Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) Дюма Александр

X

КАК КАПИТАН ПАМФИЛ, ДУМАЯ, ЧТО ПРИСТАЛ К ОСТРОВУ, ВЫСАДИЛСЯ НА КИТА И СТАЛ СЛУГОЙ ЧЕРНОГО ЗМЕЯ

Когда капитан Памфил вынырнул на поверхность воды, бриг "Роксолана" был слишком далеко, чтобы его могли услышать, и он решил не расходовать напрасно силы, не кричать, а попытался определить, где он находится и какой берег ближе всего. Решив, что это должен быть остров Кейп-Бретон, капитан направился к нему, сверяясь с Полярной звездой, оставшейся справа от него.

Капитан Памфил плавал как тюлень, и все же через четыре или пять часов он начал уставать; впрочем, небо хмурилось, солнце, направлявшее его путь, скрылось, и он, подумав, что пора отдохнуть, перестал плыть матросским стилем на боку и перевернулся на спину.

В таком положении он провел около часа, делая лишь самые необходимые движения, чтобы удержаться на поверхности воды, и глядя, как одна за другой гаснут на небе звезды.

Читатель поймет, что, как бы философски ни был настроен капитан Памфил, он мало веселого мог найти в своем положении. Превосходно зная очертания берегов, он понимал, что до любого из них ему остается три или четыре льё. Почувствовав прилив сил после недолгого отдыха, который он себе позволил, капитан поплыл дальше, и тут он заметил в нескольких футах перед собой какую-то черную поверхность, которую раньше нельзя было увидеть в темноте. Он принял ее за островок или скалу, забытые мореплавателями и географами, и, направившись к ней, вскоре достиг берега. Но ему стоило большого труда на него выбраться, до того скользкой оказалась беспрестанно омываемая волнами земля. Все же после нескольких попыток он добился своего и оказался на маленьком выпуклом островке длиной от двадцати до двадцати пяти шагов, возвышавшемся над водой примерно на десять футов и совершенно необитаемом.

Капитан Памфил быстро обошел свои новые владения. Земля была голой и бесплодной; единственное исключение — деревце толщиной с палку от метлы, длиной от восьми до десяти футов и совершенно лишенное ветвей и листьев, а также несколько еще мокрых травинок, указывающих на то обстоятельство, что во время морских бурь волна полностью покрывала скалу; именно этим капитан Памфил и объяснил чудовищное упущение географов, пообещав себе, как только он вернется во Францию, написать для Общества путешествий ученый доклад и указать в нем на ошибку своих предшественников.

Он дошел до этого места в своих планах и замыслах, когда ему послышался поблизости говор. Капитан огляделся, но, как мы уже сказали, ночь была темной и ничего не было видно. Он снова прислушался и на этот раз ясно различил несколько голосов, однако слов нельзя было разобрать; капитан Памфил хотел окликнуть говоривших, но, не зная, кто приблизится к нему в темноте — враги или друзья, — решил подождать дальнейших событий. В любом случае остров, на который он высадился, был не так далеко от земли, чтобы стоило опасаться голодной смерти в таком оживленном месте, как залив Святого Лаврентия. Поэтому капитан Памфил решил сидеть смирно до рассвета, чтобы самому себя не выдать; в соответствии с этим решением он отправился на другой конец своего острова, как можно дальше от того берега, где слышалась человеческая речь, в некоторых случаях пугающая людей больше, чем рев дикого зверя.

Снова воцарилась тишина, и капитан Памфил начал надеяться на благополучный исход, когда почувствовал, что земля задрожала под его ногами. Прежде всего ему на ум пришло землетрясение, но на всем своем острове он не видел даже самой маленькой горки, напоминающей вулкан; тогда он вспомнил, что часто слышал рассказы о подводных образованиях, которые внезапно появляются на поверхности воды и остаются там иногда в течение нескольких дней, месяцев, а то и лет, дают время обосноваться колониям, засеять землю, построить хижины, а потом, когда пробьет их час, внезапно разрушаются, как и образовались, без видимой причины, мгновенно скрываются, увлекая за собой слишком доверчивое население, расположившееся на них. В любом случае капитан Памфил не успел ни посеять, ни построить, ему не приходилось сожалеть ни о хлебе, ни о домах, и он собрался продолжать свое плавание, радуясь тому, что чудесный остров пробыл над водой достаточно долго и он на нем отдохнул. Так вот, целиком положившись на волю Божью, он вдруг заметил, к большому своему удивлению, что земля не погружается в море, но как будто плывет, оставляя за собой след, подобный струе за кормой судна. Капитан Памфил оказался на плавучем острове; для него повторилось чудо Латоны, и он направлялся на каком-то неведомом Делосе к берегам нового мира.

Капитан Памфил столько всякого повидал в своей бродячей и полной приключений жизни, что такими пустяками его трудно было удивить; он только отметил, что его остров, проявив сообразительность, на какую никак нельзя было рассчитывать, направился прямо к северной оконечности Кейп-Бретона. Поскольку капитану безразлично было, куда направиться, он решил не возражать, позволив острову спокойно плыть по своим делам, и воспользоваться этим обстоятельством, чтобы передвигаться вместе с ним. Но движение сделало скользкую почву еще более опасной, и капитан Памфил, хоть и хорошо переносил качку, тем не менее поднялся на возвышенную часть острова и, держась за одинокое и лишенное листвы дерево, казалось отмечавшее его центр, стал смиренно и терпеливо ожидать дальнейших событий.

Временами, когда ветер прогонял тучи, показывалась какая-нибудь звезда, сияющая, словно алмаз в небесном уборе; в эти более светлые промежутки времени капитану Памфилу, который весь обратился в зрение и слух (и это легко понять), представлялось, будто он видит черную точку маленького островка, указывающего путь большому острову, двигаясь примерно в пятидесяти шагах впереди него, и, когда волна менее шумно билась о склоны его владений, до ушей капитана с дыханием ветра снова доносились те же голоса, что он уже слышал, неясные и невнятные, как шепот духов моря.

И только когда на востоке стало рассветать, капитан Памфил окончательно во всем разобрался и изумился: как же он, с его-то умом, не осознал своего положения? Маленький островок, двигавшийся впереди, оказался лодкой с командой из шести канадских дикарей; большой остров, на котором находился он сам, — китом, которого бывшие союзники Франции тащили на буксире; лишенное веток и листьев дерево, служившее ему опорой, было убившим морского гиганта гарпуном: войдя в рану на четыре или пять футов, он торчал вверх еще на восемь или девять.

У гуронов, увидевших, что им досталась двойная добыча, вырвался возглас изумления; но они тотчас рассудили, что показывать свое удивление недостойно мужчины, и продолжали молча грести к берегу, не обращая более никакого внимания на капитана Памфил а. Сам он, видя, что дикари, несмотря на кажущуюся беспечность, не спускают с него глаз, изобразил полную безмятежность, хотя в действительности странное его положение внушало ему немалое беспокойство.

Когда кит был примерно в четверти льё от северной оконечности Кейп-Бретона, а лодка остановилась; но огромная туша, продолжая двигаться в заданном направлении, мало-помалу приблизилась к суденышку вплотную. Тогда тот, кто казался в команде главным, высокий и крепкий малый пяти футов восьми дюймов ростом, разрисованный синей и красной красками, с татуировкой в виде черной змеи на груди и хвостом райской птицы, вплетенным в единственную прядь волос, оставленную на его выбритой голове, сунул свой большой нож за пояс набедренной повязки, взял в правую руку томагавк и медленно, с достоинством направился к капитану Памфилу.

Со своей стороны, капитан Памфил, повидавший всевозможных дикарей — от тех, что покидают "Ла-Куртий" в первый день Великого поста, до обитателей Сандвичевых островов, злодейски убивших капитана Кука, — спокойно ждал его и, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания.

