Серьезные мужчины Джозеф Ману

Министр спросил:

– А это великий Ади?

Мальчика куда больше увлекли автоматы телохранителей.

– Можно подержать? – спросил он охранника, но тот покачал головой.

– Поставь на предохранитель и дай ребенку, – велел Ваман. – Он очень легкий, – сказал он Ади с нежностью.

Телохранитель сделал как велено, и Ади пережил волшебство – подержал в руках «АК-47».

Семья устроилась рядом с министром. Публика села на пол или на стулья, притащенные из дома.

Министр произнес речь, в которой доложил, как его в возрасте Ади привязали к дереву священники-брамины за то, что будущий министр совершил преступление – вошел в храм.

– Они бросили меня привязанным на всю ночь, – сказал он. – А наутро я удрал из деревни в Бомбей без гроша – по карманам не наскреблось бы и десяти рупий. Да и карманов-то у меня не было.

Айян и раньше слыхал эту историю – и много других, которые министр не стал бы рассказывать. Как он продавал овощи с деревянной тележки на рынке Крофорд и постепенно сделался хулиганом, невзирая на общую щуплость. Как он швырял камни и бил витрины, протестуя против того, чего сам не понимал, и оплакивая смерти вождей, которых не знал. Он дорос до главаря вольных бандюг и постепенно втянулся в политику. Он был мастер подымать армии злого далитского молодняка по щелчку пальцев, а эта молодежь временами делалась крайне свирепой. Неприкасаемые в наши дни завоевали бестолковое право прикосновения к себе высших каст, но по-прежнему оставались городской голью. Всякий раз, когда их оскорбляли, – к примеру, какие-то негодяи, было дело, украсили статую их освободителя Амбедкара гирляндой из сандалий – люди вроде Вамана вели батальон сердитых молодых людей и громили целые улицы.

– Они идут с яростью, а возвращаются с «адидасом», – рассказывал Айян Одже в день, когда они увидели из окна кухни погромщиков, радостно топавших домой со здоровенными картонными коробками.

– Кто такой Адидас? – уточнила Оджа.

Теперь, когда в невинную игру «Ади – гений» вступил такой человек, Айян испугался. Он таращился на профиль этого пылкого оратора, чья хвалебная песнь Ади взрывалась брызгами серебряной слюны, мимолетно сверкавшей в небесных сумерках, словно малюсенькие светлячки.

– Такой мальчик – редкость, – говорил министр. – Ади – редкий мальчик.

Министр так произнес имя «Ади», что Айяну стало жутко. Человек, способный на убийство, знал его сына по имени, и было в этом что-то нехорошее. Но Айян унял страх, вспомнив другие истории, которые слыхал от министра, и они делали его милее. Когда город несколько лет назад навещал Майкл Джексон, Ваман был в группе политиков, участвовавших во встрече с артистом. Министр позднее сообщил прессе: «Он очень вежливый человек. Нисколько нет в нем спеси. Совсем не остается ощущения, что говоришь с белым».

Ваман завершил свою речь, провозгласив Ади будущим освободителем далитов.

– Я столько всего о нем слышал, – сказал он. – Он до того смышлен, что его даже допустили сдавать сложнейший в мире экзамен. А ему всего одиннадцать. Побольше бы нам таких. Давайте покажем миру, какая в нас всех сокрыта сила.

Публика похлопала, и министр сел, утирая лицо пальцами. Охранник приблизился, держа в руках громадную картонную коробку.

– Это компьютер, – объявил Ваман толпе, и та опять зааплодировала. Некоторые женщины переглянулись, вскинули брови и скривились.

Министр вручил коробку Айяну, а мальчик стоял между ними как целевой получатель. Фотографы за щелкали, разразились овации, Бикаджи истошно завопил:

– Вождь масс!

Министр покинул террасу, продрался сквозь неподвижную толпу, вопли отчаяния заполнили воздух: народ просил работы, денег и пособий. Он многократно кивнул, озирая всех сразу и никого конкретно.

– Идите домой. Верьте в правительство, – приговаривал он.

Прежде чем сесть в машину, он обернулся к Айяну и сказал:

– Зайди ко мне как-нибудь в контору. Разберемся, как продать это место.

