Ведьмы за границей Пратчетт Терри
— Ур-р-р-о-ул?
— Конечно хочу!
Ничего такого сложного в этих танцах нет, сказала себе матушка Ветровоск. Главное — двигаться в такт музыке.
Весьма помогало чтение мыслей партнёра. Танец — вещь инстинктивная, особенно после того как вы миновали стадию, когда нужно постоянно пялиться вниз, чтобы знать, чем там заняты ваши ноги, — а ведьмы очень здорово умеют читать резонирующие инстинкты. Последовала недолгая борьба, это полковник попытался вести, но вскоре он покорился судьбе — отчасти перед лицом отчаянного нежелания матушки Ветровоск следовать за ним, но в основном из-за её сапог.
Туфли леди Хотелии оказались ей малы. Кроме того, матушка испытывала к своим сапогам искреннюю привязанность. У них была сложная система железных застежек, а носки больше напоминали осадные тараны. И теперь, когда дело дошло до танцев, матушкины сапоги двигались исключительно туда, куда им хотелось.
Она попыталась направить своего беспомощного и частично покалеченного партнёра в сторону нянюшки Ягг, которая к тому времени расчистила вокруг себя довольно обширное пространство. То, чего матушке удалось добиться с помощью двух фунтов подбитых гвоздями синкоп, нянюшка Ягг достигла всего-навсего благодаря своей груди.
Это была большая и опытная грудь, такая, которая не выносит никаких ограничений. Когда нянюшка Ягг опускалась вниз, грудь подпрыгивала вверх, стоило нянюшке крутануться вправо, как грудь упрямо забирала влево. Вдобавок ко всему ноги нянюшки независимо от темпа музыки исполняли какую-то сложную джигу; вот так и выходило, что, в то время как нянюшкино тело двигалось в ритме вальса, её ноги выделывали кренделя, больше похожие на разудалый матросский танец. В результате всех этих эволюций её партнер был вынужден танцевать в нескольких футах от нянюшки, а многие пары по соседству вообще прекратили танец, чтобы понаблюдать, не зашвырнут ли её всё нарастающие гармонические колебания на люстру. Матушка и её беспомощный партнёр прокружились мимо.
— Кончай выставляться, — прошипела матушка и снова сгинула в толпе.
— Это твоя подружка? — поинтересовался Казанунда.
— Она… — начала было нянюшка. Но тут оглушительно взревели трубы.
— По-моему, немного не в такт, — заметила она.
— Нет, это означает, что сейчас появится сам дюк, — пояснил Казанунда.
Оркестр смолк. Пары все как одна повернулись лицом к главной лестнице.
По ней величественно спускались две фигуры.
«Да, ничего не скажешь, он и впрямь выглядит этаким лощёным и симпатичным дьяволёнком, — подумала нянюшка. — Всё так, как говорила Эсме. По его внешнему виду ничего и не скажешь…»
А женщина…
…И это Лили Ветровоск?
Маски на женщине не было.
Добавь или убери морщинку тут, складочку там, но это была точная копия матушки Ветровоск.
Почти…
Нянюшка вдруг поймала себя на том, что пытается отыскать в толпе белого орла. Все головы были повернуты к лестнице, но одна из них уставилась туда так, будто её взгляд был стальным прутом.
Лили Ветровоск была вся в белом. До сих пор нянюшка и не думала даже, что могут быть разные оттенки белого. Но теперь она это поняла. Белизна платья Лили Ветровоск как будто испускала сияние. У нянюшки возникло ощущение, что если бы вдруг погас свет, то платье Лили продолжало бы светиться. Невероятное, шикарное платье! Оно мерцало, у него были рукава с буфами, и всё оно было отделано кружевами.
А выглядела Лили Ветровоск — нянюшке Ягг пришлось признать это — значительно моложе своих лет. Налицо та же комплекция и свойственный Ветровоскам прекрасный цвет лица, но всё выглядело… менее изношенным.