Гурон остановился в трех шагах от европейца и стал смотреть на него; капитан Памфил, решив ни на шаг не отступать, в ответ уставился на гурона с тем же спокойным и безмятежным видом, какой напустил на себя дикарь. Наконец, после десяти минут взаимного изучения, гурон произнес:

— Черный Змей — великий вождь.

— Памфил из Марселя — великий капитан, — ответил тем же провансалец.

— Но почему, — продолжал гурон, — мой брат покинул свой корабль и сел на кита Черного Змея?

— А потому, — ответил капитан Памфил, — что команда выбросила его в море, он устал плыть и устроился отдохнуть на первом, что ему подвернулось, не заботясь о том, кому это принадлежит.

— Хорошо, — сказал гурон. — Черный Змей — великий вождь, и капитан Памфил станет его слугой.

— Ну-ка повтори, что ты сказал, — перебил его насмешливо капитан Памфил.

— Я говорю, — продолжал свою речь гурон, — что капитан Памфил будет грести на лодке Черного Змея, когда он будет на воде; понесет его палатку из бересты, когда он станет путешествовать по суше; разжигать для него костер, когда наступит холод, и отгонять мух в жару; починит его мокасины, когда они износятся; взамен всего этого Черный Змей даст капитану Памфилу остатки своего обеда и ненужные ему самому старые бобровые шкурки.

— А если эти условия не понравятся Памфилу и Памфил не согласится на них? — спросил капитан.

— Тогда Черный Змей снимет с Памфила скальп и подвесит его перед своей дверью рядом с теми скальпами семи англичан, девяти испанцев и одиннадцати французов, которые уже там находятся.

— Хорошо, — согласился капитан, видя, что сила не на его стороне. — Черный Змей — великий вождь, и Памфил будет ему служить.

После этих слов Черный Змей сделал знак команде, дикари тоже высадились на кита и окружили капитана Памфила. Вождь что-то сказал своим людям, и они немедленно принесли на тушу много маленьких ящичков, бобра, двух-трех птичек, убитых стрелами, и все, что необходимо для разведения огня. Тогда Черный Змей сел в пирогу, взял в каждую руку по веслу и стал грести к берегу.

Капитан засмотрелся на удалявшегося великого вождя, восхищаясь скоростью, с какой летела по воде маленькая лодка; тем временем к нему приблизились три гурона: один развязал его галстук, второй снял с него рубашку, а третий стащил с него штаны, в кармане которых были часы; на смену им пришли двое других, один из них держал в руке бритву, второй — своего рода палитру, составленную из маленьких ракушек, наполненных желтой, красной и синей красками; они знаком велели капитану Памфилу лечь; пока остальная часть команды раскладывала костер, как будто это был настоящий остров, ощипывала птиц и потрошила бобра, эти двое занялись туалетом нового своего товарища: один выбрил ему голову, оставив лишь прядь, какую дикари обыкновенно сохраняют, другой обмакивал свою кисть в разные краски и водил ею по всему телу капитана, разрисовывая его по последней моде щёголей с берегов реки Оттава и озера Гурон.

Покончив с этой предварительной обработкой, оба лакея капитана Памфила отправились: один — за пучком перьев, вырванных из хвоста птицы, которую тем временем опаливали, второй — за шкурой бобра, чье мясо начали жарить; вернувшись со всем этим к своей жертве, они укрепили пучок перьев в единственной пряди, оставшейся от прежней шевелюры капитана, и обвязали ему бедра шкурой бобра. Закончив процедуру, один из гуронов подставил капитану Памфилу маленькое зеркальце: он выглядел омерзительно!

Тем временем Черный Змей добрался до берега и направился к довольно большому дому, белевшему на фоне моря и заметному издали; вскоре он вышел оттуда вместе с человеком в европейском платье и, насколько можно было судить по его жестам, сын безлюдных степей показывал представителю цивилизации добычу, захваченную им в открытом море и привезенную ночью к берегу.

Вскоре житель Кейп-Бретона в свою очередь сел в лодку с двумя рабами и, подплыв к киту, обошел его кругом и осмотрел, но высаживаться все же не стал; затем — вероятно убедившись, что гурон не обманул его, — повернул обратно к острову, где его ждал неподвижно сидевший вождь.

Через минуту рабы белого человека отнесли разнообразные предметы, которые на таком расстоянии трудно было разглядеть, в пирогу краснокожего; вождь гуронов снова взялся за весла и стал грести к недолговечному острову, где он оставил свою команду и капитана Памфила.

Он высадился в то самое время, когда бобровое мясо и дичь в меру зажарились, съел хвост бобра и птичьи крылышки, а остатки своего обеда, по установившемуся обычаю, отдал слугам и, казалось, очень рад был среди них увидеть капитана Памфила.

Потом гуроны принесли вождю отнятые у пленника трофеи, чтобы он выбрал среди доспехов, полученных в качестве военной добычи, то, что больше всего ему понравится.

Черный Змей довольно презрительно осмотрел галстук, рубашку и брюки капитана; напротив, часы, которыми он явно не умел пользоваться, стали предметом его особого внимания. Покрутив и повертев их во все стороны, подвесив за маленькую цепочку, покачав на большой, он решил, что имеет дело с живым существом; он поднес часы к уху, внимательно послушал, как они идут, еще немного покрутил в руках, стараясь понять устройство, затем приложил одну руку к сердцу, а другой снова поднес хронометр к уху;

окончательно убежденный в том, что часы — животное, поскольку пульс у них бьется наподобие его собственного, бережно уложил их рядом с черепашкой размером не больше пятифранковой монеты и толщиной с половинку грецкого ореха: он бережно хранил ее в коробочке, богато инкрустированной ракушками (легко догадаться — черепашка была частью личного сокровища вождя). Наконец он, как будто удовлетворенный своей долей добычи, оттолкнул ногой галстук, рубашку и брюки, великодушно предоставив их в распоряжение команды.

Покончив с едой, Черный Змей, гуроны и пленник сошли с кита в пирогу. Теперь капитан Памфил увидел, что принесенные дикарями предметы были: два английских карабина, четыре бутылки водки и бочонок пороха; Черный Змей, считая ниже своего достоинства самому возиться с китом, которого он убил, выменял на него у колониста алкоголь, оружие и боеприпасы.

В эту минуту обитатель Кейп-Бретона снова появился на берегу в сопровождении пяти или шести рабов, сел в лодку большего размера, чем та, в какой он совершал первую свою поездку, и опять вышел в море. В миг, когда он отошел от берега, Черный Змей приказал всем покинуть кита, чтобы не внушать никаких опасений новому владельцу туши. После этого началось обучение капитана Памфила. Один из гуронов, рассчитывая поставить его в затруднительное положение, дал ему весло; но Памфил, прошедший путь от юнги до капитана, так легко, умело и ловко управлялся с этим орудием, что Черный Змей в знак своего полного удовлетворения дал ему поцеловать свой локоть.

Тем же вечером вождь гуронов и его команда высадились на большом утесе, стоявшем посреди залива Святого Лаврентия на некотором расстоянии от другого, меньшего утеса. Одни немедленно начали ставить берестяную палатку (дикари Северной Америки почти постоянно носят с собой такие палатки, отправляясь в путешествие или на охоту). Другие, рассыпавшись вокруг скалы, принялись искать в углублениях устриц, мидий, морских ежей и прочие дары моря, набрав такое количество их, что, когда Великий Змей насытился, осталось еще довольно еды для всей команды.

Покончив с ужином, Великий Змей приказал принести коробку, в которую он спрятал часы, чтобы взглянуть, не случилось ли с ними чего-нибудь. Как и утром, он взял их с величайшей осторожностью, но тотчас же заметил, что сердце их перестало биться. Он поднес часы к уху и ничего не услышал; тогда он попытался согреть их своим дыханием, но, видя бесплодность всех своих стараний, с выражением глубокого презрения протянул часы прежнему владельцу со словами:

— Держи свою зверюшку, она сдохла.