Айян отправился домой, приняв попутно тысячу приветствий и тяжких взглядов благодарности и зависти, что в этих местах одно и то же. Ади был дома один. Пытался вытащить монитор из коробки. Широко улыбнулся отцу и сказал:

– У меня теперь есть компьютер.

– Есть, да, только не разбей. Давай почитаем инструкцию и соберем его. Где твоя мать?

– Пришли какие-то женщины и забрали ее.

Айян закрыл дверь на щеколду и сел на пол рядом с сыном.

– Ади, сейчас слушай меня внимательно.

Мальчик старательно выколупывал монитор из коробки.

– Ади, сядь и посмотри на меня, – строго потребовал Айян.

Ади сел на пол и поглядел на отца.

– Весело было, да? – спросил Айян.

– Весело было, – согласился Ади.

– Но теперь всё. Я знаю, что уже это говорил, но теперь точно всё, – сказал Айян.

– Ладно, – сказал мальчик.

– Ты не будешь сдавать этот экзамен. Ты недостаточно умный. И мы с тобой это знаем.

– Ладно, – согласился Ади.

– Ты понял?

– Да.

– Всего этого больше не повторится, Ади. Игра кончена. Ты будешь дальше как другие мальчики, и так тоже очень весело.

– Я не как другие мальчики. Они зовут меня глухим.

– Если кто-нибудь назовет тебя глухим, скажи им: «А я тебя слышу! А я тебя слышу!» Говори, пока не заткнутся. Ладно?

Ади заулыбался.

– А я тебя слышу! А я тебя слышу! А я тебя слышу! – сказал он.

– Будут и дальше так обзывать, – продолжил Айян, – скажи им: «А я слышу, как твоя мать пердит! А я слышу, как твоя мать пердит!» – Тут Ади прямо покатился со смеху. Задохнулся на секунду от хохота, и только страх смерти вынудил его прекратить смех.

Раздался стук в дверь. Айян отпер и поймал Оджу на самовлюбленной суете. Она замерла на пороге и уже собралась войти, но торопливо договаривала последние наставления четырем женщинам, смиренно стоявшим в коридоре.

– Людям пора уже прекращать бросать мусор из окон, – говорила Оджа. – За такое пора вводить штрафы. Или мы станем собирать мусор и закидывать их в квартиры тем, кто его выбросил. Если мы не позаботимся о своем чоуле, тогда кто?

Затем она вошла в квартиру и закрыла дверь. Айян заметил, что у нее с собой долька лимона. Она сразу направилась к Ади и выжала лимон ему на голову. Тот попытался увернуться, но она держала его крепко и проговорила быструю молитву. После чего провела ладонями по его щекам и щелкнула суставами пальцев у своих ушей.

– Дурной глаз мимо нас, – добавила она.

Свет потускнел, и аудитория притихла. Все места были заняты. Люди сидели в проходах. Кроваво-красный занавес вознесся дремотными складками и явил зрителям семь пустых стульев на сцене.

– Свободные места, налетай, – послышалось из прохода, и зал хохотнул.

Транспарант на заднике сцены гласил: «Индийский поиск внеземного разума». Айян стоял у подножия короткой деревянной лестницы, ведшей на сцену. Он сложил руки на груди и обозрел зал. Указанием следить, чтобы почетные гости в первом ряду – в основном ученые, бюрократы, один актер-неудачник и прочие друзья Намбодри – ни в чем не нуждались, чего бы ни пожелали, он решил пренебречь.

На подиум взошла девушка, озабоченная своим внешним видом, в темно-синем сари, вдруг затрепетавшем под вентилятором на потолке. Она оглядела аудиторию одним глазом – второй скрывали ее ниспадающие волосы.

– Таинственность НЛО заключается в том, что их наблюдают только над развитыми странами, – начала она, – и никакое завоевание Земли не начнется, пока мэр Нью-Йорка не устроит экстренную пресс-конференцию. Если Марс атакует, он атакует Америку. – Она произнесла все это очень серьезно, чуть склонив голову, что слегка приоткрыло второй ее глаз. – Это происходит оттого, что существует межгалактическое понимание равновесия сил на нашей планете? – Она скромно улыбнулась, услышав несколько смешков. – Каковы бы ни были причины, «Мы не одни» – девиз Запада. Но сегодня мы представляем первую попытку нашей страны формально разобраться, что же такое внеземная жизнь. – И она пригласила на сцену семерых.

