Обратная сторона войны Сладков Александр

Опасная яичница

Если выйти из нашей палатки и сделать десять шагов вперед, то можно видеть, как кипит жизнь. Со стороны Ястребиной горы на взлетно-посадочную полосу один за другим заходят вертолетные пары. Сначала они кажутся маленькими стрекозами, потом разрастаются, и, уже выруливая на стоянку, старые, закопченные, они напоминают чудом летающие гравицапы. Но! Завораживают. Эти винты, взбивающие воздух, как миксер, этот свист турбин, дробь лопастей, меняющих тембр, отражаясь от разбитого здания терминала. Это теплое дуновение отработанным керосином.

Сейчас стояночная площадка напоминает встревоженный муравейник. Она занята дембелями. Если есть такое явление – коллективное солдатское счастье, – оно здесь. Нет печали. Бойцы смеются, обнимаются. Удивительно, они одеты в более-менее чистое обмундирование, некоторые с медалями, прицепленными прямо на отвороты бушлатов. Все без оружия, и это тоже делает для меня их вид непривычным.

Как только подруливает очередной транспортный вертолет, дембеля выстраиваются в колонну по одному для осмотра. Двое военных с хмурыми лицами, в черных перчатках сноровисто копаются в солдатских пожитках. Война – это соблазн прихватить что-то на память. Гранату, например, или пистолет. Но в конфискате оружия и боеприпасов я не замечаю. В большую кучу летят платки, полотенца, консервы, портативные радиоприемники, кожаные куртки, джинсы, даже упаковки женских колготок.

Дембелей шмон не смущает. Пройдя кордон, они, не оглядываясь, поднимаются по ребристой рампе и исчезают в чреве «коровы», так пехота между собой называет «Ми-26». За масштабы. Летчиков такое отношение обижает. Я даже был свидетелем, как один пилот, услышав, что его любимую машину именовали «коровой», добился, чтобы всех подозреваемых в обзывательстве исключили из полетного списка. Был скандал, но людей так и не взяли.

Аэропорт «Северный». Первые дембеля

Дембеля улетают, площадка ненадолго пустеет, но ее быстро занимают толпы людей штатских. Они выходят из приземляющихся белых вертолетов «Ми-6», принадлежащих МЧС. Я уже знаю, штатские – это представители министерств, занимающихся восстановлением Грозного. В нашей палатке это комментируют так:

– Странно. Еще не все разрушили, а они уже восстанавливают.

Я вижу – гражданские сильно напуганы. Они вслушиваются в канонаду, гремящую километрах в пяти от аэродрома. С каждым новым выстрелом мужчины все сильнее вжимают голову в плечи. Так черепахи прячутся в панцирь в минуты опасности. Я не знаю, для чего они здесь. То ли чтобы оценить ущерб, то ли чтобы принять сделанную работу. Некоторые из таких гостей подписывают бумаги прямо на коленке и, не появляясь в городе, улетают в Моздок на вертолете, который только что их привез. Однажды через таких товарищей мы попали в историю. Нужно было перелететь в Моздок, чтобы перегнать снятый материал в столицу. Вот так же на площадку зарулил «Ми-6». На бетон спрыгнули человек двадцать натуральных чиновников. В черных костюмах, черных пальто и в черных кепках. С черными папками. Наверняка там, дома, они ощущают себя уверенно: персональные автомобили, секретарши, секьюрити, угождающие подчиненные.

А тут, услышав разрывы и близкие выстрелы, взрослые мужики стали скандалить:

– Товарищ пилот!!! Везите назад!

– Вы слышите, здесь же война, вы где нас выгрузили!

Командир экипажа долго и нудно объяснял командированным, что сейчас за ними приедет броня и они под охраной поедут туда, куда надо.

– А нам уже ничего не надо!

Штатские даже пытались повышать голос, командовать:

– Так, пилот! Срочно взлетаем в Моздок! Срочно!!!

