? Эйлин была единственной белой в помещении. Охранники велели браткам уходить. В толпе Эйлин заметила единственную девушку — должно быть, подружку раненого, с ребенком на руках. Девушка с мольбой смотрела на Эйлин.

— Могу пропустить нескольких человек, по одному, и давайте будем взаимно вежливы. А завтра вы сможете снова прийти. Не волнуйтесь, у нас прекрасные врачи. Он в хороших руках.

Охранники, слегка расслабившись, выстроили братков у стены. Главарь успокаивал своих. Он бросил на Эйлин взгляд, ясно говоривший: «Дамочка, а вы ничего так». Эйлин это было приятно. Очень важно, когда тебя ценят, пусть даже такой вот уголовник. Увидел бы Эд этот взгляд, когда сходит с ума из-за какой-нибудь ерунды. В жизни есть кое-что посерьезней его мелочных придирок.

Ей хотелось закончить их совместную работу на положительной ноте, однако Эд заразил ее своим педантизмом.

— Давай еще раз пройдемся по списку, — предложила она и по его взгляду поняла, что иного и не предусматривалось.

— Поменяемся, — сказала Эйлин. — Я буду называть фамилии по журналу, а ты читай оценки.

Эд взялся за дело довольно бодро. Когда в стопке оставалось всего четыре работы, Эйлин попросила повторить оценку студентки по имени Ла Шонда Уизерспун.

— Восемьдесят шесть, — прочел Эд.

А в журнале стояло шестьдесят семь — та же оценка, что у предыдущего по списку студента, Мелвина Торреса.

— Одну секундочку.

Эйлин встала и заглянула в работу, которую Эд держал в руках. В окно сочился предутренний свет, больше похожий на тускнеющие сумерки.

— Что там? Что?

— Просто хотела сверить.

— Я же тебе сказал: восемьдесят шесть.

— Я так и поняла. — У нее перехватило горло. — На всякий случай заглянула.

— А что такое? Ошибка?

— Тут одну мелочь надо поменять. Подожди секунду.

Она потянулась за карандашом, но Эд перехватил ее руку:

— В чем дело? Что не так?

— Тут повтор. Описка, только и всего. Я сейчас сотру и впишу правильные цифры.

— Господи! — Эд всплеснул руками. — Черт, черт! Все неправильно! Все неправильно!

— Подожди, я поправлю и все нормально будет.

— Брось. Все без толку...

— Простая описка. Ты нечаянно повторил число, которое стояло строчкой выше. Время уже очень позднее.

— Да, да, — отмахнулся Эд. — Ты ложись, я тут закончу. Потом приду.

Он отнял у нее журнал и закрыл, а потом стал тереть глаза.

— Три фамилии остались, — напомнила Эйлин.

— Все, мы закончили, — оборвал ее Эд.

Надо было промолчать и как-нибудь незаметно исправить ошибку. Позже, когда он заснет. А теперь его от стола не увести.

— Если мы закончили, то пошли спать!

— Я потом приду.

— Идем сейчас.

— Я сказал — приду.

— Тебе нужно поспать!

Эд шарахнул кулаком по столу:

— Когда надо, тогда и приду! Что ты прицепилась? Черт подери, оставь меня в покое!

Эйлин выхватила у него из рук журнал.

— Молчи, — проговорила она ледяным тоном. — Ничего не хочу слышать.

Раскрыв журнал на нужной странице, она проглядела последние три оценки. Уитэкер: семьдесят три. Уильямс: пятьдесят восемь. Ширвани: девяносто семь. Эйлин заглянула в контрольные работы и с треском захлопнула журнал.

— Вот, все правильно. Я ложусь спать. Хочешь — приходи, не хочешь — сиди здесь. Меня это не волнует.

Она отправилась в спальню, машинально сжимая кулаки. И так слишком много времени на него убила. Он теперь, наверное, до утра просидит над своими бумажками.

Впервые с далекого детства она лежала и считала овец. Заснуть не удавалось. В отчаянии Эйлин вцепилась зубами в подушку. Тут в коридоре раздались шаги. Эд улегся рядом с ней. Она отодвинулась, насколько позволяла ширина кровати. Если заденет его хоть случайно, может сорваться, и тогда придется идти спать на диван. Хотя какой уж тут сон... По крайней мере полежать, пока не настанет время идти в душ.

Кровать слегка задрожала. Эйлин не сразу поняла, в чем дело. Эд сдерживался изо всех сил, но пружины матраса его выдали. Потом раздались глухие всхлипы. Эйлин не верила своим ушам: в ее представлении Эд был из тех мужчин, которые не плачут. Не потому, что строят из себя крутого. Просто Эд ни разу при ней не плакал, даже на похоронах отца.