Первым поднялся старик, которому Айян вынужден был помочь одолеть лестницу. У него была густая копна бешеных седых волос, из ноздрей и ушей торчала кустистая щетина, руки, пока Айян поддерживал его, тряслись. Следом на сцену поднялся белый человек-гора. В таком собрании непременно участие белых. «Белые – брамины браминов», – частенько говаривал Айян жене. И с каждым годом они все выше ростом. Далее шли Джана Намбодри в черной рубашке с китайским воротником и черных брюках и четверо его спутников.

Айян убрался в темный угол и слушал, как эти мужчины – в очередной раз за много столетий – предвещали «новый рассвет». Намбодри поговорил о том, как наконец обрела свободу батарея радиотелескопов под названием Исполинское ухо. Посреди громовых аплодисментов он объявил, что отныне Ухо будет прослушивать небеса и ловить сигналы развитых цивилизаций.

На кафедру взобрался белый, сложил руки. Это его первый визит.

– Намасте, – сказал он и поприветствовал Индию на пути «поиска человечеством себе компании». Следом и другие радиоастрономы поговорили о важности молодежи в SETI. Последним выступал старик. Ведущая представила его как отставного ученого из Бангалора. Он неуверенно поднялся на кафедру и испугался визга микрофона. Придя в себя, заговорил о величии древних индийцев. Толпа аплодировала каждому комплименту, которым он одарял их воображаемых предков. Айян смеялся. Да-да, индийцы – древнейшая цивилизация на Земле, величайшая, лучшая. И лишь у индийцев есть культура. Все остальные – бестолковые кочевники и шлюхи.

Сильнее прочего в этой стране Айян ненавидел эту вот идиотскую гордость. Эти раздутые ноздри, эти мечтательные взоры людей, стоило им заговорить о великой в прошлом нации. Как на улицах торгуют драгоценными каменьями, словно ягодами. Что древние брамины высчитали расстояние от Земли до Луны задолго до белых. Что аюрведа знала все о человеческом теле задолго до Гиппократа. Что математики Кералы открыли нечто похожее на гелиоцентрическую теорию задолго до Коперника. Его, Айяна, предки в это мнимое наследие страны никогда не включались. Если не считать мерзких черных демонов из сказок об отважных светлокожих людях.

Старик пустился в рассуждения о таинствах коровы, о мудрости индийцев, наделивших это существо непреходящей святостью. Он связал свое долголетие с ежеутренним употреблением стакана коровьей мочи. В зале вежливо промолчали. Но Айян заметил, что пожилые люди в аудитории мудро закивали.

– Было доказано, что гхи[27] полезно для сердца, – сообщил старик, – а джайпурские ученые подтвердили, что паста из коровьего навоза при нанесении на стены и кровлю предотвращает проникновение радиации. – Он сослался на работу некоего астрофизика, исследовавшего последствия убийства коров. – Плач коров проникает в ядро Земли эйнштейновскими болевыми волнами и вызывает сейсмическую активность, особенно после мусульманских праздников, когда происходит массовый забой скота. Вот почему через несколько дней после любого мусульманского праздника где-нибудь в мире всегда происходит землетрясение.

Наконец он подошел к финалу выступления:

– Так откуда же древние индийцы столько знали? Как они выведали тайны коровы, человеческой анатомии и расстояний между небесными телами? Я считаю, что на заре индийской цивилизации, в ведийские времена, случился инопланетный контакт. Великая война, описанная в Махабхарате, с летающими машинами и таинственным оружием, – объяснил он, – велась с применением внеземных технологий, которые позднее сочли галлюцинациями поэтов. Когда-то в великом прошлом нашей страны произошла передача технологий от некой развитой цивилизации. Наши боги на самом деле – художественное воплощение внеземных гостей. Мне все равно, что вы там себе подумаете, но я знаю, что Кришна был инопланетянин.