«Если это следствие того, что ты плохая, — подумала нянюшка, — то даже чуточку жаль, что я упустила время. Можно было бы попробовать. Грехи — это смертоносный груз, но добродетели также верно ведут к смерти. Во всяком случае, по пятницам зло возвращается домой пораньше».
А вот глаза были одинаковыми. Где-то в генах Ветровосков затесался кусочек сапфира, причем очень настойчивый кусочек.
Дюк был невероятно красив. Впрочем, оно и понятно. Он был весь в чёрном. Даже его глаза были в чёрном.
Нянюшка вынырнула на поверхность и начала проталкиваться через толпу к матушке Ветровоск.
— Эсме!
Она схватила матушку за руку.
— Эсме!
— Гм-м.
Нянюшка вдруг сообразила, что толпа зашевелилась, расступаясь будто море и открывая дорожку, которая вела от лестницы к «дювану» в дальнем конце зала.
Костяшки пальцев матушки Ветровоск были так же белы, как и её платье.
— Эсме! Что происходит? Что ты делаешь! — спросила нянюшка.
— Пытаюсь… остановить… сказку, — ответила матушка.
— А что делает она!
— Позволяет… происходить… событиям!
Толпа тем временем струилась мимо них. Это движение казалось каким-то неосознанным, инстинктивным. Как будто коридор образовывался сам собой.
Принц медленно двинулся вперёд по дорожке. За спиной Лили в воздухе колыхались какие-то тени, казалось, будто за ней плывёт целая процессия призраков.
Маграт поднялась.
Нянюшке почудилось, что воздух приобрёл некий радужный оттенок. Вроде бы даже пение птичек послышалось.
Принц взял Маграт за руку.
Нянюшка взглянула на Лили Ветровоск, которая лучезарно улыбалась, остановившись в нескольких ступеньках от подножия лестницы.
А затем нянюшка Ягг попыталась сфокусироваться на будущем.
Это оказалось ужасно просто.
Обычно будущее разветвляется на каждом повороте, а посему о том, что скорее всего случится, возможно получить лишь самое смутное представление. Даже если вы столь темпорально чувствительны, как ведьма. Но здесь скопились сказки — они обернулись вокруг древа событий и насильно придавали ему новую форму.
Матушка Ветровоск не узнала бы картину квантовой неотвратимости, даже если бы поймала её, нагло сидящей посреди кухонного стола. А если бы вы произнесли при матушке такие слова, как «парадигмы пространства-времени», то она бы недоверчиво переспросила у вас: «Что-что?». Но это вовсе не означает, что матушка была невежественна. Это лишь означает, что она терпеть не могла разных заумных словечек. Матушка просто знала, что существуют некие определенные события, которые в человеческой истории постоянно повторяются. Нечто вроде трехмёрных клише. Сказки.
— Мы тоже стали частью сказки! И я ничего не могу поделать! — хмуро возвестила матушка. — Должно же быть какое-то место, на котором я могла бы её остановить! Но я никак не могу его найти!
Снова грянул оркестр. Он заиграл вальс.
Маграт и принц закружились в танце по залу, не отрывая друг от друга глаз. Затем к ним осмелились присоединиться несколько других пар. А потом вдруг всё закрутилось, будто весь бал был некой машиной, которую снова привели в действие. Опять всё заполнилось кружащимися в вальсе парами, и отзвуки светских бесед бесследно канули в музыкальную пучину.
— Может, ты всё-таки познакомишь меня со своей подружкой? — спросил Казанунда откуда-то из-под нянюшкиного локтя.
Мимо них в танце проносились люди.
— Всё так и случится, — промолвила матушка, полностью игнорируя доносящиеся снизу реплики. — Всё-всё. Поцелуй, часы, бьющие полночь, её бегство и потеря стеклянной туфельки, буквально всё.
— Поцелуй… Мерзость какая, — ответила нянюшка, облокачиваясь на голову партнера. — Я бы скорее жабу поцеловала.
— А она как раз в моём вкусе, — слегка приглушённо заметил Казанунда. — Меня всегда влекло к властным женщинам.
Ведьмы смотрели на кружащуюся пару. Юноша и девушка по-прежнему не отрывали друг от друга глаз.