Капитан Памфил, весьма дороживший своими часами — ведь их ему подарила жена, — не заставил вождя повторять это дважды и надел цепь себе на шею; он был счастлив вновь вступить в обладание своим брегетом; заводить его он поостерегся.

С рассвета они продолжили свой путь на запад, вечером высадились в маленькой уединенной бухточке острова Антикости, а на следующий день, около четырех часов пополудни, обогнув мыс Гаспе, вошли в реку Святого Лаврентия, по которой должны были подняться до озера Онтарио, откуда великий вождь рассчитывал попасть в озеро Гурон, на берегу которого стоял его вигвам.

XI

КАК КАПИТАН ПАМФИЛ ПЯТЬ ДНЕЙ

ПОДНИМАЛСЯ ПО РЕКЕ СВЯТОГО ЛАВРЕНТИЯ,

А К ВЕЧЕРУ ШЕСТОГО ДНЯ СБЕЖАЛ ОТ ЧЕРНОГО ЗМЕЯ

Капитан Памфил, как мы видели, смирился со своей участью быстрее и легче, чем можно было бы ожидать от такого жестокого и независимого человека. Дело в том, что в течение бурной своей жизни — мы показали читателю лишь наиболее блестящую сторону ее — он попадал в самые разные положения и вследствие этого привык быстро принимать окончательные решения. Вот и сейчас, видя (как мы уже упомянули), что сила не на его стороне, он немедленно почерпнул из запасов философии, сберегаемых им для подобных случаев, показное смирение; на эту удочку и попался Черный Змей, хотя он и был очень хитер.

Справедливости ради прибавим, что капитан Памфил, любитель великого искусства мореплавания, не без удовольствия предался непосредственному изучению той стадии, какой это искусство достигло у диких народов Верхней Канады.

Шпангоуты лодки, в которую сел шестым капитан Памфил, были сделаны из очень прочного, но в то же время гибкого дерева и покрыты сшитыми между собой кусками бересты; швы были крепко просмолены. Внутри лодка была выложена очень тонкими еловыми дощечками, находившими одна на другую, словно черепица на крыше.

Наш беспристрастный наблюдатель не мог не оценить по достоинству труд мастеров, создавших средство передвижения, благодаря которому он, хоть и вопреки своей воле, отправился с севера на юг; одним-единственным жестом — но жестом знатока — он показал, как ему нравится легкость лодки. Действительно, эта легкость давала ей два огромных преимущества: во-первых, при равном числе гребцов она меньше чем за пять минут намного обогнала бы самую лучшую английскую лодку; второе, чисто местное преимущество, заключалось в том, что ее легко можно было вытащить на сушу и два человека без труда могли нести лодку в тех случаях, когда пороги, часто встречающиеся на этой реке, порой вынуждают мореплавателей идти вдоль берега два или три льё. Правда, эти два преимущества уравновешены одним недостатком — малейшее неверное движение мгновенно опрокидывает суденышко. Но это неудобство перестает существовать для людей, которые, подобно канадцам, живут в воде столько же, сколько на суше. Ну а капитан Памфил, как мы видели, принадлежал к семейству тюленей, ламантинов и прочих амфибий.

К вечеру первого дня плавания по реке лодка остановилась в маленькой бухточке у правого берега. Команда немедленно вытащила лодку на сушу и стала устраиваться на ночлег на земле Нью-Брансуика.

Черный Змей был так доволен смышленым и послушным рабом в те двое суток, которые они провели вместе, что не только, как и накануне, отдал ему лакомый кусок от собственного ужина, но и подарил шкуру буйвола с несколькими волосками — она должна была служить ему подстилкой, однако пленник вынужден был обойтись без одеяла. Но, поскольку наши читатели вспомнят (если обладают хорошей памятью), что всю его одежду составляла шкурка бобра, покрывавшая тело от нижних ребер до середины ноги, они не удивятся тому, что достойный негоциант, привыкший к климату Сенегамбии и Конго, почти всю ночь провел передвигая с места на место своего бобра и стараясь таким образом поочередно согреть разные части своей особы. Однако у всего есть хорошая сторона, и бессонница помогла ему узнать, что он вызывает у своих спутников упорное недоверие: при малейшем движении с его стороны он видел, как приподнимается чья-то голова и два глаза, по-волчьи сверкающие в темноте, тотчас устремляют взор на него. Капитан Памфил понял, что за ним наблюдают, и осторожность его удвоилась.

На следующее утро гуроны пустились в дорогу еще до рассвета; они все еще не покинули устья реки, такой широкой в этом месте, что она кажется впадающим в море озером. Ничто не мешало ходу лодки, течение почти не ощущалось: направление ветра, попутного или противного, не имело большого значения для суденышка. По обеим сторонам глазу открывались бескрайние просторы, растворяющиеся на горизонте в голубом небе, а на фоне его белыми точками виднелись дома. Время от времени в тех далях, где взгляд, затерявшись, переставал что-либо различать, показывались снежные вершины гор, принадлежавших к той цепи, что тянется от мыса Гаспе до истоков реки Огайо; но расстояние было очень большим, и невозможно было определить, небу или земле принадлежит это мимолетное видение.

Весь день прошел среди этих пейзажей, в которые капитан Памфил, казалось, пристально вглядывался и которыми любовался; однако эти впечатления, как бы ни были они сильны, ни на миг не отвлекли его от выполнения матросских обязанностей. Черный Змей, которому он вдвойне угодил своим хорошим вкусом и доброй службой, в минуту досуга протянул ему уже набитую трубку. Капитан Памфил тем выше оценил эту милость, что был лишен подобного удовольствия с тех самых пор, как Двойная Глотка зажег его носогрейку, погасшую во время бунта на "Роксолане", поэтому он, поклонившись, произнес:

— Черный Змей — великий вождь!

На эту любезность Черный Змей в свою очередь ответил:

— Капитан Памфил — верный слуга.

На этом беседа завершилась, и оба принялись дымить.

Вечером гуроны высадились на острове; церемония ужина свершилась как обычно, ко всеобщему удовлетворению. Но опыт предыдущей ночи вызвал у капитана Памфила тревогу: как ему удастся защититься от холода, более сильного, как известно каждому, на окруженном водой острове, чем на лесистом континенте? Развернув свою буйволиную шкуру, он обнаружил внутри шерстяное одеяло: решительно, Черный Змей был не таким уж плохим хозяином, и, не будь у капитана Памфила других планов на будущее, возможно, он остался бы у него на службе; но, как ни приятно было ему лежать на острове посреди реки Святого Лаврентия, подстелив под себя шкуру буйвола и укрывшись шерстяным одеялом, он предпочитал свою койку на борту "Роксоланы". Однако, хотя его временное ложе ей уступало, капитан, тем не менее, проспал на нем до рассвета беспробудным сном.

На третий день к одиннадцати часам вдали показался Квебек. Капитан надеялся, что Черный Змей остановится в этом городе, поэтому, едва увидев его, принялся грести так усердно, что уважение к нему со стороны великого вождя сильно возросло, но вместе с тем это рвение помешало капитану уделить водопаду Монморанси столько внимания, сколько тот заслуживал. Однако его предположение было ошибочным: лодка прошла перед гаванью, обогнула мыс Диаминт и пристала к берегу против водопада Шодьер.

Было еще совсем светло, и капитан Памфил смог полюбоваться великолепным зрелищем воды, падающей с высоты в сто пятьдесят футов на ширине в двести шестьдесят; снежной пеленой, покрывающей ковер зелени, и скалами, изредка возвышавшими над чудесными лесами по берегам свои белые вершины, которые были лишены растительности и напоминали старческие лбы. Ужин и ночевка прошли как обычно.