Зал взорвался продолжительными аплодисментами. Мужчины на сцене один за другим встали со своих мест, поддавшись всеобщему воодушевлению, и растерянно хлопали с публикой. В этом грохоте Айян внезапно почувствовал странную нежность к Арвинду Ачарье. Айян скучал по нему. С такой вот чепухой Ачарья всю жизнь и воевал. Поиск истины казался менее нелепым, когда поход возглавлял Ачарья. И Айян ощутил себя обделенным, прислуживая владыке помельче.

В последующие дни поиск внеземного разума принял характер революции, чье время пришло. Прибывали ученые из других институтов – в восторге от того, что их наконец допустили до Исполинского уха. Шли семинары и лекции. Журналисты, которым больше не нужно было дожидаться в приемной, заходили разузнать о диковинном будущем SETI. Школьные учителя, которым все же приходилось ждать, являлись просить экскурсий по батарее телескопов.

Однажды утром в самый разгар торжеств Айян с удивлением узрел, как в приемную проникло молчаливое привидение Ачарьи с искрой в глазах и ухмылкой, порицавшей посетителей, устроившихся на людном диване. Айян привстал по привычке.

– Так, значит, ваш сын будет сдавать вступительный экзамен, я слыхал, – произнес Ачарья.

Айян кивнул, отведя взгляд.

– Я захожу, – объявил Ачарья.

– У них совещание, – сообщил Айян, – но, думаю, вам следует поступить на свое усмотрение, сэр.

Радиоастрономы ощутили знакомый ужас и лишь погодя вспомнили, что призрак в дверях – всего лишь бродячее воспоминание о чудище, которое они зарубили. Ученые сгрудились на белых диванах вокруг столика, загроможденного чашками и печеньем. Ачарья не узнал свой кабинет. Мебель, которую он всегда считал не сдвигаемой, волшебным манером переместилась, а на стенах появились постеры в рамках. Он с нежностью и недоверием глянул на Карла Сейгэна, Сейгэн ответил ему взаимностью.

Айян показался в дверях, изображая суету, и объявил:

– Простите, не смог его остановить.

– Никто не смог бы, – отозвался Намбодри, величественно поднимаясь со своего места и приглашая Ачарью присесть на пустовавшее место на диване. Тот устроился с удобством и внимательно вгляделся в шесть лиц вокруг. Взяв с подноса печенье, он сказал:

– Мои друзья говорят, что письма, которые они мне шлют, последнее время возвращаются.

– Это потому что Земля круглая, Арвинд, – сказал Намбодри.

– Папа объявил об этом раньше тебя.

– Да, похоже. Арвинд, я вдруг подумал: у тебя все еще есть друзья?

Профессор Джал позволил себе глубокий рефлекторный смешок, оборвавшийся, когда зазвонил его мобильный телефон. Он буркнул в трубку «да» и «нет», затем отключился. Огляделся по сторонам растерянно и сказал:

– Всякий раз, когда мне сюда звонят, вечно помехи на линии. Будто где-то рядом снята трубка. – Но остальные слишком увлеклись присутствием Ачарьи и не обратили внимания на проблему Джала.

– Так что же, Арвинд, – сказал Намбодри. – Чем мы можем тебе помочь?

– Давай поговорим наедине?

– Это невозможно, – сказал Намбодри. – У нас тут совещание по бюджету. Да и вообще мы все решения принимаем вместе. Так что если хочешь поговорить о чем-нибудь профессиональном, говори всем.

– Шестеро мужчин, а ум на всех один?

Намбодри это досадило, но он улыбнулся.

– Мы тут несколько заняты, Арвинд. Если желаешь, встретимся позже.

– Шестеро мужчин, а ум на всех один. Вот что мне это напомнило, – сказал Ачарья, беря второе печенье. – Когда Америка решила прикончить Афганистан, помнишь совет талибов, устраивавших отчаянные пресс-конференции в Кабуле? Помнишь тех ребят? У одного не было носа. У другого – уха. Третий вождь был одноглазым. Но из вместе взятых получалось одно полноценное человеческое лицо.

– Арвинд, не хочешь зайти попозже?

– Давай сейчас решим. Думаю, и впрямь не важно, есть эти ребята рядом или нет, – произнес Ачарья. – Вот что я хочу сказать: неполноту я ощущаю последнее время. Пустота какая-то во мне.