— Я могу заставить их споткнуться. Это мне запросто, — предложила нянюшка.
— Ничего не выйдет. Такого просто не может произойти.
— Ну, Маграт девица рассудительная… Более-менее рассудительная, — поправилась нянюшка. — Она должна заметить, что здесь что-то неладно…
— Гита Ягг, я знаю, что говорю, — перебила матушка. — Ничего она не заметит. Во всяком случае, пока часы не пробьют полночь.
Они обернулись и задрали голову. Было начало десятого.
— А знаешь, — сказала вдруг нянюшка, — часы ведь бьют не полночь. Они бьют двенадцать раз. То есть все дело тут в ударах.
Они снова поглядели на часы.
На болоте прокукарекал Легба, чёрный петух. Он всегда кукарекал на закате.
Нянюшка Ягг преодолела ещё один лестничный пролет и привалилась к стене, чтобы отдышаться.
Так, это где-то здесь…
— В следующий раз будешь держать язык за зубами, Гита Ягг, — пробормотала она.
— Может, покинем этот бальный шурум-бурум и устроим где-нибудь интимный тет-а-тетик? — с надеждой предложил Казанунда, семеня следом за ней.
Нянюшка постаралась не обращать на него внимания и заспешила дальше по пыльной галерее. Одной стороной, вдоль которой тянулись деревянные перильца, галерея выходила во двор, где кипел бал. А в конце виднелась…
…Маленькая деревянная дверка.
Нянюшка Ягг открыла её толчком локтя. За дверцей в контрапункте с танцующими внизу парами мурчали механизмы — как будто часы приводили людей в движение, впрочем, в метафизическом смысле так оно и было.
«Часовой механизм, — подумала нянюшка. — Поняв, как работают часы, ты поймёшь, как действует всё остальное. Проклятье, если б ещё я понимала, как они работают…»
— Очень уютно, — признал Казанунда.
Она протиснулась через небольшой проём в часовое пространство. У самого её носа кликали зубчатые колеса.
Какое-то мгновение она рассеянно рассматривала их.
Это ж надо! Такая машинища — и всё только для того, чтобы шинковать Время на крошечные кусочки.
— Разве что самую чуточку тесновато, — сообщил Казанунда откуда-то из района её подмышки. — Но что поделаешь, мадам. Вот, помню, как-то раз занесло меня в Щеботан, так там вообще был паланкин и…
«Так, посмотрим, — думала нянюшка. — Эта деталь соединена с вот этой, когда это колесо поворачивается, вон то поворачивается быстрее, а эта заостренная штука качается взад-вперед…
Ай, да ну это всё! Просто хватай и дергай, как сказал верховный жрец девственнице-весталке»[24].
Нянюшка Ягг поплевала на ладони, ухватилась за ближайшее зубчатое колесо и дернула.
Оно как ни в чем не бывало продолжало поворачиваться, утаскивая её за собой.
Проклятье! Ну погоди…
И тогда нянюшка сделала то, что ни матушке Ветровоск, ни Маграт и в голову бы не пришло при данных обстоятельствах. Но путешествия нянюшки Ягг по морю общения с представителями противоположного пола заходили куда дальше, чем два раза оплыть вокруг маяка, и она не видела ничего унизительного в том, чтобы попросить мужчину помочь.
С жеманной улыбочкой она повернулась к Казанунде.
— Нам было бы гораздо удобнее в нашем маленьком бледуарчике, если бы ты чуть-чуть пододвинул вот это маленькое колесико. Уверена, для тебя это пара пустяков.
— Как прикажешь, моя повелительница, — расшаркался Казанунда.
Протянув руку, он взялся за колесо. Несмотря на свои габариты, все гномы необычайно сильны. Казалось, ему не составило никакого труда удержать шестерню на месте.
Где-то с мгновение в недрах механизма что-то сопротивлялось, а потом раздалось громкое «клонк». Большие колеса неохотно провернулись. Маленькие колесики взвизгнули на своих осях. Изнутри часов вылетела одна малюсенькая, но, судя по всему, очень важная деталька и, стукнувшись о похожую на пулю голову Казанунды, покатилась по полу.