– Это что такое!? Совсем с ума сошли! Делают, что хотят!

Товарищи явно теряли голову. Летчик, повернувшись в их сторону, смачно, громко и продолжительно выматерился. И дал команду на запуск. Вместе со штатскими на борт проникли и мы. Едва бетон полосы замелькал и стал отдаляться, я понял, какую ошибку мы совершили. Пилот превратил вертолет в истребитель. Он резко набирал высоту и нырял вниз, делая горку. Он раскачивал машину из стороны в сторону, как бы проверяя крепость консолей и лонжеронов. Вертолет закладывал такие виражи, что мы, пассажиры, тряслись в салоне, как шарики в погремушке. Я проклял все. И чиновников, и пилотов, и всю авиацию в целом. Вернувшись на «Северный», следующий день я не работал. Пил и матерился. Впрочем, жители палатки особого сочувствия не высказали. Наша история их развлекла. Но, когда я начинал ругать гражданских, все хором активно поддакивали.

Авиация… Тут вообще был случай. Воскресенье. Я выспался. В палатке никого не было. Военные разъехались, Вадик с Куком тоже куда-то ушли. При содействии Чумаченко я аккуратно поправил здоровье, взял у него сигарету и вышел на свежий воздух. Рядом, на площадке, скачивал топливо старенький армейский «Ми-6». Это был наливник, только не на колесах – аэровариант. К вертолету подъезжали аэродромные топливозаправщики и переливали из его чрева соляру в свои бочки.

Задумавшись, я подошел чуть ближе. Сразу появился борттехник.

– Товарищ, вы думаете, что вы делаете?!

– А что такое?

– Вы отдаете отчет?!

– В смысле?

– Вы курите! А рядом идет раскачка топлива! Малейшая искра, и мы все взлетим на воздух! Аэропорт взорвется! Все сгорит!

Я сконфуженно затоптал сигарету. Техник исчез. И тут я услышал знакомый смех, аккуратно поднялся по трапу и заглянул в салон. Почти все пространство занимал огромный желтый резервуар. В огромной горловине болтался узенький шланг. А рядом, собравшись в кружок, сидел экипаж, в том числе знакомый мне борттехник, ну, и Кук с Вадиком. Звенели стаканы, дымились зажатые в зубах сигареты. А на мерцающем синем пламени керогаза на сковородке шкворчала яичница. Авиация… Мать ее етить!

Санитарная обстановка

Батальон 135-й бригады все еще стоял возле цирка. Его роты, взводы квартировали в покинутых жителями высотных домах. От безделья солдаты начинали попивать и хулиганить. И офицеры тоже. Вот тут Черный Плащ и Палагин заключили пари. Один доказывал другому, что проплывет по руслу Сунжи против течения пятьсот метров. На лодке. Второй сомневался. На кон была поставлена стрижка. Проигравший выскабливает себя налысо. В принципе, задача-то не из сложных. В мирное время. А тут есть закавыка. Тот берег чужой, там боевики. Но спор есть спор, офицеры уже завелись. Палагин уложил в грязи гнездо из шикарных домашних ковров, подогнал бочку с водой, установил табуретку, принес белую простыню, ножницы, опасную бритву и даже зеркало. Черный Плащ спустил на воду резиновую лодку и приготовил весла. Не забыли про безопасность. Вдоль маршрута, пушками вперед, на берег выползли три БМП. Наладили связь. Спорщики взяли рации.

– «Фреза-два», «Фреза-два», я «Фреза-три». Начинаю заплыв!

– Я «Фреза-два», наблюдаю!

Черный Плащ заработал веслами. На соседнем берегу закопошились.

– «Фреза-два»! Прошел четверть маршрута!

– Наблюдаю!

Лодку непредвиденно сносило к вражескому берегу. В эфире появился комбат Долговидов. Даже сквозь трескотню помех было слышно, как он удивлен.