На следующий день лодку спустили на воду с зарей. Несмотря на свой философский настрой, капитан Памфил начинал ощущать некоторое беспокойство. Он не мог не видеть, что, забираясь в глубь континента, он удаляется от Марселя и побег становится более трудным делом; теперь он греб с небрежностью, какой великий вождь у него еще не замечал, но которую прощал ему за прошлые заслуги; вдруг взгляд пленника остановился на горизонте; весло замерло в руках, отчего (поскольку матрос у противоположного борта продолжал грести) лодка два раза повернулась вокруг своей оси.

— Что случилось? — спросил Черный Змей, приподнимаясь со дна лодки, где он лежал, и вынув изо рта трубку.

— Дело в том, — протянув руку к югу, ответил капитан Памфил, — что или я перестал понимать в навигации, или на нас надвигается довольно странная гроза.

— И где мой брат видит какой-нибудь знак, указывающий на то, что Господь приказал буре: "Шуми и разрушай"?

— Черт возьми! — возразил капитан. — На нас несется черная как чернила туча.

— У моего брата глаза крота, — продолжал вождь. — То, что он видит, вовсе не туча.

— Шутник! — сказал капитан Памфил.

— У Черного Змея орлиный глаз, — ответил вождь. — Пусть белый человек подождет, а потом решает.

В самом деле, мнимая туча двигалась вперед с такой скоростью и силой, какой капитан никогда не замечал ни у одной настоящей тучи под любым ветром; три секунды спустя наш достойный моряк, хоть и доверял своему опыту, вынужден был в нем усомниться. Не прошло и минуты, как все его недоумения окончательно рассеялись и он признал, что Черный Змей был прав: туча оказалась не чем иным, как несметной стаей летевших на юг голубей.

В первое мгновение капитан Памфил не поверил своим глазам: птиц было так много и они летели с таким шумом, что нельзя было представить себе подобную тучу, даже если бы в нее собрались все голуби на свете. Небо, еще сохранившее лазурный цвет на севере, на юге было полностью покрыто чем-то вроде бескрайней серой пелены, причем так далеко, насколько достигал взгляд. Вскоре эта пелена закрыла солнце, мгновенно преградив путь его лучам. Казалось, навстречу мореплавателям двигались сумерки. В тот же миг над лодкой пронесся с невероятной скоростью своеобразный передовой отряд, состоявший из нескольких тысяч птиц; почти сразу же вслед за ним последовала главная армия, и дневной свет померк, словно между небом и землей простерлось крыло бури.

Капитан Памфил, остолбенев от изумления, взирал на это чудо природы; индейцы же, привыкшие к этому зрелищу, возобновлявшемуся для них каждые пять-шесть лет, напротив, испускали радостные крики и готовили стрелы, собираясь воспользоваться посланной им Богом крылатой манной небесной. Черный Змей спокойно и неторопливо тоже заряжал ружье, показывая этим, что он глубоко убежден в беспредельности живой тучи, проносящейся над его головой. Наконец он поднес ружье к плечу и, не дав себе труда прицелиться, выстрелил; на мгновение открывшееся отверстие, похожее на просвет колодца, пропустило луч света и немедленно затянулось снова; десятков пять голубей, попавших в очерченную дробью окружность, дождем посыпались в лодку и вокруг нее; индейцы подобрали всех птиц до одной, к великому удивлению капитана Памфила, который не видел никакого смысла в том, чтобы так стараться, когда еще одним или двумя выстрелами и даже не отклоняясь вправо или влево команда лодки могла убить необходимое для своего пропитания количество голубей. Но, обернувшись, капитан увидел, что вождь снова улегся, положил ружье рядом с собой и взял трубку.

— Черный Змей уже закончил свою охоту? — спросил капитан Памфил.

— Черный Змей одним выстрелом убил достаточно голубей для своего ужина и ужина его свиты; гурон не поступает как белый человек, бесцельно уничтожающий создания Великого Духа.

"Вот как, — сказал самому себе капитан Памфил. — Недурное рассуждение для дикаря; но я был бы не прочь увидеть еще три или четыре прорехи в этом пернатом саване, простертом у нас над головами, хотя бы для того чтобы убедиться, что солнце по-прежнему на своем месте".

— Взгляни и успокойся, — сказал ему вождь, указав рукой на юг.

В самом деле, по южной стороне небосклона начал разливаться золотистый свет, на севере же, напротив, пейзаж был погружен во мрак; должно быть, голова колонны достигла, по меньшей мере, устья реки Святого Лаврентия. Она проделала за четверть часа тот путь, который лодка прошла за четыре дня. Впрочем, серая пелена продолжала двигаться так, словно духи полюса тащили ее к себе, и свет с той же быстротой, как прежде тьма, стремительными потоками заливал горы, струился в долинах и растекался по прериям. Наконец летучий арьергард дымкой скользнул по солнечному лику, и светило, освободившись от последнего покрова, продолжало улыбаться земле.

Как бы храбр ни был капитан Памфил и как бы ни мала была опасность, заключавшаяся в явлениях, которые только что происходили перед его глазами, все же ему было не по себе, пока длилась эта искусственная ночь. Поэтому он с искренней радостью приветствовал свет, снова взялся за весло и принялся грести; прочие слуги Черного Змея тем временем ощипывали голубей, убитых выстрелом из ружья их предводителя и их собственными стрелами.

На следующий день лодка прошла мимо Монреаля, как раньше — мимо Квебека; Черный Змей не проявил ни малейшего желания останавливаться в этом городе, напротив, он сделал знак гребцам направиться к противоположному берегу реки. Вождь обитавшего там индейского племени, куривший сидя на корточках у воды, обменялся с Черным Змеем несколькими словами на незнакомом капитану языке. Через четверть часа гуронам встретились первые пороги, но, вместо того чтобы попытаться преодолеть их с помощью крюков, укрепленных на этот случай на дне лодки, Черный Змей приказал пристать к берегу и вышел из лодки; капитан Памфил последовал за ним. Гребцы подняли лодку на плечи, вся команда потянулась за ними и, не пытаясь преодолеть течение, спокойно шла по берегу реки. Через два часа пороги остались позади, лодку снова спустили на воду, и она полетела по реке.

Так они плыли около трех часов. Внезапно спутники капитана Памфила оторвали его от размышлений, хором издав радостный вопль, к которому не присоединился лишь их вождь. Этот крик был вызван зрелищем не менее любопытным, чем вчерашнее; но на этот раз чудо произошло в воде, а не в небесах. Стая черных белок перебиралась с востока на запад, как за день до того с юга на север перемещались голуби, и плыла через реку Святого Лаврентия. Без сомнения, белки уже давно собрались на берегу и ждали благоприятного ветра: ширина реки в этом месте почти четыре мили, и эти зверюшки, хотя они отличные пловцы, не смогли бы ее переплыть без посланной им Богом помощи. В самом деле, через час после того, как с гор Портленда и Бостона задул приятный бриз, вся эта живая флотилия сошла на воду и безмятежно плыла через реку с попутным ветром, распустив хвосты вместо парусов и работая лапками ровно столько, сколько было необходимо, чтобы удерживать заданное направление.

Дикари любят полакомиться мясом белки еще больше, чем мясом голубя, поэтому команда лодки тотчас приготовилась к охоте на переселенцев; сам великий вождь, казалось, не пренебрегал подобным развлечением. Он взял сарбакан, открыл берестяную коробочку, восхитительно украшенную мехом лося, и достал из нее десятка два крошечных стрел длиной не больше двух дюймов и тонких, как стальная проволочка; один конец такой стрелы был заострен, на другом был укреплен пушок чертополоха таким образом, чтобы заполнить трубку, из которой пускали стрелу. Два индейца последовали его примеру, еще двоим приказали грести. Что касается капитана Памфила, то ему, как и последнему из команды, поручили подбирать убитых зверьков и извлекать из их трупов маленькие орудия, с помощью которых индейцы собирались лишать жизни белок. Через десять минут лодка подошла на расстояние выстрела и охота началась.