А стрелки завертелись вокруг циферблата куда быстрее, чем им было предначертано природой.
Услышав вверху какой-то новый шум, нянюшка Ягг запрокинула голову.
Довольное выражение мгновенно слетело с её лица. Молоток, отстукивающий часы, медленно отклонялся назад. Только нянюшка сообразила, что стоит под самым колоколом, как молоток принялся отбивать время.
Бом…
— О, проклятье!
…Бом…
…Бом…
…Бом…
Над болотом плыл туман. И вместе с ним двигались неведомые тени. Приближалась та самая ночь, когда различие между живыми и мёртвыми будет сведено до минимума.
Госпожа Гоголь явственно ощущала их присутствие среди деревьев. Бесприютные. Голодные. Безмолвные. Отвергнутые людьми и богами. Обитатели туманов и грязи, единственная сила которых находится где-то на оборотной стороне слабости, чьи верования столь же неустойчивы и самодельны, как и их домики. А ещё люди из города — но не те, что живут в больших белых особняках и разъезжают по балам в красивых каретах. Нет, об этих людях в сказках никогда не упоминается. Сказки в принципе не интересуют свинопасы, остающиеся свинопасами, и бедные, скромные портняжки, удел которых умереть чуть более бедными и намного более скромными.
Однако именно эти люди приводили в действие волшебное царство, готовили его пищу, подметали его полы, вывозили его нечистоты и были его лицами в толпе. Вот только их желания и мечты, сколь бы непритязательными они ни были, не имели никакого значения. Люди-невидимки.
«А я сижу здесь, — подумалось госпоже Гоголь. — Расставляю ловушки для богов».
Множественная вселенная насчитывает огромное число самых разнообразных религий вуду, поскольку данную религию можно приготовить из любых подручных ингредиентов. Однако все без исключения религии вуду так или иначе пытаются зазвать бога в тело человека.
«Глупо, — подумала госпожа Гоголь. — И очень опасно к тому же».
Вуду госпожи Гоголь отталкивалось от обратного. Что такое бог? Точка, где фокусируется вера. Если люди верят, бог начинает расти. Сначала незаметно, но чему-чему прекрасно учит болото, так это терпению.
Фокусной точкой для бога может служить что угодно. Пригоршня перьев, перевязанных красной ленточкой, шляпа и фрак, нацепленные на две перекрещенные палки… Всё равно что. Ведь если ты практически ничего не имеешь, значит, ничто для тебя — это всё, а всё — ничто. Потом ты подкармливаешь его, пестуешь, как гуся к празднику, и даешь могуществу медленно-медленно расти, а когда приходит время — открываешь ему дорогу… назад. Скорее человек может управлять богом, а не наоборот. Правда, за это приходится платить. Но платить приходится всегда и за всё. Из собственного опыта госпожа Гоголь прекрасно знала: в конце концов умирают все и вся.
Она сделала глоток рома и передала кувшин Субботе.
Суббота тоже отхлебнул и сунул кувшин дальше. Нечто, бывшее в своей прошлой жизни рукой, с благодарностью приняло передачу.
— Давай приступим, — велела госпожа Гоголь.
Мертвец взял три маленьких барабанчика и начал отбивать ритм, будоражаще быстрый.
Спустя некоторое время нечто похлопало госпожу Гоголь по плечу и вручило ей опустевший кувшин.
Да, пожалуй, можно начинать…
— Улыбнись же мне, о властительница Бон Анна. Защити меня, Повелитель Сети Продаж. Направь меня, о Широко Шагая. И прими меня, ты, Хоталога Эндрюс.
Ибо стою я между светом и тьмой, но это ничего не значит, поскольку стою я между ними.
Вот ром для вас. Табак для вас. Пища для вас. Дом для вас.
А теперь внимательно выслушайте меня…
…Бом.
Очнувшись от одного сна, Маграт словно бы перенеслась в другое сновидение. Ей снилось, что она танцует с самым прекрасным мужчиной на балу, а потом… оказалось, что она действительно танцует с самым прекрасным мужчиной на балу.