Эйлин медленно повернулась к нему. Очень осторожно — кто может предсказать его реакцию? Может, кинется на нее, как зверь в клетке. Они вступили на незнакомую территорию, с неведомыми правилами.

Эйлин придвинулась ближе. Эд не шелохнулся. Она решилась тронуть его за плечо, ожидая, что он оттолкнет ее руку; он не противился. Эйлин прижалась к нему всем телом, и он покорно приник к ней. Она обняла его второй рукой, словно ребенка. Раньше она всегда избегала подобных объятий, боясь, что материнский жест погасит в ней влечение, — но сейчас было не до влечения. Эд заходился всхлипами, а она обнимала его и тихонько повторяла: «Т-ш-ш... Т-ш-ш...» Наконец он повернулся к ней и зарыдал, уткнувшись в ее ночную рубашку.

Она понимала, в чем дело, пусть он сам этого не знал. Подступающая старость. Она и сама чувствовала нечто подобное, но мужчины такие вещи воспринимают иначе. Они пугаются, когда редеют волосы, начинают сутулиться плечи. Женщинам легче, особенно рожавшим, — они знают, как тонка грань между жизнью и смертью. На работе она не раз видела, как умирают пациенты, и ко многим успела привязаться. Эд преподает анатомию и физиологию. Он привык находиться в музее смерти, а не на передовой. Конечно, такая бурная реакция на пустячную ошибку нелогична, но разве бывает логичным кризис среднего возраста?

Начинается новый этап их совместной жизни. Эйлин не чувствовала страха. «Пускай, — думала она. — Он в хороших руках».

Эд скоро заснул, обессилев от слез. А Эйлин лежала без сна, пока не прозвонил будильник. Эд не проснулся, когда она одевалась. Эйлин сложила студенческие работы аккуратной стопкой на столе.

Комиссия явилась в составе восьми человек. Эйлин с другими руководящими работниками должны были выступить с докладом в конференц-зале. Эйлин порадовалась, что с утра не пожалела времени на прическу и макияж и что надела серый костюм, деловой и в то же время женственно-облегающий, — в комиссии были в основном мужчины.

Сама без сил, в своих подчиненных Эйлин была уверена. Целый год она муштровала медсестер, учила их отвечать на вопросы из разных областей: фармакология, медицинское оборудование, уход за больными... Беспокоило ее другое — комиссия будет разговаривать с пациентами. Обычно пациенты благожелательно отзывались о медсестрах, но один какой-нибудь брюзга может перечеркнуть все старания. «Как к вам относится персонал?» — «Ужасно». — «Какие условия в палате?» — «Грязища». — «Лекарства приносят вовремя?» — «Не дозовешься».

Эйлин коротко отчиталась по своему отделению и села на свободное место. Стараясь не заснуть, прослушала другие выступления. Затем комиссия отправилась по этажам.

Эйлин с ними пойти не разрешили — словно преступнице какой-нибудь. От решения комиссии зависит, продлят ли больнице аккредитацию. Дело серьезное, и все-таки зачем столько пафоса! Члены комиссии рассыпались по коридорам, точно отряд штурмовиков. Заглядывали в лаборатории, проверяли, как поддерживается чистота и соблюдаются ли правила хранения препаратов. Перелистали все медицинские карты. Рылись в документах с придирчивостью прокурора. Без конца расспрашивали сотрудников. Никто не знал, сколько времени продлится инспекция — может, дня три, а может, и целую неделю.

Эйлин так гоняла своих медсестер, что хоть сейчас на пресс-конференцию, — но в жизни не всегда все идет по плану. Один проверяющий, беседуя с пациентом, заметил, что у раствора в капельнице истек срок годности. Тут вся комиссия с новыми силами принялась копать. Нашли в тележке с препаратами один просроченный пузырек. Просроченные лекарства — гибель для медсестер. Можно всех сотрудников натаскать, чтобы правильные ответы от зубов отскакивали, но вот отыщется в шкафу среди полусотни хороших лекарств одно-единственное на пару недель старше чем нужно — и вся твоя работа коту под хвост. Каталка с реанимационным набором оказалась не в запертом чулане, где ей полагалось быть. Где она — Эйлин, конечно, не сказали. Это было действительно неприятно. Эйлин гордилась, что в ее отделении скорая помощь всегда на высоте. Ни один пациент не умрет от сердечного приступа из-за того, что в реанимационном наборе не нашлось нужного лекарства. Но если сама каталка неизвестно где, какой толк, что она правильно укомплектована?

В конце рабочего дня Эйлин вручили список замечаний. Если их будет слишком много, с аккредитацией можно попрощаться. Эйлин дали возможность к завтрашнему дню исправить недочеты. Ничего сложного — заменить лекарство на более свежее, поменять раствор в капельнице, поставить каталку на место... Но Эйлин уже взяли на заметку. Она справится, больница сохранит аккредитацию. Однако будет непросто. Послаблений ждать не приходится. Неделя предстоит долгая. А между тем жизнь в больнице не стоит на месте. Люди по-прежнему болеют, у них случаются сердечные приступы. Привезли мальчика с травмой — кисть руки оторвало при запуске фейерверка.