– Это «Фреза-один»! Что у вас там происходит?

– Эээ… Соревнования!

И тут началась война. В сторону Сунжи полетели пули, в сторону БМП – гранаты из гранатометов. Боевики решили, что федералы пошли в атаку, и стали обороняться. Река покрылась фонтанчиками от пуль. Черный Плащ молотил веслами, но лодка сдувалась. Он причалил к противоположному берегу и залег. БМП открыли ответный огонь. В воду сползла «мотолыга», вездеход. Машина пересекла русло, приняла на борт промокшего спорщика и быстро вернулась назад. В итоге: потерь не было, Черный Плащ стричься налысо отказался.

Грозный. Славянское кладбище. Рвы с погибшими гражданскими людьми

Батальон скучал без работы. Во дворах возле цирка солдаты грелись у больших трескучих костров, развалившись на шикарных домашних креслах и на диванах. Рядом алели цветы на могилах жителей, захороненных под окнами своих квартир. Вообще мертвых тел по городу встречалось много. Горожане выносили их из развалин и выкладывали поперек дорог, в надежде, что военные МЧС заберут, отвезут куда надо. Колодцы пугали обглоданными человеческими черепами. Стаи собак питались трупами. Но самое сильное впечатление производило городское Славянское кладбище. Там кипела работа. Везли убитых. Экскаватор отрывал ямы, в которых запросто можно было хоронить троллейбусы. Их заполняли привезенными трупами. Вступал в дело бульдозер. Он опускал свой безжалостный нож и заравнивал ужасные последствия городских боев. Следующая яма, следующая… А рядом два человека, словно заведенные, копали могилы. Я приблизился. Один, пожилой, совсем дедушка, сел на лавочку и, отвернувшись, задымил папиросой. Второй, еще не старый мужчина, смотрел на меня. У него были широко раскрытые глаза сумасшедшего человека. Но говорил он сдержанно, без эмоций.

– Своих кого-то нашли?

– Нет.

– А зачем копаете?

– Да людей хотим по-людски похоронить. Хоть кого-то из них.

– А имена?

– Потом выяснят.

Человек вытер рукавом пот. Попил воды из пластмассовой двухлитровой бутылки.

– Я в Афгане служил. Но такого не видел.

Мы переправили снятые кадры в Москву, назвав сюжет информацией о санитарном состоянии Грозного. И он вышел в эфир.

Золотой мир

Нам необходимо периодически отлучаться в Моздок. Для нас там на аэродроме установили «тарелку», через нее мы перегоняем на «Вести» весь свой материал. Два часа работы, а потом… Ну, а потом начинается сказка… Краткий курс реабилитации. Три-четыре дня сладкой нирваны. И Моздок уже по сравнению с Грозным – настоящий Париж. И кафешки для нас что-то вроде ресторанов «Арбат» и «Арагви». А гостиница наша, «Нива», бывший дом колхозника при моздокском рынке, – самый настоящий отель «Мариотт».

– Саша – Саша – Саша!

– Вадик – Вадик – Вадик!

Перебивая друг друга, мы с Вадиком дразним морскую свинку. Ее клетка почему-то оказалась в нашем трехместном номере. Она стояла в углу на неработающем холодильнике. Настроение у нас прекрасное, одно только настораживает, хватит ли денег на отдых. Вот если бы мы поехали на три дня, скажем, в Лондон, Рим, Ниццу – проблем нет. Но здесь… Еще недавно в «Ниве» проживали крестьяне, привозившие лук, картошку, свеклу на местный базар. Но грянула война. И наступил золотой век маркитантов. Хозяева гостиницы стригли бабки. Цены на проживание взлетели до уровня европейских.

Если вы попросите постирать, дать позвонить, сгонять за водкой-закуской, с вас тоже возьмут деньги, и немалые. Селяне покинули эту обитель. Теперь эта гостиница набита бойцами пера. Журналисты везде. Живут во всех комнатах, кладовых, подсобках, по ночам коридоры застилаются «пенками» и спальниками. На них тоже спят наши коллеги.