– Потому что ты умер, Арвинд. Это называется пенсия.

Ачарья задумчиво пожевал печенье и сказал:

– Ты получил, чего хотел, Джана. Меня это устраивает. Но нам надо прояснить мое ближайшее будущее.

– Твое будущее?

– Видишь ли, я хочу продолжать здесь работать.

– И делать что?

– Хочу готовить следующие шаровые миссии. И еще много чего. Исчерпывающе тут, думаю, не скажешь. Я уверен, ты помнишь Бенджамина Либета.

– Либета? Да-да. Либет.

– Я желаю продолжить здесь его эксперименты.

Намбодри оглядел своих людей. Очки на переносице у Джала задрожали от тихих смешков.

– Арвинд, ты хочешь продолжить искать падающих пришельцев, а также выяснить, предрешено ли всякое человеческое действие. Так? – уточнил Намбодри.

– В точности, – сказал Ачарья, наливая себе из кофейника.

– И чего же ты хочешь от меня лично, Арвинд?

– Лабораторию, кое-какие фонды, рабочее пространство. Не более.

– Правда?

– Да.

– А ты знал, Арвинд, что сам Галилео Галилей как-то раз прочел лекцию о величине, размерностях и даже месторасположении ада? А недавно ученый по имени Данкэн Макдугалл объявил миру о весе человеческой души. Он сказал, что это где-то двадцать граммов.

– И зачем ты мне это рассказываешь, Джана?

– Ты почти такой уже, Арвинд, – сказал Намбодри, вставая. – Почти такой же, друг мой. Спасибо, что заскочил.

Ачарья тоже встал, держа кружку, и выхлебал ее поспешными воодушевленными глотками.

– Я позже еще зайду, – сказал он и удалился.

Айян Мани прижимал трубку к уху, слушал. Новый режим не смог пресечь его шпионаж, но вынудил сменить методы. Такие, как Намбодри, сдвинутую с рычага трубку примечают. И потому Айян каждое утро, до прибытия Намбодри на работу, набирал свой номер мобильного, прятал этот телефон в столе нового директора, а потом слушал по городскому. Когда Ачарья жизнерадостно прошагал мимо, Айян вновь привстал.

Ачарья присел на морские валуны и вытянул ноги. Он следил за бреющим полетом чаек – их гоняли хищные вороны, – за натужным странствием далекого грузового судна, за падением на камни одинокого листа. Он просидел так часа два. И услышал голос Айяна Мани.

– Желаете кофе, сэр?

Ачарья кивнул, не оборачиваясь. Через несколько минут слуга прошел по тропе к морю с чашкой кофе, фруктами и тремя нераспечатанными упаковками печенья на подносе.

Вскоре это стало привычным зрелищем. Ачарья сидел на валунах – уединенно или в компании оживленных аспирантов и ученых, – или же блуждал по газонам, или валялся под деревом с книгой, а к нему направлялся слуга с подносом.

В дни, когда Айян заставал Ачарью в одиночестве, он приходил к нему потолковать. Тоном, какой бывает в разговорах двух старых друзей, проживших вместе целую жизнь, Айян спрашивал, откуда ученые знают, что вселенная – вот таких-то размеров и не более, или как они могут с уверенностью утверждать, что на планете, немыслимо далекой от нашей, есть вода, или как по одной кости древнего зверя понять, что он умел летать.

– А вот как, – начинал Ачарья.

Бывало, он защищал науку и утверждал, что у нее есть лишь одна возможность – строить осмысленные догадки на малых данных. А бывало, хохотал вместе с Айяном над нелепостью научных заявлений.

– Сэр, – спросил как-то вечером Айян, когда Ачарья сидел под деревом и изучал перемещение рыжих муравьев. – Сколько измерений есть, как вы думаете?

– Четыре, – ответил Ачарья, не отрывая взгляда от муравьев.

– Верх-низ, право-лево, перед-зад, – перечислил Айян. – А еще?

– Представьте, как тикает время, пока эти муравьи пытаются куда-нибудь добраться во вселенной, где есть длина, ширина и высота. Это еще одно измерение, – сказал он.

Айян попытался это представить и нехотя согласился:

– Ну ладно, четыре. Но почему тогда они говорят, что их десять?