Капитан Памфил был ошеломлен: ему никогда не доводилось видеть подобной ловкости. Индейцы попадали в ту белку, в какую они целились, с тридцати и сорока шагов, почти всегда — в грудь, так что уже десять минут спустя довольно большая поверхность воды оказалась покрытой убитыми и ранеными зверьками. Когда число павших на поле боя приблизилось к шестидесяти, Черный Змей, верный своим принципам, подал знак прекратить бойню. Его люди повиновались с покорностью, сделавшей бы честь дисциплине прусского отряда; беглецы же, которым на этот раз пришлось поработать одновременно хвостом и лапками, поспешно выбрались на сушу. Индейцы и не думали их преследовать.

Охота заняла совсем немного времени, но этого оказалось довольно для того, чтобы на небе незаметно для гуронов собралась гроза. Капитану пришлось прервать свою работу на половине и принять участие в предельно простом маневре: вместе с тремя индейцами он должен был грести к берегу, куда Черный Змей надеялся высадиться прежде чем разразится буря. К несчастью, ветер, как мы сказали, дул именно с того берега, до которого следовало добраться; быстро поднимались волны, и через минуту могло показаться, что лодка вышла в открытое море.

В довершение всех невзгод настала ночь, и теперь река освещалась лишь вспышками молний. Маленькая лодка, словно ореховая скорлупка, то взлетала на гребень волны, то падала вниз, каждую минуту рискуя перевернуться. И все же она приближалась к берегу, уже видневшемуся темной чертой, несмотря на ночной мрак; внезапно лодка, летевшая стрелой, рухнула с гребня волны на скалу и разбилась, словно была стеклянной.

Теперь каждый, забыв о своих спутниках, думал только о себе и плыл к берегу. Черный Змей выбрался на него первым. Он сразу же стал тереть один о другой кусочки сухого дерева и разжег большой костер, чтобы все могли к нему присоединиться. Эта мера оказалась не напрасной: через десять минут вся команда, направляемая спасительным светом этого маяка, собралась — за исключением капитана Памфила — вокруг великого вождя.

XII

О ТОМ, КАК КАПИТАН ПАМФИЛ ПРОВЕЛ ДВЕ ОЧЕНЬ БЕСПОКОЙНЫЕ НОЧИ: ОДНУ НА ДЕРЕВЕ, ДРУГУЮ В ХИЖИНЕ

ПЕРВАЯ НОЧЬ

Благодаря тому, что мы взяли на себя труд представить нашим читателям капитана Памфила как первоклассного пловца, они, как мы надеемся, не слишком встревожились, увидев его падающим в воду вместе со своими спутниками. В любом случае поспешим успокоить их сообщением о том, что после десяти минут ожесточенной борьбы со стихией он живым и невредимым выбрался на берег.

Едва он отряхнулся от воды (ввиду скудости его костюма эта процедура была недолгой), как увидел костер, зажженный Черным Змеем с целью собрать вокруг себя товарищей по несчастью. Капитан немедленно повернулся спиной к этому сигналу и поспешил от него удалиться.

Хотя великий вождь в те шесть дней, которые они провели вместе, оказывал ему утонченные знаки внимания, капитан Памфил постоянно питал надежду с ним расстаться и из страха, что второго такого случая ему не представится, решил воспользоваться первым. Невзирая на окружавший его мрак и бурю, капитан углубился в леса, что тянулись от берегов реки к подножию гор.

Капитан Памфил шел около двух часов; затем, подумав, что между ним и его врагами достаточно большое расстояние, решился, наконец, отдохнуть и обдумать, каким образом можно лучше провести ночь.

На уют нечего было рассчитывать: у беглеца только всего и было, что его одежда из бобровой шкуры, которая должна была временно заменить ему и подстилку и одеяло; он заранее чувствовал озноб при мысли о предстоящей ночи; но послышавшиеся с трех или четырех сторон от него отдаленные завывания заставили его отвлечься от первоначальной заботы и задуматься о другой, более тревожной. В этих звуках капитан Памфил узнал ночной вой голодных волков, которых так много в лесах Канады, что порой им недостает пищи и они выходят на улицы Портленда и Бостона.

Он не успел еще принять какого-нибудь решения, когда вой раздался снова, и на этот раз ближе к нему. Нельзя было терять ни минуты; капитан Памфил, весьма развитый физически, наряду с другими своими выдающимися дарованиями отличался еще умением взбираться по деревьям не хуже белки; приметив дуб подходящей толщины, он обхватил его руками, словно собирался вырвать с корнем из земли, и в ту минуту, когда встревоживший его вой послышался в третий раз и всего в пятидесяти шагах, достиг первых сучьев. Он не ошибся: волки из стаи, рассыпавшейся по окружности диаметром примерно в целое льё, почуяли его и во весь дух неслись к центру, где надеялись найти ужин. Они опоздали: капитан Памфил уже взобрался на верхний сук.

Однако волки не сочли себя побежденными: голодный желудок прибавляет упрямства. Они собрались у подножия дерева и принялись выть так жалобно, что капитан Памфил, хотя и был смелым человеком и находился вне всякой опасности, не мог не почувствовать страха, услышав этот печальный и протяжный вой.

Ночь была темной, но все же не настолько, чтобы он не разглядел во мраке рыжеватые спины врагов, напоминавшие волны покрытого барашками моря; к тому же каждый раз, когда один из них поднимал голову, капитан Памфил видел два горящих в темноте угля; в иные минуты, выражая общую обманутую надежду, все эти головы поднимались разом и земля казалась усеянной подвижными карбункулами, сталкивавшимися между собой и сплетавшимися в причудливые дьявольские вензеля…

Но вскоре из-за того, что он пристально всматривался в одну точку, взгляд его затуманился, подлинные очертания сменились призрачными, и даже разум его, постепенно помутившийся под воздействием неведомой ему доселе тревоги, перестал ясно сознавать реальную опасность и бредил сверхъестественными опасностями. Вместо хорошо известных четвероногих, двигавшихся у него под ногами, ему явилась толпа существ — ни людей, ни животных; ему мерещились демоны с огненными глазами — они держались за руки и плясали вокруг него сатанинский танец; усевшись верхом на суку, словно ведьма на палке метлы, он казался себе центром адского шабаша, где ему суждено сыграть свою роль.

Головокружение увлекало капитана вниз; он инстинктивно почувствовал, что, если он поддастся этому притяжению, то погибнет; собрав все телесные и духовные силы для последнего разумного поступка, он крепко привязал себя к стволу дерева веревкой, удерживавшей у него на пояснице бобровую шкуру, и, вцепившись обеими руками в сук, откинул голову назад и закрыл глаза.

Тогда безумие и бред окончательно овладели им. Сначала капитан Памфил ощутил, что его дерево колышется, наклоняясь и выпрямляясь, словно мачты на судне в бурю; затем ему показалось, что оно старается вырвать свои корни из земли, подобно человеку, пытающемуся вытащить увязающие в болоте ноги. После недолгой борьбы дуб победил; из раны в земле хлынули потоки крови, и волки принялись ее лакать; дерево воспользовалось их жадностью для того, чтобы скрыться, и стало убегать, но толчками, как инвалид, прыгающий на своей деревянной ноге. Вскоре пища иссякла, и волки, демоны, вампиры, от кого отважный капитан, как ему казалось, избавился, пустились за ним в погоню; их вела старуха, лица которой нельзя было разглядеть, с ножом в руке; и все это неслось в бешеной гонке.

Наконец дерево — уставшее, запыхавшееся, задыхающееся, — казалось, выбилось из сил и улеглось на землю, словно отчаявшийся человек, и тогда к нему приблизились, по-прежнему предводительствуемые старухой, волки и демоны с горящими глазами и обагренными кровью языками. Капитан с криком хотел было протянуть руки, но в тот же миг за его головой раздался пронзительный свист и по всему его телу пробежал холод: ему почудилось, будто ледяные кольца сжимают и душат его; постепенно давление уменьшилось, призраки исчезли, завывания стихли, дерево еще несколько раз содрогнулось, и вновь воцарились мрак и безмолвие.