Хозяйка гостиницы – русская беженка из Чечни. Ее муж отсутствует. Говорят, убит. А мы рассуждаем так: он просто не хочет светиться. Фамилия-то у него для нынешних времен не очень модная – Дудаев. И хозяйка тоже Дудаева. Я не думаю, что это прямая родня президента Ичкерии. Во всяком случае, на гостиничный бизнес хозяйки фамилия не влияет. Денег она жнет здесь немерено, окучивает нас, а мы платим от безысходности. Где еще размещаться, не квартиру же снимать на три дня.

Мы не выходим из номера. Так, в общий туалет и обратно. Покупать провиант на улице самостоятельно запрещено. Хозяйский мальчишка по щелчку пальца приносит водку, хлеб, колбасу. Идти недалеко. Рынок за углом. Водка там стоит два-три рубля за бутылку. Минута, и она у нас на столе. По двадцать-тридцать рублей за пузырь. Все остальное подпрыгивает в цене в такой же пропорции. Пару раз в день к нам заглядывает госпожа Дудаева с листочком в руке.

– С вас сто пятьдесят рублей!

– Ого! Это мы что, слона купили?

– Три бутылки водки, пять порций пельменей, два батона хлеба, два лимонада… Да еще в душ ходили. Я знаю, вы в нем стирались.

– Стирались? Вот возьмите. Сто пятьдесят.

Едва хозяйка ушла, Вадик картинно протянул в сторону двери руку и гомерически захохотал.

– Вадь, что ты ржешь?! Нас элементарно грабят! Деньги заканчиваются!

Оператор картинно закинул в рот сигарету, прикурил и откинулся на подушку.

– А я ее обманул.

– Ага, ее обманешь, все записывает.

– А я еще в душе покакал, когда мылся!

– Вот, блин, народный мститель. Хрен я теперь пойду мыться!

Через три дня мы уже собирались назад. Посещение мира обходилось в копеечку.

Ящик Пандоры

Работы было полно, и мы возвращались в палатку лишь вечером. Нас ждали. Все вместе садились ужинать, заодно судачили.

– Слушайте, а что там роют вокруг нас, в поле?

– Так это бригаду новую формируют. Она здесь навечно останется, когда войска уберут. Лучших людей присылают! Самые сливки! Ну тех, кого не успели выгнать. Или не смогли. А тут вот она, оказия!

В нашей хижине было всегда тепло. Не жарко, не холодно, а тепло, это важно.

Вообще-то, в армии в каждой палатке на полевом выходе назначается надежный солдат-истопник. Казалось бы, дело простое: подкидывай дрова и не тужи. Нет. Перетопишь – искры из трубы, снаружи, попадут на полог, палатка сгорит. Причем за двадцать секунд, вместе с жителями. А еще, представьте, спите вы ночью, а истопник набил буржуйку дровами, надеясь покемарить, пока прогорит. Вам жарко, вы распахиваете спальный мешок, лежите открытый, потеете. Боец спит, печка тухнет, пространство моментально вымораживается – все, у вас воспаление легких. Поэтому! В ВДВ есть традиция: истопник, как бы ни было на улице холодно, должен сидеть перед печкой в трусах. Чтоб его первого пронимало, если уснет. Правда, русского солдата в трудное положение поставить нельзя. Он сам кого хочешь обведет вокруг пальца. Мне один офицер рассказывал. Проснулся я, говорит, ночью в палатке от холода. Смотрю, истопник на месте, в шапке, в бушлате, но печка горит. Ну, думаю, наверное, сейчас потеплеет, только подкинул. Опять проснулся, огонь горит, а в палатке вообще дубак! Вскочил – боец спит! А в печке за дверкой здоровенная свеча стоит – светит, будто дрова горят. Наш Чумаченко по поводу топки оказался настоящим мастером. Все было в ажуре.