– Не знаю, Айян. Когда-то знал, а теперь нет.

– Кое-кто работал над этим двадцать лет, сэр.

– Так и есть.

– И это их работа? Доказывать, что измерений десять?

– Да, это их работа.

Прибыл слуга с кофе и сказал Айяну:

– Ты тут? Тебя директор ищет. – Затем высунул язык, словно напуганный мальчишка, и виновато зыркнул на Ачарью – назвал при нем директором другого человека.

Ачарья же спросил попросту:

– Сегодня без печенья?

Айян знал, что быть беде, как только увидел лицо Намбодри, сидевшего с угрюмым внутренним кругом на белых диванах.

– Кто пишет «Мысль дня»? – спросил Намбодри.

– Какую, сэр? – переспросил Айян.

– Ежедневную цитату на доске. Кто ее пишет?

– А, эту. Иногда я, сэр.

– Не каждый день?

– Почти каждый день, сэр.

– Сегодняшнюю вы писали?

– Да, сэр.

– Сегодняшняя цитата: «Преступление страшнее Холокоста – неприкосновенность. Нацисты расплатились сполна, а брамины все еще пожинают плоды, мучая других». Так, Айян?

– Да, сэр.

– На доске подписано, что это Альберт Эйнштейн сказал.

– Да, сэр, так значилось в записке.

– В какой записке?

– «Мысль дня» я ежедневно получаю от Администрации, сэр.

– Кто в Администрации шлет тебе записки?

– Не знаю, сэр. Ее приносит слуга и кладет мне на стол.

– Как зовут слугу, который кладет ее вам на стол?

– Мне его имя не известно, сэр.

Намбодри сложил руки на груди и закинул ногу на ногу.

– Неделю назад, – сказал он с улыбкой, – «Мысль дня» гласила: «Если души, по словам браминов, и впрямь перерождаются, тогда почему население прирастает? С математической точки зрения нет ничего глупее». Судя по надписи, это изрек Исаак Ньютон.

– Так значилось в записке, сэр.

– Айян, сколько вы уже пишете «Мысль дня»?

– Несколько лет, сэр.

– И кто вас просил это делать?

– Администрация, сэр.

– Кто именно?

– Я не помню, сэр.

– Прекратите нести херню! – Разгневанный профессор Джал вскочил. Остальные попросили его успокоиться. Джал сел, натужно отдуваясь, очки дрожали на переносице.

– Вы же знаете профессора Джала, – по-доброму проговорил Намбодри, – и знаете, что такое «Великий ум»[28] на Би-би-си, да?

– Да, сэр, я, бывало, смотрел эту программу. Мы с женой даже ссорились. Ну, потому что ей хотелось, видите ли, смотреть…

– Джал однажды выиграл в «Великом уме». Его специализация – Эйнштейн. Он знает каждое слово, когда-либо Эйнштейном написанное – или сказанное. Эйнштейн никогда и ничего о браминах не говорил. А Ньютон, друг мой, вероятно, и не знал, кто такие брамины.

– Какое потрясение, сэр.

– Правда, Айян?

– Да, сэр. Кто-то подсовывает мне фальшивые цитаты.

– Вы не очень-то расположены к браминам?

– Сэр, я выясню, кто подсовывает мне фальшивые цитаты.

– Заткнитесь! – заорал Намбодри, ошарашив остальных. Его никогда не видели сердитым. Айян восхитился зрелищем. Одарил Намбодри благосклонной улыбкой. – Прекратите, прекратите, прекратите идиотничать! – крикнул Намбодри. – Прекратите эту… эту чушь. Вы разговариваете с людьми, чей коэффициент интеллекта не в силах себе вообразить.

– У меня коэффициент интеллекта 148, сэр. А у вас?

Кабинет накрыло тишиной. Намбодри внимательно вперился в пол. Глупый голубь ударился в оконное стекло и бросился в него еще раз, после чего сменил направление полета. Где-то вдали зазвонил телефон.

– Я в восемнадцать лет вступил в «Менсу»,[29] – добавил Айян.

– Там был пятнадцатипроцентный лимит для далитов? – спросил Намбодри. Астрономы прыснули. Намбодри приблизился и встал в шаге от Айяна. – Чтоб вы к той доске не прикасались больше, понятно? – проговорил он.