Понемногу тишина успокоила нервы капитана Памфила; его кипящая кровь, воспламененная горячкой, охладилась, его чувства пришли в равновесие и вернулись из призрачных сфер, где они блуждали, к осязаемой реальности; оглядевшись, он вновь оказался в своем сумрачном, безлюдном и безмолвном лесу. Капитан ощупал себя, желая убедиться, что это действительно он, и в конце концов осознал свое положение таким, как оно было в действительности: он сидел верхом на суку, привязанный к стволу, ему было не так удобно, как на койке "Роксоланы" или на буйволовой шкуре великого вождя, но, по крайней мере, он был защищен от нападения волков (впрочем, они уже исчезли). Опустив взгляд к подножию дуба, капитан как будто различил бесформенную и подвижную массу, обвившуюся вокруг ствола; но вскоре чудившиеся ему жалобы стихли, предмет, на который были устремлены его глаза, застыл в неподвижности, и капитан Памфил подумал, что все это было продолжением его ужасного сновидения, и он, задыхающийся, обливающийся потом, смертельно усталый, наконец уснул настолько спокойным и глубоким сном, насколько позволяло ему неустойчивое положение, в каком он расположился на дереве.

Он проснулся на рассвете, разбуженный щебетом тысячи разнообразных птиц, весело порхавших под сплошным куполом леса. Открыв глаза, он прежде всего увидел раскинувшийся над его головой огромный зеленый свод, сквозь который проскальзывали первые косые лучи солнца. Капитан Памфил по природе своей не был набожен, однако, как все моряки, ощущал величие и могущество Господа: постоянное созерцание Океана пробуждает это чувство в глубинах души у тех, кто неустанно бороздит его бескрайние пустыни. Поэтому прежде всего он возблагодарил того, кто держит в своей руке засыпающий и просыпающийся мир; затем, после минутного безотчетного созерцания неба, он опустил взгляд на землю и тотчас нашел объяснение для всех своих ночных впечатлений.

В двадцати шагах вокруг дуба земля, словно плугом, была вспахана нетерпеливыми когтями волков, а у самого подножия дерева две трети истерзанного и бесформенного тела одного из этих животных торчало из пасти громадного удава, хвост которого, обвиваясь вокруг дерева, поднимался на высоту семи или восьми футов. Капитану Памфилу угрожали опасные противники, уничтожавшие друг друга: волки под ногами и змея над головой; услышанный им свист, холод, который он ощутил, кольца, сдавившие его, были свистом, холодом и кольцами рептилии, обратившей в бегство осаждавших его хищников; лишь один из них остался в смертоносных объятиях чудовища и был раздавлен извивами змеи. Движение дерева, чудившееся капитану, было содроганиями волчьей агонии; затем победившая змея начала заглатывать противника и, как обычно поступают удавы, переваривала первую половину добычи, пока вторая оставалась снаружи и ждала своей очереди быть поглощенной.

Капитан Памфил некоторое время сидел неподвижно, устремив глаза на зрелище под своими ногами; ему много раз доводилось видеть в Африке и в Индии подобных змей, но никогда еще — при таких впечатляющих обстоятельствах; и, хотя он прекрасно знал, что в таком состоянии рептилия не может причинить ему никакого вреда, все же стал искать способ спуститься вниз, не соскальзывая вдоль ствола. Для начала он развязал удерживавшую его веревку, затем стал задом наперед двигаться по ветви, пока она не согнулась; тогда, надеясь на ее гибкость и используя тяжесть собственного тела, он повис на руках и оказался так близко от земли, что мог беспрепятственно выпустить из рук свою опору. Обстоятельства сложились благоприятно, капитан отпустил ветку и невредимым оказался на земле.

Он поспешил удалиться, но часто оглядывался назад. Капитан шел навстречу солнцу; в лесу не была проложена ни одна тропинка, но, благодаря инстинкту охотника и знаниям моряка, ему достаточно было бросить взгляд на землю и на небо, чтобы тотчас сориентироваться. Он шел вперед без колебаний, словно хорошо знал эти безлюдные места; чем дальше он углублялся в чащу, тем более величественным и диким выглядел лес. Листва на деревьях становилась такой плотной, что лучи солнца уже не могли проникнуть сквозь лес; деревья росли тесно, прямые и устремленные вверх, словно колонны, поддерживающие зеленый купол, который не пропускал света. Ветер проносился над ним, не опускаясь в царство теней: казалось, с самого сотворения мира эта часть леса дремала, погрузившись в вечные сумерки.

В тусклом полусвете капитан Памфил видел больших птиц, породу которых он не мог определить, и крылатых белок, легко перепрыгивавших и перелетавших с ветки на ветку. В этом своего рода преддверии рая все словно утрачивало свой естественный первоначальный цвет, окрашиваясь в пепельные тона ночных бабочек. Лань, заяц и лиса, вспугнутые шумом шагов нарушившего их покой человека, сохраняя различие очертаний, казались одинаково облаченными в мох, по которому они неслышно бежали.

Время от времени капитан Памфил замирал с остановившимся взглядом: гигантские рыжие грибы, прислонившись друг к другу наподобие щитов, сливались в группы, напоминая окраской и размерами лежащих львов, и он, прекрасно зная, что царь зверей не обитает в этой части своей империи, вздрагивал при виде их.

Большие ползучие растения-паразиты, которым словно не хватало воздуха, обвивались вокруг деревьев, росли вместе с ними, цепляясь за ветки, гирляндами протягиваясь с одного на другое, пока не достигали свода. Там, извиваясь, словно змеи, они раскрывали навстречу солнцу свои благоухающие пунцовые чашечки, а те, что расцвели на полдороге, бледные, болезненные, лишенные аромата, будто завидовали счастью подруг, гревшихся в сиянии дня и улыбке Господа.

К двум часам у капитана Памфила засосало под ложечкой и он вспомнил, что накануне не поужинал, а час завтрака давно прошел. Он огляделся кругом: птицы по-прежнему порхали среди деревьев, крылатые белки не переставали прыгать с ветки на ветку, как будто проделали весь путь вместе с ним; но у него не было ни ружья, ни сарбакана, чтобы охотиться на них. Он попробовал бросить в них несколько камней, но вскоре понял, что от этих упражнений его аппетит разыграется, но они не помогут ему утолить голод. Поэтому он решил найти какую-нибудь растительную пищу. На этот раз ему повезло больше: после недолгих, но тщательных поисков, затрудняемых полумраком, он нашел два или три корня вроде чуфы и несколько растений из тех, что в просторечии называются карибской капустой.

Этого было довольно, чтобы заморить червячка; но капитан Памфил, человек предусмотрительный, подумал о том, что, едва утолив голод, он почувствует жажду; поэтому он решил отправиться на поиски ручейка, как перед тем разыскивал коренья. К несчастью, найти его было труднее.

Он внимательно прислушался, но до него не донеслось никакого журчания; он втянул воздух, стараясь уловить хотя бы слабые испарения, но под этим гигантским куполом не было ни малейшего дуновения, воздух был тяжелым и густым: животные и принужденные стелиться по земле растения дышали им с трудом — казалось, в нем трудно было выжить.

Однако капитан Памфил нашел выход: он подобрал острый камень и, вместо того чтобы продолжать бесполезные поиски, стал переходить от дерева к дереву, пристально изучая каждый ствол; наконец он как будто нашел то, что искал, — великолепный клен, молодой, гладкий и крепкий. Обхватив ствол левой рукой, правой он пробил кору острым камнем. Тотчас из раны брызнуло несколько капель драгоценной крови растения, из которой канадцы делают сахар лучше тростникового. Удовлетворенный результатом опыта, капитан спокойно уселся у подножия своей жертвы и начал завтракать. Покончив с этим, он припал пересохшим ртом к ране, откуда, словно из родника, бил сок, и снова отправился в дорогу — свежий, бодрый и крепкий как никогда.