Через несколько дней рядом с нашим хозяйством вырос огромный палаточный лагерь. Из него стали постреливать. Из автоматов. В нашу сторону в том числе. На эту тему за ужином язвили все чаще.

– Это двести пятая бригада…

– Ага, двести пьяная!

– Говорят, у них в день трупов пять-шесть. Небоевые потери. Сами в себя стреляют.

– Самоликвидаторы.

– А еще говорят, оружие у всех отобрали. Так потери снизились. До двух-трех человек в день.

Случился, однако, и в нашей хижине праздник. Тут мы однажды возвратились вечером, помочь разгрузиться вышел старина Чумаченко.

– Слыхали новость?

– Что такое?

– Капитан Бобро ящик водки нашел!

– Ящик? Подумаешь, эка невидаль.

Мы проникли в палатку. И замерли, открыв рты. В центре нашей яранги высился огромный куб из новенькой светлой фанеры. Два метра на два. И еще на два. Я заглянул внутрь. Куб был полон аккуратно уложенными бутылками водки. Бобро курил, Волков чесал затылок:

– Это ж диверсия… За сколько мы это все выпьем? За год? Она не отравлена?

Бобро отрицательно покачал головой:

– Я пробовал. Нет.

– Там еще есть?

– Я все обыскал. Ферма какая-то. Пустая. А у меня что-то скребет внутри и все! Смотрю – куча дерьма коровьего. А у земли кусочек клеенки торчит. Маленький. Я потянул, а там вот это…

Ящика хватило на три дня. На дереве висел баран, бойцы стягивали с него шкуру. Огромный казан над костром, мангал с углями. Жирный шулюм, ароматные шашлыки. У палатки выстроилась очередь из гостей. Эмиссарами 135-й бригады были решены все острые и не очень вопросы. И личные, и служебные. В конце концов, веселье дошло до того, что я согласился опробовать выданный мне на работе бронежилет. Новый «Скорпион», в таких только Альфа ходила. Его повесили на спинку стула и выставили на фоне 205-й бригады. «Макаров» не брал, «стечкин» тоже. Тогда Волков спросил:

– А можно я постреляю из своего любимого пистолета?

– Конечно!!!

Вася достал пулемет Калашникова и с первой очереди вывалил в грудной пластине дыру размером в кулак. Пули ушли в сторону соседнего лагеря.

– Что у вас тут происходит?!

– Сдурели?!

На нас светили фонариком два полковника. В странной форме одежды. Только бушлаты, без брюк. В темноте белели ноги, торчащие из синих армейских трусов. На груди каждого висел автомат. Видно, что выскочили по тревоге.

– Капитан, я тебя сейчас закопаю!

– Товарищ полковник…

– Да ты мне баню запорол, понял?!

И эту проблему решили. Через час полковники, качаясь и хохоча, лупили из двух стволов по этому же бронежилету.

Утром я увидел Чумаченко с лопатой.

– Вова, ты что делаешь?

– Окапываю палатку. Нужно бруствер сделать.

– Зачем?

– Да эти самоликвидаторы, наверное, сегодня по нам стрелять будут. За вчерашнее.

Бобро сказал, надо готовиться. Вендетта!

Вертолетный вальс

Мы все чаще бываем на Ханкале. Она обрастает войсками. Там штаб. Формируется группировка. Работы – море. Единственная печаль – это КПП. Вечно дежурный лейтенант, мордатый десантник, пускает нас каждый раз чуть ли не с боем.

– Не положено.

– Вот, пропуска у нас.

– Ваши ожидающие должны встретить, сопроводить.

– Кто встретит, генерал? Ему сюда бежать?

С генералом я перебарщивал. Я даже не знал, кто на базе самый главный.