Только вот глаза его были скрыты двумя кружочками закопченного стекла.
Хотя Маграт и была мягкосердечной, неисправимой мечтательницей (пусть даже мокрой курицей, как выражалась матушка Ветровоск), она не была бы ведьмой, если бы не обладала кое-какими инстинктами и не доверяла им. Быстро вскинув руку и опередив своего партнера буквально на мгновение, Маграт сдернула стеклышки с его глаз.
Ей и раньше доводилось видеть подобные глаза, вот только их обладатели никогда не ходили на двух ногах.
Её ножки, которые ещё секунду назад грациозно порхали в танце, вдруг запнулись друг о друга.
— Э-э… — начала было Маграт.
И только тут ощутила, насколько холодны и влажны эти розовые, с ухоженными ногтями, пальцы.
Подгоняемая безумным желанием поскорее убежать из этого ужасного места, Маграт развернулась и бросилась прочь, расталкивая попадающиеся на пути пары. Ноги путались в складках платья. Дурацкие туфельки скользили по полу.
Ведущую в вестибюль лестницу охраняли двое стражников.
Глаза Маграт сузились. Сейчас главное лишь одно — выбраться отсюда, да побыстрее.
— Ай!
— Ой!
Она миновала стражников, взбежала по лестнице, но на самом верху поскользнулась. Стеклянная туфелька соскочила с ноги и зазвенела по мрамору.
— Проклятье, и как только можно ходить в такой дурацкой обуви! — воскликнула она, ни к кому конкретно не обращаясь.
Отчаянно прыгая на одной ноге, она сдернула вторую туфельку и выбежала в ночную темноту.
Принц медленно поднялся по ступеням и поднял сиротливо валяющуюся туфельку.
Некоторое время он разглядывал её. Свет отражался в многочисленных зеркальных гранях.
А матушка Ветровоск тем временем затаилась неподалеку в тени. В любой сказке имеется решающий момент, и он вот-вот должен был наступить.
Она отлично умела проникать в головы другим людям, но сейчас ей нужно было проникнуть в собственный разум. Она сосредоточилась. Ещё глубже… долой повседневные мысли и мелкие заботы, быстрее, быстрее… сквозь слои глубоких раздумий… всё дальше… мимо потаённых и покрывшихся коркой мыслей, давнишних грехов и напрасных сожалений — сейчас на них нет времени… ещё чуть-чуть… а, вот!.. серебристая ниточка сказки. Матушка являлась частью сказки, неотъемлемой частью, а следовательно, и сказка тоже часть матушки.
Она струилась в самой глубине. Матушка потянулась к ней.
Матушка Ветровоск терпеть не могла, когда что-то предопределяло судьбы людей, когда что-то вводило этих людей в заблуждение и тем самым принижало их.
Сказка покачивалась из стороны в сторону, будто стальной трос. Она ухватилась за неё…
И потрясенно открыла глаза, быстро осмысливая увиденное. А потом матушка шагнула вперёд.
— Прошу прощения, ваше высочество!
Выхватив туфельку из рук дюка, матушка Ветровоск подняла её высоко над головой.
На матушкином лице заиграла зловещая ухмылка, от которой у нормального человека затряслись бы все поджилки.
Матушка разжала руки.
Туфелька со звоном упала на ступеньки.
По мрамору разлетелись тысячи сверкающих осколков.
Сказка, обвившая весь черепахообразный отрезок пространства-времени, больше известный как Плоский мир, судорожно вздрогнула. Оторванный конец извивался во тьме, отчаянно пытаясь найти хоть какое-нибудь продолжение, которое подпитывало бы его и дальше…
На полянке шевельнулись деревья. Тени тоже пришли в движение. Вообще-то, тени не могут шевелиться, если не колеблется свет. Но этим теням свет не был нужен.
Барабанный бой прекратился.
В тишине слышалось лишь негромкое потрескивание энергии, пробегающей по одеянию, что свисало с вбитой в землю жердины.