На обратном пути Эйлин чуть было не задремала перед светофором. Во дворе у дома все еще лежала накрытая простыней куча. Эйлин и забыла о ней. Подняла уголок, заглянула — все как было. Уже не было сил щадить самолюбие Эда. Эйлин рывком сдернула простыню. Если он собрался жечь костер, то пусть найдет другой способ изгонять демонов. Эйлин запихала кривые обрезки досок в мусорный контейнер, а контейнер подтащила поближе к дороге — пусть завтра же мусорщики увезут. Эд, конечно, закатит скандал. Собственно, этого Эйлин и добивалась. От дикой усталости она ожесточилась, вчерашние нежность и жалость казались чем-то далеким и нереальным. Глупость сплошная; как можно было этому потакать?

Эйлин решительно вошла в дом. Эд сидел, склонившись над студенческими работами, которые они вчера проверяли. Как в кино, когда один и тот же день повторяется без конца.

— Я выбросила твои деревяшки, — сообщила Эйлин. — Будь добр, не устраивай во дворе свалку.

— Хорошо, — ответил он, не поднимая головы.

— Хорошо? И все? Ты не будешь гневаться? Не будешь орать, чтобы я не трогала твои вещи?

Эд будто не слышал. От него исходил чуть заметный несвежий запах. Он не принимал душа. Слава богу, хоть переоделся перед тем, как идти на работу. Эд был страшным чистюлей. Если с утра не искупается, потом ему весь день мерещится, будто он грязный.

— Что ты вообще собирался там делать?

— Не знаю, о чем ты.

Эд наконец обернулся — с видом человека, которого отрывают от важного дела ради пустой болтовни. Жена, конечно, хочет как лучше, но как же иногда с ней трудно.

— О той куче во дворе, — раздельно проговорила Эйлин. — Твой домашний Стонхендж.

— Мне надо сосредоточиться, — сказал Эд. — Не знаю, что я сделал не так. Прости.

— Ты хоть помнишь, как накрыл кучу досок простыней?

— Да, конечно.

Эйлин видела, что он и не вспоминал об этом. Настолько был сосредоточен на работе.

— Ладно, не важно! Скажи мне только одно, и я тебя больше не буду дергать. Что ты собирался делать?

— Что?

Эйлин уже знала этот приемчик: притворяется, будто не расслышал, тянет время.

— Что ты собирался делать с этими досками?

— Ну, ты знаешь...

— Не знаю, поэтому и спрашиваю.

— Да знаешь ты! Я тебе говорил.

— В субботу ты сказал, что задумал какие-то переделки для дома.

— Да! Вот-вот. Я хотел заняться переделками для дома.

Так отвечают по телефону заложники, за которыми следят террористы — не подадут ли условный знак.

— А какими именно?

— Хотел сделать сюрприз.

— Хватит с меня сюрпризов. — Эйлин помолчала, наблюдая за мужем. — Как сегодня на работе?

— Нормально.

— Никаких проблем?

— Никаких.

— Студенты ни на что не жаловались?

— Нет.

Эйлин, поколебавшись, все-таки спросила:

— Помочь тебе сегодня со второй пачкой?

— Да, — ответил он не задумываясь.

Готовить не было сил, так что они заказали по телефону пиццу. После еды Эйлин долго, не торопясь, принимала горячий душ, намереваясь часик полежать, а затем помочь Эду с лабораторными работами. В несвежем воздухе спальни отдыхать не хотелось, поэтому Эйлин устроилась на диване. Сегодня был тот редкий случай, когда она жалела, что в гостиной нет телевизора. Это была их принципиальная позиция; точнее, за принципы ратовал Эд, а Эйлин не спорила. В начале их совместной жизни Эд не испытывал ненависти к телевизору — просто ему не нравилась роль телевидения в жизни американцев. Без телевизора в гостиной не всегда удобно, однако есть и свои преимущества. Когда приходят гости, можно по-настоящему разговаривать, а не так, как у сестры Эда, Фионы, где под всевидящим оком телеэкрана любая беседа рассыпается на обрывки бессвязных монологов. А по воскресеньям они все втроем забираются на широкую кровать и смотрят комедийный сериал «Фолти-Тауэрс»[20] — это целое событие. Однако в последнее время Эд стал особенно строг — даже не позволял Эйлин посмотреть вечером передачу Джонни Карсона. Он вообще стал более придирчив в интеллектуальном плане, а Эйлин — наоборот. В новом доме она обязательно поставит большой телевизор в общей комнате.