Мы приезжали на Ханкалу для свободного поиска. Туда-сюда заедем, познакомимся. На аэродром заскочим. Здесь когда-то действовала самая лучшая взлетно-посадочная полоса на Северном Кавказе. Учебный полк стоял, курсанты летали. Теперь все поле заставлено разбитыми с воздуха самолетами «Як-52». Это наши штурмовики постарались, вывели из строя дудаевскую авиацию. Вывели, но не до конца. В кабинах остались рабочие катапульты. Уже двух любознательных пехотинцев здесь потеряли. Как? Очень просто. Садится любознательный человек в летное кресло и начинает дергать все лямочки, рычажки. Раз!!! Его подкидывает высоко в воздух. А обратно – без парашюта. Встреча с землей, все, труп.

Рядом расположилась самоходно-гаубичная батарея из Питера. Как-то подъехали к ним на ночь глядя. Вызвали командира:

– Можешь разок пальнуть?

– Нет, ребята, извините, но у нас перемирие.

– Один раз!

Еле уломали. Бабахнули они наугад, сняли мы вспышку во тьме и поехали. А батарея как давай долбить! Залпами! Мы вернулись опять к командиру. Он азартно потирал ладони.

– Что такое? Перемирие же!

– Не мешайте, ребята. Попали мы. Прямо в логово. Теперь разведка цели дает одну за одной. Давай, огонь!!!

Залп питерских самоходок. Нащупали цель

На Ханкале я познакомился с удивительным человеком, с Серегой, начальником разведки двадцать первой десантно-штурмовой бригады, из Ставрополя. Кстати, до его штаба тоже порой непросто было добраться. В Чечне существовала такая система паролей. Каждый день караулам и командирам дается число. Скажем, «пять». И вот вас на подходах проверяют на вшивость. Выкрикивают одну цифру, а вы должны крикнуть свою, но чтоб в сумме у вас с часовым получилось именно «пять». Если ошибка – пуля в лоб. Так вот, у десантников дежурный солдатик сидел с мегафоном в руке. Завидев нас еще вдалеке, он кричал:

– Стой! Два!

А мы не могли в ответ до него докричаться – далеко. Вот стоим, обычно, переминаемся с ноги на ногу, кричим, пока он нас не услышит.

А Серега… Он не был военным в моем понимании. Очень-очень спокойный.

Вдумчивый, интеллектуальный. Бывало, приедем к нему в хозяйство и беседуем, беседуем ночь напролет. О книгах, о морали, о жизни. Потом десантников перекинули, и мы уже трудились в горах… Словом, прилетаю я однажды с побывки в Чечню. Уже не на «Северный», а прямо на Ханкалу. Выхожу из «Ми-26», а на улице солнышко, травка такая ласковая, весенняя. А на травке десантники с вещами, ждут отлета. Среди них лейтенант мордатый, друг мой ситный с КПП, сидит на деревянном ящике. Я не поленился и подошел.

– Ну что, улетаешь?

– Да, все, домой.

– Слава богу, дождался я, пока тебя уберут!

Мордатый равнодушно пожал плечами.

– Слушай, а дружок мой где, Серега, ваш начальник разведки?

Лейтенант угрюмо похлопал по ящику:

– Вот он, здесь.

– Не понял.

– Цинк это. Гроб. Застрелили Серегу неделю назад. Везу домой.

Эх… Пошел, оказывается, мой товарищ ночью проверять посты. А напротив КПП сад стоял роскошный, яблоневый, вишневый. Весь в цвету. Вот из этого сада Серегу и застрелили. Всего одна пуля. Все. Этот сад приказали вытоптать. Кстати, 135-й бригаде. Выехал Костя Стулов со своей ротой на БМП и сровнял все с землей. Теперь КПП аж с дороги видно, стрелять можно прямо из города, если из снайперки.

Батальон Долговидова тоже стоял на Ханкале. Рядом с вертолетной площадкой.