К пяти часам вечера капитану показалось, что в потемках забрезжил свет. Ускорив шаг, он вышел на край леса, подобного Дантову, — этот лес как будто не принадлежал ни жизни, ни смерти, но какой-то промежуточной, безымянной власти. И тогда ему почудилось, что он погружается в океан света; он бросился в его волны, позолоченные лучами заходящего солнца, подобно пловцу, который долгое время пробыл на дне моря, зацепившись за ветку коралла или будучи схвачен полипом, а теперь освободился от смертоносной помехи, поднимается на поверхность воды и дышит.

Он добрался до одной из тех обширных степей, что лежат озерами зелени и света среди бескрайних лесов нового континента; по другую сторону ее снова тянулась темная, глухая стена деревьев, над которой прихотливо изгибались в последних лучах солнца снежные вершины гор, извилистой цепью разделяющих весь полуостров.

Капитан огляделся с довольным видом: он понял, что не сбился с пути.

Наконец его взгляд остановился на вьющемся вдали белесом столбе, который, расплываясь, поднимался к небу. Ему не понадобилось долго его изучать, чтобы узнать в нем дым, идущий из хижины, и почти сразу же он решил идти к ней, кто бы там ни ждал — друг или враг; воспоминание о проведенной ночи мгновенно и окончательно определило это его решение.

ВТОРАЯ НОЧЬ

Отыскав в высокой и густой траве тропинку, которая могла вести из леса к хижине, капитан Памфил пошел по ней, хотя несколько опасался часто встречающихся в этих местах змей.

По мере приближения к служившему ему ориентиром столбу дыма перед ним вырастала хижина, стоявшая на опушке леса; прежде чем он успел до нее дойти, стемнело; но ночью ему легче было искать дорогу.

Дверь располагалась с той стороны, с которой пришел путник; в глубине хижины горел огонь: казалось, кто-то нарочно зажег в глуши маяк, чтобы указать капитану Памфилу путь. Время от времени на фоне пламени вырисовывался черный силуэт проходившего перед очагом человека.

Подойдя поближе, капитан понял, что это женщина, и почувствовал себя увереннее. Добравшись наконец до порога, он остановился и спросил, не найдется ли для него местечка у очага, который он заметил издалека и к которому так долго стремился.

В ответ раздалось ворчание. Капитан истолковал его в свою пользу, вошел и уселся на старую табуретку, стоявшую на подходящем расстоянии от огня и словно поджидавшую его.

Напротив него, опершись локтями о колени и закрыв лицо руками, сидел на корточках неподвижный, словно бездыханная статуя, молодой краснокожий индеец из племени сиу; рядом с ним был его большой кленовый лук, а у ног лежала груда птиц, похожих на голубей, и несколько мелких зверюшек, пробитых стрелами. Ни появление, ни поведение Памфила вроде бы не нарушили того внешнего безразличия, под которым дикари скрывают вечное недоверие, вызываемое у них приближением цивилизованного человека (по одному лишь звуку шагов путника молодой индеец не мог не узнать в нем европейца). Капитан Памфил со своей стороны вгляделся в него с пристальным вниманием человека, знающего, что на один шанс встретить друга у него десять шансов встретить врага. Затем, поскольку этот осмотр не сообщил ничего нового по сравнению с тем, что можно было увидеть сразу, капитан, пребывая в прежней неуверенности, решился заговорить с индейцем.

— Мой брат уснул, — спросил он, — раз даже не поднимает головы при появлении друга?

Индеец вздрогнул и, ни слова не сказав в ответ, приподнял голову и пальцем показал капитану на свой глаз, вышедший из орбиты и висящий на нерве; из глазницы, которую он прежде занимал, стекала на нижнюю часть лица и на грудь струйка крови; затем, молча и даже не застонав, индеец снова уронил голову на руки.

Стрела переломилась в тот миг, когда индеец натянул тетиву своего лука, и обломок тростника выбил ему глаз; капитан Памфил понял все это с первого взгляда и не стал задавать дальнейших вопросов: сила души этого дикого степного воина вызывала у него уважение. Он обратился к женщине:

— Путник устал и голоден; не может ли его матушка дать ему ужин и постель?

— Под золой лежит пирог, а в этом углу — медвежья шкура, — ответила старуха. — Мой сын может съесть пирог и лечь спать на шкуре.

— А нет ли у вас еще чего-нибудь? — продолжал капитан Памфил (после скудного обеда в лесу он не прочь был получить более плотный ужин).

— Конечно, у меня есть еще кое-что, — сказала старуха, подскочив к капитану Пафмилу и жадно уставившись на золотую цепь, висевшую у него на шее с тех пор, как великий вождь вернул ему часы. — У меня… Какая красивая цепь у моего сына!.. У меня есть соленое мясо буйвола и хорошая дичина… Как бы мне хотелось иметь такую цепочку!

— Что ж, несите вашего соленого буйвола и ваш паштет из лани, — сказал капитан Памфил, не отвечая на желание старухи ни обещанием, ни отказом. — А если у вас где-нибудь в уголке припасена бутылка кленовой водки, я думаю, она будет на месте в таком хорошем обществе.

Старуха удалилась, время от времени оборачиваясь, чтобы еще раз взглянуть на украшение: ей явно хотелось его получить; наконец она приподняла тростниковую циновку и ушла на другую половину хижины. Едва она скрылась, как молодой сиу живо поднял голову.

— Знает ли мой брат, куда он попал? — тихо спросил он у капитана.

— Ей-Богу, нет, — беспечно ответил тот.

— А есть ли у моего брата какое-нибудь оружие, чтобы защитить себя? — еще тише продолжал индеец.

— Никакого, — ответил капитан.

— Тогда пусть мой брат возьмет вот этот нож и не спит.

— А как же ты? — не решаясь принять предложенное ему оружие, спросил капитан Памфил.

— У меня есть томагавк. Тише!

Сказав эти слова, молодой дикарь снова закрыл лицо руками и замер в неподвижности. Старуха приподняла циновку: она принесла ужин. Капитан сунул нож за пояс; старуха опять бросила взгляд на его часы.

— Мой сын, — сказала она, — встретил белого человека на тропе войны; он убил белого человека и взял у него эту цепь, а потом тер ее, чтобы на ней не осталось следов крови. Вот почему она такая блестящая.

— Моя мать ошибается, — возразил капитан Памфил, начинавший догадываться о неведомой опасности, о которой предупреждал его индеец. — Я поднялся по реке Оттава до Верхнего озера, чтобы поохотиться на буйвола и на бобра; потом, когда у меня стало много шкур, я пошел в город и половину обменял на огненную воду, а вторую половину — вот на эти часы.

— У меня двое сыновей, — продолжала старуха, поставив мясо и водку на стол. — Они уже десять лет охотятся на буйвола и на бобра, но ни разу не отнесли в город достаточно шкур, чтобы вернуться с такой цепью. Мой сын сказал, что он голоден и хочет пить. Мой сын может пить и есть.

— А мой степной брат не ужинает? — спросил капитан Памфил, обращаясь к молодому сиу и придвигая свой табурет к столу.

— Боль насыщает, — даже не пошевелившись, ответил молодой охотник. — Я не чувствую ни голода, ни жажды; меня клонит ко сну, и я буду спать. Пусть Великий Дух охраняет моего брата!

— Сколько же бобровых шкур отдал мой сын за эти часы? — перебила их старуха, возвращаясь к интересующему ее предмету.

— Пятьдесят, — сказал наугад капитан Памфил и набросился на филейную часть буйвола.

— У меня здесь есть десять медвежьих шкур и двадцать бобровых; я дам их моему сыну за одну только цепочку.