– Да, сэр.

– И, я слыхал, вы просили обслугу носить кофе вашему хозяину.

– И фрукты, и еду, сэр.

– Понятно, понятно. Вы умеете такое проворачивать, верно? Мы все делаем ставку на свои сильные стороны, Айян. Что скажете? Мы постигаем вселенную. А вы приносите кофе. Давайте этим и заниматься – ко всеобщему благу. Чего ж вы застыли? Сходите принесите нам кофе, Айян. Живо.

Айян вернулся к своему столу и вынул из верхнего ящика диктофон. Затем включил громкую связь на одной из городских линий.

– Коэффициент интеллекта 14 8, – произнес голос Намбодри. – Если у далита может быть такой коэффициент интеллекта, с чего бы им тогда просить лимиты на места?

– Ты видел, как он разговаривал? – спросил Джал. – Ушам своим не верю. Вот что случается, когда даешь тому, кому положено мыть сортиры, конторскую должность.

– Он состоял в «Менсе», – сказал Намбодри, и послышался треск смеха. – У него сын уродец, так он теперь думает, что и сам тоже.

– Что-то есть в его сынке подозрительное, – заметил кто-то. – Никогда я не сталкивался с гениями-далитами. Странно это, знаете ли.

Астрономы продолжили в том же духе. Говорили о расовой природе разума и о неизбежных умственных ограничениях далитов, африканцев, восточных европейцев и женщин.

– Если существуют отчетливые морфологические характеристики, определяемые генами, очевидно, что даже интеллектуальные особенности определяются так же, – продолжал Намбодри. – Возьмем женщин. Им в науке ловить нечего. Все это знают. У них слишком маленький мозг. Но наш мир стал до хера политкорректным, и вслух такого больше не скажешь.

Они обсудили тлетворное влияние лимитов в образовании и опасный политический подъем далитов. В разговоре возникла пауза, и Айян уже собрался было отключить громкую связь. Он подумал, что эти люди сейчас выйдут в приемную. И тут Намбодри сделал заявление об Амбедкаре, которое ошеломило даже Айяна. То, что произнес Намбодри об освободителе далитов, было настолько хулительным, что серебристый диктофон в руках у Айяна сделался оружием, способным ввергнуть в пламя не только Институт, но и всю страну.

Айян пошел по коридору, по дороге пытаясь утихомирить внутреннюю бурю. На полпути он свернул налево, к маленькой кладовке. Холуй мыл в раковине посуду. Двое других варили кофе. Айян включил диктофон и положил на кухонный стол. Слуги сначала не узнали голоса, но вскоре их лица изменились. Они бросили свои занятия и прислушались. Голоса говорили, а Айян переводил трудные места на маратхи.

– Гены – то, что родители передают детям, – пояснял Айян. – Вы – черные, потому что родители у вас черные. Они говорят, что вы тупые, потому что родители ваши тупые. И что брамины умные, потому что их родители были умные. А еще они говорят обо мне, что я гожусь только на мытье сортиров, потому что я – далит.

Когда запись закончилась, он спрятал диктофон в карман и сказал:

– Они желают кофе. Сказали – живо.

Один слуга наполнил кофейник. Поглядел на другого холуя и на Айяна – вот оно, братство мгновения. Открыл крышку кофейника и плюнул туда.

Позднее тем же вечером Айян опустился на колени рядом с дремавшим где-то на газоне Ачарьей и спросил:

– Сэр, вы хотите себе рабочее место?

Ачарья открыл глаза и глянул растерянно.

– Вы хотите себе рабочее пространство, сэр? – вновь спросил Айян.

Ачарья отправился следом за ним. Они сошли в подвал. Белоснежные стены и гул подземных машин вернули Ачарье воспоминания о подлунной любви. Здесь словно всегда была ночь. Она здесь ощущалась. Ачарья мысленно видел лицо Опарны и как она когда-то смотрела на него. Он вспомнил, как она сидела, как меланхолически курила и ее дерзость, казавшуюся правом любой нагой женщины. Он ощутил животом нервное предвкушение, словно Опарна того и гляди появится в конце коридора, словно ждет его на холодном полу в облаках лимонного аромата.