И вот сидели они спустя пару недель в теньке с летчиками и медсестрами. Пили чай. Вдруг одна говорит:

– Эх, вот бы сейчас вишни попробовать.

Долговидов сразу вызвал разведчиков.

– Ребята, возьмите вон ведро, наберите вишни.

– Ой, у меня и взамен-то ничего нет.

– А вы вальс танцевать умеете? Станцуете со мной?

– Станцую, если музыка будет.

Долговидов подмигнул вертолетчикам:

– Запустите машину!

И вот на бетонной площадке, в мае девяносто пятого, танцевали вальс два человека. Она в туфельках и белом халате, он – в тяжелых сапогах и выцветшем камуфляже. А вместо музыки им шелестел вертолетный двигатель. Почти в такт, во всяком случае, им так казалось.

Обратная сторона войны

Иногда мы уезжаем в Моздок на бронепоезде. Так называют состав из двух деревянных теплушек, двух плацкартных вагонов и трех открытых платформ, на которых растяжками закреплены БМП с развернутыми в разные стороны пушками. А еще стоит зенитная установка для стрельбы по наземным целям. Все это волочет «подкидыш», то есть паровоз. Подкинешь в топку угля – он поедет.

Как-то мы сняли в Моздоке люкс в единственной городской гостинице. Помылись, сгоняли на рынок, купили солений разных корейских, сала, хлеба горячего. Только собрались поужинать, как Вадик Андреев поднял вверх палец:

– О! Забыл! У меня ж граната! Во, омоновцы подарили!

Я не успел сказать «мама», как он вытянул ее из своей рыбацкой жилетки и вдруг испуганно кинул на пустой стол. Ребристая лимонка прокрутилась, как юла, и остановилась. Мы замерли.

– Бляха! Я кольцо оторвал!

Все метнулись. Я даже не понял, как оказался за холодильником. Тишина.

Взрыватель не щелкнул. Пять секунд, двадцать, сорок… Кук лежал на полу в коридоре.

– Что там?

– Посмотри.

– Сам посмотри!

– Вадик! А ну давай!

Вадик, припадая на больную ногу больше обычного, зашагал к столу. Взял двумя пальцами гранату, как заразную, одной рукой открыл дверь на балкон и вышел.

Я подождал минуту, выглянул. Вадик курил.

– Где граната?

– Выкинул.

– Куда?!

– Вон в клумбу.

Господи, что нам от солдат требовать, если у нас пятидесятилетние мужики черт-те что вытворяют.

Ужинали молча. Потом я заказал по телефону переговоры с «Вестями». Там обрадовались.

– О, Сладков! А мы тебя ищем! Надо один сюжетец сделать.

– Готов.

– Там на восстановление железной дороги у вас в республике миллиарды выделены. Тебе надо показать, как их реализуют.

Опять про деньги. Тут на побывке, в Москве, меня на съемку отправили.

– Езжай в Правительство, в Белый дом. Твоя тема, там деньги на восстановление Чечни распределяют. Между министерствами.

Поехал я и ошалел. От сумм, от бодрых докладов. Я и не думал, что такие деньги на восстановление выделяют. Это… Другая сторона войны.

– Не буду я про железную дорогу делать.

– Это почему?

– Какие миллиарды, кому? Да я сейчас приехал по ней в Северную Осетию. Она цела, и по ней поезда ходят.

И тут дверь номера распахнулась. Вошел абсолютно пьяный полковник.

В форме, с погонами. Сел напротив и еле выдавил из себя:

– Не хотите… Отдохнуть… После боев… У нас баня…

– Товарищ полковник…

Он испугался. Потекли слезы.

– Откуда вы знаете мое звание?!

– Да бога ради, идите! Без вас есть кому настроение испортить! То граната, то бюджет!

Палатку нашу через день разобрали. Хозяйство Волкова отпустили домой.

А нас перевели на Ханкалу. И началась у нас совсем другая жизнь.