— Цепь приделана к часам, — возразил капитан. — Их нельзя разъединить; впрочем, я не желаю расставаться ни с тем ни с другим.

— Хорошо, — с хитрой улыбкой согласилась старуха. — Пусть мой сын оставит их себе!.. Всякий живой человек распоряжается своим имуществом. Только мертвые не владеют ничем.

Капитан Памфил бросил быстрый взгляд на молодого индейца, но тот, казалось, спал глубоким сном; тогда он вернулся к своему ужину и на всякий случай отдал ему должное так, как если бы находился в менее подозрительных обстоятельствах; закончив ужин, он бросил в огонь охапку хвороста и улегся на шкуре буйвола, расстеленной в углу хижины; спать он не собирался, но не хотел, чтобы старуха что-то заподозрила (она ушла на другую половину и больше не показывалась).

Через минуту после того как капитан Памфил лег, циновка тихонько приподнялась и появилась уродливая голова старой ведьмы; она устремила по очереди на каждого из спящих горящий взгляд своих маленьких глаз и, не заметив никакого движения с их стороны, вошла в комнату, приблизилась к двери, ведущей наружу и прислушалась, словно ждала кого-то. Но до ее слуха не донеслось ни одного звука; явно не желая терять время даром, она вернулась назад и сняла со стены длинный кухонный нож; затем, усевшись верхом на точильный камень, стала крутить его ногой и принялась старательно точить свое оружие. Капитан Памфил видел, как вода капля за каплей падала на камень, и не упускал из виду ни одного движения, освещенного трепещущим пламенем очага; приготовления говорили сами за себя. Капитан Памфил вытащил из-за пояса свой нож, попробовал пальцем острие, провел по лезвию и, удовлетворенный осмотром, стал ожидать дальнейших событий, не двигаясь и притворяясь глубоко и безмятежно спящим.

Старуха все продолжала свое адское дело. Вдруг она, насторожившись, резко остановилась. Звук, услышанный ею, повторился снова и ближе; она проворно поднялась, словно жажда убийства вернула ее телу былую гибкость, повесила нож на стену и направилась к двери. На этот раз, без сомнения, те, кого она ждала, появились; она молча сделала им знак рукой поторопиться и вернулась в хижину, чтобы бросить взгляд на своих гостей. Ни один из них не пошевелился, оба казались по-прежнему погруженными в глубокий сон.

Почти сразу же на пороге хижины показались двое рослых и крепких юношей; они несли на плечах только что убитую ими лань. Остановившись, они молча и со зловещим выражением взглянули на гостей, которых застали в своей хижине; затем один из них по-английски спросил у матери, зачем она впустила в дом этих паршивых дикарей. Старуха приложила палец к губам, велев ему молчать. Охотники бросили мертвую лань к ногам капитана Памфила и ушли за циновку; старуха последовала за ними, унося с собой бутылку кленовой водки, к которой ее гость едва прикоснулся; в хижине остались лишь двое спящих.

Капитан Памфил еще немного полежал без движения. В тишине слышалось только спокойное ровное дыхание индейца: он так хорошо притворялся спящим, что капитан начал думать, не уснул ли он в самом деле. Тогда, пытаясь подражать ему, он перевернулся на другой бок, как будто его спящее тело подчинилось прихоти бодрствующего мозга; таким образом он, вместо того чтобы лежать лицом к стене, оказался напротив индейца.

Полежав еще немного неподвижно в этом новом положении, он приоткрыл глаза и увидел, что молодой сиу лежит в той же позе, как прежде, только теперь он поддерживал голову одной левой рукой, а правая свесилась вниз и касалась томагавка.

В это время послышался легкий шум. Пальцы индейца тотчас сжали оружие, и капитан увидел, что тот, как и он сам, не спит и готовится лицом к лицу встретить их общую опасность.

Вскоре циновка приподнялась, пропуская двоих молодых людей; они бесшумно проскользнули под ней, извиваясь, словно змеи; вслед за этим появилась голова старухи; ее тело осталось скрытым во мраке соседней комнаты; считая свое участие в сцене, которая должна была здесь разыграться, излишним, она хотела, по меньшей мере, если понадобится, подбодрить убийц голосом и жестами.

Молодые люди медленно выпрямились; они молчали, не спуская глаз с индейца и капитана Памфила. Один из них держал в руке что-то вроде кривого садового ножа с заточенной вогнутой стороной; он хотел сразу же направиться к индейцу, но брат знаком попросил его подождать, пока он в свою очередь не вооружится. И в самом деле, приблизившись на цыпочках к стене, он снял оттуда нож. Тогда братья обменялись последним заговорщицким взглядом, потом перевели глаза на мать, как будто хотели задать ей вопрос.

— Они спят, — шепотом сказала старуха. — Начинайте.

Молодые люди повиновались; каждый направился к избранной им жертве: один занес руку над индейцем, второй наклонился над капитаном Памфилом, собираясь его зарезать.

В тот же миг убийцы с криком отшатнулись: в грудь одного капитан всадил по рукоятку свой нож, а второму молодой индеец расколол череп томагавком. Оба еще немного постояли, шатаясь словно пьяные; видя это, путники непроизвольным движением прижались друг к другу; потом братья рухнули подобно деревьям, с корнем вырванным бурей. Тогда у старухи вырвалось проклятие, а у сиу — победный крик. Прихватив с собой тетиву лука, индеец бросился в соседнюю комнату и вскоре вернулся, держа за волосы старуху. Вытащив ее из хижины и привязав к молодой березе, которая росла в десяти шагах от дома, он тигриными прыжками примчался обратно, схватил нож, выроненный одним из убийц, и кольнул обоих острием, проверяя, живы ли они еще. Увидев, что ни тот ни другой не шевелятся, он сделал капитану Памфилу знак выйти из хижины; тот машинально послушался, и тогда краснокожий, взяв из очага горящую еловую ветку, поджег лачугу с четырех углов, выбежал наружу со своим факелом и начал исполнять около хижины какой-то странный танец, сопровождавшийся песнью победы.

Как ни привык капитан Памфил к жестокости, разыгравшаяся на его глазах сцена не могла не приковать все его. внимание. Сама уединенность места, только что пережитая опасность — все придавало свершившемуся возмездию характер дикарской мести. Он несколько раз слышал о том, что от Ниагарского водопада до Атлантического побережья действует древний закон, предписывающий сжигать жилище убийцы, но ему никогда еще не приходилось присутствовать при такого рода наказании.

Неподвижно прислонившись к дереву, как будто и его тоже привязали к стволу, он смотрел, как сначала из всех отверстий хижины повалил густой черный дым, потом сквозь крышу пробились языки пламени, похожие на красные наконечники копий; вскоре со всех сторон взметнулись и заколыхались под ветром столбы огня, то сворачиваясь наподобие змей, то развеваясь вымпелами.

Тем временем молодой индеец продолжал кружиться, петь и плясать, словно демон-поджигатель. Через несколько минут все языки пламени соединились в огромный костер, бросавший отблески на полульё вокруг себя, освещая с одной стороны бескрайнюю зеленую степь, с другой — ныряя под темный купол леса. Наконец жар сделался до того сильным, что старуха не выдержала и закричала от боли, хотя и была в десяти шагах от огня. Внезапно крыша провалилась и, словно из кратера вулкана, поднялся столб пламени, рассыпая по небу тысячи искр. Потом одна за другой упали стены, а свет костра все слабел и жар уменьшался. Тьма понемногу вернулась на место, с которого ее вытеснили, и вскоре от проклятой хижины не осталось ничего, кроме груды горящих углей, наваленной поверх трупов убийц.

Тогда дикарь прекратил пение и пляску, зажег от своего факела еще одну еловую ветку и протянул ее капитану.

— В какую сторону направится теперь мой брат? — спросил он.

— В Филадельфию, — ответил капитан.

— Хорошо; пусть мой брат следует за мной; я буду служить ему проводником до тех пор, пока он не выберется из леса.