Она прикатила к дивану столик с телевизором из спальни. Хотелось отключить мозги. Если Эду мешает шум, его дело. Он ничем серьезным не занят, все равно они скоро сядут вместе на кухне сверять оценки.

Эйлин проснулась оттого, что Эд стучал по телевизору кулаком:

— Выключи! Я работаю!

Эйлин была слишком сонная, чтобы злиться. Она молча ждала, что еще Эд скажет.

— Убери его! Убери!

— Я, между прочим, тоже здесь живу, — сказала Эйлин, закипая.

— Убери эту хрень! Я не могу сосредоточиться!

Эйлин встала. Поправила диванные подушки.

— В нашем доме так не разговаривают. Я отцу не позволяла на меня орать и тебе не позволю. Хватит с меня твоих выкрутасов! Не могу больше! Если ты не прекратишь немедленно — честное слово, Эд, я от тебя уйду. Тихо, без скандалов. И сына с собой заберу. Знаешь, как я на работе устала? А перед этим ночь не спала, тебе помогала. Хочешь сам все делать — пожалуйста. Мне же легче.

Эд рухнул в кресло. Эйлин почти испугалась его горящего взгляда. Сердце невольно защемило. Этот взгляд будил в ней огонь, даже под слоем холодного пепла.

— Прости, — сказал Эд.

— Ты и вчера то же самое говорил.

— Очень тяжело на работе.

— Мне тоже.

— Знаю.

— И почему тебе вдруг тяжело? Ты вроде специально выбрал спокойную работу, без стрессов.

— Сейчас все не так.

— По-моему, у тебя что-то с головой. Но ты же мне ничего не рассказываешь!

— Сложно работать с новым поколением. Все должно быть безупречно.

— У тебя просто кризис среднего возраста. Я не говорю, что это легко, но это естественная вещь.

— Две недели еще продержаться бы. Дальше будет легче. Мне необходимо отдохнуть летом. Я немного запустил работу, вот и приходится разгребать. Я тебе не говорил, чтобы не расстраивать. Устал, из-за того и ошибки. Я плохо сплю. Просто нужно подзарядить батарейки.

Эд снял очки и потер глаза.

— Как это знакомо, — зевнула Эйлин. — Когда тебе нужно раздать лабораторные?

— Завтра — последнее занятие.

— Давай сюда листочки, сверим их вместе и поспим наконец.

Эйлин поставила чайник, двигаясь как сквозь густой суп. Не отходя от плиты, дождалась, когда закипит, заварила чай и села за стол рядом с Эдом. Ей был необходим своего рода ритуал. Она не станет спешить и давиться, будет пить чай маленькими глотками. Но сперва надо успокоить Эда. Он не мог сидеть нормально, колени ходили ходуном — такое с ним бывало иногда.

— Я допью сначала, хорошо?

— Ладно, ладно.

Эйлин надеялась, что чай ее взбодрит, но в нем оказалось слишком много молока. И вообще, из-за давней привычки пить чай на ночь он уже стал чем-то вроде снотворного.

— Начнем? — сказала Эйлин.

Эд вперил взгляд в раскрытый журнал, сосредоточенно, словно бегун перед стартом. Эйлин вдруг вспомнила, как вчерашняя совместная работа закончилась безобразными криками. Неужели никак нельзя избежать свары, если... когда Эд сделает ошибку? Почему-то Эйлин не сомневалась, что ошибка будет. А у него нынче любая описка превращается в трагедию. Еще упрекают женщин, якобы у них беспричинные перепады настроения. После рождения Коннелла у Эйлин случались гормональные скачки, но до настоящего психоза все-таки не доходило.

Вдруг ее осенило. Точно, так и надо сделать! Еще вчера можно было сообразить, но тогда работа шла на условиях Эда — а сейчас на ее условиях. И все-таки Эйлин колебалась. Любое отклонение от привычного порядка — пусть даже совсем недавнего — приводило Эда в ярость. Чего доброго, еще стол опрокинет, как герой вестерна, разоблачающий шулера.

— Я тут подумала... — начала Эйлин, кашлянув.

Эд не ответил. Он мало-помалу отказался от ничего не значащих реплик — а ведь они, как ни крути, составляют чуть ли не главную прелесть разговора.

— Мы бы сэкономили время... Хотя, конечно, если ты хочешь по-другому, делай, как тебе удобнее.

Эд кивнул, показывая, что слушает. Уже лучше. Эйлин отпила глоток чаю.

— Я могу сразу вносить оценки в журнал, а ты потом проверишь.

— Да, — мгновенно ответил Эд.

Сперва Эйлин решила, что он ее не услышал. Эд повторил, глядя ей в лицо. Эйлин выдохнула — и только сейчас поняла, что была напряжена в ожидании крика... может быть, даже удара.

— Хорошо, — сказала она, берясь за журнал.