Суббота двинулся вперёд. Когда он схватил фрак и принялся одеваться, по его пальцам тоже забегали зелёные искорки.
Тело его содрогнулось. Эрзули Гоголь перевела дух.
— Вот ты и здесь, — подвела итог она. — Ты — это ты. Ты в точности такой, каким был когда-то.
Суббота поднял над головой руки со сжатыми кулаками. Время от времени у него дергалась то нога, то рука. Это энергия, заключенная в беличьей клетке его тела, металась в поисках выхода, но ясно было, что он с ней справляется.
— Дальше будет легче, — промолвила она уже гораздо мягче.
Суббота кивнул.
Теперь, когда в нём кипит энергия, подумала она, он стал таким же неистовым, как и при жизни. Хотя при жизни он не был идеальным человеком. Орлея никогда не являлась образцом гражданской добродетели. Но он, по крайней мере, не пытался убедить людей, что, мол, они сами хотят, чтобы он угнетал их. И не говорил им, будто всё, что он делает, делается исключительно ради их же блага.
Вокруг поляны жители Новой Орлеи — старой Новой Орлеи — становились на колени или сгибались в поклоне.
Нет, добрым правителем он не был. Но он всех устраивал. Да, он бывал капризным, заносчивым, а иногда просто оказывался неправым, зато он никогда и не настаивал, что это оправдывается чем-либо иным, кроме того, что он больше, сильнее и подчас хуже других. Он никогда не говорил, что он лучше. И не велел людям поголовно быть счастливыми, не навязывал им никакого счастья. Кто-кто, а люди-невидимки знали, что счастье не является естественным состоянием человечества и не может быть навязано извне.
Суббота снова кивнул, на сей раз с удовлетворением. Когда же он открыл рот, искры засверкали у него между зубами. А когда он двинулся по болоту прочь, аллигаторы торопливо порскнули во все стороны, стараясь не угодить ему под ногу.
В дворцовой кухне было тихо. Огромные подносы с жареным мясом, свиные головы с яблоками во рту, многослойные торты — всё давным-давно было унесено наверх. Слышалось лишь звяканье посуды, которую начали мыть в огромных раковинах, расположенных в дальнем конце помещения.
Тетушка Приятка наложила себе полную тарелку красной полосатки, сваренной в крабовом соусе. В Орлее она была не лучшей поварихой — с гумбо госпожи Гоголь не могло сравниться ни одно кушанье, люди с радостью восставали из мертвых, лишь бы ещё разок попробовать это самое гумбо, — но разница между тетушкой и госпожой Гоголь была столь же ничтожной, как… скажем, как между сапфиром и бриллиантом. Однако у тетушки Приятки всё же была профессиональная гордость, поэтому, зная, что предстоит бал, она расстаралась. Вот только разве можно приготовить что-нибудь толковое из огромных кусков мяса?
Коленнская кухня, как и все лучшие кухни во множественной вселенной, была создана людьми, которым надо было хоть как-то использовать продукты, от которых наотрез отказывались правители. Без крайней необходимости ни один здравомыслящий человек даже не подумает попробовать на вкус птичье гнездо. И только голод способен заставить человека попробовать аллигатора. Кто будет есть акульи плавники, когда можно съесть саму акулу?
Тетушка Приятка налила себе рома и как раз взялась за ложку, когда почувствовала, что за ней наблюдают.
В дверях, уставившись на неё, стоял высоченный здоровяк в чёрной кожаной куртке. В руке он держал кошачью маску.
То был очень своеобразный взгляд. Тетушка Приятка вдруг ощутила странное желание привести в порядок волосы и надеть чуть более нарядное платье.
— Да? — спросила она. — Что вам угодно?
— Хаучу еусть, теутушка Прияутка, — ответил Грибо.
Она внимательно осмотрела посетителя. И каких только типов не встретишь в Орлее в нынешние-то деньки. Этот, должно быть, тоже на бал заявился, вот только было в нём что-то очень… знакомое.
Грибо ощущал себя крайне несчастным котом. Только что поднялся страшный шум всего лишь из-за того, что он попытался стащить со стола жалкую жареную индейку. А потом какая-то худющая женщина с лошадиными зубами, жеманно улыбаясь, долго уговаривала его встретиться попозже в розарии, что было совсем не по-кошачьи. Кроме того, тело у него было абсолютно неподходящее, да и у неё тоже. К тому же, кругом толпилось слишком много других представителей мужского пола.
А потом он учуял кухню. Кухня притягивает котов так же, как, скажем, притяжение притягивает камни.
— Мы с вами где-то встречались? — уточнила тетушка Приятка.
Грибо ничего не ответил. Нос привёл его к миске, стоящей на одном и столов.
— Хаучу! — потребовал он.
— Рыбьих голов? — изумилась госпожа Приятка.
С технической точки зрения они представляли собой отбросы, хотя то, что она собиралась сделать из них, плюс небольшое количество риса и несколько особенных подливок должно было превратить эти головы в блюдо, за которое дрались бы даже короли.
— Хаучу, — повторил Грибо.
Тетушка Приятка пожала плечами.
— Что ж, если желаете сырых рыбьих голов, милости прошу, — не стала перечить она.
Грибо неуверенно взял миску. Он ещё плохо управлялся с пальцами. Заговорщицки оглядевшись, он нырнул под стол.
Послышались энергичное чавканье и скрежет возимой по полу миски.
Вскоре Грибо снова появился на белый свет.
— Маулаукоу? — поинтересовался он.
Удивленная тетушка Приятка потянулась за кувшином молока и чашкой.
— Блюуцце, — возразил Грибо.
…И за блюдцем.
Грибо взял блюдце, смерил его долгим мрачным взглядом и поставил на пол.
Тетушка Приятка удивленно наблюдала за происходящим.
Грибо покончил с молоком и ловко слизнул с подбородка последние капли. Теперь он чувствовал себя куда как лучше. В очаге горел огонь. Грибо прошествовал к нему, уселся, поплевал на ладонь и попытался вымыть уши, но у него ничего не получилось, поскольку и уши его, и лапа оказались для этого занятия абсолютно неподходящими. После нескольких неудачных попыток мытья он наконец улегся на пол и с трудом свернулся клубочком. Что тоже получилось не слишком хорошо, поскольку позвоночник почему-то стал плохо гнуться.
Через некоторое время тетушка Приятка услышала низкое, астматическое ворчание.
Грибо пытался мурлыкать.
Но у него оказалось неподходящее для этого горло.
В общем, проснётся Грибо в самом дурном настроении и непременно захочет с кем-нибудь подраться.
А тетушка Приятка вернулась к своему ужину. Несмотря на то что этот верзила прямо у неё на глазах сожрал целую миску рыбьих голов, вылакал блюдце молока, а потом неуклюже скрючился у огня, она вдруг поняла, что ни капельки его не боится. Более того, она с трудом подавляла желание почесать ему брюшко.
Маграт прямо на ходу стащила с ноги вторую туфельку. Сейчас она бежала по длинной красной ковровой дорожке к дворцовым воротам, за которыми ждала её свобода. Бежать — вот что было важнее всего. И неважно куда, главное — откуда.
А потом из теней вдруг выступили две фигуры. Когда они в абсолютном молчании стали приближаться к ней, Маграт угрожающе подняла туфельку, показывая, что так легко её не возьмешь. Но даже в сумерках она ощущала на себе эти жуткие взгляды.
Толпа расступилась. Лили Ветровоск в шорохе шелка проскользнула вперёд.
Не выказывая ни малейшего удивления, она оглядела матушку Ветровоск.
— И тоже вся в белом, — сухо промолвила она. — Честное слово, ну разве это не мило!
— Я остановила тебя, — откликнулась матушка, всё ещё тяжело дыша. — Я прервала её.
Лили Ветровоск посмотрела куда-то за её плечо. По лестнице поднимались змеесестры, с двух сторон поддерживая безвольно обмякшую Маграт.
— Избави нас боги от людей, которые всё понимают буквально, — сказала Лили. — Два — вот волшебное число.